Где ты, дракон?

Юлия Попова

Где ты, дракон?

Глава 1: Документы на кухне

Любая легенда на поверку может оказаться правдой. Мне довелось испытать это на собственном опыте. И опыт этот был удивительным…

То, что начавшийся день запомнится мне навсегда, поскольку в корне изменит мою жизнь, я, разумеется, не знала. Утро выдалось серым и скучным, как это и бывает в северных странах. Копенгаген так и не стал мне близок. Наша семья вынужденно переехала из солнечной Африки в суровую Данию после гибели папы, и с тех пор Копенгаген, само название которого ассоциировалось у меня с насекомым со множеством тонких ножек, стал моим кошмаром. Мои сестры, старшая и младшая, Аннет и Регина, находили в северной природе, в холодных закатах и серых, как это утро, рассветах, по их словам. своеобразную прелесть. Меня порой лихорадило от их счастливых лиц, когда они с восторгом рассматривали украшенные к Рождеству витрины магазинов или проводили весь вечер на катке, сияющем всеми огнями и грохочущем от музыки. Они увлеченно обсуждали в каком из модных столичных клубов встретят Новый год, а я молчала по ночам видела во сне оранжевые с синим закаты Сомали.

Наш отец работал в американской частной компании, и когда зашла речь о филиале в Африке, он первым вызвался занять должность консультанта на новом предприятии. Большую часть своей жизни он прожил в Балтиморе, где и познакомился с нашей мамой. Сейчас, лежа в кровати и глядя в современный дощатый потолок, выкрашенный (вот сюрприз!) в светло-серые тона, я вспоминала, как папа и мама, сидя теплым вечером на открытой веранде нашего дома в Африке, делились с нами, детьми, подробностями их знакомства.

Мама, океанолог по профессии, обожает море, но, как она всегда со смехом признается, редко рядом с ним бывает. И вот ей повезло – из пустынной, как она говорит, Саванны она переехала в Балтимору. Ее пригласил ректорат одного из местных университетов заменить одного из преподавателей, профессора океанологии, отправившегося в экспедицию на Азорские острова. Был объявлен конкурс на замещение, и маме удалось его выиграть.

С папой они познакомились у аквариума с мантами – огромными скатами, лично мне напоминающими плавающие паруса от небольших яхт. Мама завороженно смотрела на их неспешный "полет" в синей воде, а папа, как он говорил, любовался восторгом, с каким она рассматривала эти невероятные создания. Слово за слово, они разговорились, выяснили, что оба любят море и отправились в кафе при океанариуме. Через полгода мама вышла за папу замуж, а через год родилась Аннет. Через пять лет они переехали в Африку, где позже родились я и Регина. Африка – единственный дом, который я знала до сих пор, и, если бы не папина гибель, мы прожили бы там еще долго. Папа тоже очень любил оранжевые с синим закаты.

Когда его не стало, нас пригласили пожить первое время в Копенгагене дальние папины родственники, помогли нам снять двухуровневую квартиру в респектабельном районе и изредка навещали. У них было двое дочерей лет 14-15, так что Регина, да и Аннет, быстро нашли с ними контакт… Меня их дружба мало интересовала, что чуткие девочки поняли почти сразу и мне не досаждали. И вот, пока сестры с новыми знакомыми развлекались в городе, я сидела дома, погрузившись в воспоминания с помощью фотографий и видео. И так продолжается до сих пор. Уже шестой месяц. Разумеется, домашние не в восторге от моего поведения, но им пришлось смириться. Они все еще надеются, что и я смирюсь с создавшимся положением. Ни за что!

Мои размышления прервал осторожный стук в дверь.

– Ты вообще вставать собираешься?– лохматая голова Регины, нарисовавшаяся в дверном проеме, внезапно исчезла и появилась вновь. Моя одиннадцатилетняя сестра, кудри которой не могла успокоить самая жесткая расческа, уставилась на меня в два огромных голубых глаза. Она держала в руках нашего общего любимца – шпица Полюса (пес был белоснежным и пушистым, поэтому и получил столь громкую кличку).

– Скройся! – сказала я мрачно и накрыла голову второй подушкой. Потом подняла ее и посмотрела не сестру – мол, что еще?

– Как хочешь! – безмятежно заявила Регина. – Мы – на каток! Кофе на столе!

И исчезла за дверью.

Я откинула подушку и на мгновение закрыла глаза. Грусти не грусти, надо вылезать из теплой постели, надевать опостылевший свитер… Может быть, хороший кофе поднимет настроение.

Одевшись, я вышла в коридор и, повернувшись влево, увидела в окне красные крыши домов, слегка припорошенные утренним снежком. Отчасти (чего уж там!) я была согласна с мамой и сестрами: Копенгаген, если смотреть на него непредвзято, удивлял своей слюдяной красотой. Однако, если ты тоскуешь по жаркому африканскому солнцу… Мой загар почти выцвел. Жаль.

Коридор на втором этаже нашей квартиры был длинный, и окна светились в обоих его концах. Примерно на середине коридора мне повстречались перила и спуск вниз – лестница, ведущая на первый этаж. Кухня располагалась именно там, и, оторвав взгляд от крыш за окном, я стала медленно спускаться, держась за перила.

Регина была права: на круглом столике нашей уютной кухни, на тарелке под вышитой салфеткой, меня ожидали румяные булочки, испеченные нашей соседкой Эльзой, одинокой вдовой сорока пяти лет, которая опекала наше семейство с момента нашего здесь появления. В частности, баловала печеным. Рядом с тарелкой красовался узкий блестящий кофейник, отразивший мою унылую физиономию. Вздохнув, я полезла в шкаф за своей любимой кофейной чашкой с изображением жирафа и зарослей на фоне оранжевой пустыни. Попутно я взглянула в окно, окаймленное милой голубой занавеской в цветочек: сумрачное утро постепенно перетекало в серый зимний день… Однако печеное Эльзы стоило того, чтобы уделить ему внимание.

Только я устроилась за столом с чашкой кофе в одной руке и булочкой – в другой, раздался стук в дверь, мелодичный и ясный. На нашей двери находился старинный молоточек из меди с медной же круглой блямбой, и каждый приходящий к нам гость считал своим долгом не позвонить в звонок, как сделал бы нормальный человек, но постучать с помощью молоточка. Я вернула булку на тарелку и пошла открывать дверь, прихлебывая кофе на ходу.

На пороге стояла девушка-курьер. В ее руках я заметила большой бумажный конверт коричневого цвета. Она мрачно, под стать моему настроению, взглянула на меня из-под длинной, свисающей на глаза челки и произнесла с легким акцентом на моем родном английском:

– Семья Фридриксен? Вам срочная бандероль. Распишитесь вот здесь…

Она протянула мне синий блокнот с форменной эмблемой одной из местных курьерских служб. Я расписалась, и девушка ушла, вручив мне конверт. Захлопнув дверь, я вернулась на кухню и принялась рассматривать "срочную бандероль".

Адресов на пакете было несколько – видно, он уже некоторое время путешествовал по свету. Тут был и неизвестным мне американский штемпель, и наш бывший африканский адрес, затем в Цюрихе – там мы прожили всего несколько дней и, наконец, наши нынешний, копенгагенский… Я долго рассматривала марки на конверте: американская со статуей Свободы, марка Сомали с изображением животных, а также почтовые марки Швейцарии, Германии, Швеции, Дании… Адресатом значилась моя мама, и почерк, которым было выведено ее имя, я узнала бы из тысячи. Бисерный, точный, с неоправданной никакой каллиграфией финтифлюшкой в букве Ф… Папин почерк.

Уютная атмосфера нашей кухни утратила свою магию. Мне стало холодно, и даже кофе уже не согревал. Я как будто переместилась в тот страшный лондонский день, когда нам сообщили о трагедии. Самолет, принадлежавший компании, на котором летел папа, разбился. Без выживших в катастрофе.

Я и отец очень дружили, мне всегда казалось, что он уделяет мне чуточку больше внимания, чем моим сестрам. Почему? Не могу назвать причину. Он был потрясающим – умным, добрым, благородным, а также высоким, сильным, хотя и без бугрящихся мускулов, как у суперменов, но мне он всегда именно таким и представлялся. Всемогущим. Мы часто придумывали вместе всякие каверзы, шутили над мамой и сестрами, летом ставили палатку в саду нашего дома в Африке и при свете старой "летучей мыши", доставшейся отцу в наследство и бывшей семейной реликвией, всю ночь рассказывали страшные истории про оборотней и вампиров… В столицу Великобритании мы приехали на каникулы, по приглашению руководства еще одного филиала компании, где он работал. Его знания и авторитет очень ценили, и поэтому в Лондон мы приехали всей семьей, поселились в комфортабельном отеле почти в центре и каждый день проводили в путешествиях по этому старинному городу. Две недели, которые должны были стать очень счастливыми. Мама, Аннет и Регина посещали выставки и бродили по музеям, пару раз выбирались на шопинг, а мы с отцом гуляли в Гайд-парке, подолгу сидели на солнцепеке (июль в прошлом году выдался жарким) на Трафальгарской площади, глядя, как голуби взмывают в воздух, или у памятника Питеру Пэну, что в Кенсингтонском саду, и говорили, говорили… Теперь я понимаю, что это было на всю жизнь. Папа любил рассказывать о странствиях по миру (так он называл свои путешествия, которые начал совершать чуть ли не со студенческой скамьи), поэтому и работу выбрал такую, с постоянными переездами. При этом глаза его грустили, и мне казалось, что детство у моего отца было не слишком счастливое. О нем он совсем не рассказывал.

Рядом с нами он всегда был спокойным и веселым, а легкая грустинка, нет-нет да и мелькавшая в его взгляде, нас не пугала. Его глаза, смотревшие на нас, сияли, а улыбка была светлой. Я никогда не видела, чтобы он улыбался широко, нет. Его улыбка была задорной и всегда чуть смущенной, но такой согревающей… Я знала, что с нами он счастлив. Так прошла неделя… а потом известие о его смерти… и пустота.

Я очнулась от воспоминаний и оглянулась. Ходики на кухонной стене "прочирикали" половину двенадцатого (любезность от сидящего в часах деревянного воробья). Скоро, вероятно, наши вернутся с катка… Голоса за входной дверью, а после и в коридоре возвестили, что так оно и есть. И почти тут же в мой тесный мирок воспоминаний и остывшего кофе ввалилась дружная компания: мама, Аннет, Регина с Полюсом под мышкой, две новоприобретенные подружки сестер и наша соседка Эльза. Все веселые и румяные, но мечтающие о горячем кофе.

Полюс, вне себя от счастья, что ему позволили наконец выйти из дома, прыгал и лаял, мешая остальным поделиться впечатлениями. Я повернулась к плите и поставила чайник. Эльза, исчезнув на короткое время, принесла красивый поднос с заварными пирожными, за что ей громко аплодировали. Датчанка раскраснелась и засмущалась. Мама благодарила ее больше всех, и вообще, похоже, собиралась покрепче подружиться с Эльзой – они были примерно одного возраста, со сходными вкусами и взглядами. Тем для бесед у них хватало. Вот и сейчас мама что-то говорила ей, как вдруг, развернувшись, увидела на столе коричневый конверт.

– Что это? – немного резко спросила она.

Ее взгляд упал на меня.

– Хайден?

– Этот пакет принесли около часа назад, – тихо ответила я.

Мама взяла конверт и застыла, как и я вначале, сразу же узнав папин почерк. Наша мама, нужно заметить, несмотря на присутствие в ее жизни троих дочерей (две из которых были уже взрослыми), выглядела отлично: невысокая брюнетка, с миндалевидными карими глазами, к тому же, обладающая аристократической бледностью. Увы, мне не достались в наследство длинные мамины пальцы, как у профессиональной пианистки, и ее тонкий профиль. Все это унаследовала наша старшая сестра Аннет, девушка модельной внешности, поскольку ей достался еще и высокий папин рост. Аннет училась на юридическом факультете одного из американских университетов и сейчас как раз гостила у нас на каникулах. Вот и сейчас, выглядящая, как всегда, великолепно в темно-коричневом свитере и черных слимах, она сидела на кухонном табурете и с тревогой смотрела маме в лицо. В этот момент они показались мне чрезвычайно похожими.

– Что-то не так, мам? – спросила она, наконец.

Мама отвела взгляд от конверта и взглянула на Аннет. В ее темных глазах читалось смятение.

– Джордж… это его почерк.

Аннет поднялась, подошла к столу и медленно взяла пакет из маминых рук. Мы – я, Регина и Эльза, молча наблюдали за ними. Моя старшая сестра повертела конверт в руках и произнесла своим красивым мягким голосом:

– Долго же он нас искал… Вероятно, по распоряжению отца, пакет отправили еще из Африки, если судить по почтовым маркам. Так давайте посмотрим, что внутри!

Она, не колеблясь, вскрыла конверт. Внутри оказались бумаги, частично заполненные бисерным почерком отца, частично набранном на компьютере текстом, некоторые страницы были написаны размеренным, незнакомым нам, почерком. Так пишут, вероятно, адвокаты или представители государственных структур. Я оказалась права.

Аннет перебирала бумаги и вдруг застыла от удивления. Затем она подняла голову и посмотрела на меня. Все остальные – тоже.

– Что? – не выдержав, спросила я.

– Если верить этим документам, – медленно произнесла моя старшая сестра, – ты – наследница некоего имущества, когда-то принадлежавшего отцу.

Она вытащила из веера бумаг пожелтевший, похожий по стилю на конверт, в котором его доставили, лист со старинной гербовой печатью и вензелями по краям.

– По этому документу, датированному, между прочим, 1730 годом (она кинула взгляд на наши ошарашенные лица), предок папы владел гардом (часть замковых земель) на севере Норвегии. В результате наследования папа стал владельцем гарда и назначил, цитирую, "после своего ухода в мир иной" следующей владелицей этих земель тебя, сестричка Хайден.

Она внимательно и чуть иронично посмотрела мне в глаза.

– Другие документы, более поздние, подтверждают волю отца и твое право на наследование.

– Вот это да, Хайд! – воскликнула Регина. – У тебя теперь есть замок!

– Ну, точнее, часть какого-то поместья, которое громко называется "замковыми землями", и, возможно, представляет собой пустое поле где-нибудь в норвежской глуши, – сказала Аннет. – На твоем месте, Редж, я бы не надеялась на гигантский каменный дом.

– Так, – это уже сказала мама. – События развиваются слишком быстро. Предлагаю выпить чаю и успокоиться.

Пока Аннет заваривала наш любимый чай с мятой и бергамотом, а мама помогала Эльзе разрезать пирог (вы же не думали, что на пирожных она остановится?), я заворожено разглядывала лежащие на столе документы. Папа обо мне так беспокоился, назначил наследницей… почему именно меня, а не, скажем, Аннет? Непонятно…

– Хайден, – мамин голос вывел меня из задумчивости. – Подумай, нужно ли тебе это поместье. Я спрашиваю вовсе не потому, что кто-то из нас позавидует такому везению… Просто история семьи твоего отца весьма непроста и загадочна. Неизвестно, с чем ты столкнешься, когда начнешь ее изучать. Мне, во всяком случае, он рассказывал очень немногое. Если ты согласна, мы завтра же отправимся к адвокату. Возможно, ты захочешь, продать этот гард… будут деньги на учебу за границей. Хоть в Африке!

Я покачала головой.

– Нет, мама. Это наследство – память о самом дорогом мне человеке, ты знаешь. Я люблю всех вас, но его я любила больше всех на свете. Что бы нас не ждало на Севере, мы с этим справимся. Я справлюсь.

Мама вздохнула.

– Хорошо, как скажешь. Я уважаю твое решение.