скачать книгу бесплатно
Они так на меня смотрят, будто это я в палатке взад-вперед раскачиваюсь.
– Что ж, тогда он, конечно, не будет жить на землях общего пользования, но останется еще проблема с нарушением общественного порядка.
И они, разумеется, правы. Текущая ситуация не может продолжаться. Несколько ночей назад я стоял под дождем в два часа ночи в попытке разглядеть через забор, не грозит ли разведенный Кевином костер сжечь наш сарай или охватить весь овраг. Он не грозил; однако парень действительно нуждается в помощи. Я только не знаю, может ли нынешняя система оказать ему эту помощь. С точки зрения охраны душевного здоровья здесь все развалилось в говно с тех пор, как правительство решило срезать расходы, переведя всех на амбулаторное лечение. Меньшее зло, типа.
У парня из «Врат» ничего не получается; Большой Коп (офицер Бэрд, как я узнаю позже) подходит ко мне и говорит:
– Думаю, мы неудачно начали знакомство. Вы меня не знаете, вы судите меня по моей форме. Я честно пытаюсь помочь этому парню; вы говорите, что общаетесь с ним? Может, тогда вам попробовать с ним поговорить?
– Да, хорошо, – отвечаю я, неожиданно чувствуя себя немного засранцем.
Мы возвращаемся к палатке Кевина – моей до недавнего времени, когда я отдал ее с условием, что он перестанет выкрикивать угрозы по ночам (или хотя бы начнет четко обозначать, что адресованы они не нам). Я помню, как он чуть грустно улыбнулся этим моим словам. Но теперь, вернувшись мыслями в прошлое, я понимаю, что никаких обещаний он не давал.
Кевин родом с Тринидада. Говорит с восхитительным текучим акцентом. В девяностые получил ученые степени в Университете Торонто по двум специальностям: химии и философии. Ну не круто ли?
А теперь ютится, полуголый, в лесу и сражается с чудовищами в три часа ночи.
– Кевин? Чувак? Помнишь меня?
В палатке воняет. Одна стенка разодрана там, где местные еноты пытались добраться до корма Панды. На грязном, добытом где-то матрасе высится горка зажигалок Bic. Куча пустых пластиковых бутылок. Недоеденная протухшая пища, завернутая в фольгу. Парочка пустых флаконов из-под лекарств (большой сюрприз). Рюкзак Кевина: из гнезда скомканных носков и трусов выглядывает тонкий краешек захватанного макбука.
Он сидит посреди всего этого, едва одетый: плечи укутаны грязным спальником, между пальцев догорает забытая сигарета. Он немного похож на перформера, изображающего Башню дьявола из грязи и мусора, которую Ричард Дрейфусс соорудил у себя в комнате в «Близких контактах».
После нашего первого мокрого знакомства Кевин, приходя и уходя, махал нам с НПЕ[9 - НПЕ – «ненаглядная повелительница единорогов», прозвище, под которым в блоге Уоттса время от времени фигурирует его жена, автор фэнтези Кейтлин Суит. (Прим. пер.)] с веселым «привет, соседи!». Порой одалживал двадцатку, чтобы заплатить за крышу и душ в местной бане, а однажды разбудил нас поздним субботним утром, чтобы узнать, можно ли воспользоваться нашей ванной. Время от времени он слегка перегибал палку – спрашивал, нельзя ли оставить у себя в овраге мой молоток, пытался выяснить у людей, присматривавших за домом, пока нас не было в городе, пароль от нашего WiFi – однако принимал «нет» в качестве ответа. Поначалу мы немного беспокоились, не случится ли с нами история про верблюжий нос, но Кевин уважал границы. И всегда был весел и обаятелен, при свете дня, по крайней мере.
От сигареты отваливается сантиметр пепла и дымится на матрасе. Я пытаюсь его затушить. Кевин отдергивается, не глядя на меня.
Я спрашиваю, как у него дела, пытаюсь напомнить о нашем общем прошлом, чтобы привести парня в себя:
– Помнишь, как мы ставили эту палатку? Блядские насекомые меня чуть живьем не сожрали.
– Во сиреневом пространстве нет никаких насекомых, – резко говорит он.
Это уже что-то. Это больше, чем он сказал всем остальным. Я пододвигаю к нему кусок алюминиевой фольги:
– Просто чтобы от пепла, ну, знаешь, матрас не загорелся.
– Во сиреневом пространстве нет никакого пепла. Во сиреневом пространстве нет никакого матраса.
– Чувак? Что ты…
– Нет никакого тебя. Во сиреневом пространстве нет никакого…
Наконец до меня доходит. «Во всем времени и пространстве».
– Во всем времени и пространстве нет никакого тебя. Во всем времени и пространстве нет вообще ничего.
Теоретически это приличный защитный механизм. На каком-то уровне Кевин должен сознавать, что голоса, которые слышатся ему по ночам, твари, с которыми он воюет, пока все остальные пытаются уснуть, на самом деле не существуют. Поэтому он отвергает ложную информацию, вот только… чрезмерно обобщает. Он отвергает вообще все на свете как нереальное.
Я – ложная информация. С чего ему верить хоть каким-то моим словам?
Я совершаю еще несколько попыток, слегка утешаясь тем, что хотя бы смог разговорить Кевина, пусть только для того, чтобы он отрекся от реальности. А потом наконец выползаю из палатки и поворачиваюсь к Бэрду и его братану:
– Он ушел в полный солипсизм.
– Что такое сол… солисизм?
– Он считает, что все, кроме него самого, нереально. Похоже, думает, что мы все – галлюцинации или что-то вроде того; как будто он больцмановский мозг какой-то.
Уже подъехала скорая помощь. Мы с офицером Бэрдом отходим в сторонку и смотрим, как один из врачей приседает и просит Кевина выйти.
– Просто хочу измерить тебе давление, приятель. – Это, пусть и не откровенное вранье, далеко от истинной правды настолько, что с тем же успехом могло бы ей быть. И тем не менее – что еще тут поделаешь? Кевин в своем нынешнем состоянии и тест Тьюринга не сможет пройти.
– Знаете, журналисты выставляют нас в негативном свете, – замечает офицер Бэрд. – Говнюки попадаются, конечно, но большинство из нас – хорошие люди. Я – хороший человек.
И я ему даже верю. Последнему утверждению, по крайней мере. Отвечаю:
– Я это понимаю. Проблема в том, что вы, хорошие люди, покрываете говнюков. Вынуждены, потому что вам придется полагаться на них в трудную минуту. Я понимаю причины, но вы должны признать, что в таких обстоятельствах подозрительность – это логичный подход.
– Меня готовили к таким случаям. Я стараюсь снизить градус напряженности.
(Мне немедленно вспоминается парочка инцидентов из собственного прошлого, когда сотрудники правоохранительных органов, которые свободно могли повысить градус напряженности, отступали и решали вместо этого пойти на контакт. И другие – когда они, ну, этого не делали. Забавно, насколько вторые случаи сильнее отпечатываются в памяти.)
– Я всегда стараюсь решить дело миром, – продолжает Бэрд.
– Девяносто пять процентов змей тоже безобидны, – я обращаюсь к своей самой любимой биологической аналогии для полицейских, – но вы же все равно захватите в пустыню противоядие.
Он пожимает плечами и, кажется, сдается.
Кевина скрутили. Врачи провозят его мимо нас на каталке. Он обездвижен ремнями. Руки у него скованы за спиной наручниками. Он оглядывается, потерянный.
– Можно снять наручники, пожалуйста? – просит он. – Я не буйный.
Максимум три минуты прошло с того момента, как во всем времени и пространстве не было вообще ничего. Лишь мгновения назад он был пленником замкнутого круга, отрицавшего само существование внешней реальности. Теперь он совершенно адекватен. Он не понимает, почему с ним так обращаются.
Наручники с него не снимают. Я их не виню. И все равно это разбивает мне сердце. Я говорю Кевину, что позабочусь о Панде, пока его не будет (пока все это происходило, маленький пухляш прятался у нас на заднем дворе). Мы с офицером Бэрдом бредем следом за каталкой; он дает мне номер своего жетона, телефон и адрес электронной почты на случай, если мне захочется узнать, как идут дела. («Скорее всего, у меня не получится сообщить вам никаких подробностей – это конфиденциальная информация – но, по крайней мере, я смогу сказать, что у Кевина всё в порядке».) Я думаю, не из тех ли он людей, которые согласятся ответить на несколько вопросов по фактологии, если мне понадобится ввести в рассказ копа.
Подходят городские рабочие в синих латексных перчатках и с мусорными мешками. Они говорят, что я могу забрать свою палатку, если хочу, но она уже ни на что не годится; я извлекаю полые трубки каркаса (думаю, что найду, куда их приспособить) и разрешаю им избавиться от всего остального.
Скорая уезжает.
У Кевина в голове два человека. Они плохо играют в команде; в любой момент у руля находится лишь один из них. Есть какой-то тумблер, ответственный за переключение между ними. Надеюсь, Кевин выяснит, как удержать его в своих руках.
А тем временем в кустах бродит черная тень и смотрит на меня желтыми глазами. Она потеряла лучшего и единственного друга; у Кевина есть свои недостатки, но эти двое были вместе почти десять лет, и он решил, что лучше будет ночевать без крыши над головой, чем бросит ее. И мы ее тоже не бросим. Она все еще не подпускает нас даже на расстояние броска фрисби, однако выбирается из укрытия, чтобы съесть оставленную нами еду, когда мы заходим в дом.
Думаю, это уже что-то.
Так это и начинается
(Блог, 23 июня 2010 года)
Они могли провести чертов саммит «Большой двадцатки» в Хантсвилле, как саммит «Большой восьмерки» прямо перед ним; инфраструктура была уже подготовлена. Но они этого не сделали. Они решили воткнуть его в самое сердце Торонто, а потом построили закрытый лягушатник с искусственными пластиковыми деревьями и фотографиями озера Мускока во всю стену, чтобы почетные гости и журналисты могли прочувствовать величие канадской природы.
Или, если уж обязательно было делать это в Торонто, они могли бы воспользоваться новеньким центром на Эксибишн Плейс. Прямо на озере, оборудован по последнему слову техники, удобен для охраны. Создан специально для подобных случаев. Но нет: слишком ненавязчиво.
Вместо этого они огородили стеной огромный кусок центра. Никто не может войти или выйти без документов и досмотра. Маршруты поездов и трамваев разрезаны пополам, словно черви. Весь центр утыкан камерами в лучших традициях Великобритании, и эти козлы даже не притворяются, что уберут их по окончании торжеств; мы перескочили на новую ступень слежки из-за одной-единственной затянувшейся фотосессии. Половине города (включая Министерство Генерального прокурора) сказали сидеть дома до конца недели. Воротил с Бэй-стрит предупредили, чтобы они не ходили на работу в костюмах с галстуками: такая форма одежды, видите ли, означает, что вы «притворяетесь почетным гостем», делает вас подозрительным из-за того, что вы одеты так, будто хотите смешаться со свитами международного уровня в глубине Запретной зоны. (Те же, кто показывается в сердце делового района Торонто без костюма и галстука, разумеется, выглядят как протестующие, и мне не нужно объяснять вам, что ожидает этих несчастных ублюдков.)
Местным журналюгам их начальство выдало противогазы и бронежилеты. Ни один из них не думает, что газ или пули против него будут применять протестующие; четвертая власть бережет своих от ненавязчивой защиты местных правоохранительных органов, которые уже некоторое время патрулируют город крупными отрядами. Центр ими кишит, полицейские передвигаются натуральными стаями: мы встретили две разные банды, всего лишь пройдя несколько кварталов до дома после ужина. Туристов, которых застают за фотографированием Великой Стены, принуждают удалять файлы под угрозой ареста. Шум вертолетов за стенами моего дома непрестанен и оглушителен – сегодня днем я едва различил за ним землетрясение.
Давным-давно, то есть вечером в понедельник, я возвращался домой после ужина с приятелем, с которым познакомился в процессе Сквидгейта[10 - Прозвище Сквидгейт, по интернет-нику Уоттса – Giant Squid (Гигантский Кальмар), получил скандал, связанный с арестом писателя американскими пограничниками в 2009 году; подробнее о нем рассказывается в послесловии к авторскому сборнику «По ту сторону рифта». (Прим. пер.)]; он приехал, чтобы обеспечить спутниковую связь для репортеров. (Кто-то из вас может знать его под ником uplinktruck; интересный парень, хороший собеседник и один из тех людей, которых хочется держать рядом; так хотя бы помнишь, что не все думают так же, как ты. Надеюсь, у нас получится повторить.) Я живу за много кварталов от Запретной зоны, а до начала саммита тогда оставалась почти неделя, однако вот что я встретил припаркованным напротив моего дома.
Я достал свой фотоаппарат. И сразу же ко мне подошли вот эти два джентльмена.
– Что вы делаете?
– Фотографирую. – Я даже улыбнулся.
– Вы фотографируете эти машины?
– Да.
– Зачем вы фотографируете эти машины?
– Я здесь живу. Очень необычно вернуться домой и обнаружить, что у тебя под окном спальни припаркованы четыре автозака. Я так понимаю, это из-за саммита.
Кивок.
– Скажите, а вас можно сфотографировать?
– Нет.
– А как насчет вас?
– Нет.
– Что ж, тогда на этом, наверное, мы и закончим.
На этом мы и закончили. Если не считать фотки, которую я сделал из окна прачечной на четвертом этаже, как только вернулся в безопасность дома (место съемки обозначено стрелкой на фотографии выше). Вечерняя съемка без вспышки, цифровой зум, фотограф, который не отличит Aperture Science от апертуры объектива, и все равно получилось довольно неплохо: нельзя не любить Canon Powershot.
А вот это мерзкое воинственное нечто, в которое превращается мой город? Это место, в котором деловые костюмы неожиданно стали подозрительными, а неулыбчивые мертвоглазые орки возникают из темноты и пытаются запугать тебя из-за того, что ты делаешь фотку в общественном месте?
Его не любить можно.
Генеральная репетиция
(Блог, 3 июня 2010 года)
Послание оттуда, куда мы пока что не добрались:
Бегущая строка в уголке дисплея сообщала о новом бунте в Гонкувере. Сверхсовременные охранные системы гибли, защищая стеклянные шпили и богатые кварталы – проигрывая не умникам хакерам и не превосходящей технологии, а напору живого мяса. Оружие захлебывалось, скрывалось под приливом живых тел, топчущих мертвые. У него на глазах толпа с торжествующими воплями проломила ворота. Тридцать тысяч голосов в нестройном хоре звучали как один голос, в котором уже не осталось ничего человеческого. Этот звук напоминал вой ветра.[11 - Перевод Г. Соловьевой и Ю. Вейсберга.]
Бетагемот
Неделя прошла – и бо?льшая часть мира, похоже, двинулась своим путем. Мы, в конце концов, лягушки – убери стимул из сферы нашего непосредственного восприятия, и мы забудем, что он вообще существовал. Но, предположим, мы были бы млекопитающими? Предположим, мы умели бы складывать два и два, учиться на собственном опыте? Какие полезные выводы могли бы мы сделать из мероприятий саммита «Большой двадцатки»?
Во-первых, мы могли бы заключить, что лучший способ избежать столкновения с полицией – это начать разбивать окна и громить машины; в прошлую субботу вся Янг-стрит была охвачена бессистемным вандализмом, а мириады копов только стояли и наблюдали. С другой стороны, если бы вам захотелось получить дубинкой по хребту, лучшей стратегией было бы усесться посреди улицы и запеть «О Канада»; у наших отважных Парней в Синем, похоже, не было никаких проблем с тем, чтобы наброситься на таких нарушителей порядка со спины. Кроме этого, использовались следующие стратегии: окружить мирных протестующих рядами размахивающих щитами штурмовиков, приказать разойтись, а потом не давать уйти (один такой инцидент случился в двух кварталах от моего дома); не смотреть на удостоверения журналистов, арестованных, скажем так, по причинам, в которых теперь никто не признается; а также просто избивать случайных прохожих без повода.
Впоследствии полицейские пытались вывернуться парочкой способов. Поначалу они заявляли, что «собственность можно вернуть, а жизни – нельзя», поэтому их стратегией было просто позволить протестующим «растратить силы» в борьбе с витринами (и, видимо, с теми брошенными и подожженными полицейскими машинами, из которых странным образом исчезли – можно даже сказать, «были демонтированы» – компьютеры, обычно украшающие приборные доски подобных автомобилей). Когда же это перестало стыковаться со все бо?льшим количеством видео, в которых безоружных граждан вяжут или бьют сапогом по голове, нам сказали, что злодейские анархисты поскидывали свои черные костюмы и смешались с обычными людьми; что оставалось делать полиции, кроме как нападать на людей, которые выглядели обычными, – просто на всякий случай?
Циник мог бы заподозрить, что правда гораздо проще: за дубинками, и слезоточивым газом, и защитными шлемами пряталось трусливое ссыкло, не желавшее идти против кого-то, вооруженного хотя бы подобранным на улице кирпичом. Кого-то, кто может начать по-настоящему отбиваться, когда на него нападут. Бросаться на безоружных протестующих, сидящих на тротуаре, гораздо безопаснее.
Начальник полиции Билл Блэр не просто признался, что солгал о массовых арестах и драконовских законах, которых на самом деле не существовало; он хвастался этим с усмешкой на лице. Огромному количеству граждан – участникам демонстраций, журналистам, бегунам, покупателям в магазинах, господи боже, – заявляли, что их арестуют, если они будут сопротивляться обыску на улице, если не предъявят документы по первому требованию. Большинство подчинилось; многих все равно арестовали под какими-нибудь надуманными предлогами, которые погоны смогли вытянуть из своих незаконных обысков. Если вдруг у вас в кармане обнаруживался перочинный ножик-брелок, вы были виновны в обладании «потенциальным оружием». Если у вас в рюкзаке завалялся респиратор – ну, знаете, такая одноразовая штука, которой художники и дезинсекторы пользуются для защиты дыхательных путей от паров, дыма и растворителей, – значит, вы пытались «утаить свою внешность». (У одной женщины, арестованной под этим предлогом, респиратор был с собой потому, что она художница – работала как фрилансер с полицейской службой Торонто.) Как я понял, до одного чувака докопались потому, что он возвращался с футбольного матча с вувузелой;[12 - Это, впрочем, действительно преступление, достойное тюремного срока.] она могла использоваться, сказали ему, для «призыва к насилию». (Конечно, это было прежде, чем он представился как государственный обвинитель. Почему-то среди девяти сотен арестованных его в итоге не оказалось)[13 - Как и членов так называемого «Черного блока», насколько мне известно. Но кто теперь будет считать?].
Итоговым выводом из всех этих сообщений и фотографий может стать вот что: если мы и не хотели смести этих штурмовиков с оружием и в шлемах раньше, то уж точно хотим это сделать сейчас. Когда люди, чья задача – охранять закон, лгут гражданам о самой сути этого закона; когда они отдают «правомерные приказы» разойтись, а на самом деле разойтись никому не позволяют; когда они задерживают, обыскивают, арестовывают и бьют простой народ, не имея иной причины, кроме «сайлоны теперь выглядят как мы», – возможно, мы уже миновали рубеж, за которым могли позволять этим бандитам и отморозкам себя топтать. Может быть, пора начать топтать их в ответ.
Так отреагировать несложно, учитывая все, что мы видим своими глазами, и самодовольные признания самих представителей властей. Трудно не почувствовать, как закипает кровь. Конечно, проблема с тем, чтобы дать сдачи, была очень внятно сформулирована человеком, пишущим под ником AngusM[14 - https://rifters.com/crawl/?p=1372#comment-25156], после моей тирады о разливе нефти по вине BP: каждый акт насилия со стороны нас, маленьких людей, может быть использован для оправдания «усиления репрессий во имя „безопасности“. Нападающих могут выставить „экстремистами“ и „фанатиками“, в то время как государство изобразит себя охранителем „мира“ и „стабильности“. Террористические атаки усиливают, а не ослабляют деспотов».
Не думаю, что с истинностью аргументов AngusM можно поспорить. Следует указать, однако, что на самом деле это никакой не аргумент против насилия. Это аргумент в пользу насилия – точнее, аргумент, высвечивающий ни с чем не сравнимую эффективность насилия как метода достижения целей. В конце концов, когда государство закручивает гайки, оно это делает не с помощью цветочков и пушистых котят; оно это делает с помощью пушек, газа и снайперов. Проблема не в том, что насилие не работает; она в том, что насилие работает чересчур хорошо, а противник захватил рынок. Неважно, сколько огнестрела накопит отдельный человек, – по сравнению с государством мы все голы как младенцы.
Но если насилие играет на руку тиранам, ненасилие делает то же самое. Мне не кажется, что в этой стране у нас есть какая-то реальная возможность приблизить перемены, работая в рамках политического процесса, так как невозможно устроить политическую кампанию без корпоративного спонсорства. Нельзя победить на выборах не распространив свое послание; послание не распространить без поддержки богатых бенефакторов; потенциальные бенефакторы разбогатели в первую очередь за счет того, что статус-кво прекрасно на них работает, благодарим покорно, и они не станут поддерживать кандидата, который может вынудить их разгребать тот бардак, что они устроили.[15 - Честно говоря, бо?льшая часть населения тоже вряд ли проголосует за кандидата, который призывает их перестать жить не по средствам, повзрослеть уже, бляха-муха, и понизить свой уровень жизни до чего-нибудь чуть более рационального.] Собственно, они сделают все возможное, чтобы подобные кандидаты точно никогда не пришли к власти. Черт, да посмотрите на Обаму в США: потенциально самый радикально передовой президент за несколько поколений, но по достижениям в сфере гражданских прав и прозрачности правительства его трудно отличить от Буша-младшего.
Бюрократические и политические организмы похожи на любые другие: они существуют в первую очередь для того, чтобы продлевать свое существование за счет других систем. Вам не убедить такой организм действовать в ущерб его непосредственным интересам. Поэтому, похоже, мы оказались в ситуации, когда работа на перемены в рамках системы тщетна, бунт против системы (даже ненасильственный) провоцирует еще большие репрессии со стороны государства, а протест разрешен лишь тогда, когда он неэффективен и когда (как в случае недавних саммитов) ни одна из мишеней недовольства не оказывается даже в поле зрения недовольных.
На самом деле это не новость, но мы, видимо, живем в мягкой диктатуре. Единственные решения, которые нам позволено принимать, – это те, у которых нет реальных последствий.
Но есть одна возможность, способная подарить некоторым повод для надежды, – шанс, что в глубине души, каким бы это ни казалось странным, они боятся нас больше, чем мы – их. Шанс, что по иронии судьбы именно этот страх заставил их провести встречу Двадцатки прямо у нас под носом, хотя в любом другом месте она создала бы куда меньше помех. Шанс, что создание помех для маленьких людей в каком-то смысле и было главной целью этого мероприятия.
Понимаете, им не просто нужно было показать нам, кто здесь начальник. Им нужно было убедить себя самих.
В кои-то веки это предположение не моего лихорадочного параноидального маленького мозга. Я позаимствовал его у парня по имени Джефф Доу (он же Edifice Rex)[16 - http://ed-rex.livejournal.com/201222.html]. Его любопытный вывод насчет выбора места для саммита «Большой двадцатки» заключается в том, что – сознательно или подсознательно, но тем не менее намеренно – это «было предназначено не столько для того, чтобы запугать жителей страны… сколько для того, чтобы успокоить наших так называемых лидеров».
В его рассуждениях есть жутковатая логика. Уж конечно, к нынешнему времени мировые лидеры заметили предзнаменования: рушащуюся инфраструктуру, финансовые крахи, бесконечные экологические катастрофы, которые – абсурдно, вопреки лелеемым ими убеждениям – на самом деле уже разрушают экономику, задолго до того, как они смогли спокойно умереть, предоставив следующему поколению платить по счетам. Если их сознание еще не уловило запах подступающих нечистот, то хотя бы мозговой ствол должен порождать некое неясное ощущение ужаса каждую ночь, когда они лежат в темноте на своих простынях плотностью в дохреналлионы нитей. На каком-то уровне, сознательном или нет, они понимают: что-то здесь серьезно не так, и – сознательно или нет – боятся до усрачки.
Снова Доу:
«…Стивен Харпер намеренно устроил в центре Торонто „чертов бардак“ не потому, что мог, а потому, что, делая это, чувствовал себя сильным; эксплуатация власти для того, чтобы помыкать 19 000 вооруженных мужчин и женщин, – это форма магического мышления, которая, как кажется ему и „его приятелям“, может развиться в способность помыкать экономикой и погодой».
Сознательно или нет, Торонто превратили в вооруженный лагерь потому, что наши «лидеры» предвидят время, когда только с помощью грубой силы смогут удержать поводья своей иллюзорной власти.
Не знаю, верю ли я в это объяснение. Оно приписывает лидерам «Большой двадцатки» (по крайней мере, их мозговым стволам) такую проницательность, которая, мне кажется, не слишком часто встречается среди этого народца. Но, по крайней мере, это правдоподобная модель, учитывая имеющиеся данные; может, на прошлой неделе эти люди действительно устроили в Торонто Бастилию.
Может, то, чему мы стали свидетелями, было – по крайней мере, на каком-то неосознанном уровне – генеральной репетицией Революции.
Экстраординарные утверждения
(Блог, январь 2011 года)
Я симпатизировал Дэрилу Бему еще с 1994 года, когда в Psychological Bulletin появилась его соавторская работа: метаанализ, предположительно демонстрировавший воспроизводимые доказательства экстрасенсорных феноменов. Я воспользовался ей в «Морских звездах», когда искал какой-нибудь способ оправдать ограниченную телепатию, проявлявшуюся у рифтеров в обедненной среде. Бем и Хонортон подарили мне надежду, что нет вещей, безумных настолько, что нельзя найти в рецензируемом журнале статью для их подтверждения, если хорошенько поискать.
