скачать книгу бесплатно
Колли тогда было девять, Энни шесть. Мы с Ирвином цапались хуже некуда. И наши баталии уже тогда длились целые дни. Мы шипели друг на друга каждый раз, когда думали, что девочки нас не слышат. А по ночам, стоило им лечь в постель, орали, ревели и швыряли друг в друга все, что попадет под руку. Порой будили их, и тогда Энни плакала. Но потом вновь засыпала без всякого труда, будучи слишком маленькой, чтобы и правда что-то понять. Колли всегда была сообразительной. Она все понимала, но никогда не плакала и ничего не говорила.
Как-то вечером, когда она смотрела в гостиной телевизор, я вошла на кухню, где он ждал меня за дверью, неподвижный, как столб. Я зашептала ему какие-то обидные слова, дабы выпустить немного накопившейся внутри желчи. Ирвин протянул руку и с такой силой ущипнул меня за переносицу, что у меня явственно хрустнул хрящик. Яростным потоком нахлынула боль. Я открыла рот, чтобы закричать. Но потом вспомнила, что в соседней комнате Колли, подумала, что делать этого нельзя, и усилием воли забила вопль обратно в горло. Да так и застыла, со слезами на глазах, зашедшись в безмолвном крике. Крови было совсем немного, однако нос следующие пару дней был распухшим и размякшим, превратившись в некое подобие сливы. Энни тянула к нему ручки, без конца приговаривая «фу-фу».
На следующий день была суббота. Мы, как обычно, собирались с Гудвинами в боулинг. А поскольку была очередь Ханны и Ника пить, мы с Ирвином взяли две машины, чтобы хватило места для обеих наших семей. Я решила сесть в джип вместе с Энни. Колли наблюдала за нами с крыльца, дожидаясь, пока Ирвин закончит какие-то свои домашние дела. Когда мы куда-то уезжаем, в самый последний момент Ирвин вспоминает, что чего-то не сделал. Не вытащил посуду из посудомоечной машины, не повесил картину, кому-то не позвонил. Так он демонстрирует свою власть, заставляя меня ждать и без конца наливаться злостью по мере того, как мы все больше опаздываем на запланированное мероприятие. К тому же у меня такое впечатление, что ему, дабы вообще что-то делать, требуется адреналин, который он как раз черпает в таких вот неотложных делах.
Энни всегда ездила со мной, а Колли с Ирвином, и такой вариант казался нам совершенно естественным. Но в этот раз я остановилась и позвала Колли.
Когда муж вышел из дома, обе девочки уже сидели в моем джипе – Энни на детском сиденье, Колли пристегнулась сзади.
– Пока, Ирвин, – сказала я, включила заднюю передачу и покатила по дорожке.
На его лице отразился ужас. Он подумал, что я забираю его дочерей. «Отлично, – подумалось мне, – теперь чувствуешь, каково это?»
– А почему я не поехала с папой? – спросила Колли.
– Потому что мне захотелось провести немного времени с тобой, – ответила я.
Всю дорогу к боулингу внедорожник ехал за нами по пятам. В зеркало заднего обзора я видела, как он скрючился за рулем. Его глаза буравили меня двумя булавками ярости. Рядом с ним хохотали Гудвины.
Была суббота, когда все отправляются отдыхать всей семьей, в боулинге царил радостный гам. Я подождала, пока Гудвины были слишком заняты обувкой, и сказала Ирвину на ухо: «Ты больше меня пальцем не тронешь, никогда в жизни». Он с бесстрастным видом кивнул – один-единственный раз. И тогда я с удивлением поняла, что одержала победу.
Когда мы вернулись домой и уложили детей, я лежала и слушала возню Ирвина в ванной. Я никогда не хожу в туалет, примыкающий к спальне. Не понимаю, зачем это надо. Какой смысл опорожнять кишечник в непосредственной близости от кровати, где ты спишь? Мне нужно, чтобы эти два занятия отделяли как минимум две двери. Для меня это одна из причин любить пригороды. Здесь мы как будто бестелесны.
Когда Ирвин вышел, я села. Не надо было ложиться в постель, ведь мне так не нравилось смотреть на него снизу вверх.
Он горестно улыбнулся, посмотрел на меня и приподнял бровь. Мои губы тоже расплылись в улыбке облегчения.
– Хорошо, – сказал он, – я подожду. Подожду, когда наша ссора закончится и мы снова будем счастливы. Как раньше станем ходить в рестораны французской кухни. Опять влюбимся друг в друга, да так, что не сможем друг без друга жить. Потом в один прекрасный день, когда будем завтракать или смотреть телевизор – заниматься самым обычным делом, – ты посмотришь на меня, чтобы пошутить или задать вопрос, но меня уже не будет. А потом поищешь глазами Колли, но не увидишь и ее. Я уйду от тебя, когда ты будешь меньше всего этого ожидать. А ее заберу с собой.
Он навис надо мной, запечатлел на лбу поцелуй, легкий, как сухой, опавший лист, и добавил:
– Я умнее тебя. Умнее и терпеливее. Я могу ждать достаточно долго, чтобы действительно причинить тебе боль.
С этими словами он схватил с прикроватной тумбочки стакан воды и швырнул его в стену. Звук был такой, будто передо мной разверзся мир. Во все стороны бриллиантами брызнули стекла. Ирвин улыбнулся. Затем улегся в постель и через мгновение уснул.
Я лежала рядом без сна ни в одном глазу и смотрела, как по стенам спальни цвета охры стекала вода. В свое время я решила выкрасить их в цвет, способный принести утешение. Я подумала, что так дом будет напоминать тосканскую виллу в лучах закатного солнца.
Обещание Ирвин сдержал, с того самого дня никогда меня пальцем не тронув. Свою злобу он вымещает на стаканах и посуде. А я каждый день думаю, когда это случится. Когда от удара о стену разлетится вдребезги не тарелка или стакан, а моя голова.
* * *
Ни к апельсину, ни к сэндвичу, ни к приготовленному мной супу Энни не хочет даже прикасаться. Поэтому, черт меня подери, я даю ей оставшееся с Рождества печенье ядовитого розового цвета, покрытое глазурью, и все такое прочее. После лимонного безе сладкого Энни давать больше не стоит, но пошло оно все к черту. Она жадно проглатывает еду и засыпает.
Теперь можно потратить немного времени на себя.
Я иду в свой кабинет, расположившийся сразу за гостиной. Перед тем как за что-то взяться, всегда сажусь в кресло и делаю несколько глубоких вдохов. Будь здесь и сейчас. Нельзя писать, когда в голове без конца проносятся мысли о ветрянке и измене мужа, а душа тревожится за старшую дочь. Пишу я всегда от руки, потому что только так могу думать.
Цикл «Школа Эрроувуд» я стала сочинять пару лет назад по ночам, когда Ирвин задерживался допоздна. На тот момент у него была шеф-повар из ресторана в Эскондидо. Вероятно, хороша, потому как в тот год он заметно прибавил в весе. Это книга о необычной школе закрытого типа на побережье Новой Англии. Подростком я, вероятно, раз сто прочла «Летний семестр в Бингли-Холле». В этом возрасте книги глубоко вонзаются в разум. Впервые решив стать учительницей, я втайне надеялась, что в школе будет так же, как в Бингли-Холле. Но чтобы поставить крест на подобных заблуждениях, мне хватило одного-единственного семинара по сертификации учителей. Бингли-Холлы, может, и существуют – например в Англии или где-то еще, – но лично я их не видела. Или, может, существовали раньше, а теперь их больше нет. И то, что теперь они остались лишь в нашем воображении, может быть, даже хорошо.
Но мысли, как говорится, гуляют на свободе. В этом романе повествование ведется от лица девчонки, обожающей спорт. У нее есть свои тайны. Я подумываю о том, чтобы превратить ее в воровку. В каждом романе цикла об Эрроувуде присутствует скандал. Потому что от тамошних подростков всем одни проблемы.
Это занятие не только здорово отвлекает, но даже позволяет в нем укрыться. На сегодняшний день у меня готовы четыре книги цикла. Думаю, они достаточно объемны для того, чтобы претендовать на звание романов. Я в жизни их никому не показывала. Зачем? Ведь это сугубо личное.
Пишу я карандашом, потому что под конец каждой книги тут же принимаюсь переименовывать персонажей. Пока сочиняю, пользуюсь именами тех, кого знаю сама. В основном членов семьи. От книги к книге Роб, Ирвин, Колли, Энни, Джек, Мия и Фэлкон предают друг друга, заводят друзей и выбалтывают чужие секреты. Расхаживают под ручку по холлам Эрроувуда, таскают в класс книги и препираются по поводу того, кто с кем пойдет на весенний бал в соседнюю школу для мальчиков.
Ничего такого, конечно же, не было и в помине, но для меня это тем не менее что-то вроде воспоминаний. Если хотите, можете назвать это терапией.
Наконец гулянка у соседей постепенно сходит на нет. Стихает музыка, смолкают разговоры. Хлопают дверцы машин, кто-то, похоже, падает – до моего слуха доносится звучный шлепок грохнувшегося на асфальт тела. Я раздраженно качаю головой. Они же детей разбудят. К тому же староста как раз собиралась сотворить совсем уж редкую подлость, но теперь я напрочь потеряла нить размышлений.
Я делаю глубокий вдох и вновь беру карандаш. Мир вокруг меня выключается. Это просто здорово – примерно то же, что вообще исчезнуть.
Эрроувуд
Колли спускалась по склону утеса к морю, зажав под мышкой учебник по грамматике клинописи. Отставая от других учеников, она собиралась позаниматься в тени скалы, погрузив в песок пальцы ног. Узнав, что ей удалось наверстать упущенное, несмотря на то что в предыдущем семестре она слишком увлеклась хоккеем на траве, мисс Грейнджер будет страшно гордиться. К мисс Грейнджер Колли тянуло как магнитом, ведь та была очень умна, а ее коротко подстриженные волосы выглядели просто роскошно.
Но, выйдя на берег, Колли вдруг поняла, что там уже кто-то есть. В завывание ветра вклинивались какие-то голоса. Не желая вторгаться в чужое пространство, она инстинктивно пригнулась, дабы спрятаться за стеной покачивающейся рогозы, но тут же об этом пожалела – если ее обнаружат, то решат, будто она подслушивала.
Голос был ей знаком. Это с кем-то говорила ее лучшая подруга Джек. Вообще-то ее звали Жаклин, но это имя она ненавидела. Даже учителя и те никогда ее так не называли. Колли и Джек были неразлучны. И все друг другу рассказывали. Ну, хорошо, почти все.
– Спасибо, что согласились здесь со мной встретиться, – произнесла Джек, – а то сплетни мне не нужны.
– В чем дело, Джек? – ответил ей другой голос. – Через двадцать минут мне вести занятие по стеклодувному делу.
Колли чуть было не ахнула. Это была мисс Грейнджер. Вот чудеса – она ведь буквально за минуту до этого о ней думала!
– Мне надо поговорить с вами об одном очень важном деле.
– Да? Ну что же, говори, Джек.
– Колли ворует у других девочек, – произнесла та, – в моей прикроватной тумбочке с кодовым замком лежали сорок долларов, подаренные тетей. Я собиралась купить на них футбольные шиповки! Но сегодня утром они исчезли.
– А ты хорошо посмотрела? – спросила мисс Грейнджер. – Может, сама навалила на них всякого барахла, а теперь ищешь. Пошарив в самом низу, можно обнаружить самые неожиданные находки.
– Хорошо, мисс Грейнджер, хорошо! Но сорок долларов в самом деле пропали. Кроме Колли, больше некому. Она одна знала комбинацию замка.
Колли тихо ахнула и залилась краской, хотя видеть ее, прячущуюся в высокой траве, не могла ни одна душа. Как же унизила ее Джек, заподозрив в воровстве. А теперь еще и мисс Грейнджер!
– То, что ты обратила на это мое внимание, очень хорошо. Воровство – вещь ужасная, – сказала мисс Грейнджер. – Что это может быть Колли, мы в учительской заподозрили некоторое время назад. Теперь нам надо действовать.
– Но если вы подозревали, то почему ничего не предприняли? – злобно спросила Джек.
– Я действительно должна была что-то сделать, – печально произнесла мисс Грейнджер. – Но надеялась, что это неправда. Видишь ли, много лет назад я пообещала ее матери, когда та лежала на смертном одре, не давать Колли в обиду. Когда-то мы были близкими подругами, так же как вы сейчас. Но теперь ситуация зашла слишком далеко. Колли придется исключить. Этот вопрос волнует других учениц. Знаешь, ее мать Роб была ведьмой. Колли, думаю, тоже может оказаться такой. Ведьмы ведь воруют, это первейший признак. Вскоре они встают на пагубный путь, и их на пушечный выстрел нельзя подпускать к другим девочкам.
– В жизни ведьм не бывает, – сказала Джек.
– Обед почти подошел к концу. Тебе лучше вернуться в школу, – уже другим тоном, холодным и совсем не дружелюбным, сказала мисс Грейнджер. – И еще одно, Джек.
– Слушаю вас, мисс Грейнджер.
– Пообещай мне не рассказывать о Колли ни другим девочкам, ни учителям. Я бы хотела разобраться с этим сама.
– Хорошо, мисс Грейнджер.
В груди Колли гулко колотилось сердце. Откуда мисс Грейнджер знала ее мать? Но строить по этому поводу догадки не было времени. Ее нельзя исключать, только не сейчас – отец ей никогда этого не простит.
Она вынула из носка бритву, открыла ее, слегка провела пальцем по лезвию, и на его кончике остался тонкий, не толще бумаги, красный порез. Сделать все надо быстро. Ведь она столь многим обязана мисс Грейнджер.
Но когда Колли выбралась из высокой травы, на берегу уже никого не было – одни только чайки. Мисс Грейнджер нигде не было видно. Она повернулась и долго смотрела на болтавшийся хвостик волос Джек, пока та поднималась в школу Эрроувуд на вершине скалы, над девятью каменными башнями которой реяли зеленые знамена.
Роб
Когда я наконец собираюсь лечь в постель, меня истошным голосом зовет Ирвин. В его тоне явственно пробивается тревога. От этого мне кажется, будто по спине кто-то провел холодным пальцем. Я бегу. Энни, разметавшись среди простыней, побелела как полотно и дрожит всем телом.
На полу лужица блевотины. Ирвин занес над Энни руки – такое впечатление, что ему страшно к ней прикоснуться.
– С ней что-то не то.
Я разгребаю постельное белье, чтобы поглядеть на ее маленькие ручки. Варежки по-прежнему прочно примотаны к запястьям. Мои пальцы нащупывают что-то еще. Я беру пузырек и подношу его к свету лампы.
– Роб, ради всего святого, – говорит Ирвин.
Он думает, что я спрятала здесь его таблетки, считает, что это все моя вина.
Пустой пузырек от лекарства против диабета лежит без крышки. На меня тут же нисходит сразу несколько откровений.
– Я вызову неотложку, – говорит Ирвин.
– Нет, – возражаю я, – к телефону не прикасайся.
Он замирает на месте. Лишь смотрит на меня, но сейчас у меня на него нет времени. Я спрашиваю Энни:
– Ты давно их выпила, солнышко? Сколько времени после этого прошло?
– Только что, – отвечает она.
Я подхватываю ее на руки, несу в ванную и быстро просовываю ей в горло два пальца. Заставляю ее тошнить снова и снова. В глаза бросается обилие голубого цвета. Это таблетки. За ними следует розовая оболочка. Я не прекращаю до тех пор, пока не вижу, что в ее желудке больше ничего нет, что она выплеснула из себя все, что только можно.
Потом сажаю ее в ванной на пол и спрашиваю:
– Как ты себя чувствуешь, маленькая моя?
– Уже лучше, – отвечает она.
Вид у нее и правда получше.
– Плохие конфетки.
– Еще какие плохие. А кто тебе их дал, солнышко? Мне ты можешь это сказать.
– Я взяла сама, – отвечает она и тут же начинает плакать.
Вопрос только в том, что она не могла сама открыть пузырек. Ее руки по-прежнему в варежках, а чтобы свинтить крышку с защитой от детей, требуется как сила, так и ловкость. К тому же куда она подевалась, эта крышка? Кто-то явно открыл пузырек и скормил Энни таблетки.
Я укладываю ее обратно в постель и обыскиваю всю комнату. Переворачиваю вверх дном все шкафы и, несмотря на сонные протесты дочери, самым дотошным образом обшариваю постельное белье. Но крышечки от пузырька нигде нет.
Ирвин сидит за кухонным столом, обхватив руками голову. У него начинается похмелье.
– Тебе бы надо получше присматривать за ней, Роб, – говорит он.
Посреди стола суетливо копошатся опарыши. Некоторые нерешительно пытаются карабкаться по стенке стеклянной миски, напоминая тоненькие пальчики. Просыпаясь, они становятся энергичнее. Может, мне это только кажется, но их жирные, красные тельца, соприкасаясь друг с другом, издают какой-то скрипучий шорох. Чем больше они разогреваются, тем сильнее комнату заполняет вонь.
– Ирвин, а каким образом к ней попали эти таблетки?
– Мне этот вопрос тоже не дает покоя. Я взял из пузырька одну, а потом поставил их обратно в шкафчик. Как обычно, на верхнюю полку. Как она могла туда забраться? Хотя ей, думаю, ничего не стоило затащить в ванную табурет, встать на него и…
Слова слетают с моих губ еще до того, как я успеваю подумать.
– Это ты их ей дал? Таблетки?
В моей кухне, утопающей в приглушенном свете, увешанной винными шкафами и украшенной дорогущими сковородами ручной работы с медным дном, эта мысль кажется почти невозможной. Но только почти.
Зрачки Ирвина сужаются до крохотных точек. Меня легким перышком касается страх.
– В смысле поиграть или еще что.
Я делаю все, изображая нерешительность, будто ищу одобрения, но тут же вижу, что слишком поздно. Мой вопрос лежит между нами, как разверстая рана. В браке есть вещи, которые в принципе нельзя сказать, чтобы навсегда его не изменить.
Ирвин кашляет, хотя со стороны это больше похоже на рык. На его шее толстыми струнами проступают сухожилия.
– Не дури, Роб, – говорит он, – порой ты становишься просто невыносимой.
– Поклянись жизнью Колли.
Он пожимает плечами и говорит:
– Ну хорошо, клянусь.
У меня облегченно расслабляются мышцы. Я опускаюсь на кухонный пол. Мир вертится слишком быстро. С мужчиной, неверность которого граничит с манией, нельзя прожить двенадцать лет в браке, не выработав тонкого инстинкта чувствовать правду.
– Ну слава богу, – говорю я, – слава богу.
– Господи Иисусе, – едва слышно говорит Ирвин, – Роб, тебе нужна помощь.
– Еще как нужна, – отвечаю я.
Да как мне в голову могло прийти, что муж отравил моего ребенка, только чтобы набрать пару лишних очков?
– Как думаешь, что скажет доктор Джун, когда мы расскажем ей, что я обвинила тебя в покушении на убийство?
