скачать книгу бесплатно
Но ворота не открылись. Я вышел из машины и подошел к домофону. Влад продолжал настойчиво сигналить, возвещая о нашем приезде. Снял трубку. Конспирация начинала слегка раздражать. Но раздражение подавлял высокий крепкий забор, символизирующий власть и силу. В динамике послышались помехи как от радиоэфира, но даже шипение не смягчило металлический голос охраны.
– Вы к кому?
– Фирма окон и дверей «Комфорт Плюс», приехали на монтаж.
Через несколько секунд ворота отворились и как в сказке я увидел брусчатую дорожку, ведущую к белому зданию. От центрального двухэтажного здания по обе стороны расходились трехэтажные корпуса, словно крылья бабочки. У левого корпуса был двухэтажный пристрой. Видно, что типовое здание санатория переделали под свои запросы, и сейчас оно являлось примером современной архитектуры – простое, функциональное, без изысков. Однако территория благоустроенная: чисто, тихо, просторно. Живая изгородь подстриженных кустов, садовые цветы на разбитых клумбах, деревья с побеленной корой. Возле центрального входа брусчатая площадка с небольшим фонтаном, кованные скамейки стояли по периметру.
– Зайдите на проходную, – услышал я мужской голос.
Справа от въездных ворот небольшая будка охранников. На пороге стоял пожилой человек в униформе. В тесной будке у нас забрали паспорта, переписали данные. На двух больших экранах, поделенных на сектора, просматривалась вся территория: пустой спортивный корт, игровая зона, обзор на площадку с теплицами. Подростки ковырялись в земле, что-то рыхлили, учитель подходил то к одному, то к другому ребенку. Вид с камер на несколько пустых «пяточков» – периодически входившие и выходившие из здания люди мелькали на экране.
– Вы находитесь на территории лесной школы-интерната «Созвездие», – обратился к нам охранник, он не представился. –Здесь живут и обучаются дети с особенностями психического и ментального развития, поэтому нужно соблюдать тишину, никакой музыки и громких разговоров. Сразу возьмите все необходимые инструменты, чтобы не шастать туда-сюда. Если к вам подойдут учащиеся – не обращайте на них внимания, не вступайте в разговор, занимайтесь своим делом. Самостоятельно передвигаться по территории школы запрещено, только с сопровождением от администрации. Курить, – он вопросительно посмотрел на нас, словно пытался определить по лицам стаж нашей никотиновой зависимости, – запрещено. Штраф пять тысяч рублей. Все понятно? Вопросы?
Вопросов у нас не было. Поза и тон голоса охранника ясно давала понять: сделай свою работу быстро, тихо, не задавай вопросов и проваливай. Очень странное место. К чему эта секретность? Я с интересом еще раз посмотрел на экраны мониторов, пытаясь отыскать подсказки, но охранник перехватил мой взгляд и сказал, возвращая нам паспорта:
– Сейчас подойдет заведующая хозяйственной частью, проводит вас на место. Можете подождать ее на улице.
Мы вышли и увидели, как по дорожке к домику охраны идет полноватая светловолосая женщина. На ней было бесформенное голубое платье с большими накладными карманами.
– Я все понял. Это правительственная спецшкола для дураков – сказал мне на ухо Влад.
– Почему правительственная? – удивился я, «и почему для дураков?» – пронеслось следом, и тут же вспомнил слова охранника: «здесь живут и обучаются дети с особенностями психического и ментального развития».
– А ты сам не видишь что ли? – ответил он вопросом на вопрос обводя взглядом территорию. И этот жест еще больше укрепил мои подозрения.
Глава 5
Знакомство
Женщина подошла к нам, улыбнулась и представилась:
– Раиса Васильевна, – она слегка кивнула головой.
Несмотря на не совсем здоровый красноватый мясистый цвет лица, вызванный, скорее всего, давлением, и сеточку капилляров на крыльях ее носа, голос у Раисы Васильевны был необычайно энергичным. Мы представились в ответ.
– Как доехали? Не заблудились? Вас оформили? Сегодня успеете все сделать? – и, не дожидаясь наших ответов, указала рукой на объездную дорожку, идущую по периметру стены, – сейчас проедите к школе вон по этой дороге, увидите трехэтажное здание. Подъезжайте к торцу. Хотя давайте я с вами.
Она живая, бодрая, активно жестикулирует – какой контраст после суконных указаний охранников. Села в кабину, подперев меня бедром, и я оказался зажат между двумя крупными личностями. Влад не трогался, с мнимым равнодушием осматривал панель приборов. Вопрос витал в воздухе, и я не удержался:
– Это правительственная школа?
Раиса Васильевна, как мне показалось, с испугом посмотрела на меня.
– С чего вы решили? – скороговоркой ответила она. Потом от души рассмеялась, мол, какая чушь и ответила:
– Нет, что вы. Это платная частная школа. Хотя у некоторых воспитанников действительно, скажем так, не самые простые родители, – чуть понизив голос, словно выдавая тайну, сказала она, – но большинство учащихся из обычных семей среднего класса. Если ваш ребенок поступит в институт, вы же будете платить за обучение? Здесь так же. Родители понимают, что нужно вкладывать в образование с детства.
Теперь все понятно. Это школа для тех, кто родился с золотой ложкой во рту.
Мы подъехали к дебаркадеру. Недалеко от торца здания находилась спортивная и игровая площадка, огороженная белым штакетником. На площадке разрозненно гуляли с десяток детей, может, десяти-одиннадцати лет. Две воспитательницы медленно проходили между ними. На наш приезд никто не обратил внимания, дети не подбежали к ограждению посмотреть, что привезли, а продолжали заниматься своими делами. Что-то необычное было в обычной прогулке и, присмотревшись, я понял, что меня смутило – отсутствие детского крика и кипучей энергии, которая обычно бывает на детских площадках. Да, они качались на качелях, скатывались с горки, лазали по лестницам, но не общались друг с другом, а находились будто в своем невидимом вакуумном пузыре. Никто не бегал, не играл в войнушки, не провоцировал соседа на крик и агрессию. Движения замедленные, моторика грубая, почти у всех проблемы с походкой и координацией – словно они ходят по палубе во время шторма. Мне почему-то стало неловко, что я с неподдельным интересом их разглядываю.
С Владом вдвоем мы выкатили тележку с дверьми внутрь здания.
– Сюда, – показала направо Раиса Васильевна. – Там – указание налево – кухня и столовая. Дети заходят в столовую с внутреннего входа.
Она провела нас в холл, остановилась возле дверного проема, за которым начинался коридор с множеством кабинетов.
– Там учебный блок, – пояснила она. – Вот смотрите, дети ходят в столовую напрямую из учебной части. Но по вечерам, когда уроки заканчиваются, этот вход должен быть перекрыт. Вы установите двери, и они увидят, что проход закрыт. Так у них сформируется понимание: когда, где и в какое время можно ходить. И еще одна небольшая просьба: как услышите звонок на перемену, зайдите ко мне в кабинет, хорошо? Наши воспитанники могут смутиться с непривычки, да и вам это ни к чему.
Ушла в свой кабинет, скрылась в королевстве лопат, тазов и хозяйственной ветоши. Мы приступили к установке дверных коробок. В разгар работы прозвенел школьный звонок. Он трещал раскатисто, вибрировал в воздухе. Трезвон еще не закончился, как открылась дверь одного из кабинетов. Вышла учительница, за нею, выстроенными парами в ряд, вышла колонна учеников, может четвертых-пятых, классов. На детях одежда синих и серых тонов, на мальчиках брюки и легкие трикотажные кофты, на девочках однотонные платья до колен. Они нестройно проходили мимо нас, направляясь в столовую. Не было школьного гвалта, который обычно бывает на переменах, никто не кричал и не смеялся, не бегал по коридору, сбрасывая накопившуюся за урок энергию и гипереактивность. Один из учеников остановился возле нас, смотрел на инструменты, дети мягко огибали его как река огибает препятствие. Мальчик мелко мотал головой словно не соглашаясь с чем-то, пальцы на его руках беспрерывно шевелились. Я не мог отвести от него взгляда. К мальчику подошла учительница и мягко развернув его увлекла за собой в столовую.
Через минуту открылась дверь другого кабинета, вышла пожилая сухонькая учительница с пучком седых волос на голове, на плечах ажурная шаль, за ней показались дети. Они выходили сначала осторожно, потом смелее. Последней, закрыв за собой дверь, вышла еще одна учительница в два раза моложе первой. Эти дети были другими. Кто-то из учеников начал бегать кругами по коридору, другой смеялся невпопад и размахивал руками как птица, третий стоял в задумчивости, не двигаясь с места. Они все были одинаковыми и разными одновременно. Дети разбредались по коридору, садились на скамейки, подбегали к кулеру с водой, тыкали на кнопки, учителя их ловили за руки, ставили в пары, пытались организовать единый строй. Но кто-то снова отходил к окну, к стене, на которой были закреплены репродукции известных картин, и все повторялось заново. Для нас это был хаос, но для них, наверное, привычное. Учителя отработанными движениями возвращали порядок. Кое-как поставили детей в строй, и цепочка двинулась в сторону выхода.
Мы с Владом не слышали, как к нам подошла Раиса Васильевна.
– Я же просила вас зайти ко мне на перемене, – обвиняющим тоном произнесла она.
Все случилось так быстро: звонок, а потом все эти дети. Мы просто забыли о ее словах. Но я понял, для чего это было нужно – чтобы не смущать нас, огородить от специфики школы.
Пережидая перемену в хозкабинете я чувствовал что-то странное и не мог объяснить это словами. Перед глазами был мальчик, размахивающий руками как крыльями. Конечно, я встречал в жизни особых людей с ДЦП или с синдромом Дауна, но это же были единичные случаи. В такие моменты просто не задумываешься, не обращаешь внимания. Ну есть и есть особые дети – это отдельный мир, который не пересекается с твоим, так зачем об этом думать? А тут за короткую перемену прошло три десятка детей и один другого краше. Сколько человек обучается в этой школе? Сто? Двести? И за каждым ребенком стоит семья. Получается, что общее количество огромно. Но почему их не видно в обычной жизни, на площадках, в магазинах?
Я оглядел кабинет. Раиса Васильевна что-то печатала на клавиатуре, Влад, криво улыбаясь, смотрел на телефоне видео с приколами. Как, оказывается, просто некоторые воспринимают жизнь. Если увиденное не тронуло его, тогда я не понимаю, что должно произойти, чтобы он отлип от телефона. У меня дочке почти четыре года, пусть она и младше этих детей по возрасту, но интеллекта в ней больше. Какое будущее у того мальчика? Кем он будет работать? Где и как проживет жизнь? Нутро шепнуло: жизнь итак тяжела, так зачем себя грузить еще больше? И я послушался внутреннего голоса. Чтобы отвлечься достал телефон и начал читать интернет-байки.
В коридоре слышался шум, чьи-то разговоры, детские голоса и даже редкий громкий смех. Шум удалился, словно смытый прибрежной волной. Прозвенел звонок на урок – можно выходить.
Мы продолжили работу. Дверные коробки были установлены, монтажная пена застыла, двери висели на петлях. Оставалось установить наличники, и работа сделана. Влад, вставший на стремянку, забивал гвозди в верхней части, я стучал молотком внизу. В одном из кабинетов открылась дверь, вышла девочка. Она посмотрела в нашу сторону, задумалась о чем-то и пошла к нам. Я прекратил стучать молотком и смотрел на нее. В голове сама собой возникла мысль «Она тоже особая».
На вид ей лет четырнадцать-пятнадцать. Цвет волос насыщенный, светло-коричневый с переливами чуть светлых прядок, словно выцветших на солнце. Вьющиеся волосы были собраны в косу, но отдельные локоны выбились, свисали на висках закрученными прядями, поднимались у основания прически, образовав гребешки. Темно карие глаза широко поставлены. Губы не смыкались, верхние резцы большеваты, слегка выпирали вперед.
Девочка шла прямо к нам. При ходьбе она широко расставляла ноги и создавалось впечатление, что от усталости и тяжести собственного веса, хотя она не выглядела полной, ей трудно идти. Подошла к нам. На меня не смотрела, разглядывала дверь. А потом в задумчивости:
– Любовь – живая? – спрашивает непонятно кого.
Повисла тишина. Если честно, я не понял ее вопроса. Что значит любовь – живая? Это же чувство. Сильные эмоции и только. Молчал, не знал, что ответить. Она наклонила голову на бок как собака, скользнула взглядом по мне.
– Любовь – живая, – повторяет и сразу же без перехода, – а деревья? Живые?
Чтобы ее успокоить, мало ли, вдруг она сейчас биться головой начнет, ответил:
– Конечно, деревья – живые.
– Любовь, счастье, радость – это тоже живое? – с какой-то настойчивостью произнесла она, словно не слышала мой ответ.
– Наверное, живое, – неуверенно говорю я. – Но это же эмоции. Если эмоции испытывает человек, то они живые, – пытаюсь выстроить логическую цепочку.
Молчит. Смотрит в бок, а потом все так же задумчиво, с паузами, словно размышляет вслух, говорит:
– Любовь можно вырастить в себе, но чаще любовь сама приходит к человеку, даже когда он не просит об этом. А ты говоришь – эмоции. Эмоции проходят, а любовь сопровождает человека всю жизнь.
Что? Я не совсем понял, что она сказала. Непонимающе посмотрел на Влада, тот ехидно сжал губы и показал глазами на нее, мол, смотри, настоящая сумасшедшая вот смеху-то. Мне не понравилась его реакция. В словах девочки определенно чувствовался смысл. Я уточнил:
– Подожди, а разве любовь – это не есть чувство?
– Если это чувство, тогда почему люди не ощущают ее всякий раз, когда им этого хочется?
Хм. Своим ответом она загнала меня в угол и взрослому дяде переспрашивать у ребенка смысл сказанного, если он не понял, а я не понял, – это все равно, что признать свою глупость. Не зная, что ответить, я продолжал с интересом ее рассматривать. Она стояла рядом и выглядела безучастной, голова ее была чуть наклонена к плечу, девочка безотрывно смотрела на точку в потолке. Потом, вероятно, почувствовала, что я на нее смотрю, медленно повернула голову и на короткий миг наши взгляды встретились. Какие это были глаза! Темно карие, почти черные, глубокие, какие-то невероятно осознанные, и мне показалось, что она смотрела на меня с осуждением за мое невежество, за непонимание элементарных вещей. Взгляд ее снова сдвинулся, опустился вниз. Ни говоря ни слова, девочка отошла от нас и зашла в кабинет к Раисе Васильевне. Я перевел дух, чтобы собраться с мыслями, но она снова вышла, держа в руках коробку с мелом. Мы с Владом молча следили за ней. Не обращая на нас внимания, она пошла обратно в класс.
– Подожди, – крикнул ей вдогонку. – Как тебя зовут?
Девочка остановилась, чуть помедлив обернулась. Подошла к нам и, не смотря на меня, ответила:
– Родникова – ударение на первую «о» – Азалия. Аза – мое сокращенное имя. Мне пятнадцать лет. Двадцать первого июня исполнится шестнадцать. Я учусь в школе-интернат «Созвездие». Эм… – запнулась, видимо заученный текст кончился. –Мне пора. Пока.
Развернулась и хотела уйти, но я ей не дал этого сделать.
– Меня Герман зовут, – говорю. – Как космонавта. Знаешь такого?
Стоит ко мне спиной, медлит. Снова оборачивается:
– Ты – космонавт?
Влад противно заржал.
– Подводник он, буль-буль-буль.
Аза не поняла реплики Влада. Она выглядела растерянной, словно забыла причину, почему она находится здесь.
– Я не космонавт. Меня назвали в честь Германа Титова – вот он был космонавтом. А я монтажник, устанавливаю двери.
Но она, казалось, не услышала меня. Отвечает:
– Космос тоже живой. Ты можешь стать его частью, когда захочешь. Я нарисую его, чтобы ты вспомнил, как это делается.
Я пытался осмыслить, о чем она вообще говорит и тут тишину разрезал смачный хохот Влада. В невероятном приступе смеха, размазывая слезы веселья по щекам, он выговорил:
– Сегодня же вечером на космолете аха-ха Герман отправится аха-ха – согнулся от смеха и на выдохе, – покорять Марс полторашкой пива. Аха-ха.
Хохоча во все горло, подвывая от собственной искрометности, лупя себя ладошкой по упитанной ляжке Влад не мог остановить смех.
– Да заткнись ты, – ответил я ему. Он резко осекся, будто с размаху ударился о выступ, посмотрел на меня, мстительно прищурив глаза.
Короткой паузы хватило Азе, чтобы потерять интерес к разговору. Она дошла до двери и скрылась в кабинете.
– Че ты сказал? – напористо спросил меня Влад. – Ты что, всерьез поверил в эту муть? – он хотел опять засмеяться, но сдержался.
Я не знал, что меня так зацепило. Конечно, не космос, что-то другое. Черт, но про любовь мне понравилось. Важно, как она это говорила и какой смысл, если подумать, присутствует в ее словах. Ну а ты? Я внимательно посмотрел на Влада, будто видел впервые. Ты-то почему ничего не заметил? Ну ладно любовь, высшие материи, не всем дано, но ты видел человека с другим восприятием жизни и что, это не удивило тебя, не вызвало интерес, сочувствие? Неужели ничего не появилось, кроме равнодушия и самодовольной уверенности в своем физическом превосходстве? Мне вдруг стало тошно. Тошно от этого места, от Влада, от самого себя. А вдруг, действительно, все муть и херня, а я отчего-то зарываюсь.
– Ладно, проехали, – сказал я ему.
Мы закончили работу. Раиса Васильевна проводила нас до машины. Напоследок я сказал:
– Передавайте Азалии привет от меня!
Когда мы доехали до проходной я обернулся, чтобы еще раз посмотреть на здание школы – самое необычно место, виденное мной, как вдруг пришло осознание– «а ведь в ее словах точно что-то есть».
Глава 6
Самый одинокий кит в мире
Прозвенел звонок.
– Внимание, класс, – сказала Майя Вагизовна, – все записали домашнюю работу? Проверьте!
Зашуршали страницы дневников, глухо ухнули закрываемые учебники, быстро и резко прозвучали открывающиеся молнии рюкзаков, из коридора доносились возгласы учеников других классов. Мир наполнен звуками, но человек научился не слышать их и мне нужно научиться этому, ведь звуки– отвлекают.
– Кто не сможет сделать домашнюю работу самостоятельно, в восемнадцать ноль-ноль я буду ждать вас в классе, не забываем об этом, – чуть повысив голос, стараясь перекричать шум коридора, сказала Майя Вагизовна.
На последней перемене всегда шумно. Уроки закончились, нужно отдыхать. Я осмотрела класс. Мальчики собрали рюкзаки, вылезли из-за столов. Кабинет опустел. Олеся тихо уговаривает Соню подняться, слышны обрывки ее фраз, но Соня не хочет, недовольно мотает головой, стучит ладошкой по парте. Протяжно стонет: у-у-у. Соне тяжело. Она живет в перевернутом мире и пытается общаться, как умеет, но никто ее не понимает. И я не всегда понимаю. Соня раздражается от этого, начинает кидаться вещами или может поранить себя. Это все происходит не потому, что она плохая, а потому, что отчаялась. Шестнадцать лет посылать сигналы и не слышать ответа. Находиться среди людей, видеть жизнь вокруг себя, но не быть частью целого.
– У-у-у.
Ее тягучий стон наполнен печалью. Соня – сильная. Она все понимает, но не прекращает попыток однажды отыскать того, кто живет на ее волне. Соня похожа кита неизвестного вида, о котором нам рассказывали на уроке биологии. Этот кит поет на частоте пятьдесят два герца, а это намного выше, чем у сородичей, поэтому другие киты его не слышат. Люди не могут определить к какому виду он относится и назвали его самым одиноким китом в мире. Все, что они могут – это фиксировать звуки его жизни, и знать, что где-то существует создание, непохожее на остальных. Знает ли кит, что он не такой, как все? В одиночестве он плывет через океан и наблюдает жизнь вокруг себя, но не может стать ее частью. Тело кита плавно движется, хвост поднимается верх-вниз, он издает короткий, высокий звук: у-у-у. Словно сигнал о помощи. Но океан молчит в ответ. Кит уходит на глубину, чтобы там найти спасение. Я могу зацепиться за его спинной плавник, прижаться к большому гладкому телу, чтобы услышать биение огромного сердца, вмещающего столько одиночества. Мы погружаемся все ниже и ниже, солнечный свет едва проникает сквозь толщу воды, давление сжимает нас со всех сторон и это приятно ощущать, кажется, будто океан обнимает своих детей…
– Аза? Аза! – вода доносит до меня чей-то голос.
– А? – отвечаю я и все, картинка исчезла: пропал кит, я больше не чувствую океана. Кручу головой. Рядом стоит Майя Вагизовна, она постукивает кончиком ручки по парте.
– Аза! О чем ты задумалась? – спрашивает она меня. – Ты не слышала звонок?
О, я не задумалась, я переместилась туда, куда захотела. Еще секунда и мое сознание окончательно вернулось в класс, предметы приобрели четкость, вокруг пустые парты и светлые сиденья стульев. Я ничего не ответила учительнице, взяла рюкзак и вышла из кабинета.
В школьном коридоре тихо, все ушли, но замечаю что-то новое в привычной обстановке! Точно, деревянные двери. Но где он? Где парень, что работал здесь? Такой высокий и худой. У него темные волосы и челка падает на глаза, он отбрасывает ее рукой. И есть морщинки в уголках светло-зеленых глаз и немного у основания переносицы – это потому, что он часто смеется и радуется своему смеху. Но тогда он не смеялся. Смеялся другой – низкий и толстый, смеялся над нами, а тот, другой, хотел понять. Я подошла к двери, на полу валялась стружка и мелкий сор – доказательство, что он был здесь. Повертела головой по сторонам. Люди входили и выходили из столовой, но мне не нужно туда. Зашла к Раисе Васильевне.
– Где он?
Раиса Васильевна посмотрела на меня.
– Кто? – спросила удивленно.
– Он! Где он! – я не знаю, как объяснить. Мне много раз говорили, что нужно запоминать имена, но я запоминаю лица, а имена приходят потом, позже, когда привыкну к человеку.
– Да кто он? – злится Раиса Васильевна.
– Он! Он! – и вдруг осознаю, что она не понимает меня. Мое отличие от Сони незначительно. Я владею словами, но не могу передать их смысл. Я чувствую отчаянье как тот кит. Отчаянье одиночества, что меня не слышат. Собственный голос поднимается наружу, звучит громче, чем хотелось бы:
– Океан – живой? – спрашиваю я её. Мне очень нужно знать ответ сейчас, немедленно. Эта нетерпеливость вызывает внутренний зуд, не могу стоять на месте, хочется крутиться.
Раиса Васильевна смотрит на меня непонимающе. Что-то блеснуло в ее глазах – тревога или страх? Рука потянулась к телефону и повисла, не сняв трубки – за спиной послышался звук открывающейся двери и сразу же:
