Код спасения: XVIII век

Юлия Сергеева

Код спасения: XVIII век

Глава 1

Егошихинский медеплавильный завод Кунгурского уезда

Казанской губернии (село Егошиха), сентябрь 1768 года

В те годы, на месте, где суждено было вырасти столице Пермского края, шумел и дымил Егошихинский медеплавильный завод.

Завод – это целый мир: с гулом печей, грохотом молотов, угрюмыми бараками для рабочих. Недалеко от завода – пруд, чьи воды отражали огненное зарево плавильных печей. И конечно же особый запах – смесь дыма, угля и раскаленного металла.

Рядом с этим царством огня и железа ютился и другой мир – село. Здесь, на пыльной главной улице, среди лавок и кабаков, стоял двухэтажный дом рыботорговца Савелия Белова.

На первом этаже дома зияла открытая настежь дверь в лавку, не закрывавшаяся ни зимой, ни летом, откуда тянуло резкой волной рыбного духа. Поэтому, ещё за несколько шагов было не сложно догадаться, чем здесь торгуют. На втором этаже – жил сам хозяин с семьей.

Войдя в лавку, покупатель попадал в царство полумрака и холода. Воздух был густым и стоячим, как рассол в бочке. Пахло так, будто в лавку приволокли кусок Балтийского моря – холодного, сурового.

Пол был земляной, утоптанный до твёрдости камня, вечно влажный и склизкий. С потолка, похожие на гирлянды, свисали связки вяленой воблы и судака.

Вдоль стен стояли огромные, почерневшие от времени и влаги дубовые кадки и корыта. В одних плавала, медленно шевеля жабрами, свежепойманная рыба – окунь, щука, язь. В других, залитые крутым рассолом, лежали тяжёлые, серо-розовые туши сёмги.

Главным же украшением и гордостью лавки был сельдяной куль. Это была огромная, в рост человека, плетёная из лыка корзина, доверху набитая знаменитой «царской» сельдью – самой дешёвой и популярной рыбой у простого люда. Сельди в нём были пересыпаны солью так обильно, что больше напоминали искрящиеся снежные сосульки.

Прямо на прилавке, на грубой холстине, лежали отборные экземпляры для богатых покупателей: белужий бок, осетровые вязиги, икра в берестяных туесах.

В углу, у печи, стояла небольшая коптильня, и в рыночные дни из неё валил едкий дымок, под которым на ольховых прутьях золотились тушки копчёной трески и сига.

Атмосферу довершали вездесущие мухи, гудящие над разделочной доской, и кот, вечно дремлющий на этой же доске, – главный и безнаказанный дегустатор товара.

Именно в этой вонючей рыбной лавке и застряла жизнь тринадцатилетнего Прохора. Его мир был самым малым и заключался в пространстве за прилавком, где на старом засаленном тулупе он и спал, затворённый на ночь, чтобы ничего не стащил. Его наверх не звали.

Мальчик проснулся ещё затемно, от скрипа двери на второй этаж. Из-за неё донесся смех двоюродных братьев – их будила тетка Арина, жена дядьки, чтобы умыться перед молитвой.

Когда-то, в другой жизни, его будили ласково: «Прошенька, солнышко, вставай, просфорку тебе из церкви принесли».

Мальчик был долгожданным сыном в семье зажиточного кожевника. Его ласкали, учили грамоте, мечтали отдать в учение к столичному мастеру. Но тятя с мамкой утонули два года назад – их лодку нашли разбитой на Каме. Вместе с ними утонуло и солнце в жизни Прохора. Опекуном стал родной старший брат отца, алчный и жестокий человек. Для дядьки Прохор – обуза, напоминание о брате, который был удачливее его.

Теперь будильщиком для мальчика был тупой удар сапогом о притолоку. «Вставай, щенок! На барке товар разгружать!» – гремел голос дядьки.

Выбравшись из-под тулупа, он потянулся к краюхе хлеба, оставленному с вечера. Хлеб был чёрствый, но тетка Арина, иногда украдкой подкладывала ему кусок посвежее. Только она его и жалела, тихонько гладила по голове, когда дядька не видел. «Терпи, сиротка, Бог терпеть велел», – шептала она, а в глазах у нее стояли слезы.

Глава 2

Разгрузка барки была адским трудом. Скользкие, обледеневшие туши осетров и тяжёлые, будто налитые свинцом, корзины с селедкой. Руки коченели, а спина горела огнём. Дядька лишь покрикивал с берега, поглядывая, чтоб парень баклуши попусту не бил. И вот, ближе к полудню, когда лавка была уже полна покупателями, дядька подозвал его.

– Прошка! – голос дядьки Савелия прозвучал резко, заставив мальчика вздрогнуть и бросить веник, которым он выметал из лавки рыбью чешую. – Поди сюда, щуплёнок!

Прохор подошёл, стараясь не встречаться с ним глазами. Савелий стоял у прилавка, держа в руках за хвост тушку самой крупной и отборной трески.

– На, держи, – он протянул рыбу, и его губы искривились в неприятной, кривой ухмылке. – Тащи ей. Аграфене Петровне. За околицу.

Он выговорил имя с такой ядовитой ненавистью, что Прохору стало жутко.

– Ведаешь, чей дом? – дядька пристально посмотрел на него, и в его глазах вспыхнул колючий, злой огонёк.

Мальчик похолодел. Ведал конечно. Тот дом на отшибе, под кривой ракитой, обходили стороной. Говорили, живёт там баба-вещунья, что по ночам с нечистой силой ворожит.

Савелий сунул тяжёлую рыбину в руки Прохору.

– Дядька, боязно… – выдохнул мальчик, сам ненавидя свою трусость.

– Боязно? – дядька усмехнулся. – Неси, кому сказано! Смотри не мешкай. Чтобы духу твоего тут не было! И не вздумай там языком молоть. Отнёс, и вон. – он повернулся спиной, ясно давая понять, что разговор окончен.

Прохор стоял, сжимая в руках холодную рыбину. Сердце его бешено колотилось. В приказном тоне Савелия он почуял что-то опасное, какую-то старую, глухую злобу, в которую его сейчас втягивали. А страх перед «ведьмой» смешивался с леденящим душу страхом перед дядькой. Ведь наказание за ослушание будет куда страшнее, чем любые сказки про ведьм.

Завернув треску в грубую холстину, он вышел на пыльную улицу.

Сентябрьское солнце ещё грело спину, но внутри у него было холодно и пусто. Каждый шаг по булыжной мостовой давался с трудом. Он медлил, как только мог, но вот уже из-за поворота показалась та самая кривая ракита, а под ней – низкая, почерневшая от времени изба с заколоченным ставнем.

Глава 3

Сердце Прохора вновь заколотилось так, что отдавало в висках. Он подошёл к покосившейся двери и, зажмурившись, прошептал молитву, которой когда-то учила мамка. Затем, собрав всю свою волю в кулак, робко постучал костяшками пальцев.

В звенящей тишине стук прозвучал оглушительно громко. Прохору послышалось шарканье. Он отшатнулся, готовый бросить рыбу и бежать, но дверь со скрипом резко отворилась.

На пороге стояла не костлявая старуха с крючковатым носом, как он ожидал, а женщина лет пятидесяти, худая, но прямая, с седыми волосами, убранными под простой платок. Лицо её было изрезано морщинами, но глаза – светлые, пронзительные, будто видевшие тебя насквозь.

– Чего тебе, внучёк? – голос у неё был низкий, хрипловатый, но беззлобный.

Прохор протянул свёрток.

– От дядьки…Савелия Белова… Рыбу… Аграфене Петровне…

Женщина молча развернула свёрток, и кивнула на грубый стол посреди горницы.

– Неси в избу, ставь на стол. Скажи Савелию, благодарствую. Видно, расщедрился. Уж не отравленная ли? – она произнесла это тихо, с горькой усмешкой, но не глядя на рыбу, а прямо на Прохора.

Изба оказалась не похожей на жилище колдуньи. Чисто прибрано, на полках сушились пучки трав, пахло мятой и воском. В красном углу – иконы, горела лампадка. На лавке у печи стоял большой медный таз, наполненный водой. Именно на него упал взгляд Прохора.

– А ты чего? Аль боишься меня?

Прохор молчал, потупившись.

– Поди-ка сюда, – вдруг мягко сказала она. И прежде, чем он успел отреагировать, её сухая, но тёплая рука легла ему на лоб. – Ох, дитя… Какая ж темнота на душе-то у тебя. Какая обида сиротская…

И тут же она резко взяла его за запястье и подвела к тазу.

– Силы небесные волнуются … ныне добрый день для правды. Загляни. Не меня бойся, а свою судьбинушку узри. Вода правду покажет.

Прохор попытался вырваться, однако её хватка оказалась цепкой. Он заглянул в воду, ожидая увидеть своё перекошенное страхом отражение, но вода потемнела и мальчик увидел другое.

Картина первая. Он видит лавку. Его дядька, с лицом, багровым от ярости, замахивается на него не кнутом, а железным ломом.

Картина вторая. Темнота, холод. Прохор, уже почти взрослый, в рваной одежде, бредёт по грязной дороге. На ногах – лязгающие, при каждом шаге, кандалы. За спиной слышны крики конвоиров. Это не страх, это – безысходность.

Картина третья. Он снова видит эту избу. На полу, в луже крови, лежит Аграфена. А из её чуть приоткрытого рта доносится предсмертный хрип.

Дикий, животный ужас вырвался из груди Прохора:

– Ведьма! Колдунья! Отпусти!

Мальчик рванулся что есть силы. Он выбежал из избы, бросившись наутёк, не разбирая дороги.

Из глубины дома послышался надрывный крик женщины:

– Постой! Внучёк!

Прохор уже не слышал. Или слышал, но ему должно быть почудилось. Ему нужно было бежать. Бежать отсюда, прочь от этого кошмара!

Сентябрьский воздух, еще недавно спокойный и теплый, закрутился внезапным вихрем. Солнце скрылось за рваной черной тучей. Где-то над Камой, на самом краю неба, глухо прокатился первый удар грома, будто небесная твердь дала трещину.

Прохор мчался, его гнала не только собственная паника, но и стремительно налетевшая буря. Ветер хлестал по лицу мокрыми ветками деревьев, а гром гремел уже прямо над головой. А он бежал, не чуя под собой ног.

Вдруг, всё вокруг заколебалось, закуталось в странный густой туман. Дорога, избы – всё теряло очертания, расплывалось в серой пелене. Прохор уже не бежал, а проваливался. Булыжники мостовой поплыли у него под ногами, стали мягкими, как густая болотная жижа. Последнее, что он почувствовал, – это удар о что-то твердое и полную, оглушающую тишину.

Глава 4

Город Пермь, сентябрь 2025 года

Теперь над Прохором было не солнечное осеннее небо над Егошихой, а груда обломков, сквозь которые пробивался неясный свет.

Со звоном в ушах и трясущимися руками он попытался встать, но что-то тяжелое придавило его ногу. От боли и беспомощности по щеке покатилась предательская слеза, а за ней подкатил комок к горлу, вырвавшись тихим, одиноким хныканьем. Ледяными пальцами Прохор вцепился в ладанку, висевшую на его шее. Ему казалось, что этот простой предмет был последним оберегом, способным развеять наваждение, и положить конец кошмару.

В это самое время к развалинам старого дома на окраине Перми подошли два друга.

– Ну и где тут твои сокровища? – Рома, коренастый паренек с вечно насмешливым прищуром, пнул ногой ржавую консервную банку. – В той игре, в которую мы вчера рубились, в таких развалинах всегда сундуки спрятаны, а тут одни кирпичи.

Костя, высокий и серьезный не по годам мальчик, не отрывался от экрана смартфона.

– Там по квесту был специальный артефакт. А тут… Смотри, какая фактура для панорамы! – он поднял телефон, пытаясь поймать ракурс. – Завтра проект сдавать по старинной архитектуре, а у меня ни одной живой фотки.

– Ну и зануда же ты, Костян. Завтра – это завтра, а сегодня еще воскресенье – фыркнул Рома.

– Ладно, давай зайдем внутрь, тут одна стена еще целая –  сказал Костя, начиная снимать видео.

Они осторожно пролезли в пролом в стене. И вдруг оба замерли.

Из-за груды кирпичей в самом темном углу доносился тихий, сдавленный плач.

– Слышишь? – прошептал Рома, и вся его бравада куда-то испарилась.

Костя кивнул, отложив телефон. В заброшенном доме, где, по слухам, уже лет двадцать никто не появлялся, кто-то плакал. Они медленно двинулись на звук.

В луче фонарика с телефона они увидели его. Сидящего на земле мальчика, прижавшегося спиной к уцелевшей печке, и засыпанного осколками штукатурки. На вид – их ровесник. Но одетого в какую-то диковинную, будто театральную одежду: поношенную холщовую рубаху, заправленную в темные штаны, и грубые, стоптанные башмаки. Лицо его было испачкано пылью и слезами, а в глазах стоял такой немой ужас, что у ребят похолодело внутри.

– Эй, ты кто? Ты как сюда попал? – осторожно спросил Костя.

Незнакомец лишь сильнее вжался в стену, судорожно сглотнув. Когда он заговорил, голос его был хриплым от плача и звучал странно, растягивая слова, будто он читал по старой книге.

– Отпустите, молю… Я ничё не сделал… Рыбу дядькину ей отнес… Она… ведьма, в тазу всё показала… Кандалы…Кровь…

Рома и Костя переглянулись. Слова незнакомца были отрывистыми и бессвязными, но звучали с такой искренней болью, что сомнений в его испуге не оставалось.

– Какую рыбу? Какая ведьма? – растерянно спросил Костя, присаживаясь на корточки, чтобы не казаться таким высоким. – Ты заблудился? Тебя кто-то обидел?

– Дядька… Савелий… – выдохнул мальчик, сжимая кулаки. – Приказал рыбу отнесть Аграфене Петровне… А она… колдовство… в воде кандалы показала… и кровь!

– Ладно, ладно, не кипятись, – вмешался Рома, чей практичный ум быстрее Костиного аналитического склада оценил ситуацию. Он тронул друга за локоть и жестом показал на ногу Прохора. Штанина была порвана, а из-под темного, засохшего пятна на грубом сукне сочилась алая кровь. – Смотри, он и правда ранен. Надо ему помочь, а не допрос устраивать.

Рома достал из рюкзака бутылку с водой и влажную салфетку.

– Дай-ка сюда ногу, обработаем, а то занесешь заразу.

Прохор отшатнулся, увидев в руках Ромы прозрачную бутылку и маленький белый сверток. Его глаза округлились от суеверного страха.

– Чёй-то? Вода в склянке… бумажка… Веды колдовские?!

– Да это же просто вода! – не выдержал Рома и брызнул себе в рот. – Видишь? Не отрава. И салфетка. Вот.

Он протянул ее Прохору. Тот с недоверием потрогал влажную прохладную ткань, и его лицо выразило крайнее изумление.

– Мягкая… и благоуханная… – прошептал он.

– Где я? Не ее изба… Хоромы разоренные? – спросил Прохор немного оправившись от шока.

«Веды», «хоромы»… Слова были старинные. Костя – любитель истории, насторожился еще больше.

– Это заброшенный дом, – мягко объяснил он. – В Перми. Как тебя зовут?

– Прохор, – почти автоматически ответил мальчик и тут же испуганно прикусил губу, будто выдал страшную тайну.

– Я Костя, а это Рома, – представился тот. – Слушай, ты… ты не из какого-нибудь исторического кружка? На реконструкции?

В этот момент Рома, обработав рану – она оказалась неглубокой, решил сфотографировать найденыша и навел на него камеру телефона. Вспышка озарила темный угол и для Прохора это стало последней каплей.

Он вскрикнул, отползая от них, и уставился на маленький сверкающий прямоугольник в руке мальчика с таким ужасом, будто видел самого дьявола.

– Дух в шкатулке! Свет без огня! Колдовство! – его тело затряслось в новой, истерической дрожи. – Отпустите вы меня, Христа ради!

Парни снова переглянулись. Становилось ясно, что Прохор – не обычный потеряшка. Его страх, одежда, речь и реакция на простейшие вещи были слишком уж настоящими и слишком странными.

– Не бойся, сей предмет… безобидный, – убрал телефон Рома, сам напуганный такой реакцией. – Слушай, тебе надо к … лекарю. Или… в свои хоромы. Ты где … почиваешь? – напряг Рома свой мозг, чтобы вспомнить старинные слова.

– Егошиха, – вытер рукавом слезы Прохор. – У дядьки Савелия, в лавке.

– Какая Егошиха? – растерялся Рома. – Это город в России?

– У завода, – с надеждой в голосе уточнил Прохор, видя, что его наконец-то понимают. – Егошихинский завод.

В наступившей тишине было слышно, как где-то вдали просигналила машина. Костя медленно поднял на Рому взгляд, полный не просто удивления, а настоящего потрясения.

– Ром… – тихо сказал он. – Егошихинский завод… Он же… Он же перестал так называться в восемнадцатом веке.

Рома вытаращил глаза.

– В каком веке?! Ты чего несёшь? Может, он из какой-нибудь секты? Или из психушки сбежал и вырядился, как в музее?

Но Костя уже не слушал. Он снова смотрел на Прохора, на его абсолютно непонимающее лицо. И леденящая догадка, невероятная и безумная, начала зарождаться у него в голове.

– Ясно, – резко сказал Костя, принимая решение. – Его надо отвести к нам. Дома никого нет, бабушка уехала к своей сестре в Кунгур.

– Ты с ума сошёл? – прошипел Рома. – Ты этого… этого к себе в дом? А если он опасный?

– А если нет? Смотри на него! – Костя ткнул пальцем в сторону Прохора, который, дрожа, пытался высвободить свою ногу, застрявшую в груде кирпичей.

– Он как раненый зверь. Мы не можем его тут бросить.

Рома замялся, но совесть перевесила осторожность.

– Хорошо. Но если что, ты за него отвечаешь.

Глава 5

Уговорить Прохора сдвинуться с места оказалось нелегко. Костя надел на сопротивляющегося мальчика свою ветровку, чтобы не привлекать внимание прохожих, и ребята вышли на улицу.

Прохор боялся каждого шороха, а когда за пределами развалин показалась асфальтовая дорога и припаркованные машины, его будто парализовало.

– Телеги… без коней… – прошептал он, вцепившись в куртку Кости.

– Это машины, понимаешь? Ма-ши-ны, – терпеливо объяснял Костя, чувствуя себя космонавтом, пытающимся объяснить инопланетянину принцип работы тостера. – На бензине ездят. Как… э-э-э… как печка, только для езды.

Дорога до дома Кости превратилась в настоящее испытание. Прохор пугался всего, шарахался от прохожих в яркой одежде и один раз чуть не бросился бежать, увидев женщину с коляской. Лишь твёрдая рука Ромы, схватившая его за локоть, удержала мальчика на месте.

Наконец, они добрались до знакомой высотки. Подняться на лифте не удалось – при виде открывающихся дверей Прохор с таким воплем отпрянул, что Костя махнул рукой и повёл его по лестнице.

Войдя в квартиру, Прохор замер на пороге, обводя взглядом прихожую. Его взгляд скользнул по вешалке с куртками, по тумбе с ключами, по горящей лампочке на потолке. Он медленно, с благоговением переступил порог.

– Хоромы… – прошептал он. – И светло, словно днём… Свет без огня…

– Снимай обувь, у нас правила, – бросил Рома, разуваясь.

Прохор с недоумением посмотрел на свои башмаки, потом на лёгкие кроссовки Ромы, но покорно начал возиться с завязками.

Костя тем временем наскоро рассказал бабушке по телефону заранее придуманную историю про друга-погорельца, и та, особо не вникая, разрешила «мальчику переночевать».

– Вот, – Костя распахнул дверь в свою комнату. – Тут будешь спать.

Прохор осторожно шагнул внутрь. Его взгляд упал на большой плазменный телевизор на стене, чёрный экран которого отражал их фигуры. Он ахнул и отпрянул, указывая дрожащим пальцем.

– Там… там люди! В стене заточены!

– Да нет же, это телевизор! – Костя схватил пульт и нажал кнопку. Экран вспыхнул яркой картинкой – шла реклама автомобиля. – Видишь? Это просто картинка.

Прохор, не отрывая глаз от экрана, медленно опустился на колени. В его глазах читалось потрясение, смешанное с мистическим ужасом.

– Голоса из ниоткуда… движущиеся лики… – его голос дрожал. – Энто ли не ведовство великое?

Рома, наблюдавший за этой сценой, тяжело вздохнул и отозвал Костю в сторону.

– Костян, – тихо сказал он. – Ты сам-то понимаешь, что мы привели домой? Он не притворяется. Он… он реально из прошлого? Но так не бывает! Это бред! Что нам теперь с ним делать?

Костя молча смотрел на коленопреклонённого мальчика из восемнадцатого века, заворожённо глядящего в телевизор. Ответа у него не было. В голове крутилась одна и та же мысль: «Этого не может быть».