скачать книгу бесплатно
Атлант поверженный
Андрей Умин
После загадочного катаклизма мир полностью преобразился, законы физики изменились. Выросшие в новых условиях поколения людей даже не задумываются, что раньше жизнь была иной. Правительство всеми силами пытается скрыть истину, удерживая хрупкий баланс и стабильность в обществе.
Но все меняется, когда обычный студент замечает происходящие вокруг странности. Его любимая оказывается в смертельной опасности, и только тайны старого мира могут спасти ее. Получится ли у героев добраться до цели или же они падут жертвой многочисленных преград на своем пути – покажет расстояние.
Андрей Умин
Атлант поверженный
Глава 1
Лучи солнца проникали в комнату сквозь закрытое окно столовой, отражались от спящего в старинном серванте хрусталя и освещали помещение даже ярче простенькой люстры с парой торчащих из нее в разные стороны лампочек, как поломанных цветочных стеблей. Несколько монотонных шкафов ютились у стен, покрытых строгим узором обоев, сдавливавшим пространство широкими линиями и зигзагами насыщенного серого цвета. Напротив окна, в побледневшей от солнечного света дальней части комнаты узор достаточно сильно выцвел, за исключением прямоугольного участка стены, где, видимо, раньше стоял еще один шкаф. Если бы не давящий орнамент обоев, помещение показалось бы свободным, даже полупустым. Перед окном стоял цветной ламповый телевизор, показывавший с помехами научно-популярное шоу с двумя спорящими на какую-то тему экспертами, стоявшими по разные стороны от направляющего их диалог в нужное русло ведущего. Справа от слегка повернутого туда же телевизора, в самом темном углу комнаты стояло денежное дерево, а чуть ближе к прикрытой белой двери – большой синий диван с длинным ворсом, какой появляется на гладкой ткани спустя тысячи проведенных на нем вечеров. Прямо над вмятиной насиженного места, в граничащей с кухней стене располагалась маленькая черная дверца для передачи еды, чтобы не ходить каждый раз туда-обратно. В центре комнаты, под незаметно светящей в дополнение к яркому солнцу люстрой стоял темно-коричневый раздвижной обеденный стол, покрытый толстым слоем слегка поцарапанного лака. Из четырех расставленных полукругом стульев бежевого цвета два пустовали, на третьем лежала свернутая скатерть для семейных обедов, а на последнем сидел молодой человек с взъерошенными черными волосами в расстегнутой фиолетовой рубашке в клеточку поверх черной футболки. Худое, с прямыми чертами лицо выглядело совсем юным, но четкие линии глаз, аккуратный нос и тонкие губы создавали вид более мужественный, чем было на самом деле. Шоркая ремешком закрепленного на запястье циферблата, он писал авторучкой в тетради размашистым почерком, на скорую руку, не экономя места, так быстро, чтобы успевать за драматическим баритоном ведущего. Стол скрипел, а бумага шуршала при каждом переворачивании страницы, на полях расползалось пятно от пролившегося из миски с хлопьями молока. Парень иногда бросал ручку, съедал несколько ложек приготовленного наспех ужина, пока люди в телевизоре повторяли сказанное или отвлекались на бессмысленный спор. Затем, расплескивая молоко на старую, потасканную тетрадь, он продолжал записывать их слова.
– Вы прекрасно уводите разговор в сторону, – через помехи говорил седовласый эксперт за красной трибуной в левой части экрана, в расстегнутом пиджаке, с галстуком, в белой рубашке, – но давайте вернемся к радиоуглеродному анализу.
– А что с ним, с анализом? – понимая, к чему идет дело, перебил его оппонент за синей трибуной справа, одетый точно так же, только без галстука и с расстегнутой верхней пуговицей рубашки. – Разве это показатель? Бывают ведь чистые бомбы, совершенно не оставляющие следов.
– Послушайте, коллега, – отвечал первый. – Если бы причиной Великого разлома оказалась ядерная война или просто случайная атомная атака, неважно что, но с применением термоядерного оружия, как вы предположили, то любой анализ почвы показал бы радиоактивное заражение. Даже самое незначительное и безвредное для человека. Это я вам говорю как физик.
Второй эксперт пытался его перебить, но ведущий в сером полосатом костюме-тройке одернул его резким взмахом руки. Когда первый договорил, в студии повисла напряженная тишина, камера заметалась между лицами, а затем пошел дальний план. Хватило короткого молчания, чтобы экономящие эфирную сетку телевизионщики включили рекламу. Пошел ролик с новыми огромными телевизорами с плоским экраном, купить которые можно было в рассрочку или в кредит. Но насладиться чудным, насыщенным, как говорилось в слогане, изображением не удалось – все как на подбор показывали одну большую помеху. С подергивания лиц начался и следующий видеоролик, но парень не обращал никакого внимания на качество видеосигнала, внимательно записывая услышанное в тетрадь.
«Причина типа атомной войны маловероятна и отвергается ведущими специалистами», – бубнил он себе под нос, доедая остатки замоченных в молоке хлопьев. Карие глаза молодого человека были сужены, а брови напряжены, как при решении сложной задачи. Он всегда пытался вникнуть в суть вещей, которыми занимался, будь то учеба, хобби или саморазвитие. Не потому, что хотел быть отличником с красным дипломом, а просто из интереса. Будучи по натуре любознательным, он с самого детства задавал вопросы, на которые не находилось ответов, поэтому чувствовал себя не в своей тарелке, полагая, что окружающий мир хранит в себе какие-то тайны. Он сидел в комнате, смотря познавательную передачу, и пытался разобраться в устройстве вселенной – не самое популярное занятие среди его однокурсников, но от того не менее захватывающее.
Понять то, чего целиком и полностью не понимает вообще никто на этом свете, было задачей сложной, невыполнимой. Но именно эта тема диплома досталась ему в университете – «Причины и последствия Великого разлома. Разбор вариантов событий», эти слова были также написаны фломастером на обложке толстой девяностостраничной тетради. Парень прикрыл ее, заложив пальцем, чтобы не потерять страницу, посмотрел на название, глубоко вздохнул и открыл снова. Если даже прославленные эксперты теряются в догадках о произошедшем, куда уж ему, простому студенту из рабочего района. Но надежда умирает последней – вдруг он окажется первооткрывателем? Великим историком или автором Теории всего? Стоит лишь докопаться до истины. Отвлекаясь на мысли, постоянно гуляющие в голове, он не забывал записывать за профессором.
– У меня необычная теория, и все, читавшие мою книгу, знакомы с нею, но я, разумеется, перескажу ее нашей почтенной аудитории, – ответил левый эксперт из красного угла на предложение ведущего высказаться по существу. – Я считаю, что древние люди, достигнувшие определенного уровня развития, некоей технологической сингулярности, построили космические корабли и улетели в космос. Более подробно об этом можно прочитать в моей новой книге «Великий разлом. Не катастрофа, а вознесение»…
– Простите, я же просил без рекламы! – вмешался ведущий, но их обоих почти сразу перебил правый эксперт.
– Господи, какой же это бред! – вспылил он в своем синем углу, обращаясь к собеседнику, но не глядя ему в лицо, а рыская глазами по залу в поисках камеры с красным огоньком, которая в данный момент снимала его. – Как же они могли улететь, любезнейший! Да вы только послушайте его! Вы представляете, какие расстояния там в космосе? Они бы состарились и погибли, не успело бы Солнце пройти и сотую часть своего круга! Самое худшее, что может произойти с человеком, – это полет на десять тысяч километров, прямо на смерть, прямо в ад!
Здесь правый эксперт подавился слюной, что дало его оппоненту возможность отбиться от нападок.
– Да вы поймите, коллега, – пытался найти слова обескураженный профессор, – до Великого разлома вполне могли действовать совершенно другие законы физики. Люди, например, могли не стареть от пройденного расстояния как сейчас, их жизни могли измеряться не пройденными километрами, а чем-то фантастическим, типа «времени».
Последнее слово не попало в эфир из-за отключившегося микрофона.
Парень разделил страницу конспекта на столбцы «За» и «Против», пытаясь зафиксировать все высказанные факты. Видеомагнитофона, позволившего бы записывать передачу, в их семье не было, поэтому пропустить что-то мимо ушей или забыть молодой студент позволить себе не мог. Снова началась реклама огромных цветных телевизоров, прекрасной и сочной картинкой которых не удалось насладиться из-за постоянных помех на экране. Парень воспользовался пультом, чтобы сделать тише, и положил его обратно на край стола. Из коридора послышался звук захлопнувшейся двери и голос матери:
– Платон, я дома. Отец тоже скоро вернется.
– Понял, мам, – громко сказал парень.
– Постарайся сильно не шуметь, ты же знаешь, какой он бывает нервный после работы.
– Да, мам, хорошо! – крикнул Платон и сделал телевизор чуть громче, когда продолжилось телешоу.
Щурясь от яркого солнечного отражения из серванта, он наклонился немного в сторону, чтобы лучше видеть экран. Рука теперь оказалась неестественно выгнута, но продолжала делать пометки в тетради, окруженной со всех сторон брызгами молока. Не обращая внимания на неудобство своего положения, не пытаясь сесть поудобнее, Платон старался почерпнуть как можно больше информации до прихода отца.
После заготовленных продолжительных аплодисментов, предназначенных популярному ведущему, камера сфокусировалась на его лице с белоснежной улыбкой. Мужчина, снисходительно позволяя закончиться ликованию восторгающейся им публики, которое сам же и срежиссировал, провел рукой по черным, блестящим в свете софитов волосам, уложенным с пробором на бок щедрой порцией лака. Волосы под его пальцами даже не шелохнулись. Наконец, когда запланированная пауза для демонстрации его подтянутой кожи лица закончилась, он взял слово:
– Вновь приветствую вас на ток-шоу «Правда».
– Сегодня мы обсуждаем волнующую, без преувеличения, многих жителей Земли тему Великого разлома, – продолжил ведущий, – произошедшего почти триста кругов солнца назад. Только что у нас закончился раунд с полемикой экспертов, теперь я выскажу собственные мысли по этой теме.
Он сложил пальцы в замок, прижав руки к груди. В новом сером костюме-тройке в полосочку он выглядел пастырем, ведущим проповедь перед своей паствой. Не двигая ничем, кроме мышц шеи и нижней части лица, он продолжил говорить твердо и по возможности эмоционально.
– Все мы знаем историю нашей страны Селинии, насчитывающую уже почти триста солнечных циклов. Но нам абсолютно ничего неизвестно о моменте так называемого Великого разлома и тем более того, что было до него. Может быть, тогда жили наши с вами предки, потерявшие память вследствие какого-то неудавшегося планетарного эксперимента. Это бы объяснило высокий уровень технологического развития нашего общества, не имеющего понятия, откуда все это взялось. Разумеется, после катаклизма мы откатились назад, но с пустыми руками все-таки не остались… А может, мы появились из колонии инопланетян, заселивших нашу планету триста кругов солнца назад, в буквальном смысле вышли из инкубаторов, которые улетели обратно. Это объяснило бы отсутствие знаний о моменте до их высадки. Это даже не противоречит науке. Согласно законам физики, ничто живое не может преодолеть огромные космические пространства – оно просто умрет от старости после преодоления нескольких тысяч километров. Это аксиома, самая очевидная вещь в мире, никак иначе быть не может, я просто не в состоянии представить, что возможна какая-либо жизнь, не зависящая от пройденного ею расстояния. В общем, теория о нашем инопланетном происхождении неплоха – ведь сюда могли прилететь роботизированные инкубаторы, которым смерть не страшна – но я в нее не верю. Опять-таки, как и в случае с гипотетической войной, уничтожившей наших предков, нет никаких следов. Поэтому я перехожу к следующей теории, на мой взгляд, самой реалистичной…
Не успел ведущий договорить, как вошедший в комнату отец Платона схватил пульт и переключил на спортивный канал, попутно выключив ненужное освещение комнаты и грузно плюхнувшись всем весом на скрипучий диван. На упитанном во всех смыслах слова мужчине были старые потертые джинсы с заплатками на коленях, синяя пендлтонская рубашка в клетку, выстиранная до потери всякого цвета, и бежевая ветровка с карманами, которую можно было носить и дома. Круглое, относительно молодое лицо его испещряли ямки, какие портят людей еще в подростковом возрасте. Коротко стриженные черные волосы были чуть длиннее щетины на щеках, под похожим на картошку носом росли густые усы.
– Что смотришь, бандит? Опять свои научные бредни? И почему свет горел? Разорить нас хочешь? – проговорил он вместо приветствия, не ожидая получить ответ. – Тут бокс начинается, еле успел.
Платон с трудом сдерживал гнев и возмущение, пытаясь не растерять в памяти хотя бы уже произнесенные ведущим слова. Быстро записывая в тетради факты совсем уже размашистым и почти нечитаемым почерком, он паниковал. Мученическое выражение лица говорило о его внутреннем напряжении.
– Подожди, пап, там очень важная передача! – просящим голосом выдавил он из себя, дописывая последние услышанные строки, повернув голову к дивану, но глазами еще глядя в тетрадь.
– Брось ты эти глупости, – гневно ответил отец, уже погрузившийся в спортивное состязание, происходившее по ту сторону экранных помех. – Только мозги себе пудрить. Смотри лучше мужские программы. Тут бывший одноклассник друга моего коллеги с завода дерется за чемпионский пояс.
– Мне же для учебы надо, – пытался как можно мужественнее сказать Платон, но услышал свой голос более скулящим, чем хотелось.
– Не обязательно прыгать выше головы. Даже ни один ученый еще не написал правды об этой старой фигне. Ты что, хочешь Селинскую премию получить? – смеялся отец, не сводя глаз с телевизора, где рефери представлял боксеров и объявлял о начале первого раунда. – Возьми вырезки из энциклопедий, я же покупал тебе абонемент в библиотеку.
– То было на первом курсе, – ответил сын. – Каждый год надо заново его оплачивать.
– Вот ворюги! А ну и хрен с ними – не получишь пятерку, так у нас на заводе всегда есть место младшего мастера. Пойдешь по стопам бати. Семейная династия. Всё, либо смотри, либо нет, но больше ни слова!
На всю комнату раздался звук гонга, повторившийся эхом на огромной спортивной арене, и гонимые воем многотысячной толпы зрителей боксеры устремились друг на друга, нанося дразнящие удары и производя разведку боем. С далеких ракурсов было сложно отличить бойца в синих трусах от его соперника в красных. Несмотря на то, что при крупных планах помехи уже не так сильно мешали, отец в пылу азарта поднимался с дивана и гневно стучал ладонью по боковой стенке телевизора, так сильно, что Платон вздрагивал. Никакие физические воздействия не улучшали картинку, но вдохновленный эффектом плацебо отец, довольный, садился обратно. По его напряженному лицу и непроизвольным движениям рук, дублирующим удары боксеров, стало понятно, что он болеет за бойца в красных трусах. Когда его протеже пропускал очередной удар, отец нервно кривил лицо и с беспокойством проводил ладонями по щекам и волосам, а то и вовсе взмахивал руками, извергая из себя очередное ругательство, вынуждая соседей прислушиваться, не случилась ли у них в квартире очередная ссора. Зато, когда апперкот или хук красного боксера попадал в цель, отец радостно взбрасывал руки и даже привскакивал с места, крича еще громче и вызывая еще больше вопросов соседей.
Платон почти целый раунд обреченно смотрел в телевизор, пытаясь понять, зачем люди бьют друг друга, нанося серьезные увечья и так быстро старея, вынужденно наматывая круги в ринге. Конечно, им за это платили, но все же. Парень безучастно дотерпел до первого гонга, и когда окровавленные боксеры разошлись по углам, проскользнул к выходу из комнаты. В маленьком квадратном коридоре, в котором и три человека не смогли бы разойтись, было еще четыре двери – одна большая, черная, массивная входная и три обычные, такие же белые, как в столовой-гостиной. Они вели в ванную комнату, родительскую спальню, комнату Платона с сестрой и на кухню, куда пошел парень. Он увидел маму, готовящую еду за плитой. Ее белый фартук в желтый цветочек был надет прямо поверх строгого рабочего платья, что носило большинство женщин в офисах при заводе. Средней длины русые волосы были собраны в хвост, уходили ровными прядями к затылку, будто пытаясь растянуть морщинистый лоб. Усталость кожи делала лицо сероватым. Без косметики легко было разглядеть все изъяны ее возраста. В целом женщина выглядела даже старше своего мужа.
– Опять бокс? – понуро спросила она, не отводя взгляда от нарезаемых на доске овощей.
– Да, я не успел досмотреть передачу, – ответил Платон, усевшись за кухонный стол и раскрыв перед собой тетрадь с записями.
– Ну не расстраивайся, – обреченно сказала она. – Ничего не поделаешь. Может, эту программу повторяют на следующий градус?
– Да, повторяют, но я буду на лекциях, – ответил парень, листая записи. – Мам, ты не парься по таким мелочам, ерунда.
– Голоден?
– Нет, я доел молоко с хлопьями. Наелся на сотню метров вперед.
Повисла тишина, нарушаемая только ударами ножа по разделочной доске и шелестом переворачиваемых страниц. В кухне стоял размытый гул далекого боя вперемешку со звуковыми помехами, наполнявший весь дом неприятным дребезжанием стен. Отбросив все эти шумы в дальние области головы, Платон сосредоточился на конспекте, доделывая последние метки, и уже мысленно готовился записать информацию в новые главы своего диплома, а также размножить набранный на машинке текст, когда окажется возле университетского копировального аппарата. Он слегка вздрогнул, когда громкий разговор разогнал его задумчивость, но продолжил, не отвлекаясь, записывать мысли в тетрадь.
– Мать, принеси пива, – начал говорить обычным тоном отец, но, вынужденный перекрикивать телевизор и преодолевать голосом толстые стены, перешел на рев.
– Смерти моей желаешь? – ответила ему женщина. – Носиться туда-сюда по каждому поводу. Воспользуйся окном для передачи еды.
– Ты же знаешь, что оно сломалось! – кричал отец из комнаты.
– Ну так почини его! – огрызалась мать.
– Потом починю, но мне прям сейчас надо пиво! Принеси, мать твою, пожалуйста!
Женщина перестала резать овощи, не меняя выражения уставшего лица, наклонилась к кухонному ящику для продуктов под столешницей и, порывшись рукой среди ярко-красных слипшихся кусков мяса и завернутых в пакеты пельменей, нашла банку пива. Холодильники в домах не использовались – в неподвижности пища не портилась. Женщина распрямилась и пошла к выходу из кухни, в последний момент заметив, что продолжает сжимать нож в правой руке. Моргнула несколько раз, смягчила выражение лица и, оставив нож на краю стола, вышла из помещения.
Закончив с записями, Платон поднял голову и под приглушенные звуки мужских и женских криков за стеной рассматривал разложенные мамой продукты – морковь, капусту, что-то розовое, вроде редиса и пустую миску. Потом перевел взгляд дальше, через всю кухню. Возле раковины высилась стопка грязной посуды, на печке стояла кастрюля с водой, медленно двигаясь по кругу вместе с огнем, закипая. Электрический механизм крутил конфорку вместе с подставкой по всему радиусу поверхности для готовки, чтобы пища, преодолевая расстояние, готовилась. Регулятор на печке был выставлен на 720 оборотов. Вода начинала выкипать, не дожидаясь лежащих на разделочной доске овощей. Сунув тетрадь за пояс джинсов, Платон поднялся было дорезать продукты, но в кухню вернулась мать с сурово сведенными бровями и неестественно сжатыми, почти спрятавшимися губами.
– Платон, сходи, пожалуйста, за сестрой и побудь с ней немного, сделай с ней… уроки, да, проверь ее уроки, – натянутым гортанным голосом сказала женщина.
Парень пытался найти слова, чтобы узнать о случившемся или просто ее успокоить, но мать пресекла все эти попытки.
– Иди скорее, – чуть ли не насильно прогоняла она его из квартиры. – Пока Лиза не набегала лишнего во дворе.
Затем она вернулась к овощам и продолжила резать их одинаковыми ударами ножа по одному месту. Край моркови превращался в перемолотое пюре, а остальная часть лежала в неподвижной руке, но женщина продолжала резать одну точку, никуда не двигаясь. Платон, не в силах что-либо возразить, направился к выходу, не отрывая от матери беспомощного взгляда.
За крохотным коридором, служащим только для переобувания и одевания верхней одежды, располагалась еще более тесная лестница, ведущая в общий двор их трехэтажного таунхауса с пятью входами на несколько десятков квартир. Солнце стояло на небе, незаметно перемещаясь в пространстве, лаская теплыми лучами сухую траву. Вереница таких же красных кирпичных домов с серыми крышами уходила по дуге вдаль так, что можно было разглядеть почти две трети замкнутой улицы. Круглая дорога делила такой же круглый квартал на внутреннюю, рабочую, и внешнюю, жилую, часть. На ней не было ни одного светофора или пешеходного перехода, потому что никто не ездил. Только некоторые припозднившиеся работники шли с завода, расположенного в самом центре этой окружности. Их дети играли на маленьких лужайках, размером в несколько метров. Совсем рядом располагался продовольственный магазин, виднелась школа на пару классов и крохотный университет, похожий на здание сельской библиотеки. Старые деревья стояли у дороги через каждые десять метров, зеленые, яркие, но будто бы спящие, неживые. Платон знал, что, если начать отламывать их кору или дергать за ветки, такое прекрасное с виду растение может рассыпаться в труху. Слегка задумавшись, отведя взгляд от обманчивой зелени листвы, парень опустил глаза к детской площадке и позвал увлекшуюся игрой сестру.
– Ну что, Лиза, кто побеждает? – спросил он у пробежавшей несколько шагов к нему девочки.
На ней было легкое платье цвета морской волны. Заплетенные в две косички каштановые волосы играли на солнце, а локти и колени краснели ушибами, как и у всех детей. Круглым лицом она походила на отца, а худобой на мать. На тонкой руке болтался ремешок с циферблатом, какие носили все люди.
– Мы с Машей выигрывали, а потом пришли Слава с Сашей и все нам испортили, – обиженно пролепетала она и надулась.
– Ты не обращай внимания на результат, главное наслаждайся игрой, – сказал старший брат и сел на бордюр у крыльца. – Ты сделала уроки? Скоро опять в школу идти.
– Нет, сегодня нам ничего не задали, – ответила Лиза и примостилась рядом, подложив под себя одну ногу.
– Тогда повтори пройденный материал. Оглянуться не успеешь, как перейдешь во второй класс, а там уже будут спрашивать все, что ты знаешь, и начнут ставить оценки.
– Я не совсем понимаю некоторые вещи, которые говорит Клавдия Ивановна, – проговорила они по-детски забавно, будто переминая во рту слова.
– Какие? Давай я тебе прямо здесь все объясню, – ответил парень.
– Пойдем домой – в комнату или на кухню, я хочу полежать.
Она покачивалась туда-сюда на бордюре, как делают, когда устает спина, и терла ладошками свежие ссадины на локтях. В нескольких метрах позади, на игровой площадке, увлеченно играли дети.
– Лучше не надо, Лиза. Там папа с мамой… ну то есть проводят генеральную уборку. Все разбросано и много пыли. Лучше нам подождать на улице, – ответил Платон неуверенно, чувствуя фальшь в своем голосе. – Так что тебе непонятно?
– Ну, про солнце. – Она замялась и начала бубнить, стесняясь своих вопросов. – На какие отрезки делится его круг и почему оно не стареет и не умирает? В школе нам это рассказывали, а я не поняла. А Клавдия Ивановна очень злится, когда хочешь что-нибудь переспросить.
– Ну ладно, здесь все просто, – сказал старший брат. – Смотри.
Он собрался с мыслями и вдохнул воздуха, чтобы начать объяснять, но, случайно подняв глаза, загляделся на свою одногруппницу из соседнего дома, сидевшую на лавочке с книгой в руках. Ее комната располагалась в торце, так же, как у него, и, сидя над домашними занятиями, они могли видеть друг друга через окно. В основном этим пользовался только Платон, наблюдая с придыханием за соседкой, к которой, возможно, испытывал чувства. Девушку звали Лия. Ее необычно яркие желтые волосы, пышной копной спускаясь до плеч, блестели, как прелестные дети солнца на богом забытой земле. Большие, с подкрашенными ресницами глаза хранили в себе синие жемчужины, украденные неизвестным героем с Олимпа. Хотелось принести себя в жертву мифическому орлу, чтобы вечно любоваться ее красотой, пока он клюет твое тело. Маленький вздернутый нос отличался от идеально ровных носов моделей с обложек земных журналов, привнося в ее облик нечеловеческую красоту. Круглые щеки, набухшие нежностью губы, аккуратный закругленный подбородок, нежная шея, рельеф которой стал бы эталоном для всех остальных человеческих шей…
– Платон, ты чего замолчал? – удивленно вскинула брови сестра.
Она все так же сидела на бордюре с подвернутой под себя ногой и сверлила брата взглядом.
– Ах, ну да, Лия. В смысле Лиза, – пришел он в себя. – Солнце движется на небе по кругу. Ну то есть оно не в прямом смысле находится на нашем небе, оно далеко в космосе. Но мы видим его таким. Освещает оно только половину нашей планеты. На второй половине всегда темно. Ученые взяли полный круг солнца за основу отсчета. Для удобства он разделен на 360 градусов, из которых и состоит распорядок нашей жизни. И мы, жители Фрибурга, и жители всех других городов Селинии подчинены одним правилам. Раз в градус мы ходим в школу, в университет, на работу. Расписание телепрограмм также разделено по градусам…
Благодаря круглой улице создавался удобный угол обзора для наблюдения за сидящей на лавочке соседкой, даже позволяющий разглядеть название на синей, с изображением океана обложке читаемой ею книги. То был «Моби Рик» – про охотника на китов. Платон тоже хотел взять ее в университетской библиотеке, но на оставшийся бесплатный экземпляр этой новинки выстроилась целая очередь. А Лия, его соседка, продолжала безмятежно сидеть на лавочке и мягким движением руки перелистывала страницы. Попросить книгу стало бы хорошим предлогом для последующего завязывания отношений, задумываться над которыми он стал все чаще.
– С тобой все в порядке? – наивно хмурилась Лиза. Неконтролируемым движением рук она расчесывала ссадины на локтях, не давая им как следует зажить.
На детской площадке стало намного тише после того, как все ушли делать уроки или смотреть интересные передачи по самому прекрасному изобретению человечества – телевизору. Даже соседка, загнув угол страницы, закрыла книгу, поднялась и зашла в свой подъезд. Только парень с девочкой оставались на улице, опасаясь вернуться домой.
– Так и построена наша жизнь, – подытожил Платон. – На основе движения солнца, благодаря которому существует все живое в нашем мире. Твой первый класс школы и мой четвертый курс университета займут ровно один солнечный круг.
– Состоящий из 360 градусов, на которые поделен наш жизненный распорядок? – уточнила Лиза.
– Да, все правильно. Весь мир живет по одним законам.
– А почему иногда наш мир называют то Селинией, то страной?
– Потому что это равносильные понятия. Страна – это научный термин, а Селиния – имя собственное. Как людям дают имена, так же и нашему миру дали название. А так как всю известную науке часть мира объединила одна страна, то уточнять ее название не имеет смысла. И так всегда понятно, о чем идет речь, – ответил парень и вздрогнул от резкого шума.
Из ворот завода внутри круглой улицы вывернула многотонная фура, груженная, как знал Платон, электрическими лампочками, производящимися в этом квартале. По понятным причинам все перевозки товаров рассчитывались под минимально возможное количество рейсов и под максимальный вес, который только способен тянуть грузовик. Ежеградусно после рабочей смены плоды труда многих мужчин и женщин вывозились на другие предприятия или на склад для подготовки к продаже. Ограниченные в пространстве, замкнутые на небольшом жизненном пятачке люди любили полюбоваться красивыми, зрелищными машинами, выглядывая из окон. Детей же такая экзотика вообще приводила в восторг. Седельный тягач с огромным красным капотом, олицетворяющий собой мощь всей промышленности, стрельнул из трубы выхлопными газами, словно брызгами шампанского, открытого по случаю успеха, и, пустив протяжный сигнал, как в фильмах про поезда, направился к выезду из квартала. Вскочившая с бордюра Лиза даже помахала ему вслед, зная, насколько уважаемой и тяжелой считалась работа водителей и машинистов, жертвующих своим жизненным расстоянием ради прогресса. Конечно, им много платили, но ведь есть вещи важнее денег.
– Так страшно смотреть, как кто-то едет, – сказала вернувшаяся на место Лиза.
– Такова их работа, – задумчиво отметил Платон. – К сожалению, в мире очень много жестоких профессий, без которых не обойтись.
– Когда вырасту, стану воспитателем в нашей школе, – с грустью сказала девочка. – Или вообще буду всю жизнь учиться.
Парень лишь рассмеялся в ответ, потрепав сестру по плечу. Ее волосы от уличных игр совсем разлохматились, косички потеряли форму.
– Учиться всю жизнь очень сложно, – сказал он. – С возрастом приходится проходить все больше метров, чтобы усвоить знания. Хоть нейроны мозга и работают в неподвижности, в отличие от того же сердца и легких, им требуется подпитка из крови, которая качается сердцем только когда ты двигаешься. И с возрастом этой подпитки требуется все больше. Тебе, например, сейчас все дается очень легко, ты даже не замечаешь, как впитываешь все как губка, почти не двигаясь. А мне уже очень трудно осваивать новые предметы, приходится чуть ли не каждый градус гулять вокруг университета, чтобы что-то усвоить. Поэтому люди постарше уже не учатся, а идут на работу, чтобы использовать уже полученные знания для зарабатывания денег.
Своей долгой речью он заставил девочку задуматься. Она так смешно закатывала кверху глаза, словно пыталась заглянуть себе в голову и увидеть мозг, представляя, что это поможет отыскать все ответы. Она замерла, движения стали непривычно медленными. Лизе пора было возвращаться домой и смотреть телевизор за ужином, как делают во всех нормальных и дружных семьях.
– Значит я тоже состарюсь, если буду много ходить? – удивленным шепотом спросила девочка.
Конечно, это самая очевидная в жизни вещь, как дважды два четыре. И подтвердить ее так легко и так сложно, когда смотришь в невинные глаза ребенка, еще не познавшего всю строгость мира, еще витающего в сказочных фантазиях, дарующих вечное счастье. Все рождаются, стареют и гибнут. Можно, конечно, посоветовать ей не двигаться, но что это будет за жизнь? Сплошное мучение, когда у тебя на глазах умирают родные и близкие люди, а ты просто упускаешь счастье и радость, как песок между пальцев, боясь сделать шаг. А если же уговоришь всех неподвижно сидеть вместе с тобой и бесконечно и бессмысленно разговаривать, любуясь солнцем, то человечество вымрет от упадка хозяйства и коллапса экономики раньше, чем закончатся истории для обсуждения. Таких власть не любит и запрещает долго бездельничать. Сплошное безвыходное болото, в котором умрешь физически или морально. Так что же ответить маленькой девочке? Платон задумчиво поднял глаза и увидел медленно проезжающего мимо них торговца сладостями. Тот совершал ежеградусный объезд их квартала, зарабатывая на продаже мороженого и прочих лакомств.
– К сожалению, мы все состаримся, но тебе рано еще об этом думать. Вся жизнь впереди, – наконец ответил брат.
Он взял ее тонкую детскую ручку, повернув ладонью вверх, чтобы показать съехавший вниз циферблат. Затем поднес свой для сравнения. В причудливых круглых стекляшках размером с большую коллекционную монету располагалось несколько стрелок разной толщины, идущих от центра циферблатов по направлению к отмеченным цифрами краям. В тот момент они стояли на месте, но, когда носившие их люди двигались, указатели медленно описывали круги, соответственно своим числам, нарисованным по краям. Тонкая стрелка показывала одиночные километры, средняя – сотни, а самая толстая, символизирующая всю нашу жизнь, – сразу тысячи.
– Видишь, – сказал Платон, – твоя тысячная стрелка еще в самом начале, ты прожила только семьсот километров. А я уже целых две тысячи.
– Я вообще не понимаю, что это за устройство, – с обидой сказала Лиза.
– Ничего страшного, ты, главное, всегда носи его с собой, а с возрастом все поймешь. Кстати, смотри, дядя Коля подъехал. Хочешь мороженое?
– Да, шоколадное, – обрадовалась сестра, мгновенно сменив эмоцию на лице.
