После ненависти

Юлия Каначкова

После ненависти

Тишина после грома

Вечер. Алекс в своем гараже. Он злобно лупит кувалдой по непокорной детали на верстаке – грохот разносился по округе. Лия резко распахнув окно своего дома напротив, кричит через узкий проезд:

– Кончай издеваться над металлом и людьми! Уже десять! Ребенка спать не уложить!

У нее нет ребенка, это преувеличение – их склоки давно перешли на уровень риторических приемов. Да и она лучше бы промолчала как всегда, избегая лишнего контакта, потерпев пару часов, но сегодня головная боль не дает покоя. Под вечер стало только хуже. На работе кто-то говорил, о какой-то вспышке и магнитных бурях. Возможно так и есть, а возможно очередная чушь. Но боль делает ее злее и нетерпимее.

Алекс не отрываясь, бьет только сильнее, звонче:

– Не нравится – вызывай полицию!

– Ты невыносим! – Лия со злостью захлопнула окно. Алекс плюнул под ноги и бросил кувалду.

Классический вечер их личной холодной войны.

Обычно они старались лишний раз не пересекаться, во избежание усугубления их отношений. Постоянные колкие комментарии, ругань и недопонимания. Это началось очень давно. Лет 20 назад. И продолжается каждый день.

Несмотря на то, что они живут по соседству, у них режим холодного игнорирования. Их дома стоят, как крепости под осадой, разделенные невысоким забором и узкой улочкой. Со временем они даже выработали тактику избегания:

– Четкие границы: ни шага на чужую территорию;

– Хронометраж: знание расписания друг друга назубок. Выходить только в безопасное время;

– Маршруты: Лия – в обход, через переулки, Алекс – заезжал в гараж с тыльной стороны.

Алекс – глушил внутри обиду на неё, за “чистоплюйство” и классовый барьер. Внешне показывая раздраженное безразличие. Избегание было щитом.

Лия – всегда испытывала брезгливое презрение к его хаосу. Хотя внутри был страх провокации. Любой контакт с ним – риск скандала.

Их соседская жизнь – минное поле. Где главная тактика – полное уклонение от боя. Они не живут рядом, они терпят соседство, возведя вокруг себя неприступные стены молчания, ритуалов избегания и глухой, вековой обиды. Каждая секунда непреднамеренной близости – личное поражение. А идеальный день – когда они не вспоминают о существовании друг друга…

Внезапно воздух содрогнулся. Не грохот, а низкий, всепроникающий ГУЛ, идущий как будто из недр земли и самого неба.

Стекла завибрировали с жуткой частотой. Свет гаража начал бешено мигать, затем вспыхнул неестественно ярко. Голова Алекса взорвалась болью. Он увидел, как лампочка над верстаком лопнула. Инстинктивно он подался в подвал – там прочнее. Пока он возился с замком двери Лия выбежала из своего дома в панике, спотыкаясь от головокружения и тошноты. Её дом начал обваливаться, везде звук лопающихся стекол и жуткий гул. Она заметила открытую дверь гаража Алекса и его у подвала. Ближайшее убежище. Она помчалась туда.

Алекс открыв дверь подвала, услышал шаги. Обернувшись, он увидел Лию, вбегающую в гараж, и огромный верстак, который подпрыгнул от вибрации и вот-вот был готов опрокинуться на спуск. Рефлекторно, он сделал шаг к ней, резко схватил ее и потянул на себя от падающей тени. Они свалились по лестнице вниз подвала и в ту же секунду – грохот! Массивный верстак упал, перекрывая спуск частично. Одновременно снаружи – звук разрушающихся построек. Все вокруг сотрясается. Лию как будто силой отбросило к противоположной стене подвала. Она ударилась виском о стену и потеряла сознание. Одновременно с этим, со стеллажей на Алекса начал падать хлам, копившийся тут годами. Большой ящик с чем-то тяжелым придавливает его к бетонному полу. То ли от тяжести, толи от жуткой головной боли, сознание Алекса меркнет.

Всё произошло в считанные секунды.

Алекс пришел в себя от пронзительной головной боли. Будто череп сжали тисками. Во рту – вкус меди. Понемногу мысли в голове обретают ясность, но всё еще не понимает что произошло: я что лежу на бетоне? чувствую на себе тяжесть. Все тело ноет.

Черт… помню гром… или я напился?

С трудом удалось спихнуть с себя ящик и сесть. Он начал массировать виски, пытаясь унять боль и вспомнить, что произошло. Но в темноте послышалось частое, поверхностное дыхание, где то рядом.

Не ее ли?

Лия пришла в себя чуть раньше. Темно. Страшно. Голова гудит. Она с трудом села, прижавшись спиной к холодной стене. Подтянув колени к подбородку, обхватив себя руками – непроизвольно начала дрожать, непонятно – от холода или страха.

Что произошло? Помню только: резкий, пронизывающий до костей гул, вспышку неземного света, и панику… и Алекса, который резко схватил меня и толкнул вглубь подвала перед тем, как все рухнуло.

Он спас меня? Нет, просто случайность.

Боже…

Что это было?

Папа…

Алекс, кряхтя, кое как поднялся на ноги. Его фонарик на поясе мертв. Но пошарив по карманам, нашел зажигалку. Щелкнув, маленькое пламя еле осветило помещение, выхватив из мрака лишь образы: заваленный вход, покрытые пылью и паутиной упавшие стеллажи, и… Лию…

Она сидит в углу, с широко раскрытыми от ужаса глазами, следами крови на подбородке, на лбу и в волосах. Она выглядит потерянной и маленькой.

Они смотрят друг на друга несколько минут. Или дольше. Ни слова. Только взаимное непонимание происходящего и волна чистой, животной неприязни.

– Ты… Что ты здесь делаешь? – голос Алекса, хриплый, обвиняющий.

Лия съежилась еще больше.

– Я… выбежала. Мой дом начал разрушаться… Этот … гул. Стекла.. они везде лопались… А ты втолкнул меня сюда, – ее голос дрожит, но пытается быть твердым.

Алекс фыркает. Светит зажигалкой на завал у двери:

– Тут все завалено. Нас прикопали.

Констатация факта. Без эмоций. Прагматизм как щит. В этом весь Алекс.

Следующие минуты или… часы… проходят в тяжелом молчании, прерываемом только звукам: их собственное дыхание, капающая где-то вода.

Ни машин, ни сирен, ни голосов. Абсолютная, гнетущая тишина.

Как только, сквозь узкую щель окна, пробрался тусклый свет и глаза более менее стали видеть: Алекс, ругаясь, начал пробовать разобрать завал голыми руками. Камень и доски не поддавались. Лия только беспомощно наблюдала, сжимая руки на коленях. Ее попытка помочь – закончилась тем, что Алекс грубо бросил:

–Не мешай! Отойди!

Физически ощущался дискомфорт. Холод проник в кости. Голова болит. Лия непроизвольно тихо заплакала, от бессилия и страха. Алекс пытался игнорировать ее, но его скулы напряглись до боли. Движения стали резче, нервнее.

Алекс: Черт… черт… Надо выбраться! Инструменты… где лом? Если снаружи такое же… что с мастерской? С матерью?

Мысль о матери – резкая боль, которую он гонит прочь.

И эта… здесь. Только мешает. Какого черта она тут?

Лия: Он меня убьет… или мы умрем здесь. Боже, что случилось? Почему так тихо? Папа… он должен был приехать домой… Мобильник не работает…

Она судорожно тычет в мёртвый экран телефона. Ничего.

Я не хочу умирать здесь… с ним!

Алексу, после того, как он перерыл все ящики, удалось найти лом. С хриплым криком вложив всю злость и страх воткнул лом в камни, и бил так очень долго, с каждым разом делая это все сильнее и яростнее. Спустя время, камни с грохотом посыпались. Примерно через пол часа ему удалось проделать небольшую щель.

–Лезь. Быстро. – обернувшись, покрытый потом и пылью, отчеканил Алекс приказ.

Лия не став спорить, начала протискиваться первой, царапая руки о камни. Алекс вылез следом и замер.

Гнетущая тишина…

Они стоят посреди тишины.

Гараж полуразрушен, крыша провалилась.

День. Но свет странный – рассеянный, будто сквозь дымку, хотя небо кристально – голубое.

Взгляд медленно перемещается вокруг. Их улица. Знакомая до боли. Но… Машины. Замерли посреди дороги, словно игрушки, брошенные ребенком. Ни дыма, ни огня – просто мертвы. Пластик некоторых фар и фонарей оплавлено в причудливые формы.

Некоторые дома разрушены полностью, какие то уцелели. Стекла выбиты. На крышах, в разбитых окнах – уже зеленеют побеги растений. Из трещины в асфальте прямо перед гаражом Алекса высится молодой клен.

Природа невероятно яркая и громкая на фоне тишины. Доносится пение птиц, шелест листьев на внезапно пышных деревьях. Бабочка порхает над разбитой витриной магазина.

Люди… Никого. Ни криков, ни плача, ни шагов. Пустота. Тишина, нарушаемая только природой. Это самое страшное.

Лия замерла, широко раскрыв глаза. Рука непроизвольно потянулась ко рту.

– Где все? – Шепот, полный ужаса, – что случилось?

Она пошатнувшись, делает шаг назад, опираясь о покореженный капот машины, которая наполовину находится под завалом.

Глаза Лии быстрее забегали по знакомым местам. Не найдя ни одной живой души, она начала тихо, безумно смеяться, смех перешел в истерические рыдания.

Алекс все это время стоял, как вкопанный. Его прагматизм разбит вдребезги. Лицо побелело.

Он сжал лом до хруста в костяшках, его взгляд прилип к груде бетона и искорёженных балок, что еще вчера был его дом. Воздух был чист, пах сиренью и смертью, но для него существовал только один запах: пыль, гарь и… мама..

– Мама! – Вырвалось хрипло, больше похоже на стон, чем на крик.

Он рванул вперед, забыв про Лию, про опасность, про весь этот безумный мир. Его дом. Его крепость. Его мать была внутри.

Он набросился на завал как зверь. Лом скрежетал по бетону, руки рвали острые обломки, не чувствуя порезов. Пыль вздымалась столбом, смешиваясь с потом на его лице. Он отшвыривал плиты, раздирал гипсокартон, ворошил обгоревшие обломки мебели.

– Мам! Отзовись! – Крикнул он снова, голос сорвался на беспомощный рык. Где-то в глубине сознания шевелился холодный червь сомнения – слишком тихо, слишком мертво. Но он гнал его прочь. Нет. Не может быть. Она спряталась. В кладовке. Под столом. Она жива.

Лия замерла в нескольких шагах, наблюдая. Ее собственный страх и ненависть на миг отступили перед этим зрелищем чистой, животной агонии. Она видела, как мускулы на его спине играют под рубашкой, как кровь сочится из содранных пальцев. Видела искаженное яростью и отчаянием лицо. Он пытается спасти мать. Мысль ударила с неожиданной силой. Даже он. Даже этот грубый, ненавистный идиот был способен на такую слепую, отчаянную любовь.

Ком подступил к горлу. Лия резко отвела взгляд, но образ его сломленной спины, его хриплых криков "Мам!" врезался в сознание. Она вспомнила отца. Он был в городе. Там. Среди таких же руин? Холодная волна ужаса накрыла ее с головой. Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, пытаясь подавить предательскую дрожь в подбородке. Она силой вернула взгляд на Алекса.

И вот… его лом уткнулся во что-то мягкое… Алекс замер. Он выдернул клочок ткани. Знакомый узор. Мамина кофта…

Он отпрянул, как от удара током. Достаточно.

Лия видела, как его могучие плечи вдруг ссутулились, как все напряжение из тела ушло, сменившись ледяной пустотой. Она видела, как он выпрямился, повернулся спиной к завалу, как его тело мелко дрожало, а зубы были стиснуты до боли. Он не плакал. Но Она плакала.

Тихие, горячие слезы текли по ее грязным щекам совершенно бесшумно. Она не всхлипывала, не привлекала внимания. Она просто стояла, смотря на него, и слезы капали в пыль, оставляя темные точки на земле. Это были слезы не за его мать – их связывала лишь соседская неприязнь. Это были слезы за него. За беспомощную ярость, за невыносимое горе, за страшную, несправедливую потерю, которая вдруг сделала его не монстром, а таким же сломленным человеком, как и она сама. Слезы за абсурд и ужас этого нового мира, где даже ненависть не могла защитить от сострадания.

Его взгляд, мутный и дикий, нашел ее. Он увидел ее заплаканное лицо, мокрые от слез щеки, ее попытку отвернуться и смахнуть предательскую влагу тыльной стороной руки. В ее взгляде не было злорадства. Только глубокий шок, растерянность и это невыносимое, молчаливое понимание. И стыд. Стыд за то, что он видит ее слезы.

– Кончено, – прохрипел Алекс. Голос был плоским, мертвым. Он швырнул клочок ткани кофты в пыль, словно отшвыривая последнюю надежду. – Здесь больше ничего нет.

Он отошел от руин дома, от места, где лежала мать. Его взгляд скользнул по мокрому лицу Лии – и резко опустился. Он взял лом крепче, грубо вытер ладонью рот:

– Пошли. Надо двигаться.

И он зашагал прочь, не оглядываясь, оставляя свое прошлое и последнюю надежду погребенными под бетоном. Лия торопливо вытерла лицо рукавом, сглотнула ком в горле и поплелась следом. Между ними по-прежнему лежала пропасть ненависти, но теперь она была отягощена грузом его горя, ее предательских слез и их общего, невыносимого одиночества в этом мертвом мире. Молчание тянулось тяжелее бетонных плит.

Алекс не глядя на нее, процедил сквозь зубы:

– Пока давай держатся вместе. Ищем укрытие. Воду.

Это не предложение. Это приказ для выживания.

Лия кинула на него короткий взгляд – понимание сразу настигло ее: вместе – ад, но поодиночке – точно не выживут.

Они вышли на середину широкой улицы, перед глазами знакомый и абсолютно чужой мир. Магазин с выбитыми витринами, из которых растет лопух. В рекламном щите птица свила гнездо. Детская площадка, где они когда-то дрались – теперь оплетена диким виноградом.

Тишина. Только их медленные шаги по битому стеклу и асфальту, их дыхание, пение птиц и шелест листвы – кажутся неприлично громкими.

Вокруг неестественно сильный аромат цветущей сирени, чуть приглушенные запахи: пыли, горелой изоляции, под всем этим – сладковатый, тошнотворный запах разложения.

Они идут рядом, но не вместе. Между ними – воздух, заряженный старой ненавистью и новым, всепоглощающим страхом. Алекс смотрит вперед и по сторонам, выискивая угрозы. Лия смотрит под ноги и на растения, ее мозг пытается осмыслить масштаб катастрофы. Сколько же мы были без сознания в подвале? Неужели все мертвы? Что происходит?

Они вышли на середину улицы. Знакомый мир растворился, оставив после себя жуткую, прекрасную пустоту. Воздух был кристально чист, пах цветущей сиренью и свежестью дождя, которого не было. Но под этим запахом витал сладковато-тяжелый шлейф разложения, еще неявный, но уже неотступный.

На дороге они увидели знакомую машину соседа. Он сидел за рулем, голова запрокинута на подголовник, рот полуоткрыт в немом крике, которого никто не слышал. Глаза, приоткрытые и остекленевшие, смотрели в никуда. Лия вскрикнула, рука инстинктивно вцепилась в рукав Алекса. Он резко дернулся, как от ожога, оттолкнул ее. Его пальцы белели на рукояти лома.

– Не смотри! – прохрипел Алекс, голос неузнаваемо грубый от подавленных эмоций.

Он толкнул Лию вперед, но его собственный взгляд не мог оторваться от мертвого лица соседа. Знакомые черты стали чужими, восковыми.

Это был еще один удар по иллюзии, что все можно вернуть.

Они шли дальше. Тишина била по ушам, нарушаемая только их неровным дыханием и громким, кощунственным пением птиц.

На тротуаре перед разбитым магазином лежала женщина лицом в асфальт. Одна рука отчаянно тянулась вперед, вторая сжималась у груди. Рядом валялась пустая сумочка, рассыпав мелочь жизни: помада, зеркальце, ключи. Они остановились одновременно. Лия закрыла рот ладонью, подавляя рвотный спазм. Алекс ощутил, как по спине пробежал холодный пот, несмотря на прохладу. Его взгляд машинально метнулся к Лие – и то, что он увидел в ее потухших, испуганных глазах – заставило его внутренне сжаться. На миг ненависть померкла, вытесненная общей волной леденящего ужаса.

Она видит то же самое. Она чувствует этот же страх.

Мысль в голове Алекса пролетела ярко и невыносимо. Он первым отвел глаза.

Следующий удар ждал у дома с вывороченной дверью. Мужчина лежал на пороге, в полуразрушенном доме, наполовину снаружи, рука держала ручку двери. А за ним, в полумраке… Маленький комочек. Ребенок. Мальчик свернулся калачиком, подложив руку под щеку, будто уснул. Рядом – плюшевый мишка…

Лия не сдержала сдавленного рыдания. Слезы, горькие и беззвучные, заструились по ее грязным щекам. Она сжалась, обхватив себя руками. Алекс замер. Его взгляд скользнул с мертвого отца на ребенка, на игрушку. В горле встал ком. Он вспомнил их с Лией первую ссору из-за машинки – такую важную тогда, такую смехотворно – мелкую сейчас. Его каменная маска, сново дала трещину.

– Черт… – выдохнул он, голос осипший, чужой.– Пошли. Здесь… здесь ничего не изменить.

Он не смотрел на Лию, но шагнул медленнее, почти невольно дав ей время собраться. Она поплелась следом, спотыкаясь, вытирая лицо рукавом, но уже не стараясь скрыть всхлипы. Между ними висело тяжелое молчание, но это была уже не вражда. Это было онемение, шок, непроизвольное братство переживших первый удар ада. Они видели одно и то же. Они дышали одним и тем же воздухом смерти. Эта общая бездна, в которую они смотрели, создавала тонкую, незримую нить – хрупкую, как паутина, и прочную, как сталь отчаяния. Ненависть никуда не делась. Она бурлила под спудом, готовая вырваться. Но прямо сейчас, на этой улице призраков, они были не врагами, а единственными свидетелями конца света друг для друга. Последними людьми, кто знал, как пахнет этот ужас, и как звенит эта Тишина после грома.

Следы в темноте

Тишина после их шагов казалась еще громче. Они шли по центру улицы, как по дну высохшего океана, где обломки цивилизации были коралловыми рифами мертвого мира. Знакомый аромат сирени, такой сладкий и пышный, теперь смешивался с пылью и тем сладковато-тяжелым запахом, что висел в воздухе, как невидимый саван, напоминая о том, что скрыто за разбитыми окнами и в переулках. Лия старалась дышать ртом, мелко, поверхностно. Алекс шел в полушаге впереди, лом на плече как единственный якорь. Его спина была напряжена, плечи подняты – готовность к удару, которого он не видел.