Построй свой мост

Юма Буши

Построй свой мост

Посвящается Натке – моему любимому вдохновению.

Глава 1

Поддержка от меня выглядит обычно так: “Вытри сопли, нюня, и помоги себе сам. Любимый человек должен быть рядом, а не раз в два года встречаться для секса. Это бред. Согласись?“

Мысль, отточенная, как лезвие, пронзила сознание, едва Натка услышала за стеной сдавленные всхлипы. Не успела она сделать глоток чая, как в кухню влетел сын.

– Что случилось, Котя?

Мальчик зарылся лицом в её колени и зарыдал. – Он опять звонил… – голос его дрожал. – Говорил, что я трус и предатель, что мы с тобой сбежали, как крысы…

Горячая волна гнева ударила Натке в виски. Этот мудак, этот тщеславный урод. Не платит алименты, не интересуется жизнью сына, но находит время и силы, чтобы терроризировать его ночными звонками, вышибая и без того хрупкую детскую психику.

Она не стала говорить пустых утешений. Не обняла. Её пальцы, сильные и твердые, взяли его за подбородок и приподняли заплаканное лицо.

– Слушай сюда, солдат, – её голос был тихим, но стальным. – Ты не трус. Трус – это тот, кто бьет маленьких мальчиков по телефону. А ты прошел через пограничный ад, ты спал на полу и не ныл. Ты живешь в чужой стране и учишь чужой язык. Ты – герой. А его слова – это просто шум. Мусор. Ты будешь плакать из-за мусора?

Костя смотрел на нее широко раскрытыми глазами, ловя ртом воздух. Казалось, он ждал чего угодно, но только не этого. Не этой суровой, почти командирской прямоты. Он медленно перестал всхлипывать.

– Понял?

– Понял… – кивнул он, вытирая лицо рукавом пижамы.

– Иди, умойся. И спать. Завтра в школу.

Он послушно побрел к двери, оглянулся на пороге.

– Мам,… а он… папа… больше не позвонит?

– Я с ним поговорю, – коротко бросила Натка, и в её глазах мелькнула такая сталь, что Костя сразу кивнул и быстро вышел.

Она откинулась на спинку стула, чувствуя, как дрожь от ярости, наконец-то, прошибает её саму. Вот оно, её материнство. Не песни на ночь, а уроки выживания в жестоком мире. “Вытри сопли, нюня“. Она ненавидела эту свою черту, но именно это держит их обоих на плаву.

Её взгляд упал на телефон. И тут же, словно в насмешку, экран осветился новым сообщением. “Пауль. Канада“.

“Натали.… Знаешь, сегодня оперировал сложного пациента. Всё прошло успешно. И пока стоял у операционного стола, поймал себя на мысли… что наша связь – это как тончайшая хирургическая нить. Её не видно, но именно она скрепляет всё воедино. Кажется, её протянула сама судьба“

Судьба. Нить. Натка сжала телефон так, что костяшки пальцев побелели. Ей, которая только что отбивала сына от психологической атаки родного отца, которая до сих пор не может забыть, как год назад на границе, в ледяной ночи, срывающимся от ярости голосом орала на пограничников, не давая увести своего старика-отца…

Ей, которая своими руками таскала с помойки мебель и замазывала щели в окнах, чтобы ветер не выдувал тепло из комнаты… Ей, которая знала, что такое по-настоящему бороться за тех, кого любишь, – ей рассказывают про какие-то хирургические нити судьбы?

Она фыркнула. Ясно. Пиндос курит что-то крепкое. Или просто романтический идиот. Интересно, что он употребляет? Мне бы тоже не помешало – позитива у него, хоть отбавляй.

Натка уже собралась ответить ему своим коронным сухим “Это очень поэтично, доктор“, но её взгляд упал вниз, в окно. Туда, где в сумерках угадывались четкие прямоугольники её крохотного садика. Маленький клочок земли, который они с отцом и сыном расчищали всем семейством, вынося кирпичи, бутылки и вековую грязь. Это был их совместный акт сопротивления хаосу, обрушившемуся на них. Теперь там ровными рядами зеленели всходы. Что именно вырастет – она не совсем была уверена, покупала семена по скидке, наугад. Но в этом был свой смысл. В этом простом действии – воткнуть семечко в землю и ждать – была странная, почти первобытная терапия. Единственное, что она могла контролировать в этой жизни.

Рука сама потянулась к телефону. Она смахнула с экрана землю, забившуюся под ноготь ещё днём, и написала:

“У меня сегодня тоже была операция. Сажала цветы. Говорят, тоже должна верить, что из этого что-то вырастет. Но я, в отличие от тебя, реалистка. Поверю только, когда увижу раскрывшиеся бутоны цветов“

Она отправила сообщение и отставила телефон. Пусть дерзает со своими хирургическими нитями судьбы. А она пойдет проверить, не подмерзли ли её всходы. Просто потому, что этому человеку с его “внеземным“ бредом что-то, почему-то было интересно. А она уже и забыла, когда ей было по-настоящему, глупо и необъяснимо интересно, что же будет дальше.

*******

Следующей точкой в её вечернем маршруте выживания были заданные сыну уроки. Вернее, немецкий язык. Это было хуже, чем шпаклевка стен и ссора с цыганами вместе взятые.

Костя сидел за столом, нахмурившись над учебником. Его поза кричала о тотальном сопротивлении.

– Мам, я не понимаю! Зачем это? – он тыкал пальцем в схему с артиклями. – Это тупо!

“Тупо“ было его любимым словом в последнее время. Тупая страна, тупой язык, тупые правила.

– Ничего не тупое, – голос Натки прозвучал устало. Она села рядом. – Давай разберёмся. Пиши, мальчик Junge – der ,das Mädchen. Девочка это оно…

– Почему “мальчик“ – он, а “девочка“ – оно? Это же люди!

– Так устроен язык. Просто запоминай.

Она сама едва ориентировалась в этих лингвистических джунглях. Её английского, с грехом пополам, хватавшего на общение с Паулем, здесь было недостаточно.

Весь её рабочий день был похож на квест: общение с коллегами через Гугл-переводчик, ввод запросов в нейросеть “как вежливо сказать, по-немецки, начальнику, что я не поняла задание“

Они боролись с упражнением еще минут двадцать. Напряжение росло. Костя начал ёрзать, Натка – срываться на резкий тон. Он хлопнул учебником и заплакал от бессилия.

– Я тупой! У меня не получается! Все дети в классе понимают, а я нет!

– Ты не тупой! – почти крикнула Натка, хватая телефон. – Просто нам… нам обоим трудно. Смотри.

Она открыла приложение-переводчик, затем нейросеть, забивая туда запрос: “Объясните разницу между артиклями der, die, das в немецком для ребенка 8 лет“.

– Видишь? Я тоже не знаю. И я тоже учусь. Мы в одной лодке, солдат.

Они уткнулись в экран, читая сухое объяснение. Потом она позвонила Симоне, своей коллеге, которая относилась к ним с материнской теплотой. Та, смеясь, полчаса объясняла Косте правила по видео-звонку, показывая на кружке, столе и кошке.

К десяти вечера битва была выиграна. Упражнение сделано. Костя, красноглазый и уставший, вдруг обнял её за шею и прошептал:

– Мам, мы ведь справимся?

В его голосе не было паники, было просто усталое ожидание подтверждения.

– Конечно, справимся, – Натка прижала его к себе, пахнущему детским потом и упрямством. – Мы же команда.

Уложив его, она заглянула к родителям. Мать, Елена, сидела у окна и вязала. Бесконечно. Это было её способом молчать.

– Ну как? – спросила Натка, садясь на краешек дивана.

– Да ничего… – мать не подняла глаз. – Костя-то уснул? Бедный мальчик… Война эта… Вся жизнь на колесах.

Голос её был ровным, пустым. Таким он стал после того дня на границе. Натка сжала кулаки, из глубин памяти всплыл тот самый эпизод, яркий, как вспышка. Холодная ночь на пограничном КПП. Желтый свет фонарей на мокром асфальте. Лицо пограничника, невозмутимое и твердое: “Офіцер, та ще й льотчик. Не може виїхати за кордон у воєнний час“. И её собственный голос, хриплый, чужой, от которого стыла кровь у всех вокруг:

– Он не военнообязанный, он мой отец! Ему семьдесят восемь лет! Вы с ума сошли?!

Она не просила, она требовала, нависая над столом, не замечая, как слёзы ярости текут по щекам. Она стала стеной. Громом. Ураганом. И они отступили.

– Мам, всё уже позади, – тихо сказала Натка, возвращаясь в настоящее.

– Это ты так думаешь, – так же тихо ответила мать.

На кухне царила тишина. Битва окончена. Опустошение и странное, щемящее чувство победы. Она была вымотана как боец после штурма высоты.

На столе лежал телефон. Она взяла его в руки. Не было сил даже на сарказм. Она написала Паулю то, что чувствовала в эту секунду, без прикрас и защитных масок:

“Сегодняшняя битва выиграна. Немецкий язык с сыном. Иногда, кажется, что мы воюем не с людьми, а с грамматикой. Но мы победили. Сегодня“.

Он ответил почти сразу, будто ждал.

“Я горжусь вами. Обоими. Вы – самые храбрые люди, которых я знаю“.

И в этот раз она ему поверила. А потом пришло его следующее сообщение. Неудобное. Личное.

“Натали, а ты можешь рассказать мне… какой ты была до того, как стала самой сильной женщиной на свете?“

Вопрос повис в воздухе, словно выбив у неё почву из-под ног. До того? Она сжала телефон так, что экран затрещал. Ей не хотелось вспоминать ту Натку. Ту, которая верила в сказки.

*******

Вопрос Пауля висел в тишине кухни, словно дым после выстрела. “Какой ты была до…“ До чего? До того, как жизнь потребовала стать стеной? До войны? До того, как поняла, что единственный, на кого можно по-настоящему положиться, – это она сама?

Она отложила телефон, встала и подошла к шкафу. На верхней полке, в картонной коробке из-под обуви, лежало то, что она называла “архивом прежней жизни“. Она редко заглядывала туда. Сегодняшний вечер, вымотанный и обнаживший нервы, казалось, требовал этой боли.

Она нашла ее быстро. Фотографию, сделанную пять лет назад на корпоративе в институте. На ней – она в окружении лучших коллег. Длинные волосы, уложенные в сложную прическу. Чёрное платье, подчеркивающее стройность. Губы, подкрашенные яркой помадой, растянуты в беззаботной улыбке. В глазах – уверенность, почти вызов. Та Натка еще не знала, что такое по-настоящему бояться за жизнь родителей и сына. Та Натка верила, что карьера, ухоженные руки и новые туфли – это все, что нужно в жизни.

Она смотрела на себя, на фотографии, как на чужого человека. Не было ни тоски, ни ностальгии. Была лишь горькая усмешка. “Дура, – мысленно бросила она той, улыбающейся. – Ты не знаешь, что тебя ждёт“.

Она вернулась к телефону. Пауль ждал. Она могла отшутиться, ответить не серьезно. Но усталость сняла все защитные блоки. Она взяла в руки свою старую визитку. “Наталья В., ведущий архитектор“. Чёрт возьми.

Она прислонила визитку к чашке с чаем, сфотографировала и отправила снимок Паулю.

Сообщение пришлось набирать долго, подбирая слова на английском, спотыкаясь о грамматику, но вкладывая в них сырую правду.

“До? Я носила платья, а не джинсы с пятнами краски. Я спорила о проектах, а не о цене на хлеб. Я тратила деньги на духи, а не на шпаклёвку. Я улыбалась, как эта дура на фото, потому что не знала, что мир может рухнуть за один день. Я была… мягче. Глупее. Счастливее? Не знаю. Но это был другой человек. Он умер на границе, когда орал на пограничников, спасая отца“.

Она отправила сообщение и зажмурилась, словно от удара. Такой откровенности не было между ними никогда. Теперь он увидит не только её силу, но и её шрамы. Её потери.

Ответ пришёл через несколько долгих минут. Она уже начала жалеть о своей слабости, как телефон, наконец, завибрировал.

Голосовое сообщение. Она включила его, и его спокойный, тёплый голос заполнил тишину кухни.

“Спасибо, что показала мне её. Она была прекрасной женщиной. Уверенной и яркой. Но та, которая разговаривает со мной сейчас… та, которая красит стены, сажает сад и сражается с немецкими артиклями ради сына… она не просто сильная. Она – настоящая. И для меня… она несравненно красивее“.

Натка не заметила, как по её щеке скатилась слеза. Одна. Всего одна. Она смахнула её с тем же раздражением, с каким смахивала землю с телефона.

Она не знала, что ответить. Слова не складывались в предложения. Поэтому просто написала:

“Спокойной ночи, Пауль“.

“Спокойной ночи, Натали. Спокойной ночи“.

Она выключила свет и осталась сидеть в темноте, глядя на огни на другом берегу Мозеля. Впервые за долгие месяцы её одиночество было не абсолютным. Оно было… наполненным чьим-то интересом к ней.

*******

Тишина густая, как мед заполняла темноту. В ней эхом звучали слова Пауля: “Она несравненно красивее“. Не “сильнее“. А именно – “красивее“. Это было так неожиданно и так точно, будто он нашёл потайной ключ к ее, запертой наглухо душе.

Натка провела ладонью по лицу, смахивая остатки непролитых слёз, и почувствовала под пальцами не кожу, а шершавую, прочную поверхность, в которую она превратилась. Это была защитная стена, да. Но стена, на которой, только что, кто-то рискнул нарисовать цветок.

Она встала, чтобы проверить закрыла ли замки на двери – новый, необходимый ритуал, появившийся “после“, – и её взгляд снова упал в окно. На сад. В лунном свете зелень всходов казалась серебристой, нереальной. Бутоны. Он поверил в её бутоны, даже не видя их.

И тут её осенило. Всё это – её упрямая борьба с грамматикой, её сад, покрашенные ею стены, ночные битвы за спокойствие сына – всё это и было тем самым ответом. Ответом на вопрос Пауля. Она не вернулась к той женщине с фотографии. Она построила новую себя. По кирпичику. По слову. По семечку.

Взяла телефон, последний раз за этот бесконечно долгий день.

“Знаешь, а ведь, наверное, ты прав, – написала она, и впервые за многие месяцы в этих словах не было ни капли иронии. – Та женщина с визитки… ей бы никогда не хватило смелости посадить сад, не будучи уверенной, что он взойдёт. А я – посадила“.

Она не ждала ответа. Просто отправила это в темноту, через океан, как запечатанное письмо. Как признание самой себе.

Потом пошла спать. И перед тем как сомкнуть глаза, Натка поймала себя на мысли, что завтра утром она первым делом посмотрит не на счета или учебник Кости, а в окно. На свои всходы. Просто чтобы увидеть, что все получилось.

А где-то далеко, в Канаде, хирург по имени Пауль смотрел на экран с её сообщением и улыбался. Он только что получил лучшее доказательство того, что его “хирургические нити судьбы“ – не бред. Они существовали на самом деле и были прочнее стали.

Глава 2

Утро начиналось не с кофе, а с ритуала. Сначала – проверить сад. Первые лучи солнца цеплялись за капли росы на молодых ростках, и Натка, прищурившись, на мгновение позволила себе просто полюбоваться. Это был её личный акт неповиновения обстоятельствам – находить красоту в этом крошечном, завоеванном с боем клочке земли.

Затем – Костя. Разбудить, одеть, накормить. Собрать обед. Этот процесс был отлажен до автоматизма, как работа часового механизма. Сегодня бутерброды с сыром, яблоко и шоколадный батончик, купленный по акции. Она смотрела, как он ковыряет ложкой в овсяной каше, и её внутренний цензор уже составлял список: “Купить новые носки, позвонить в школу насчет уроков, проверить счет за электричество…“

– Мам, а мы сегодня пойдем после школы в парк? – спросил Костя, размазывая каплю йогурта по столу.

– Посмотрим. Нужно, сначала, сделать уроки. И у меня работа.

– Опять работа, – он надул губы.

“Опять работа“. Для него это было синонимом скуки и её постоянного отсутствия. Для неё – тонкой игрой на стыке двух реальностей. Реальности, где она была Наташей, беженкой, матерью, вынужденной ковыряться в помойках и учить чужой язык. И реальности, где она была Натальей, архитектором, чьи чертежи когда-то меняли облик её родного города.

Дорога в бюро занимала двадцать минут пешком вдоль набережной. Она дышала полной грудью, пытаясь вдохнуть в себя уверенность, которую требовалось проявить сегодня. Предстояла встреча с заказчиком, немцем-педантом, который в прошлый раз сломал её презентацию на втором слайде вопросом о коэффициенте теплопроводности используемых материалов. Она провела весь вечер, вбивая в переводчик спецификации, чувствуя себя обманщицей.

Йохан, её шеф, встретил её на кухне у кофемашины.

– Натали, guten Morgen! – он улыбался во все лицо. – Готовы к бою с герром Фогтом?

– Я всегда готова, Йохан, – она попыталась влить в свой ответ столько же бодрости, но получилось лишь сухо.

– Не волнуйтесь. Вы – отличный специалист. Я это вижу, – он подмигнул ей и ушел, оставив наедине с шипящим аппаратом и своими мыслями.

“Отличный специалист“. Специалист, который не может без нейросети объяснить, почему она выбрала именно этот тип остекления для зимнего сада. Она взяла свой ноутбук и уединилась в переговорке, чтобы еще раз пробежаться по презентации. На полчаса раньше.

И вот тут, перед тем, как открыть файл, она совершила новый утренний ритуал – открыла чат с Паулем. Всё ещё чувствуя странную теплоту от его ночных слов, она написала:

“Доброе утро из каменных джунглей Мозеля. Сегодня мне предстоит сразиться с драконом по имени Теплопроводность. Пожелай мне удачи. Или посоветуй, с какой стороны лучше подойти к нему с мечом?“

Она улыбнулась своим мыслям. Эта игра, эта легкая, почти флиртующая подача себя в переписке, всё ещё казалась ей неестественной. Но она начала ей нравиться.

Ответ пришел, когда презентация загрузилась.

“Удачи, моя храбрая воительница! Мой профессиональный совет: бей точно в сердце. А если не выйдет – всегда можно предложить дракону чашку кофе и перевести разговор на погоду. Это международная тактика выживания в офисе“.

Она рассмеялась. Тихо, чтобы никто не услышал. И впервые за долгое время, идя на встречу, она чувствовала не волнение, а азарт. Как будто у неё за спиной был невидимый союзник, который верил в неё, даже когда она сама в себе сомневалась.

*******

Переговорная была стерильной и холодной. Большой стеклянный стол, белые стены, строгие стулья. Герр Фогт, человек лет пятидесяти с седой щетиной на подбородке, сидел напротив, не сводя с неё внимательного взгляда. Рядом с Наткой расположилась Шамим, иранка, чье молчаливое присутствие ощущалось, как упрек. Они работали над одним проектом, но Шамим избегала зрительного контакта, её пальцы бесшумно барабанили по клавиатуре планшета.

Натка начала презентацию, следя за своим акцентом и периодически бросая взгляд на экран телефона, где был открыт переводчик. Она вела заказчика через основные концепции – интеграция здания в ландшафт, панорамное остекление, экологичные материалы.

И вот он, вопрос о теплопроводности. Герр Фогт поднял палец.

– Фрау Натали, вы указали здесь коэффициент для стекла, но не учли раму. Мостики холода. Это критично.

Сердце Натки ушло в пятки. Она знала, что это слабое место. В её родном институте на такие детали смотрели сквозь пальцы, здесь же – каждая цифра была под микроскопом. Она увидела, как Шамим чуть заметно улыбнулась, не отрывая взгляда от планшета. Это не была дружеская улыбка. Это было скрытое торжество.

“Вытри сопли, нюня“, – пронеслось в голове. Она сделала глубокий вдох.

– Вы абсолютно правы, герр Фогт, – её голос прозвучал удивительно спокойно. – Я как раз готовила детализацию по этому вопросу. Мы рассматриваем два варианта профиля – алюминиевый с терморазрывом и композитный. Их сравнительные характеристики…

Она не стала импровизировать. Открыла заранее подготовленный файл, который ей помогла составить нейросеть, переведя и систематизировав технические спецификации. Она говорила медленно, подбирая слова, иногда сверяясь с телефоном. Это было неидеально, но профессионально и обстоятельно.

Герр Фогт слушал, кивая. Когда она закончила, он удостоил её коротким: “Хорошо. Проработайте второй вариант подробнее“.

После встречи, когда немецкий заказчик ушел, Натка почувствовала, как дрожь в коленках сменяется чувством глубокого облегчения. Она выстояла.

В коридоре её догнала Шамим.

– Ты хорошо справилась, сегодня, – сказала она на ломаном английском, и в её глазах не было ни дружелюбия, ни вражды. Только холодная констатация факта. – Но в следующий раз, если нужна помощь с техническими терминами, можешь спросить меня. Не нужно пользоваться… машинным переводом.

Фраза повисла в воздухе. Это не было предложением помощи. Это был укол. Напоминание о её месте, и её уязвимости.

– Спасибо, – сухо ответила Натка. – Я справлюсь.

Она повернулась и ушла к своему рабочему месту, чувствуя, как жар от обиды и гнева разливается по щекам. Она снова была той девочкой в школе, которую дразнили за неправильные ответы. Она ненавидела это чувство.

За чашкой кофе она снова взяла телефон. Ей нужно было выговориться. И единственным человеком, который её поймет, был тот, кто находился за тысячи километров.

“Дракон повержен. Но своя же союзница нанесла удар в спину. Иногда, кажется, что эта страна никогда не примет меня по-настоящему. Я всегда буду чужой, которая говорит с акцентом и путает артикли“.

Она не ожидала быстрого ответа – у него должен был быть рабочий день. Но он ответил почти сразу, будто чувствовал её состояние.

“Ты не чужая. Ты – уникальная. Ты принесла с собой целый мир, которого они никогда не поймут и которому, возможно, тайно завидуют. Их холодность – это их защита. А твоя сила – в твоей уязвимости. И в том, что ты продолжаешь идти, несмотря ни на что. Расскажи мне, о каком мире ты мечтаешь? О том, что оставила, или о том, что хочешь построить здесь?“

Он снова сделал это. Он задал вопрос, который заставил её забыть о сиюминутной обиде и заглянуть глубже. Не “что случилось“, а “о чем ты мечтаешь“. Он разговаривал с её душой, а не с её проблемами.

Она смотрела на сообщение, и обида потихоньку отступала, уступая место чему-то более важному. Натка ответила не сразу, нужно было подумать. Впервые за долгое время кто-то спросил о ее мечте. А не о счетах, не об уроках, не о работе.

Она закрыла глаза и позволила себе на мгновение представить. Не прошлое. Не настоящее. А будущее. Каким оно могло бы быть?

*******

Вечером, когда Натка, вымотанная после работы и встречи с Фогтом, готовила ужин, раздался звонок. Она посмотрела на экран, и по лицу пробежала судорога отвращения. “Мудак“. Александр.

– Костя! – крикнула она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Телефон!

Мальчик нехотя подошел, взял трубку. Натка сделала вид, что помешивает суп, но каждое слово впивалась в неё, как игла.

– Привет, папа… – голос Кости был безразличным.

Пауза.

– Нет, не хочу… Устал.

Еще пауза, длиннее. Лицо Кости начало краснеть.

– Нет! Не буду! И бабушке с дедушкой не передавай! Они… они злые!

Голос его сорвался на крик.– Я вас всех ненавижу! Вы маму обидели! Не звони больше никогда!

Он швырнул телефон на диван, как раскаленный уголь, и разрыдался, заткнув уши кулаками. Истерика была мгновенной и яростной, словно все напряжение дня – и немецкий, и тяжелая сумка, и обида на отца – вырвалось наружу одним взрывом.

Натка бросилась к нему, схватила в охапку, прижала к себе, хотя саму трясло от ярости к бывшему мужу. Она гладила сына по спине, шепча что-то бессвязное, пока его маленькое тело не перестало биться в рыданиях, а лишь изредка вздрагивало.

– Зачем ты ему грубишь? – устало спросила она, усаживая его за стол.

– Он… он трепло, – всхлипнул Костя, вытирая лицо. – Он врет, что любит. Настоящие папы не бросают.

Он посмотрел на неё большими, мокрыми глазами. – Мы и без него справимся, правда?

“Справимся“. Это слово стало их девизом, их проклятием и их клятвой.

*******

Александр положил трубку и тяжело опустился на продавленный диван. Руки дрожали – то ли от выпитого, то ли от злости. Скорее всего, от обоих.

“Сбежали, как крысы“.

Он сам придумал эту фразу вчера вечером, репетируя перед зеркалом. Хотел, чтобы прозвучала жёстко, чтобы пробила её броню. Чтобы она поняла, как ему больно.

Но в трубке услышал не её голос. Услышал Костю. И всё, что он так тщательно готовил, превратилось в бессвязную злобную тираду.

“Идиот. Ты орёшь на собственного сына“.

Он встал и подошёл к окну. Внизу, во дворе, мальчишки гоняли мяч. Одному из них было лет восемь – ровесник Кости. Александр смотрел на него и пытался представить своего сына. Получалось плохо. Костя уже три месяца был для него только редким голосом в телефоне и размытыми фотками в соцсетях, которые Натка перестала выкладывать.

“Она украла его у меня“.

Мысль эта приходила каждый день, иногда по несколько раз. Натка, его жена, мать его ребёнка, взяла Костю и родителей – и просто исчезла. Уехала в Германию по программе для беженцев, не спросив его мнения. Даже не попрощалась толком.

А он остался здесь. В этой двухкомнатной квартире, которую они снимали вместе. Среди её вещей, которые она не успела забрать. Среди обломков жизни, которая когда-то казалась стабильной.

Он прошёл на кухню, достал из холодильника пиво. Четвёртое за вечер. Или пятое? Неважно.