скачать книгу бесплатно
– Ну вот. А сейчас перед нами стоит вопрос вопросов. Что делать с Иваном Ильичом?
Попытаться разубедить его и продолжить лечение или отпустить его с богом, положившись на его веру в вещие сны.
«А вы сами Михаил Львович что думаете?» —спросила Наталья Степановна. Гурам Иосифович при этом солидарно кивнул, поддерживая вопрос коллеги.
– Я думаю вот что, – профессор Либерман на мгновенье задумавшись, произнес: “В случае с Иваном Ильичом наша задача, как психотерапевтов-профессионалов будет поставлена правильно, если мы по мере наших сил и возможностей будем аккуратно использовать контекст суеверий, то есть те составляющие «вещего сна» как элемента внешнего воздействия, включая их в парадигму научной психотерапии, избегая сползания в мистицизм и эзотерику. И хотя результат терапии не прогнозируем и может оставлять двойственное ощущение, нельзя забывать о субъективной мировоззренческой картине нашего пациента, которая во многом пронизана, а иногда и строится на заблуждениях, суевериях и возможно в некоторой толике – мистицизма.
– Михаил Львович, извините что я вас перебил. Тут мне на память пришел случай. Я тогда только год проработал в вашем отделении, – Петр Александрович Волков встал со своего места, и посмотрел на коллег, расположившихся, напротив. – Вы знаете, то, что тогда делал Михаил Львович, показалось мне шоу, и я не знал, как к этому относится. Но тот не совсем обычный подход дал фантастический результат. Если честно, то я такого больше нигде и не у кого не видел.
Было видно, что профессор был польщен, но вида он не подал:
– В моей практике было много случаев, когда я использовал не совсем обычные подходы. Вы, Петр о каком случае говорите…
Доктор Волков повернулся к Либерману:
– Помните девочку пяти-шести месяцев, которой собака выкусила пол лица и ее слабоумную мать….
– Ну да, конечно, помню. Давайте я сам лучше об этом расскажу. Подобный подход позволил нам эффективно использовать те теоретические основания, о которых я только-что говорил. Спасибо Петр, что напомнил мне про этот случай, а то я как-то стал его забывать. Хотя раньше часто рассказывал об этом своим студентам.
Михаил Львович потер рукой свой высокий лоб, вспоминая «дела минувших лет».
– Дело было так….
– В детское глазное отделение из сельской глубинки привезли шестимесячного ребенка, которому собака искусала лицо. При этом был поврежден правый глаз. Вместе с ним была его мать, 17- летняя молодая женщина с признаками легкой дебильности. После проведенной операции (обработка и ушивание ран на лице, веках, глазном яблоке) мать и ребенка перевели в отдельную палату. Несмотря на обезболивающие препараты, ребенок беспрестанно плакал. Мать громко рыдала. Успокаивающие средства, которые давали ей внутрь и инъекции сильнодействующих препаратов не помогали, как и беседы врачей о том, что с ребенком все будет хорошо, и глаз будет видеть.
Меня пригласили посмотреть мать с целью коррекции ее психического состояния. Войдя в палату, я увидел растрепанную рыдающую молодую женщину, которая неистово крестилась и целовала свой нательный крестик. На кроватке лежал ребенок и громко плакал. Попытка вступить в контакт с женщиной не увенчалась успехом. Она меня не то что не слушала, она меня даже не видела, а только что-то нечленораздельно причитала и рыдала.
Учитывая, что женщина чрезвычайно религиозна и наделена легкой степенью слабоумия (из деревни, где ментальность во многом определяется примитивными этнокультуральными верованиями, где бабушки «лечат», заговаривают, «снимают» порчу и сглаз, ведьмы колдуют и т.п.), я посчитал, что в такой ситуации может помочь какой-либо народный (магический) ритуал, по типу снятия порчи или сглаза. Было решено умыть ребенка и его мать «заговоренной» водой.
Понимая, что статус врача не позволит мне достичь нужного эффекта, я договорился с одной пожилой санитаркой, что она проведет данный ритуал.
Для того, чтобы привлечь внимание рыдающей женщины, я собрал всех работников отделения (врачей и медсестер) в белых халатах в палате, создав видимость ситуации консилиума. Посовещавшись 2-3 минуты, при этом громко разговаривая и используя латинскую терминологию, все одновременно быстро вышли из палаты. Во внезапно наступившей тишине палаты отчетливо слышался плачь ребенка и громкие причитания его матери.
В это время в палату вошла пожилая санитарка, одетая как «настоящая бабушка» (длинная юбка, кофта и повязанный на голову платок), с горящей свечой, и иконой. Увидев ее, молодая женщина перестала плакать и стала внимательно следить за происходящим. «Бабушка» поставила свечу и икону на подоконник и вместе с матерью ребенка прочитала короткую молитву, после чего налила в чашку воды из принесенной с собой баночки. После этого она начала зажигать от горящей свечи спичи и бросала их в тарелочку с водой, при этом что-то нашёптывая на воду. Когда молодая женщина совсем успокоилась, «бабушка» умыла этой водой ее и ребенка. Через пять минут молодая женщина уснула, успокоился и ребенок. В последующие дни до выписки из стационара молодая мать была спокойна и заботлива в отношении своего ребенка.
– Вот так коллеги, – профессор довольно улыбался. – Что мы сделали? Мы искусственно создали ситуацию, когда данный прием контекстуально очень хорошо вписался в субъективную реальность молодой деревенской слабоумной женщины. И как итог – положительный результат со стойким эффектом.
– Браво, – зааплодировали сотрудники отделения.
–Что же в отношении Ивана Ильича? – продолжил Михаил Львович. У нашего пациента при всей схожести ситуации и вере в мистицизм «вещих снов», результат оказался не полным, и я думаю, что он будет не долгим. Решение проблемы выбора Иваном Ильичом осуществлялось под скрытым психологическим давлением, которые осуществила его «умная жена» с помощью манипулятивной техники «вещих снов» (сознательно или бессознательно – это уже другой вопрос). Да, она получила нужный результат, и это повлияло на внешнее поведение ее мужа, решившего остаться в семье. Но как вы понимаете коллеги – это внешняя реальность. А вот внутренняя реальность Ивана Ильича, его истинные мысли, чувства и переживания остались не проработанными, как и проблема его любовно-эротической зависимости и чувства к Елене Андреевне.
Обращаясь к профессору, доктор Ниарадзе спросил:
– Михаил Львович, а что вы думаете о прогнозе этого пациента?
– Прогноз в таких ситуациях не очень благоприятный если он прекратит все лечение полностью. Возможно и углубление депрессии вплоть до суицида, а возможно обострение психосоматики. Инфаркты, инсульты и т.п. В общем ничего хорошего.
– Да печально, тихим голосом произнесла Наталья Степановна. – Жалко дедушку.
– К сожалению, это жизнь, а мы не боги. Итак, – профессор Либерман оглядел присутствующих на консилиуме врачей:
– Подведем итог в отношении терапии Ивана Ильича. Считаю необходимым продолжить лечение антидепрессантами в тех же дозах, и по возможности максимально длительно, насколько нам позволит это нащ пациент, проводить рациональную и суггестивную психотерапию. Суеверия не трогаем. Прожил с ними жизнь, пусть и дальше живет. А то разрушим систему психологических защит, совсем уязвимый будет.
– Вы согласны со мной коллеги? – обратился профессор к своим подчиненным.
Ответом было дружное «Да».
Еще две недели после консилиума Иван Ильич продолжал лечение.
После того как он сообщил доктору Либерману о «вещем сне» своей жены прошло около одного месяца. Настроение пациента стало понемногу угасать и не было того изначального псевдооптимизма.
Последние сеансы протекали вяло.
– Иван Ильич, вас что-то гнетет? – прямо и без экивоков спросил, глядя ему в глаза Либерман.
Пожилой пациент напрягся, как-то съежился и не смотря на профессор произнес:
– Жена настаивает, чтобы я прекратил пить таблетки и перестал ходить вам.
– А вы что думаете?
– Я думаю, что она права.
– И что, мне не удастся повлиять на ваше решение? – спросил Либерман.
– Извините Михаил Львович, мы с женой уже все обсудили и решили.
– Ну что же, тогда мне только остается с уважением отнестись к этому. Будем считать, что мы совместного обсудили решение об окончании лекарственной терапии, и окончании психотерапевтических сеансов.
«Давайте прощаться», —и доктор Либерман протянул для рукопожатия своему пациенту руку. Тот с благодарностью крепко ее пожал. На глазах у него были слезы.
*****
«Очередная весна. Пора любви и психических обострений», – думал Михаил Львович Либерман, стоя у окна и разглядывая происходящие изменения природы. Тревожный негромкий стук в двери кабинета отвлек его от размышлений. Это был Иван Ильич.
Он пришел к профессору Либерману через три месяца после последней их встречи и попросил направление на стационарное лечение в психиатрическую больницу.
Слишком тяжело ему было.
ЖЕНСКАЯ ИСТОРИЯ О НАИВНОСТИ, СЛАБОСТИ И СИЛЕ.
В представленной книге автор опирался на собственный врачебный опыт. События основаны на фактах, персонажи в большинстве своем не имеют реальных прототипов, а имена, фамилия, обстоятельства и места происходящего вымышлены. Возможно, кто-то из читателей заметит сходство с кем-то из знакомых, родственников или друзей. Возможно, некоторые детали описываемых событий могут напомнить происходящее в их личном прошлом. Возможно… Однако, всякое совпадение персонажей книги с реальными людьми случайно.
Когда так много впереди,
Всего, в особенности-горя.
Поддержки чьей-нибудь не жди,
Сядь в поезд, высадись у моря.
Иосиф Бродский
Предисловие.
В который раз, перечитывая свой дневник, свою политую слезами исповедь, Татьяна, Татьяна Николаевна Михайловская, думала о том, что все сделала правильно. С одной стороны, это очень интимная и очень ценная для нее рукопись, страдания ее души, боль ее сердца, писалась для себя, а не для всеобщего обозрения. Но с другой – это то, что может реально кому-то помочь. Когда она писала, исповедуясь только перед самой собой, хотелось плакать от одиночества и беспомощности.
Принятое Татьяной решение изменило если не все, то очень многое. Она снова стала жить. Но не так как раньше по наитию, наивно и бездумно-неосознанно, а продуманно и расчетливо, с пониманием и ответственностью.
Хорошее настроение и осознание наполненностью светом и любовью к себе преобразили ее. И без того симпатичная, светлоглазая, белокожая, стройная блондинка превратилось просто в красавицу модельной внешности.
Было уже за полночь, но спать не хотелось. Оглядывая свою комнату с пестрыми дешевыми, местами порванными обоями, старым сервантом и колченогим диваном, Татьяна грустно улыбалась. Бабушкина квартира. Как ей хорошо в ней было когда-то. А потом не сразу, но медленно и постепенно все стало рушиться и меняться. Появились боль, страх, ожидание беды.
“Да”, – думала она: “Наверное, это то, что осталась у меня от прошлой жизни как напоминание об ошибках, сделанных мною. Что наша жизнь? Пушкин, наш величайший поэт Александр Сергеевич Пушкин считал, что жизнь – это ИГРА!!!
Нет, уважаемый классик. Нет и еще раз нет. Жизнь – это не игра, ибо ставки в ней слишком высоки.
И не театр.
Михайловская вспомнила Шекспира, у которого есть замечательные, известные многим, слова относительно жизни:
Весь мир – театр.
В нем женщины, мужчины – все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Нет. Жизнь – это не театр с его сценической наигранностью, фальшью, интригами и сложными, иногда коварными взаимоотношениями между актёрами. Не то, чтобы Татьяна не любила театр. Она с удовольствием посещала классические спектакли и авангардные постановки. Ей нравилась атмосфера театра как храма, как противопоставление, некий антипод реальности. Поэтому сравнение театра с миром реальности и с жизнью ее немного напрягало.
Татьяна Михайловская хорошо знала как современную, так и классическую литературу. Спасибо бабушке.
Детство Тани было счастливым и безоблачным. Она была солнечной, доброй и нежной девочкой. Больше воспитывалась бабушкой, нежели матерью с отцом, вечно озабоченных работой, нехваткой времени и денег.
Бабушка, высокая, статная и строгая, в прошлом педагог – учитель русского языка и литературы, пыталась реализовать свою сокровенную мечту. Вырастить исключительно интеллектуальную чувственную барышню с хорошим вкусом и благородными манерами. С дочерью не получилось. Загруженность по работе и через чур бойкий, больше мальчишеский характер дочки – матери Татьяны, не позволили воплотить ее идеи-фикс в жизнь.
Танечка, в отличие от своей матери была другая – спокойная тихая, тянущаяся к общению с бабушкой. Начала читать с трех лет. К пяти годам она уже свободно писала, причем не корявыми полупечатными буквами, а почти каллиграфическим почерком. Окружающих это умиляло и приводило в восторг. К девяти годам перечитав все книги из домашнего огромного книжного шкафа, она взялась за районную библиотеку.
Татьяна с детства вела дневник. Ей нравилось писать. Своим каллиграфическим почерком, выработанным под пристальным вниманием бабушки, она записывала в разлинованной тетрадке все, что происходило с ней дома, в школе, во дворе… С кем дружила, кто ее обижал.
“Каждая приличная девушка должна иметь свой дневник” – считала Танина бабушка. Внучка по этому поводу не возражала. Более того – ей было интересно писать и перечитывать свои заметки, экспериментировать с написанным, сочинять коротенькие детские стишки, делать зарисовки ручкой иди цветными карандашами. Дневник был только ее территорией, где события жизни переплетались с фантазиями, девичьим переживаниям и куда вход посторонним был строго запрещен.
Писала Татьяна легко и свободно. Литература и русский язык – любимые предметы. Ее сочинения были лучшими в школе. Однако подводили математика, физика и химия, которые никак не давались ученице Тане Михайловской. Родители ругали за это дочь, даже пытались нанять репетитора, но бабушка жестко дала им отпор. Как педагог она считала, что у каждого ребенка есть способности, которые надо развивать и неспособности, которые никогда не пригодятся в жизни и их не надо трогать.
Мудрая бабушка оказалась права. Успешное участие Тани в литературных олимпиадах и конкурсах приносило дивиденды в виде дипломов, поощрений, дополнительных баллов при поступлении в институт и повышенной самооценки.
Татьяна Михайловская расцветала.
После окончания школы сложностей с выбором профессии не было. Татьяна легко поступила в литературный институт, где училась с большим удовольствием и который закончила с красным дипломом.
Литературовед, литературный критик, в какой-то степени журналист – Татьяна Михайловская с головой погрузилась в работу. Встречи с молодыми людьми были эпизодическими и носили характер скорее любопытства, нежели чего-то большего.
Получив филологическое образование, и погруженная большую часть своего времени в проблемы книжных персонажей, Татьяна недостаточно хорошо знала реальную жизнь. Этому же способствовали достаточно узкий круг общения, заботливая бабушка и родительская опека. Таня как бы и не возражала этому своему комфортному состоянию, не понимая того, что реалии настоящего проходят мимо, формируя у нее житейскую наивность и беспомощность.
А потом счастливая, спокойная жизнь закончилась. Медленно, как-бы исподволь стали появляться тревоги, страхи, депрессия и не проходящая душевная боль. Они усиливались с каждым днем, лишая сна, сдавливая горло и не давая дышать. От ощущения бесперспективности борьбы опускались руки. Отдушиной был дневник, в который Татьяна своим каллиграфическим почерком записывала происходящее. Это приносило ей временное облегчение, на некоторое время освобождала от тревоги настоящего дня, но страх за будущее оставался непоколебимым.
Пыталась искать помощи. Чаще безуспешно, но иногда бывали чудесные встречи, вселяющие оптимизм и заставляющие жить дальше.
Периодически под псевдонимом она выкладывала кусочки из своего дневника в социальные сети. Делилась своими мыслями, переживаниями. Получала обратную связь в виде советов или вопросов. Иногда это увлекало и затягивало ее, а иногда просто не хотелось подходить к ноутбуку и что-то писать. Накатывала тяжелая беспросветная тоска.
Целиком опубликовать дневниковые записи, да еще под своим именем Михайловская не решалась. Ей казалось, что если она это сделает, то будет уязвима. Выжидала время.
И оно пришло.
Татьяна это осознала не сразу. На те микроскопические изменения, которые происходили с ней, она вначале не обращала внимания. Но постепенно элементы некой стабильности стали более отчетливо осознаваться. Появилось внутреннее спокойствие. Забытая когда-то улыбка все чаще стала появляться на ее лице. Уменьшилась гнетущая, давящая к земле слабость. Вроде бы мелочи, но и окружающие люди в ее восприятии тоже стали меняться, становится мягче, душевнее, отзывчивее.
Вот и сейчас, оставшись в квартире одна, Татьяна, анализируя происходящие изменения, погрузилась в размышления. Однако неожиданный удар в дверь, громкий и резкий, как будто бы что-то упало, заставил ее вздрогнуть. Прислушалась. В полуночной тишине больше не раздавалось никаких звуков. Внутреннее напряжение, смешанное со страхом нарастало. Татьяна тихо, на цыпочках, не включая света подошла к входным к дверям и заглянула в глазок. Лестничная площадка была пуста, двери напротив закрыты. Осторожно и медленно, стараясь не шуметь, она приоткрыла дверь. То, что она увидела, ввергло ее в ступор, голос застрял где-то в глубине ее тела. На ступеньках, идущих вверх на следующий этаж, лицом вниз лежал мужчина в светлой рубашке. Нож торчал у него из спины. Густая темная кровь медленно вытекала из безжизненно лежащего тела.
Через три месяца после описанных выше событий.
В полутемном кабинете в глубоком кресле сидел человек в белом халате. Свет настольной лампы освещал приятное немолодое лицо и мятую тетрадь в его руках. Поза выдавала сильную усталость. Доктор Либерман Михаил Львович, как обычно, задержался после работы, чтобы завершить незаконченные за день дела: заполнить амбулаторные карты больных, проконтролировать работу своих сотрудников, врачей психотерапевтического отделения, подписать больничный листы, ответить на формальные письма чиновников от медицины и т. д.
За окном моросил дождь, и периодически ветви стоящего рядом клена, стучали в стекло. Общая атмосфера убаюкивала, клонила в сон. Но то, что читал Либерман в тетради, было очень интересно и не давало заснуть. Перелистывая листок за листком, Михаил Львович погружался в события печальные и даже в чем-то трагические. Исповедь измученной женщины. Безысходность, тоска и душевная боль. На каждой странице.
Михаил Львович прикрыл глаза, вспоминая молодую улыбающуюся женщину, одетую скромно, но со вкусом. Она не записывалась на прием в обычном порядке, а поймала доктора Либермана в коридоре отделения.
Приятный тембр ее голоса с вежливыми и в то же время интеллегентными нотками просьбы: «Михаил Львович, вы не уделите мне пять минут?» – не предполагал отказа.
– Прошу вас, – Доктор Либерман правой рукой указал направление, где был его кабинет.
– Я подойду к вам через пятнадцать минут. Дела, знаете ли, – и с полуулыбкой вновь быстрым шагом пошел по длинному коридору отделения, сверкая огромной лысиной и белизной халата.
Прошло больше часа, но женщина продолжала сидеть около кабинета Либермана, рассматривая какую-то брошюру на журнальном столике, скромную табличку на дверях, на которой было написано, что помимо того, что Либерман М. Л. является заведующим отделением психотерапии в университетской клинике, он еще и профессор, и доктор медицинских наук. В общем, светило.
Через полтора часа вернулся доктор Либерман, весь в смущении и извинениях:
– Простите меня. Неотложные дела. Не думал, что задержусь так надолго, – и, открывая дверь ключом, пригласил даму в кабинет, где предложил ей сесть.
Молодая женщина спокойно, не торопясь села на указанный ей маленький диванчик. Сам Михаил Львович присел на краешек стула напротив нее, надеясь, что беседа будет недолгой.
– Слушаю вас. Вы так долго ждали, что мне даже как-то неудобно, – продолжал, явно оправдываясь, доктор.
– Это вы меня извините, Михаил Львович. Я без записи. Зовут меня Татьяна. Татьяна Михайловская. Я наслышана о вас. Вы хороший доктор, многим помогли.
Либерман, как бы смущаясь, опустил глаза.
– Но я не за помощью, я сама справилась с ситуацией. Решила многие проблемы… Скорее, не так: решила главную проблему, а сейчас не то, чтобы тупик, а какой-то ступор.
