Цветы, пробившие асфальт. Путешествие в Советскую Хиппляндию

скачать книгу бесплатно

Вначале здесь ничего не было. Это было огромное пустое пространство, не заполненное советской молодежной организацией, в которой хорошо было делать карьеру, но которая совсем не годилась для души. Никакой радости, никакого веселья, поскольку официальные развлечения имели строгие ограничения и руководствовались идеологической корректностью. Если кто-то интересовался правдой, то ответом ему было молчание. Повсюду, где правда была неприглядна, царила ложь. Эта пустота не была всеобъемлющей, и она ощущалась не всеми и не всегда. Но для главных героев этой книги она была субъективной реальностью. И не только для них.

С практической точки зрения этот период – середина и конец шестидесятых – тоже был безвременьем, промежуточной эпохой. Оттепель практически закончилась. В 1964 году сместили Хрущева. Брежнев еще не сделал политического выбора между репрессиями и реформами. Было понятно, что возврата к сталинскому террору или массовым посадкам не будет. Образ жизни нонконформистов еще находился вне поля зрения советских органов государственной безопасности. Также меньше внимания уделялось мобилизации масс и их участию в официальной политической жизни, чем во времена Хрущева. Тучи начали сгущаться после демонстраций на Пушкинской площади в 1965 и 1969 годах. Последующие за ними репрессии в отношении политических диссидентов обозначили масштаб того, в какой степени КГБ будет регулировать взаимоотношения между государством и гражданином в последующие десятилетия. Но на какое-то время в конце шестидесятых движение хиппи оказалось в постидеологическом и предзастойном пространстве.

ВДОХНОВЕНИЕ

Движение советских хиппи не появилось благодаря какому-то одному человеку в одном каком-то месте. Первые признаки жизни возникли одновременно по всей стране: в Москве и Ленинграде, в прибалтийских городах Риге, Таллине, Вильнюсе и Каунасе, в украинских Киеве, Днепропетровске, Симферополе, Луганске, Одессе, Ровно и Львове, в российских Саратове и Иркутске и даже в таких закрытых городах, как Севастополь и Магадан[68 - Перечислены города, которые упоминались в интервью. Дополнительная информация: ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 974. Л. 114–119 (Письмо в Центральный комитет Коммунистической партии Украины. 20 мая 1969 года). Также я узнала, что сообщества хиппи существовали в еще более отдаленных местах, например в закрытом городе Озерске, где производили плутоний (спасибо Кейт Браун за информацию), и в сибирской глубинке. Сергей Жук описывает компании хиппи в закрытом городе Днепропетровске: Zhuk S. Rock and Roll in the Rocket City… Р. 102. Конечно, эти сообщества различались по своим характеристикам и продолжительности существования: некоторые, например в Севастополе, напоминали квазикомсомольские организации, другие, например в Омске и Магадане, были тесно связаны с местными хулиганами и криминальными элементами. Серьезно настроенные хиппи из небольших или закрытых городов, как правило, уезжали и присоединялись к более крупным хипповским сообществам, например легендарный Джими из Днепропетровска, который привез нескольких юных хиппи с Украины в Ленинград (интервью с О. Бурианом).]. Вполне вероятно, что на просторах Советского Союза появлялись и исчезали разные другие группы хиппи, о которых мир никогда не узнает, потому что их участники, окунувшись ненадолго в хипповскую жизнь, возвращались обратно в общество мейнстрима, унося с собой воспоминания о временах юношеского нонконформизма. Например, во Львове в одно и то же время существовало несколько групп, которые, скорее всего, даже не подозревали о существовании друг друга. В 1968 году Вячеслав Ересько основал группу «Тихий омут», а потом в 1970?м (нелепым образом отсидев перед этим в тюрьме за нелегальное хранение оружия) – группу под лаконичным названием «Хиппи». Еще одна довольно внушительного размера компания выбрала местом своих встреч так называемый «Святой сад» – обнесенную стеной территорию заброшенного монастыря. В это же время организация под названием «Партия Свободы и Хиппи», возглавляемая 16-летней Людмилой Скороходовой, собиралась в заброшенном подвале, превратив его в свою штаб-квартиру. И если Ересько, умерший в 2011 году после продолжительной и преимущественно криминальной карьеры, был хорошо известен, то Скороходова и ее группа бесследно испарились (о том, что они вообще существовали, можно узнать только из дела, хранящегося в комсомольском архиве)[69 - Центральный государственный архив общественных объединений Украины (Центральний державний архiв громадських об’еднань Украiни, далее – ЦДАГОУ). Ф. 7. Оп. 20. Д. 609. Л. 1–7 (Повiдомлення про викриття в мiстi Львoвi групи молодi пiд назвою «хiппi»).]. И это несмотря на то, что Львов лучше многих других советских городов был представлен в летописной истории хиппи в виде трех опубликованных альманахов. В те ранние годы достаточно было всего нескольких смельчаков, которые, прослышав о западных хиппи, осмелились отрастить волосы и одеться так, что старушки на улице неодобрительно ворчали им вслед, а учителя грозили отчислением из школы. Чем ближе к западным границам находился город, чем сильнее были его исторические связи с зарубежьем, тем выше была вероятность того, что там появится зрелое сообщество хиппи. Мультинациональные города, такие как Львов и Каунас, были благодатной почвой для молодежного нонконформизма, а хиппи там пользовались преимуществами в виде трансграничной торговли и родственников за границей. Триумфально появившаяся западная рок- и поп-музыка, в первую очередь «Битлз», служила музыкальным сопровождением к поискам нового типа свободы.

Но откуда взялось это желание разорвать с официальными нормами и советским обществом? Что побуждало молодых людей за железным занавесом следовать за стилем, который сближал их с молодежью Калифорнии, Лондона и Нью-Йорка? Почему советских юношей и девушек привлекали такие же ценности, символы и лозунги, которые были близки их западным ровесникам? Все эти идеи – они были такими же или просто похоже звучали? Бывшие советские хиппи часто не могли рассказать, почему они начинали исповедовать идеи любви и мира, рисовать цветы на лицах и одеждах, собираться вместе в публичных местах и экспериментировать с новыми формами любви, наркотиков и общинной жизни. Это просто витало в воздухе, говорили многие из них[70 - Эта фраза прозвучала буквально слово в слово в интервью Стрельниковой, Солдатова и Гринбергса. Многие другие респонденты выражали эти ощущения иными словами.]. И все же движение советских хиппи появилось не случайно. У него была как международная, так и своя, отечественная история, насчитывающая несколько десятилетий. Подъему движения способствовали обстоятельства, которые сошлись вместе к концу 1960?х и которые подготовили почву для появления сообщества советских хиппи, превратив 1969 год в советское «лето любви». И хотя на Западе этот год считается кульминацией западного хипповского движения, после которого все пошло на спад, в СССР он стал не концом, а скорее началом истории советских хиппи[71 - Термин «лето любви» использовал Александр Заборовский, но в целом сама идея нашла поддержку у хиппи по всему Советскому Союзу. Это показывает, что советские хиппи хорошо знали терминологию западных хиппи и уверенно ей пользовались (интервью с А. Заборовским).]. В то время как мир западных хиппи угасал, распадался на части и перерождался в новые движения 1970?х, советские хиппи еще оставались в строю на протяжении 1980?х годов. Сменявшие друг друга поколения молодых людей снова и снова осмысляли, что значит быть хиппи в СССР, и каждое из них привносило новый опыт своего места и времени.

Ил. 5. Хиппи Каунаса на Love Street; в центре – Аркадий Винокурас, примерно 1967 год. Фото из личного архива К. Петкунаса

Когда хиппи становятся хиппи? Ответ на этот вопрос столь же субъективен, как и хипповский опыт. В Советском Союзе в ответ всегда включалось сравнение, временами скрытое, временами явное. Хиппи были западным, а также, из?за географической и идеологической удаленности, квазиутопическим идеалом. Советские хиппи считали это слово слишком благородным для того, чтобы применять его в отношении тех, кого они считали лишь жалкой имитацией: в отношении самих себя[72 - Интервью с С. Большаковым; Дворкин А. Моя Америка. Н. Новгород: Христианская библиотека, 2013.]. И все же советская молодежь определенно была готова попробовать стать хиппи. У некоторых людей это было сродни озарению. Коля Васин, известный основатель и хранитель «Храма Джона Леннона» в Санкт-Петербурге, описывает, как это случилось с ним: «Когда я впервые увидел обложку [альбома «Битлз»] „Abbey Road“, на следующий день я снял ботинки и пошел по Ленинграду босиком. Это был мой вызов, моя попытка самоутверждения»[73 - Troitsky A. Back in the USSR: The True Story of Rock in Russia. London: Omnibus Press, 1987. Р. 23. (Цитата приводится по: Троицкий А. Back in the USSR. Подлинная история рока в России. М.: Амфора, 2009. – Прим. пер.)]. Кто-то рассказывает, как поразительно на сером унылом фоне позднего социализма выглядела разноцветная одежда хиппи. Гарик Прайс вспоминает, что еще ребенком обратил внимание на причудливо одетых молодых людей в центре города: «Они были действительно очень красивые, очень статные»[74 - Интервью с И. Зябиным.]. И все же для большинства людей превращение в хиппи было постепенным процессом отчуждения от общества и обретения компании сверстников, с которыми у них были схожие взгляды. По словам Азазелло, он перестал ходить в школу потому, что не хотел стричься:

Система такая: я школу бросил, но читать я любил. Я ездил по книжным магазинам, а, как правило, хорошие книжные были в центре. Моя мать много работала, и недостаток внимания она компенсировала деньгами, давала их мне, чтоб я сам себе занятие искал. Тогда я в первый раз попробовал вино, начал курить. Ну и книги покупал. И встретил волосатиков. И некоторых других. Вот так я и стал хиппи[75 - Интервью с А. Калабиным.].

Для многих, включая Колю Васина и Азазелло, путь в хиппи начался с музыки, чаще всего с «Битлз». Для других это был поиск смысла и образа жизни, отличных от того, что предлагала им закостеневшая партийно-государственная система. Быть хиппи означало не только выглядеть так в глазах других, но и идентифицировать себя как хиппи. Сергей Большаков так рассказал о своем пути в хипповство: «Это не был фазовый переход, это было медленно, постепенно… И однажды на меня показали пальцем и сказали: „Эй, хиппи!“»[76 - Интервью с С. Большаковым.] Сергей Москалев считал, что вхождение в хипповский мир происходило тогда, когда сообщество признавало в новичке своего. «Вообще человек начинал быть хиппи, когда он знакомился с хиппи и когда они его принимали и говорили: „Садись с нами“»[77 - Интервью с С. Москалевым.].

Самые первые хипповские сообщества появились в Советском Союзе как часть пути, в начале которого молодые люди увлекались западным роком и впервые узнавали о существовании хиппи на Западе, а затем отращивали длинные волосы, начинали носить вызывающую одежду, тусоваться в публичных местах и отождествлять себя с идеалами всемирной контркультуры 1960?х. Некоторые компании вышли из прокуренных кафе, где велись беседы про жизнь и искусство. Другие возникали после того, как в них приходил кто-то хорошо осведомленный. Подобно тому как у каждого человека была своя собственная, очень личная дорога в хиппи, так и у каждого сообщества были свои информационные каналы, свои яркие личности-герои и определенные стечения обстоятельств, которые привели к появлению движения, занимавшего лидирующие позиции в советском контркультурном пространстве в течение двух десятилетий. Поэтому история происхождения сообщества хиппи – это всегда еще и история дерзких и харизматичных людей, которые подталкивали местную молодежь к тому, чтобы они увидели в себе нечто большее, чем просто чудаков и аутсайдеров.

ПЕРВЫЕ ВСТРЕЧИ

Как ни странно, большинство людей впервые узнавали про хипповскую контркультуру из советской прессы. Поразительно много хиппи вспоминали о том, что читали одну-две эпохальные статьи, опубликованные в официальной печати и не содержавшие ни тени симпатии к западному движению и его участникам. Первым изданием, познакомившим советских читателей с западными хиппи, была, ни много ни мало, газета «Правда», 5 июня 1967 года разместившая на своих страницах статью «Хиппи и другие» нью-йоркского корреспондента Юрия Жукова. В статье рассказывалось про американскую молодежь, которая категорически отвергала «бездушный» американский образ жизни. Нетрудно понять, почему все это так понравилось юным советским читателям. Эти американские хиппи самим своим существованием излучали чувство свободы, отсутствовавшее в чрезмерно строгих нормах, которым должна была следовать советская молодежь. Это были молодые люди, которые, как писал автор, «отказываются работать и зарабатывать деньги» и которые «спят где попало, едят что придется». Парни не бреются, девушки не причесываются, все они одеваются в рваное тряпье и носят спущенные на бедра джинсы (hips по-англ., отсюда якобы их прозвище – hippies)[78 - Жуков Ю. Хиппи и другие // Правда. 1967. 5 июня. С. 4.]. И хотя предполагалось, что хорошо образованный советский гражданин должен испытать отвращение уже только от одного внешнего вида хиппи (подробно описанного в статье), автор явно сочувствовал своим героям и рассматривал их как «важную» часть борьбы за «общечеловеческие идеалы». Однако куда больший интерес вызвала статья в журнале «Ровесник» – возможно, потому, что «Правда» не являлась газетой для ежедневного чтения будущих хиппи, или потому, что в «Ровеснике» были иллюстрации. И хотя в этой статье под названием «Дети с цветами и без цвета» содержалось много критики в адрес «бедных богатых деток», которые собирались в Гайд-парке в знак протеста против материализма своих родителей, в ней были фотографии молодых британцев из известных районов Лондона, которые знакомили советскую публику – возможно, впервые – с тем, как выглядят хиппи[79 - Устименко Ю. Дети с цветами и без цвета // Ровесник. 1967. Декабрь. С. 10–11.].

Через год появилась другая статья, ставшая культовой, – «Хождение в страну Хиппляндию» Генриха Боровика. Даже спустя много лет передавался из рук в руки старый, потрепанный экземпляр журнала «Вокруг света» за 1968 год, где она была опубликована[80 - Боровик Г. Хождение в страну Хиппляндию // Вокруг света. 1968. № 9. С. 25–32. Большое количество респондентов подтвердили, что находились под большим впечатлением от этой статьи. См. в том числе интервью с Видеманном, Москалевым, Бомбиным.]. Как можно было понять из заголовка, предполагалось, что статья познакомит читателей с духом хипповства. Получилось грустно и меланхолично, хотя и не без надежд и ожиданий. Щедро иллюстрированная фотографиями, статья моментально стала классикой в зарождающемся сообществе советских хиппи и посеяла семена нонконформизма среди будущих поколений, поскольку этот журнал читали подростки[81 - См. в том числе интервью с Москалевым, Видеманном, Олисевичем.]. Эстонский хиппи Кест (Владимир Видеманн) уверял: «Эту статью читали все старые хиппи, кого ни спросишь, потому что эта статья была программной». Он особо отметил описание хиппи, кидающих долларовые банкноты с балкона Нью-Йоркской фондовой биржи, дав тем самым понять, что антиматериалистические, антикапиталистические взгляды американских бунтарей не остались незамеченными их советскими единомышленниками, несмотря на совершенно разные экономические условия[82 - Интервью с В. Видеманном; Видеманн В. Хиппи в Эстонии. Как это началось. Неопубл. рукопись. Из личного архива автора.]. У статьи есть своя предыстория. Ее автор, Генрих Боровик, несколько лет был собкором АПН в США и вместе с семьей жил в Нью-Йорке. Его дочь-подросток и ее друг Сергей Батоврин, сын советского дипломата ООН, семья которого жила в том же доме, были увлечены молодежным движением, которое разворачивалось у них на глазах. Когда Боровика попросили написать статью о хиппи, он обратился к ним обоим за информацией[83 - Интервью с С. Батовриным.], которой они и поделились, с большим энтузиазмом рассказав ему про идеалы хиппи. Все это было описано в статье, вполне благожелательной для движения, поскольку раз оно было антикапиталистическим, то должно было быть в какой-то степени прокоммунистическим. Согласно Батоврину, он и его подруга внешне уже выглядели соответствующе, несмотря на свой юный возраст и строгие правила советской школы для экспатов[84 - Там же.].

Ил. 6. Эпохальная статья Генриха Боровика «Хождение в страну Хиппляндию» (журнал «Вокруг света», 1968 год, № 9)

Однако была еще одна статья про западных хиппи, которая осталась совершенно незамеченной и не вошла в ряд культовых хипповских текстов. В 1971 году Эдуард Розенталь написал для «толстого» журнала «Новый мир» длинную статью, озаглавленную так же, как и статья в «Правде», – «Хиппи и другие»[85 - Розенталь Э. Хиппи и другие // Новый мир. 1971. № 7. С. 182–204.]. Легендарный «Новый мир» был библией для советской интеллигенции. Богема, нонконформисты и те, кто тайно хотел ими стать, но не решался, с горячей преданностью читали «Новый мир» в надежде на то, что он возвестит о реформах и переменах, обещанных с тех пор, как в 1962 году в нем был опубликован «Один день Ивана Денисовича»[86 - О важном влиянии «Нового мира» на позднее диссидентское общество см.: Kozlov D. The Readers of Novyi Mir: Coming to Terms with the Stalinist Past. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2014.]. Удивительно, но ни один из опрошенных мною хиппи ни разу не упомянул эту статью. Очевидно, среди них не было читателей «Нового мира». Этот факт – важный показатель того, что хиппи были оторваны от эпохи хрущевских реформ. Они не были продолжателями шестидесятников, составлявших так называемое поколение оттепели. Напротив, у их культурной оппозиции были иные корни, чем мечтательное и поэтическое инакомыслие тех, кого Владимир Зубок назвал «детьми „Живаго“», – высокодуховной интеллигентной молодежи, пытавшейся соотнести свои индивидуальные поиски истины с коллективистскими требованиями официальной системы[87 - Zubok V. Zhivago’s Children: The Last Russian Intelligentsia. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009.]. Тем не менее, как мы увидим позже, что-то из этого все же вошло в движение советских хиппи.

Благожелательная двойственность, с которой советская официальная система первоначально отнеслась к глобальному движению хиппи, отчасти объясняет, почему это явление так быстро разрослось[88 - Стиляги, с их открытым поклонением всему западному и американскому, представляли собой гораздо более ясную мишень. Подробное описание отношения к стилягам в СССР см.: F?rst J. Stalin’s Last Generation… Р. 208–235; Edele M. Strange Young Men in Stalin’s Moscow: The Birth and Life of the Stiliagi, 1945–1953 // Jahrb?cher f?r die Geschichte Osteuropas. 2002. Vol. 50. Р. 37–61; Кирсанова Р. Стиляги: западная мода в СССР 40–50?х годов // Родина. 1998. № 8. С. 72–75. Двойственное отношение к хиппи означало, что как критические, так и доброжелательные статьи появлялись почти одновременно, показывая, что хорошо организованная во всем остальном советская пропагандистская машина не имела на эту тему четких указаний. Ленинградская газета «Смена», например, с большим удовольствием сообщила, что азиатские страны собираются выгнать странствующих и «грязных» хиппи: Иванов Дм. Куда податься хиппи? // Смена. 1972. 6 апреля.]. Многие из его ранних последователей просто-напросто не видели никаких политических противоречий с советской идеологией, особенно в тот период, когда для многих пренебрежительное отношение к громоздким официальным нормам стало чем-то в порядке вещей[89 - На эту тему см.: Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось; F?rst J. Where Did All the Normal People Go? Р. 621–640.]. Но темные тучи уже сгущались над горизонтом. В 1968 году Советский Союз начал опасаться студенческих волнений, которые распространились по всему западному миру, не говоря уже о событиях в Чехословакии, угрожавших самой его легитимности. Внутренние служебные документы КГБ предупреждали о негативном влиянии международной молодежной субкультуры на советскую молодежь. Считалось, что в событиях в Праге большую роль сыграли местные хиппи. Но удивительным образом советская пресса продолжала изображать западных хиппи и молодежную оппозицию как давно назревшую реакцию юного поколения на преступления своих родителей[90 - Литовский специальный архив (Lietuvos ypatingasis archyvas, далее – LYA). Ф. K-1 (Архив КГБ Литовской ССР). Оп. 10. Д. 359. Л. 59–63 (просмотрен в архиве Гуверовского института Стэнфордского университета).]. В Советский Союз через железный занавес хлынул поток информации о западных молодежных движениях. Советские хиппи ловили сведения откуда только было возможно: польские и чешские журналы, обложки альбомов, советская печать и разговоры с теми, кто видел западных хиппи собственными глазами. Если хорошенько приглядеться, то следы западных хиппи можно было обнаружить в самых неожиданных местах, например в витрине редакции газеты «Известия» на Пушкинской площади, где ежедневно выставлялись фотографии из хроники новостей, многие из которых непреднамеренно демонстрировали публике хипповский западный стиль[91 - Интервью с Ляшенко.]. Советская кинохроника выполняла ту же функцию. Информационные каналы хиппи работали очень эффективно, оповещая свою аудиторию о том, какой фильм стоит посмотреть, какие новости почитать и на какие концерты идти[92 - Интервью с Москалевым.]. Вдохновение исходило отовсюду.

Алик Олисевич, влиятельная фигура среди львовских хиппи, рассказывал, что лично на него оказали влияние та самая статья Боровика, фильмы про Виннету и рок-опера «Иисус Христос – суперзвезда» – эклектичный коктейль, весьма характерный для того времени[93 - Интервью с Олисевичем.]. Судя по рисункам и наклеенным вырезкам, которые можно увидеть в школьных тетрадях 16-летнего Юры Буракова, будущего лидера московских хиппи по прозвищу Солнце, прежде чем превратиться в хиппи-пацифиста, он увлекался ковбоями и пистолетами[94 - Из личного архива В. Буракова.]. Множество мотивов, неприятие идейной чистоты западных хиппи и отказ от слишком пристального внимания к противоречиям стали отличительной чертой советского сообщества хиппи, тогда как западная молодежь в то время приветствовала идейный радикализм и осуждала идеологические противоречия[95 - О западной молодежи см.: Gildea R., Mark J., Warring A. Europe’s 1968: Voices of Revolt. Oxford: Oxford University Press, 2013. Об идеологии советских хиппи см. главу 5.].

Часто информация шла напрямую. В Москве больше, чем где бы то ни было, первые хиппи были выходцами из привилегированных семей, которые жили в самом центре города и имели связи с людьми, которые могли ездить за границу[96 - Интервью с В. Бураковым, С. Солдатовым.]. Сергей Федоров по прозвищу Сорри так описывал тусовку «центровых» хиппи, собиравшихся на площади Маяковского (также известной как MakeLoveskaia):

Те, кто тогда там собирались, жили в округе, в радиусе километра полтора. В соседних школах учились, с детства знали если не друг друга, то [были] какие-то общие знакомые и так далее. В центре пролетарских семей тогда не было. Или номенклатура, или военные, или творческая интеллигенция. Мои родители были из технической интеллигенции. Как правило, часть из них – выездные. Вам надо объяснять, что это такое? Значит, соответственно, они могли своих детишек обеспечить какими-то дисками, какими-то тряпками, и информацией они располагали значительно больше, чем простые смертные[97 - Интервью с С. Федоровым.].

Это означало, что среди ранних хиппи, собиравшихся на Маяковской, был ряд известных имен из советской политики и культуры. Это также означало, что тусовка всегда была всего в одном шаге от Запада. И иногда Запад приходил к ним – в лице иностранных туристов-хиппи или тех, кто вернулся из заграничных командировок.

Кстати говоря, Сергей Батоврин, тот самый молодой человек, который «помог» журналисту Боровику написать про американских хиппи, в начале 1970?х вернулся в Москву и стал частью хипповской тусовки, в которой статья «Хождение в страну Хиппляндию» приобрела такую известность. Его впустили в круг более взрослых московских хиппи, сформировавшийся вокруг Светы Марковой и Александра Пеннанена, благодаря тому, что он не понаслышке знал о том, что происходит в Нью-Йорке, и, можно сказать, почти побывал на легендарном концерте в Вудстоке. Его статус очевидца привлек к нему на какое-то время внимание крутой компании, которая тогда задавала тон московской хипповской идеологии и моде[98 - Интервью с Батовриным. Батоврин и его друг отправились в Вудсток из Статен-Айленда, но когда они застряли по дороге вместе с другими хиппи, то поняли, что если не вернутся к вечеру домой, то может возникнуть «дипломатический скандал». Они вернулись, но были вдохновлены атмосферой во время своего короткого путешествия.]. Он не был первым «вернувшимся оттуда», кто принес в Москву ценные знания. Ранее, в 1967 году, еще один человек привез прямо из Нью-Йорка информацию о том, что такое хипповский стиль и как выглядит хипповская одежда, а также образцы разных повязок для волос, бус и «пацификов». Маша Извекова, получившая прозвище «Штатница», хипповала недолго – судя по всему, она быстро вернулась к «нормальной» жизни номенклатурной элиты, но оставила после себя бесценные сведения о жизни «извне», которых так не хватало советским хиппи[99 - Интервью с Казанцевой, Заборовским.]. Хотя молодые люди, жадно впитывающие все новое, вовсе не находились в полном неведении: Москва всегда предоставляла возможность для более утонченной светской жизни, чем советские провинции. Центр столицы предлагал случайные встречи с внешним миром – и потому, что советские органы власти располагались здесь, и потому, что жизнь в непосредственной близости от туристических мест давала возможность увидеть иностранцев, а если хватит смелости, то и познакомиться с ними.

БИТНИКОВСКИЕ КОРНИ

Истоки западного движения хиппи лежали в культуре битников, чьи идеи стали основополагающими для их последователей: либеральный и индивидуалистический взгляд на жизнь и любовь, стремление к самобытности в самовыражении и поведении, а также общий скептицизм в отношении политических и моральных устоев. В Советском Союзе не было ничего напрямую связанного с движением битников, а их канонические тексты, такие как «В дороге» Керуака, были слишком далекими от личного жизненного опыта советской молодежи (хотя в те времена они были известны, и некоторые люди даже считали себя битниками)[100 - Интервью с Бруи, Гринбергсом, Валпетерсом.]. Тем не менее какие-то явления определенно существовали и были близки к ощущениям американских и европейских битников. Площадь Маяковского («Маяк» на молодежном жаргоне) почти с самого начала была контркультурным пространством. В 1957 году здесь поставили памятник революционному поэту Владимиру Маяковскому, его открытие сопровождалось чтением стихов под открытым небом – событие, организованное московским комсомолом. Поэтические чтения, однако, продолжились и скоро приобрели совсем иной характер, нежели это задумывалось властями. Молодые люди начали читать стихи собственного сочинения, все больше отклоняясь от официальной линии. Декламирование стихов само по себе стало событием, привлекающим сотни молодых людей, которые стремились насладиться атмосферой свободы и нарушения запретов. В 1961 году власти пресекли деятельность непокорного сообщества молодых поэтов и арестовали трех участников чтений[101 - Поликовская Л. Мы предчувствие… Предтеча… Площадь Маяковского 1958–1965. М.: Звенья, 1997.]. Несмотря на это, на протяжении последующих десятилетий поэзия продолжала оставаться символом протеста и молодежного нонконформизма, и даже сами хиппи стремились писать стихи, считая их, как и предыдущие поколения, чистейшей и наиболее подлинной формой интеллектуальной независимости.

В середине 1960?х вдохновленная поэтическими чтениями на Маяковской площади группа молодых людей, известная под аббревиатурой СМОГ, приняла эстафету, образовав независимое общественное пространство в Москве, устраивая поэтические флешмобы в центре столицы, например на ступеньках библиотеки им. Ленина или у кремлевских ворот. Через Владимира Буковского, бывшего организатора первых Маяковских чтений, они присоединились к зарождающемуся диссидентскому движению, проделав большую часть подготовительной и информационной работы для первой демонстрации диссидентов 5 декабря 1965 года[102 - Bukovsky V. To Build a Castle: My Life as a Dissenter. London, 1978. Р. 198–199; Батшев В. Записки тунеядца. М.: Andrе Deutsch LTD, 1987. С. 55–59; Интервью с Дубиным.]. Но самое главное, эти молодые люди – и неважно, писали ли они стихи или просто слушали, как читают другие, – почувствовали, что могут стать немного свободнее, если создадут для себя другой мир – в основном через литературу, но также и через то, как они смотрят на самих себя и на окружающих. Название группы парадоксальным образом сочетало в себе иронию и искренность, что также было свойственно и поколению хиппи. СМОГ расшифровывался и как «Самое Молодое Общество Гениев», и как «Смысл, Мудрость, Образ и Глубина», тем самым имитируя и пародируя советскую любовь к аббревиатурам, которые можно было расшифровывать как угодно. Одним из любимых мест встреч стал дворик у второго здания Московского государственного университета на проспекте Маркса, так называемый Психодром. Борис Дубин, «смогист», так пояснил, откуда пришло это слово: «Я думаю, потому, что там были психи. Не нормальные советские люди, а какие-то другие»[103 - Интервью с Дубиным.]. Одна из ранних лидеров хиппи, Света Барабаш по прозвищу Офелия, вращалась в кругах «смогистов». Она была замужем за Игорем Дудинским, студентом факультета журналистики МГУ, который также участвовал в организации диссидентской демонстрации на Пушкинской площади в 1965 году. Дудинский отсчитывает начало своего нонконформизма с момента встречи с битниками и другими представителями богемы в Коктебеле, где он провел летние каникулы 1961 года. Там началась его дружба с Леонидом Талочкиным, впоследствии легендарным коллекционером и летописцем московской нонконформистской художественной среды. Когда Офелия и Дудинский встретились в 1969 году (он был восстановлен в МГУ благодаря серьезным связям своего отца, члена Центрального комитета партии) и поженились, он уже входил в круг писателя Юрия Мамлеева. В крохотной писательской квартирке в Южинском переулке собиралась художественно-литературная богема, например сюда приходили поэты Леонид Губанов, Генрих Сапгир и Игорь Холин, писатель Венедикт Ерофеев, художники Оскар Рабин и Анатолий Зверев, мистик и позднее исламист Гейдар Джемаль[104 - Интервью с Казанцевой, Полевым, Дудинским; про Мамлеева и его круг см.: Я везде «не свой человек» – интервью с Юрием Мамлеевым / Интервью В. Бондаренко // Лебедь: независимый альманах. 2008. 6 апреля. URL: https://lebed.com/2008/art5285.htm; Laruelle M. The Iuzhinskii Circle: Far-Right Metaphysics in the Soviet Underground and Its Legacy Today // Russian Review. October 2015. Vol. 74. № 24. Р. 563–580.]. Офелия, как говорили, была любовницей Мамлеева и Зверева: учитывая, что в кружке практиковали открытые отношения и свободную любовь, это вполне могло быть и правдой. Известно, что спустя много лет после развода с Дудинским, а также после того, как Мамлеев оказался в эмиграции, Офелия продолжала тесно дружить с бывшей гражданской женой писателя Ларисой Пятницкой, которая связывала ее с московской художественной и интеллектуальной богемой[105 - Интервью с Фрумкиным, Дудинским. Существует наглядное свидетельство этой постоянной связи: сохранившаяся фотография 1975 года, на которой Пятницкая изображена рядом с членами группы Офелии «Волосы» и их хипповским флагом. В эмиграции Алексей Фрумкин встретил Мамлеева в то время, когда оба они посещали русский православный монастырь.]. И хотя в дальнейшем пути Офелии и участников мамлеевского кружка – тех, кто остался в той среде и экспериментировал со все более националистическими идеями, – разошлись, большая часть их ранних идеалов, убеждений и практик определили ее личную интерпретацию хипповской идеологии. Мамлеевский кружок не был диссидентским – в действительности Мамлеев диссидентов не очень любил, поскольку они, по его мнению, писали в стиле официальной литературы, «просто поменяли плюс на минус». По его словам, он сам и его сподвижники создали «целый мир, достаточно разношерстный, но резко отличающийся от официального мира культуры. В том числе и от официально диссидентского мира»[106 - Я везде «не свой человек» – интервью с Юрием Мамлеевым.]. Группа была увлечена темными силами, оккультными ритуалами и черной магией. Они верили в силу спасения через секс и наркотики и иногда называли свой кружок «салоном сексуальных мистиков» и «сатанистов». Как и многие диссиденты из числа советской интеллигенции, они поставили себе целью разобраться в самой сущности бытия – «природе смертности и этого таинственного черного мира, куда мы все заброшены… чтобы найти божественную силу»[107 - Taplin Ph. Meet Yuri Mamleev: Insanity, Murder, and Sexual Depravity on the Quest for Divine Truth // Russia Beyond the Headlines. 2014. April 14. URL: http://rbth.com/literature/2014/04/14/meet_yuri_mamleev_insanity_murder_and_sexual_depravity_on_the_quest_for_35879.html.]. Как отметила Марлен Ларюэль (Marlene Laruelle), они обсуждали элементы, взятые из метафизики, герметизма, гностицизма, каббалы, магии и астрологии[108 - Laruelle M. The Iuzhinskii Circle… P. 566.]. Все это позже циркулировало в широких хипповских кругах и отлично сочеталось с общими эскапистскими хипповскими фантазиями. Характеристика, данная Тимофеем Решетовым главной идее знаменитого романа «Шатуны», также демонстрирует роль Мамлеева-автора как законодателя мод для появившегося позже мировоззрения самореализации:

В своем романе «Шатуны» Юрий Мамлеев ставит перед читателем важный вопрос: может ли человеческий дух преодолеть обреченность, предопределенность материального существования и выйти за свои собственные пределы? Действительно ли поиск кажущейся стабильности настолько существенен, или есть иные приоритеты, иные понятия. В таинственном дыхании Бездны, где всякое бытие, казалось бы, исчезает, «метафизические» открывают для себя бесконечный источник самобытия. Самореализация осознается как единственная насущная необходимость. Все прочее, внешнее теряет смысл, обесценивается, растворяется[109 - Решетов Т. Веха эпохи: интеллектуалы и метафизики: полный английский перевод романа Юрия Мамлеева «Шатуны» // Независимая газета. 2014. 27 марта. URL: https://nvo.ng.ru/kafedra/2014-03-27/4_mamle.html.].

Это страстное желание самореализации уходит корнями в философию андеграунда, но, как подчеркивали Петр Вайль и Александр Генис, это также было прямым следствием того, что вся культура андеграунда позиционировала себя как полную противоположность официальной культуре: «Если официальная эстетика говорила, что цель искусства – улучшение человека и общества, то неофициальная утверждала исключительную ценность самовыражения»[110 - Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 194.]. Так что неудивительно, что советские хиппи считали себя явлением, целью которого была свобода самовыражения, тогда как стремление западных хиппи сделать мир лучше оставалось на заднем плане – эта область уже была занята коммунистической идеологией. Так богемный андеграунд 1960?х преподал еще один важный урок детям цветов 1970?х: для андеграунда общественные ценности были противоположны официальным. Настоящие мудрость, искусство и красота могли существовать только вне официальной культуры. Эмманюэль Каррер, автор биографии Эдуарда Лимонова, который вращался в кругах, близких к СМОГу и мамлеевской группе, а также шил и продавал джинсы-клеш московской альтернативной молодежи, так описывал нравы того времени: «Настоящий художник может быть только неудачником. И это не его вина, это вина эпохи, в которой быть неудачником благородно и престижно. <…> Жизнь у неудачников была дерьмовая, но они не пресмыкались, держались своей компанией, ночи напролет просиживали на кухнях за чтением самиздата, яростными спорами и самогонкой»[111 - Carr?re E. Limonov: The Outrageous Adventures of the Radical Soviet Poet… Р. 74.].

При этом советские хиппи не были просто еще одной вариацией классической советской богемы. С самого начала глобальный компонент движения хиппи, прямая связь с рок-музыкой и внимание к внешним атрибутам, говорил о том, что советские хиппи были чем-то совершенно новым, в то же время впитывавшим в себя элементы культуры оттепели. К сожалению, почти никого, кто вышел бы из богемного андеграунда и присоединился к советскому сообществу хиппи, уже не осталось в живых. Поэтому так мало информации о переменах в мыслях и практиках, и их так трудно обобщить. Вряд ли эта трансформация была в то время чем-то осознанным. Хотя Игорь Дудинский и последовал на время за своей женой Офелией в мир хиппи, он скоро вернулся обратно в классическую московскую богемную среду. Подобно ему, там были и другие художники, писатели и музыканты, которые примерили на себя новый стиль, но в общем и целом остались привязаны к миру культурного и интеллектуального диссидентства: Константин Кузьминский, издатель «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой лагуны», ленинградский художник-нонконформист Евгений Рухин, джазовый музыкант-саксофонист Алексей Козлов – все они, оставаясь людьми богемы, на разных этапах интересовались хиппи и с ними общались[112 - Интервью с Г. Зайцевым; Козлов А. «Козел на саксе»: и так всю жизнь. М.: Вагриус, 1998. С. 263–264.]. Некоторые люди совершали обратное путешествие: из ранних хиппи – к интеллектуальной богеме. Московский хиппи по прозвищу Достоевский, в реальной жизни Владимир Крюков, получивший позже известность как переводчик Густава Майринка, благодаря Офелии познакомился с мамлеевским кружком и нашел себе там духовное убежище[113 - Интервью с Дудинским.].

Но тем не менее многие в ранние брежневские годы превратились из нонконформистов 1960?х в хиппи 1970?х и остались затем верны своей новой среде, формируя ее раннее мировоззрение. Света Маркова и Саша Пеннанен, оба 1947 года рождения, по своему возрасту скорее принадлежали к поколению оттепели, чем к поколению застоя. Тем не менее они стали основателями московского хипповского движения. О Свете вспоминают как о целеустремленной эксцентричной женщине, которая была идеологическим лидером, тогда как Саша, ее поддержка и опора, ночью вел хипповский образ жизни, а днем работал архитектором в Метрострое. По словам Саши, сам он стал настоящим нонконформистом в 1964 году – когда отрастил длинные волосы и впервые занялся со Светой сексом. В том же году они начали то, что сами называли «экспериментом жизни»; это означало, что они хранили преданность друг другу, но их отношения оставались открытыми и между ними не было никакого чувства собственничества. Они стремились раздвинуть всевозможные границы – духовные, физические, сексуальные и интеллектуальные. Где-то начиная с 1968 года, после непродолжительного увлечения стилем дендизма, пара открыла у себя дома своего рода салон для хиппи, рок-музыкантов, религиозных диссидентов и разных других личностей, которых они считали достойными своего внимания. Постоянные поиски чего-то нового привели их к принятию хипповских идей, это было логическим шагом на пути к более увлекательной и подлинной альтернативе привилегированной советской жизни, в которой они оба выросли (отец Светы был старым большевиком, куратором Центрального музея В. И. Ленина на Красной площади, а мать – влиятельным аппаратчиком в Министерстве пищевой промышленности; отец Саши работал на высоких номенклатурных должностях). Новая мода, просочившаяся через железный занавес в виде конвертов для музыкальных пластинок, журналов и кадров из фильмов, прекрасно соответствовала Светиному чувству стиля и Сашиной страсти к рок-музыке. Нет никаких сомнений в том, что в их общительности присутствовала определенная элитарность. Их презрительное отношение ко всему обычному было столь же сильным, как и их неприязнь ко всему социалистическому. Их квартира отражала их радикальное стремление отличаться от других. Максим Харэль-Фейнберг вспоминал: «И вдруг я оказался в квартире, где не было мебели – на полу лежали одеяла. На стене висела красная фотолампа, на которой зелеными буквами было написано по-английски слово „fuck“. Иногда она вспыхивала, а потом снова гасла»[114 - Интервью с Харэль-Фейнбергом.]. По словам Харэля, Саша дотошно проверял людей, оказавшихся здесь впервые, выясняя всю их подноготную, прежде чем распахнуть перед ними двери в своей «салон»[115 - Там же. Пеннанен фактически подтвердил, что такая практика существовала. Снобизм по отношению к недостаточно «крутым» в его риторике очевиден (интервью с А. Пеннаненом).]. Отвращение Светы и Саши к советскому режиму и их увлечение наркотиками вскоре привели их к знакомству с широким кругом московского андеграунда, включая криминальных авторитетов. Один из адептов пары, Костя Манго, описывал, как он удивился, когда узнал, что несколько криминальных авторитетов не только были частыми гостями в квартире на проспекте Мира, но и взяли зарождающуюся хипповскую коммуну под свое покровительство[116 - Воспоминания Константина Оськина, участника хиппи-группы «Волосы» в 1970?х / Интервью Сергея Колокольцева с Константином Оськиным. 2014. 28 июня. URL: https://youtu.be/6lDDkHLHqPk.]. Саша и Света прекрасно знали о несоответствии кредо американских хиппи и своей ситуации, собирая воедино убеждения, которые приспосабливали западную риторику к советским условиям. В результате получился эклектичный набор из свободной любви, своего рода пацифизма, конспирологических теорий, спиритуализма и яростного индивидуализма. Все это замешивалось на их личном и особенном чувстве беззаботного существования, которое ощущали посетители их салона, где каждую ночь собиралось от тридцати до сорока человек[117 - Интервью с Пеннаненом; Kaufmann J. Moskau wirft seine Hippies raus // M?nchner Merkur. 1975. Juli 26.].

Ил. 7. Света Маркова и Саша Пеннанен, примерно 1967 год. Из архива А. Полева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Как и Света Маркова, Света Барабаш по прозвищу Офелия прожила недостаточно долго для того, чтобы самой рассказать о себе и своих идеях. Невозможно с полной уверенностью проследить ее переход из последователей Мамлеева, собиравшихся в Южинском переулке, в хипповское сообщество. Биография Светы была довольно типичной для первого поколения хиппи. Ее мама преподавала английский язык шпионам и космонавтам, а отец работал в одном из министерств[118 - Все опрошенные мною хиппи единодушно высказывались в отношении профессии матери Офелии, но про ее отца почти ничего никому не было известно. Более того, Пеннанен утверждал, что он не был настоящим отцом Офелии, поскольку мать забеременела, когда находилась по делам службы в Оксфорде (интервью с Пеннаненом).]. Света поступила на престижный факультет журналистики Московского государственного университета. Там она встретила и своего первого мужа, Игоря Дудинского, и одного из своих многочисленных любовников, эксцентричного Сашу Бородулина, который также происходил из привилегированной семьи – его отцом был знаменитый военный фотограф Лев Бородулин. Бородулин-младший и его друг Александр Липницкий, тоже студент журфака, дружили с Юрой Бураковым и его компанией хиппи. Таким образом, Офелия в одно и то же время познакомилась и с московской богемой, и с зарождающимся московским хипповским сообществом, сформировав в результате свое мировоззрение из элементов обоих[119 - Интервью с Липницким.]. Но более знаковой для нее оказалась встреча со Светой Марковой, которая стала ее лучшей подругой и которая, скорее всего, и увела ее из богемного южинского кружка в свой хипповский салон. Однако для Офелии это не было окончательным разрывом с богемой. Как уже говорилось выше, между разными группами московского андеграунда существовало много идеологических и личных пересечений. Однако сделать шаг от богемы в сторону хипповства означало вступить в мир более красочный и юный (не в последнюю очередь потому, что это была среда, вдохновленная энергией песен «Роллинг стоунз») и носить одежду, сшитую Царевной-лягушкой. Все, кто знал Офелию, были уверены в том, что она просто влюбилась в новизну и радикальность хипповского движения, посвятив ему всю свою жизнь без остатка, так, как это делали не многие[120 - Интервью с Липницким, Дудинским, Бородулиным.]. Обе Светы видели в хипповстве, его стиле, идеях и постоянных поисках альтернативного сознания полное и всестороннее отрицание советской системы и советской реальности.

Хотя, на первый взгляд, их требования казались не такими четко выраженными, как у политических диссидентов, их критика режима была такой же глубокой, а иногда даже более экзистенциальной. Советские хиппи не разрабатывали альтернативные программы для комсомола и не требовали больше творческой свободы. Они не интересовались разоблачением партийной коррупции или проведением справедливых судов над политическими диссидентами[121 - На тему характеристики поколения оттепели см. также: Tromly B. Making the Soviet Intelligentsia: Universities and Intellectual Life under Stalin and Khrushchev. Cambridge: Cambridge University Press, 2014; Russia’s Sputnik Generation: Soviet Baby Boomers Talk about Their Lives / Ed. D. J. Raleigh. Bloomington: Indiana University Press, 2006; Raleigh D. J. Soviet Baby Boomers: An Oral History of Russia’s Cold War Generation. Oxford: Oxford University Press, 2012; F?rst J. The Arrival of Spring? Changes and Continuities in Soviet Youth Culture and Policy between Stalin and Khrushchev // Dilemmas of De-Stalinization: Negotiating Cultural and Social Change in the Khrushchev Era / Ed. P. Jones. London: Taylor and Francis, 2006. Р. 135–153; Kozlov D. Readers of Novyi Mir…]. Они не видели смысла в этих требованиях, поскольку отвергали весь образ жизни, который был создан советской системой. Они вовсе не были настроены против надежд и чаяний эпохи оттепели, но считали любое взаимодействие с системой ее одобрением[122 - Мотив неучастия часто встречается в интервью и выражается по-разному, начиная от простого выражения отвращения при мысли об активизме и заканчивая сложными философскими размышлениями.]. Они взяли у западных хиппи идеи любви, мира и рок-н-ролла и соединили все это с собственным отчуждением от социалистической системы. Несколько лет спустя Света Маркова сказала в интервью немецкому журналисту, что они, безусловно, считали свой протест более глубоким, чем мучительные попытки людей старшего поколения и тех своих ровесников, которые мечтали о реформах системы: «Мы антикоммунисты. Мы считаем Ленина ничтожеством – таким же, как Сталин»[123 - Kaufmann J. Moskau wirft seine Hippies raus.]. Александр Огородников, московский хиппи из «ранних», вскоре ставший выдающимся лидером религиозного подполья, объясняет тотальное неприятие хипповским сообществом существующего режима самой их природой: «Хиппи – это стихийный протест против пошлости и насильственного штампования человеческой личности… <…> Хиппи – блудные дети, бежавшие из советских семей, считают себя маяками западной поп-цивилизации во мраке окружающей действительности, где „совы“ [хип. сленг – советские люди] – как тени своих партийных и административных должностей»[124 - Огородников А. Культура катакомб: к опыту истории поколения // Община. 1978. № 2. С. 70–76; Архив истории инакомыслия в СССР (архив общества «Мемориал»). Ф. 169 (Христианский семинар по проблемам религиозного возрождения).].

ПРОСТРАНСТВА

Свое первое место для встреч хиппи унаследовали от других. Площадь Маяковского была известна не только потому, что там собирались молодые нонконформисты. Здесь также какое-то время обитали фарцовщики и спекулянты, сюда приходили актеры расположенных по соседству театров, подвыпившая богема и другие люди, которым нравилась атмосфера, возникшая вокруг скамеек, расположенных рядом с памятником поэту. Раннее сообщество московских хиппи формировалось благодаря особенностям этого пространства и его окрестностей. Среди одноклассников тех, кто потом станет хиппи, были дети сотрудников расположенного неподалеку чехословацкого посольства – школа № 136 находилась буквально за углом, на Тишинке. Они вместе, тайком, перелезая через стену посольства, смотрели иностранные фильмы, слушали музыку и листали иллюстрированные журналы в одной из комнат в подвале посольства. Во время Пражской весны Чехословакия имела гораздо более широкий доступ ко всему западному, чем даже привилегированная советская молодежь. Интересно, что политика реформаторов, лежавшая в основе событий в Праге, похоже, здесь даже не обсуждалась[125 - Интервью с Солдатовым, Бураковым.]. Это были молодые люди, объединенные страстью к рок-музыке и стремлением жить более свободной жизнью, но не в том смысле, как ее понимало поколение оттепели или Дубчек и его соратники, которые пытались провести реформы в 1968-м. Свобода для них больше не была вопросом реформирования политического мира. Свобода заключалась в фактическом отсутствии этого политического мира. Через несколько месяцев Пражская весна была раздавлена гусеницами советских танков. Дипломаты, чьи дети тусили вместе с московскими хиппи, были отозваны, оставив после себя сообщество, которое начинало обретать собственную идентичность.

Совершив путешествие в обратную сторону, со своими родителями-журналистами из Праги вернулся юный поклонник рок-музыки Артемий Троицкий, привезя с собой в СССР бесценные сокровища в виде записей западной музыки. Москва ему показалась местом, где «все было в порядке», она встретила его «обилием модных клешеных брюк» и русской версией песни «Вдруг ты полюбила меня» группы «Тремелоуз» (The Tremeloes)[126 - Troitsky A. Back in the USSR… Р. 22.]. Троицкий также не стал заострять внимание на политических последствиях событий в стране, откуда он тогда уехал, а с восхищенным удивлением заметил: «Хипповское поветрие в мгновение ока радикально перелицевало облик наших молодых людей»[127 - Ibid.]. Безусловно, в свои первые годы, в конце 1960?х – начале 1970?х, московское сообщество хиппи, похоже, привлекало довольно много людей, преимущественно студентов, а также молодых профессионалов, которые были увлечены теми или иными хипповскими занятиями и практиками. Троицкий пишет: «Это было самое массовое и заметное „альтернативное“ движение из всех, что я у нас когда-либо наблюдал. То есть даже все многочисленные и шумные сегодняшние [1987 года] группировки выглядят довольно хило по сравнению с „совхиппи“ начала 70?х»[128 - Troitsky A. Back in the USSR… Р. 22.]. Сложно сказать, сколько хиппи на тот момент было в Москве. «Гранд-дама» московской хипповской тусовки Света Маркова в интервью, которое она дала после своей эмиграции в 1974 году, оценила их количество примерно в две тысячи человек[129 - Kaufmann J. Moskau wirft seine Hippies raus.]. По мнению Сергея Батоврина, в столице хипповало где-то от двух до трех тысяч человек[130 - Интервью с Батовриным.]. В комсомольских документах, относящихся к 1971 году, есть свидетельства о нескольких сотнях хиппи, зарегистрированных в базе данных комсомольского патруля «Березка», опорный пункт которого был расположен рядом с улицей Горького (документ озаглавлен словом «Хипи» – грамматическая ошибка, вызывавшая одновременно восторг и презрение у тех, чьи личные дела содержались в базе данных)[131 - Интервью с Солдатовым.].

Так называемый Психодром рядом со старым зданием МГУ стал еще одним излюбленным местом тусовки. Здесь собирались преимущественно примкнувшие к хиппи студенты, среди которых лидировали журфаковцы – учащиеся одного из самых престижных гуманитарных факультетов, блестящая молодежь с широким кругом знакомств. На Психодром приходили молодые люди разных возрастов, даже старшеклассники. Мария Арбатова, посещавшая Школу юного журналиста при журфаке, вспоминает, как именно ее ровесники «вплетались в „Систему“: они выходили покурить – а все курили, чтобы выглядеть постарше, – и таким образом как-то взаимодействовали. Мы все перезнакомились и уже интегрировались в это взрослое пространство»[132 - Интервью с Арбатовой.]. Люди вспоминают, как легко в 1970?х все знакомились, заводя разговоры друг с другом. Один быстрый взгляд, беглая оценка возраста и прикида, краткая сверка симпатий-антипатий – и можно было с ходу увидеть «своих» в этой вселенной, определив их положение по самой важной шкале – между «конформистской» и «прогрессивной» молодежью по отношению к режиму. Никакое другое место не подходило для этого лучше, чем главная артерия Москвы – улица Горького, тянувшаяся от Красной площади к Белорусскому вокзалу. Ее нижняя часть, между Пушкинской площадью и гостиницей «Националь», скоро получила у хипповской тусовки сленговое название «Стрит». Надежда Казанцева (в девичестве Сергеева) вспоминает, как в 1967 году познакомилась с Юрой Бураковым, еще до того, как он стал легендарным лидером хиппи. Она и ее подруга Наташа шли вниз по улице Горького и встретили двух симпатичных молодых людей: «Они как-то повернулись, и мы заговорили. Они говорят: „А что вы любите?“ – „А мы любим Сэлинджера ‘Над пропастью во ржи’“ – „И мы любим!“ – „Видели ли вы ‘Генералов песчаных карьеров?’“ – это фильм, который тоже очень сильно воздействовал на советскую молодежь. – „Да!“ Ну а музыка, конечно, „Битлз“»[133 - Интервью с Казанцевой.]. На Стриту и вокруг также можно было встретить иностранную молодежь и даже западных хиппи[134 - Интервью с Вардан; Дорожный дневник Вардан (из личного архива М. Вардан).]. В общем, Стрит был местом, где можно было и других посмотреть, и себя показать. Записная книжка Солнца полна имен всех тех, кого он повстречал в центре Москвы: американцев, «бундесов» (западных немцев), финнов, восточных немцев и людей со всего Советского Союза. Кстати, бросается в глаза, что, когда хиппи вспоминают о своих встречах с иностранцами, они никогда не упоминают африканских, азиатских и ближневосточных студентов, которых в то время в Москве становилось все больше. Но на советской контркультурной карте они появлялись только изредка, в качестве случайных поставщиков джинсов.

Но еще до появления Стрита была «Труба». Система подземных переходов, соединявшая гостиницу «Националь» с противоположной стороной улицы Горького и с Красной площадью, уже в середине 1960?х была местом встреч хипповских предшественников – любителей «Битлз». Александр Заборовский вспоминал, как он столкнулся здесь с предтечей хиппи:

Я просто пошел со своей девочкой гулять. Попал на Красную площадь. Спустился в переход, в «Трубу», и увидел ярко одетых волосатых смешных людей. А я уже тогда слушал «Битлз» и очень любил эту группу. Это было в 1966?м году. Мне было 15 лет. Я услышал, как здорово они поют. Встал, послушал. Они пели песни «Битлз» на английском языке, играли на гитарах. Это потом уже стали милиционеры в «Трубу» заходить. Мы каждый вечер собирались в этой «Трубе», не для того, чтобы деньги собирать, а там просто была хорошая акустика[135 - Интервью с Заборовским.].

Московские хиппи – как и хиппи по всему миру – использовали местную топографию. Они предпочитали городские центры, потому что именно там они находились в гуще событий. В Советском Союзе была заметная нехватка публичных пространств. Даже в столице было всего несколько мест, куда можно было пойти развлечься. В результате все, кто хотел потусить, собирались в одних и тех же районах. На улице Горького («на Стриту») находились три крупнейших винных магазина страны – «Армения», «Елисеевский» и «Российские вина», торгующие тем, что так ценилось среди многих хиппи (и не только). На западной стороне улицы Горького располагались два популярных кафе: «Московское», которое стало местом для встреч молодежи во времена оттепели, и «Север» (в постсоветское время известный ночной клуб «Ночные огни»), второй этаж которого хиппи вскоре превратили в территорию «для своих», то есть для тех молодых людей, которые опознавали друг друга по длине волос, музыкальным вкусам и еще некоему набору внешних и поведенческих признаков. Кафе «Лира» на Пушкинской площади, также часто упоминаемое в воспоминаниях хиппи, было самым заметным (в начале перестройки здесь открылся первый московский «Макдоналдс»). И конечно же, в центре всегда было много иностранцев: туристов, корреспондентов зарубежных изданий, бизнесменов и дипломатов. По этой же причине он привлекал спекулянтов и фарцовщиков, а также тех, кто намеревался у них что-либо купить. Центр Москвы был особым местом, потому что здесь концентрировалось все, что только существовало в Советском Союзе, это была квинтэссенция советского, и в этом всем варились ранние хиппи. Как рептилии в биотопе, они обитали в центре города – и в буквальном смысле здесь заспиртовались.

Бородулин, хиппи, фарцовщик и мажор, так описывал, что значило быть «центровым» – человеком центра:

Там собирались фарцовщики, в кафе «Молодежном». И ты туда с утра приходил, пил портвейн, потом тебе надоедало сидеть с фарцовщиками – ты шел «на дачу. «Дача» – это были такие длинные высокие кусты, на Пушкинской площади. И туда уже какие-то хиппи подходили: «Ну, как дела? – Нормально!» И вот уже какая-то группа образовалась, пошли в магазин, купили портвейна. Выпили. Потом пошли на Психодром. На Психодром пришли какие-то другие люди – тоже выпили. Кто-то привел девочку из хорошей семьи, кто-то – какую-то другую девочку. Кто-то подошел и спросил: «А джинсы не хотите купить по 120 рублей? – Ой, покажи!» Фарцовщики тоже туда приходили и что-то им продавали[136 - Интервью с Бородулиным.].

Центр города, конечно, также был административным и идеологическим центром – как советской Москвы, так и всего Советского Союза. Так что сеть, сотканная хиппи, создавала альтернативное пространство, которое соперничало с политическим пространством Москвы, одновременно его подпитывая. Треугольник «Маяковская – Труба – Психодром» граничил с Кремлем и включал в себя московскую городскую администрацию, Институт марксизма-ленинизма и 17?е (бывшее 50-е) отделение милиции, располагавшееся на Пушкинской улице, позади памятника Юрию Долгорукому, где также с 1970 года находился печально знаменитый комсомольский патруль «Березка». Патруль получил свое название в честь одноименного магазина валютных товаров на улице Горького, вокруг которого, в свою очередь, и крутились спекулянты и фарцовщики. Для своих тусовок на проспекте Калинина (сегодняшний Новый Арбат) хиппи выбрали знаковые заведения культуры, например кинотеатр «Октябрь», спроектированный по образу и подобию кинохрамов в голливудском стиле. Среди любимых мест также значились буфеты, расположенные на четных этажах гостиницы «Россия», современное высотное здание которой находилось рядом с Красной площадью и было снесено в начале 2000?х (в 2017 году там разбит парк «Зарядье»). В конце 1960?х проводить там время считалось высшим шиком. Хиппи понимали, что занимать пространства, которые советские власти считали своими, – административные учреждения, спецмагазины, места для иностранцев – было провокацией. Именно поэтому они их в первую очередь и выбирали. Баски с удовольствием вспоминал: «Да, мы собирались на Психодроме у университета. И тусили вокруг гостиницы „Националь“. Там были иностранцы. Господи, думали они, мы приехали в Советский Союз, а здесь какая-то толпа лохматых, все в джинсах и с хайратниками»[137 - Интервью с Ляшенко.].

Ил. 8. Кащей и Шекспир в хипповской квартире («на флэту»), начало 1970?х. Из архива А. Полева (Музей Венде, Лос-Анджелес)

Параллельно с новой, видимой хипповской Москвой создавалась хипповская Москва скрытая. В то время как дефицит личного пространства выталкивал советских хиппи, как и любую другую молодежь, на улицы, они также продолжали начатую в 1950–1960?х традицию превращения личных квартир в квазипубличные пространства. По мере того как расселялось все больше коммуналок и люди перебирались в отдельное жилье на московских окраинах, некоторые молодые люди неожиданно получали в свое полное распоряжение комнаты или даже целые квартиры, сразу открывая их двери для более широкого круга приятелей и друзей. Одним из таких первых мест была мистическая квартира некоего Ятива (анаграмма имени Витя), в которой часто в конце 1960?х бывал Макс Харэль-Фейнберг и которая на несколько месяцев стала его вторым домом. Здесь собирались хиппи, музыканты, поэты, проститутки, сутенеры и иностранные туристы; у всех были разные причины сюда прийти, но цель у всех была одна: сбежать от советских ограничений.

Мы подошли со стороны «черного хода», и Миша постучал. Когда за дверями послышались шаги, он громко спросил: «Мыши-крысы есть?», на что немедленно был получен ответ: «А мы санэпидемстанцию не вызывали!» Это был пароль. Дверь нам открыл улыбающийся парень лет 25 с редеющими светлыми волосами. Это и был Виктор. Позади него приветливо виляла хвостом собака. Я очень хорошо помню этот момент. В этот вечер что-то в моей жизни приняло совсем иное направление. <…> Я знакомился с какими-то ребятами и девушками, которые сидели в одной из комнат, где не было мебели, лишь огромные книжные стеллажи по стенам, а на полу было расстелено стеганое розовое одеяло. На подоконнике стоял магнитофон «Комета», и оттуда неслись чарующие звуки гитариста Габора Сабо. Окна были занавешены тяжелыми гардинами, напрочь отсекавшими все, что происходило по ту сторону, в окружающем мире. Пока мой друг улаживал сердечные дела в другой комнате, я сидел, слушал музыку и осматривался[138 - Харэль-Фейнберг М. Студия Вити Ятива. Неопубл. рукопись. Из личного архива автора.].

ЗА ПРЕДЕЛАМИ МОСКВЫ

За пределами столицы у ранних советских хиппи были свои местные особенности. Культура битников здесь также часто предшествовала созданию хипповских сообществ. Начало хипповского движения в Ленинграде с трудом поддается реконструкции, но известно, что город славился своим процветающим литературным и художественным андеграундом, а также культурой кафе, в которых идеалы хиппи распространялись еще до того, как они вообще стали известны как таковые[139 - Про легендарный «Сайгон» см.: Сумерки «Сайгона» / Под ред. Ю. Валиевой. СПб.: Zamizdat, 2009. О молодых поэтах и поклонниках Серебряного века и их переплетении с ленинградскими хиппи см.: Lincoln B. Sunlight at Midnight: St. Petersburg and the Rise of Modern Russia. New York: Basic Books, 2000. Р. 342.]. Легендарный ленинградский персонаж Вильям Бруи из семьи частных артистов и предпринимателей, прежде чем стать хиппи, похоже, прошел через несколько разных молодежных контркультурных реинкарнаций. Его старший брат, один из известных фарцовщиков в городе, вовлек его в мир стиляг[140 - Стиляги появились в стране в конце 1940?х годов, подражая западным любителям джаза. Они просуществовали до начала 1960?х годов, но контакты напрямую между стилягами и хиппи, которые появились позднее, были редки. Только два хиппи, Вильям Бруи из Ленинграда и Александр Литвиненко из Москвы, утверждали, что находились под влиянием своих родственников-стиляг (интервью с Бруи, Литвиненко). По своему стилю стиляги, стремившиеся к «крутости» через потребительство, сильно отличались от хиппи, которые его сознательно отвергали.]. Затем, познакомившись с художниками, писателями и молодыми поэтами из окружения Иосифа Бродского, Бруи сменил сардоническую элегантность на драный свитер и стал битником. В конечном итоге, увидев фотографии хиппи в середине 1960?х (что было невероятно рано для Советского Союза), он опять изменил свой стиль, оставаясь при этом одинокой разноцветной фигурой среди своих сверстников. И он, и другие информанты подтвердили тот факт, что в городе в то время были и другие компании хиппи, но их участники растворились в исторической дымке[141 - Интервью с Бруи.].

Независимо от Бруи, Андрис Гринбергс из Риги прошел через похожие этапы поисков себя. По словам Гринбергса, он никогда не был стилягой, но также начинал с желания выглядеть более элегантно, чем окружающие его люди: «Я больше уважал аристократов. Классика, абсолютная классика»[142 - Интервью с Гринбергсом.]. Затем он попал в рижские круги завсегдатаев легендарного кафе «Каза» (Kaza), названного так в честь стоявшего там кофейного автомата «Казино». Посетители «Казы» сознательно идентифицировали себя с американскими битниками, являясь при этом этническим меньшинством (латышами), проживающим на краю советской империи. Это придавало рижским битникам весьма специфический местный колорит[143 - Более подробное обсуждение среды рижских битников и хиппи см.: Svede M. A. All You Need Is Lovebeads.]. Эйженс Валпетерс (Eizens Valpeters), летописец кафе «Каза», описывает свое поколение как флагман рижской нонконформистской культуры:

У нас была способность по фрагментам реконструировать очень многое. <…> Я знал, что есть Керуак, я знал, что есть Аллен Гинзберг, я знал, что они слушали джаз, курили траву. Мы знали, что они носили большие джемперы, волосы чуть-чуть длиннее, все курили, даже девушки курили, я даже иногда вставлял: «Как ты можешь не курить!» Для нас это была романтика… Наше мышление было уже к этому готово[144 - Интервью с Валпетерсом.].

В то время как в кафе «Каза» продолжали обсуждать литературу и культуру – вполне в духе оттепели, – Андрис Гринбергс потянулся к новым берегам: «Я тогда так одевался, мне нравилась эта публика, я туда [в кафе «Каза»] заходил, а они меня принимали как своего. Потому что у меня был имидж, который они ценили. Но потом мне все это надоело и показалось неинтересным. И я не знаю, как это началось… Мне стали интересны эти молодые люди, которые носили длинные волосы, я начал для них делать одежду – дизайн „хиппиз“»[145 - Интервью с Гринбергсом.]. Гринбергс не порвал до конца с рижской богемой. Довольно часто два направления, литературное и экзистенциалистское, с одной стороны, и хипповское, следящее за модой, с другой, сосуществовали не только среди посетителей одного и того же кафе, но иногда и в одной семье.

Переход от культуры кафе к культуре хиппи – а также их союз – можно наблюдать практически в каждом хипповском сообществе. В некоторых местах, например в Ленинграде с его прославленным «Сайгоном», кафе оставались плавильными котлами для диссидентов и нонконформистов всех мастей, а хиппи составляли лишь малую часть посетителей. В других местах, например в Киеве, Москве, Вильнюсе, Львове и Таллине, некоторые кафе становились исключительно хипповскими пространствами, достаточно отличающимися от других богемных кафе. Однако повсеместно хиппи вскоре перестали довольствоваться лишь разговорами за чашечкой кофе. В то время как культура кафе была важным элементом, способствовавшим развитию культуры хиппи, одной из отличительных особенностей нового стиля было его настойчивое стремление вырваться за пределы замкнутых пространств и заявить о себе на публику. Гринбергс, по его собственным словам, оставил более «интеллектуальную» жизнь в «Казе» ради той, которая была более «заметной»[146 - Интервью с Гринбергсом.]. Таким местом, какими в Москве были Маяк или Психодром, в Риге стала площадь вокруг памятника Независимости перед собором, на которой Гринбергс устраивал хеппенинги[147 - Nenocenzetie: Alternativa kultura Latvija…].

Ил. 9. Каунасские хиппи в Паланге, 1968 год. Фото из личного архива К. Петкунаса

В каждом большом и маленьком городе существовало свое место для хипповских тусовок. В Каунасе это был фонтан напротив местного горкома партии. В Таллине это была площадь Победы, на которой меломаны встречались, обменивались и торговали пластинками и кассетами[148 - Интервью с Видеманном.]. В Паланге этим местом был пляж. В немалой степени хиппи считали себя хиппи, потому что так на них смотрели другие. Поэтому им важно было находиться в многолюдных местах, а также одеваться так, чтобы никто не мог ошибиться: перед ним действительно хиппи. Ничего неопределенного, никакой темной невзрачной одежды и не сливаться с толпой ни при каких обстоятельствах.

Движение советских хиппи стало набирать силу, когда его участники в разных местах начали осознавать, что они не одиноки, что у них есть единомышленники повсюду. Желание объединиться с теми, кто был таким же, как они, стало одной из характеристик движения, прославляющего одиночество, но испытывающего потребность в коллективном существовании. В 1969 году хиппи Каунаса решили впервые устроить так называемый «Фестиваль хиппи», пригласив гостей из разных других прибалтийских городов[149 - Интервью с Егоровым.]. В том же году лидер московских хиппи Солнце с компанией друзей отправился в Ригу на фестиваль рок-музыки «Бит-69», организованный местным комсомолом. Там они встретились с местной тусовкой хиппи, а также с теми, кто приехал на фестиваль из других прибалтийских республик[150 - Интервью с Солдатовым, Егоровым, Бомбиным.]. Это событие, на котором, вероятнее всего, присутствовало больше кагэбэшников, чем молодых любителей рок-музыки, произвело сильное впечатление на приезжих хиппи, впервые почувствовавших общность, которая была только их и не имела ничего общего с государством[151 - Интервью с Бомбиным.]. А заодно российские хиппи открыли для себя «Европу» внутри Советского Союза: три прибалтийские республики и Западную Украину. В письме приятелю Солнце перечислил места, в которых он побывал, назвав их «страной друзей и сказок»: Таллин, Рига, Каунас, Тарту, Паланга[152 - Письмо Юрия Буракова Мартину. Из личного архива В. Буракова.]. Однако эти чувства были не вполне взаимными. Хиппи из Каунаса Натан Гиткинд (Nathan Gitkind) так объяснял скептицизм, который многие испытывали по отношению к приезжим тусовкам из России:

В Москве и Санкт-Петербурге было огромное количество людей, которые выглядели как хиппи. Но они ментально были другими людьми, чем мы в Прибалтике. Потому что у них к тому времени советская власть была шестьдесят лет, а у литовцев – двадцать. Все, что происходило, – неважно, что происходило, – для них не было очень чуждым, как это было для нас. Мы смотрели на советскую власть как на власть оккупантов[153 - Интервью с Гиткиндом.].

Несмотря на такие принципиальные различия во взглядах, чувство общности перевешивало все сомнения – по крайней мере, до конца 1980?х. Таллинские хиппи Ааре Лойт, Александр Дормидонтов и Андрес Керник в октябре 1970 года попытались организовать «Всесоюзный съезд хиппи», в котором предполагалось участие «делегатов» из прибалтийских республик, Армении, с Украины, из Белоруссии, Москвы и Ленинграда. О «съезде» узнали в КГБ, и к тому времени, когда на вокзал прибыли около сотни гостей, его организаторы были арестованы[154 - Интервью с Лойтом, Гиткиндом.]. Гиткинд, приехавший из Каунаса, вспоминал, с каким профессионализмом местные хиппи перехватывали прибывших гостей, проводя их через наводненный милицией город, уходя от «хвостов» и сумев в итоге доставить часть гостей в безопасное место[155 - Интервью с Гиткиндом.]. Съезд был отменен, что не помешало Таллину вскоре превратиться в хипповскую столицу – ближайшую к сказочному Западу[156 - Олисевич А. Peace, Love, Freedom // Хiппi у Львовi. Вип. 1. Львiв: Трiада Плюс, 2011. С. 60. URL: https://www.lubava.info/txt/show/675.]. Хиппи еще раз повторили попытку собраться там вместе в 1972 году в рамках экуменического собрания, организованного Сандром Ригой (что привело к массовым арестам), а затем в 1973 году, когда Александр Огородников пытался объединить православную молодежь (это также было пресечено КГБ)[157 - Интервью с Сандром Ригой; Wolf K. de. Dissident for Life: Alexander Ogorodnikov and the Struggle for Religious Freedom in Russia. Cambridge: W. B. Eerdmans Publishing Company, 2003. Р. 57–58.]. Ощущение растущего сообщества повлекло за собой ряд важных перемен. До этого хиппи вращались исключительно в местных компаниях даже в таких больших городах, как Москва, где несколько разных групп тусили во дворах, парках и маленьких кафе. Теперь орбита хиппи увеличилась и превратилась во всесоюзную сеть, которая получила название, придуманное в центре Москвы, – Система.

Это развитие привело к тому, что советские хиппи начали путешествовать – занятие, также заимствованное из культуры битников и американских хиппи, но до момента обнаружения идейных сообщников в других местах выглядевшее бессмысленным. Без сомнения, путешествия стали отличительной чертой советских хиппи, приобретя значение, выходящее далеко за рамки их западной модели. Это тоже уходит корнями в советскую молодежную культуру 1960?х, когда туристическое движение открыло возможности для временного географического побега от вездесущей системы. Но в то время как молодые туристы 1960?х старались уехать в леса и глушь, подальше от цивилизации, хиппи искали своих единомышленников, скорее стремясь к социальному взаимодействию, а не избегая его. Для хиппи путешествия также символизировали свободу в мире, который был ограничен в пространстве. Они создавали сообщество там, где независимые общественные организации не поощрялись, что привносило движение в среду, которая иначе ощущалась как застойная. Создавалась отлично отлаженная система вне официальной системы – отчасти существовавшая с ней параллельно, отчасти с ней переплетавшаяся, отчасти к ней приспосабливавшаяся, отчасти с ней не соглашавшаяся, иногда серьезная и иногда шутливая. Система хиппи и дальнейшее ее развитие в течение следующего десятилетия трансформировали советских хиппи из более-менее удачной имитации западного культурного феномена в самостоятельное явление – транснациональный гибридный продукт, бывший насколько советским, настолько и интернациональным.

Глава 2

КОНСОЛИДАЦИЯ

Множество разрозненных звеньев, из которых возникало движение советских хиппи, сложились в единое целое в конце 1960?х годов. Это был сравнительно поздний выход на мировую контркультурную сцену, но тем не менее он находился в рамках «долгих шестидесятых» – периода, который перекроил общество по всему миру[158 - The Routledge Handbook of the Global Sixties: Between Protest and Nation-Building / Eds Ch. Jian, M. Klimke et al. London: Routledge, 2018.]. Импульс к осознанию этой целостности исходил от хиппи снизу. Советские хиппи создали свою Систему – широкую сеть единомышленников, живущих в больших и малых городах по всему Советскому Союзу. Как только появилось это название, предполагавшее осознание принадлежности, упорядоченности и местонахождения, началась консолидация. Бесформенная масса длинноволосых молодых людей, разбросанных по всему СССР, начала оформляться в Систему; те, кто не принадлежал к Системе, переставали считаться хиппи. Внутри Системы хиппи начали придерживаться определенных правил и собираться вокруг разных мест и харизматичных личностей. То, что раньше было слабым и неоформленным движением, превратилось в настоящую реальность, которая не могла остаться незамеченной властями, чьи усиливающиеся преследования только способствовали появлению хиппи в советских условиях.

РОЖДЕНИЕ СИСТЕМЫ

Система появилась на свет году в 1969-м. Юные московские длинноволосые любители музыки начали объединяться в разные «системы», которым давались имена в честь районов, где они собирались. Термин Система в то время был скорее синонимом более популярного сленгового слова «тусовка» (которое получило широкое хождение только в конце 1970?х годов) и обозначал как группу людей, проводивших вместе время, так и само место, где они встречались. В Москве были «Измайловская система», «Сокольническая система», «Бауманская система», «Фрунзенская система» и, возможно, еще несколько других, о которых уже никто не помнит[159 - Я интервьюировала несколько человек, которые были частью «Измайловской системы» (Мякотин, Тарасов, Кокоян). Про остальные «системы» знаю лишь понаслышке.]. Самой главной и крупной была «Центровая система», также известная поначалу как «Система Солнца» (или «Солнечная Система»), находившаяся в центре города, куда стекались все московские хиппи. Владимир Солдатов, один из первых московских «центровых», косвенно признавал некоторую эксцентричность использования этого слова, поскольку «система» в разговорном языке также означала и сам советский режим, столь презираемый всей тусовкой. Он назвал новую структуру «некомсомольской», добавив, что она была «не организацией, а сетью». Сеня Скорпион, хипповавший с начала 1970?х, тоже сразу сослался на «официальную» систему, чтобы описать «своих» людей: «У них была своя система, у нас была наша»[160 - Интервью с Синягиным.]. (Пародия или самоирония в выборе слова здесь не так очевидны, поскольку появившееся первым название «Солнечная Система», несмотря на излишнюю пафосность, совсем не было шуткой.) Согласно Солдатову, это был способ обозначить принцип: «Ты знаешь меня, он знает меня, я знаю еще кого-то»[161 - Интервью с Солдатовым.]. Офелия, легендарная участница раннего хипповского сообщества, позднее развила эту идею и описала Систему не просто как группу людей, а как «систему жизни», отличную от жизни других. Так или иначе, если не брать в расчет все эти едва заметные различия в толковании, удивительным образом был достигнут консенсус о том, что для сообщества хиппи означала Система: это была причудливая связь людей, объединенных внешним видом, который выдавал их внутренний протест против режима. Они, таким образом, принадлежали к избранному сообществу, где все строилось на доверии – прежде всего потому, что никто не утруждал себя изучением чьих-то биографий. В ряде интервью, проведенных советскими социологами в конце 1980?х, Система описывалась ее участниками так: «Мы можем идти по улице и встретить „волосатого“ [еще один популярный среди хиппи термин для описания самих себя]. Я мог никогда его до этого не видеть, но просто подойти к нему и сказать: „Привет!“»[162 - Громов А., Кузин С. Неформалы: кто есть кто. М.: Мысль, 1990. С. 19.]

Ил. 10. Юрий Бураков по прозвищу Солнце на танцах в Московском государственном университете. Фото из личного архива В. Буракова

Несомненно, человеком, который стоял у истоков Системы, был Юра Бураков – предводитель ранних московских хиппи. В «Кратком курсе истории советских хиппи» Юра занимает место Ленина[163 - Я долго сомневалась в том, что в Москве в ранние годы был только один лидер. Каждый раз, интервью за интервью, я слышала лишь это имя: Солнце. Наконец, кто-то усомнился в том, что именно он был первым московским хиппи: им был, вероятно, Шекспир. Когда я в конце концов нашла Шекспира в Иерусалиме, то немедленно отправилась на встречу с ним. Я спросила его, кто был первым хиппи в Москве. «Солнце», – ответил он (интервью с Полевым).]. Это благодаря его предвидению и энергии московское хипповское сообщество превратилось в движение, которое смогло выжить на протяжении двух десятилетий, несмотря на все перемены и репрессии. Судя по всему, Юра Бураков был прирожденным организатором, очень амбициозным молодым человеком, твердо верящим в самосовершенствование. Он мог бы сделать блестящую карьеру комсомольского активиста, как, например, это сделал его брат, который сначала продвинулся по линии московского комсомола, затем работал в Советском комитете защиты мира, а в 1990?х стал предпринимателем и неплохо заработал. Но Юра оказался по другую сторону баррикад, и оказался там не случайно. Он любил рок, джинсы, моду – все то, чего нельзя было найти в официальной культуре конца шестидесятых. Его судьба – постоянное напоминание о том, что движение советских хиппи было создано людьми, которые выросли и социализировались в Советском Союзе. Другими словами, Юра мог бы стать советским героем, или, как уже в 2014 году заметил его давний друг Александр Липницкий, «сегодня он стал бы независимым художником или работал бы на телевидении»[164 - Интервью с Липницким.]. Но так случилось, что сначала он стал хипповской легендой, затем пьяницей и, наконец, пал жертвой безжалостных 1990?х. Липницкий (который приобрел значительную известность как журналист, культуролог и рок-музыкант, играя в группе «Звуки Му»), надолго потеряв Юру из виду, случайно столкнулся с ним в конце 1980?х, когда тот был уже совсем позабыт сообществом хиппи и много лет беспробудно пил. По его словам, Юра заявил ему, что ни о чем не жалеет[165 - Там же.].

Во многом история Юры не являлась типичной для ранних московских хиппи. Он не рос в привилегированной семье. У него не было крепких связей с заграницей. Он даже не был настоящим москвичом. Его отец был офицером пограничных войск, которые тогда входили в состав КГБ. Благодаря этому факту у Юры был определенный мистический ореол среди «центровых». В действительности его отец не занимал никакой высокой должности и не сделал успешной карьеры. Наоборот, ему пришлось уйти в отставку из?за конфликта с армейским начальством вокруг поставок продовольствия в его части. За долгие годы службы семья помоталась по гарнизонам: Феодосия, где в 1949 году родился Юра, затем Харьков, где в 1954 году родился его брат Владимир, затем Калининград, Ленинград и Ереван, где Юра пошел в школу. Семья жила преимущественно в бараках, и им часто приходилось переезжать с места на место. У Юриной мамы было образование врача. После отставки отца они в 1963 году переехали в Москву, где получили двухкомнатную квартиру в полуподвальном помещении старого дома на 1?й Брестской улице, в двух шагах от площади Маяковского. Дом, в котором до этого уже жили родственника отца, был в таком плохом состоянии, что его снесли в конце 1980?х. Тем не менее это был центр советской столицы. И это было пространство, где жизнь Юры по-настоящему началась. Маяковская была местом, где собирались разного рода актеры, фарцовщики, спекулянты и, конечно, иностранные туристы. Юра начал приторговывать одеждой, пластинками – всем тем, что так ценилось среди молодежи. Он выучил английский язык и сам смастерил электрическую гитару. Он вступал в разговоры с людьми, собиравшимися на площади, перезнакомился со всеми персонажами, населявшими улицу Горького. Вскоре у него появились почитатели. Он понял, что нравится людям, что они его слушают и тянутся к нему. Даже когда семья переехала на далекую Дубнинскую улицу в Бескудниково, спальную окраину Москвы, Юра продолжал ездить в школу в центр и тусить с друзьями, которых он встретил и на Маяковской, и в разных других местах. Среди них было много тех, кто интересовался всем, что было связано с «хиппи»[166 - Интервью с В. Бураковым.].

Эти молодые люди были преимущественно из очень привилегированных кругов. Все они, в отличие от Юры, росли в семьях советской элиты. Саша Липницкий был пасынком личного переводчика Хрущева и Брежнева, Виктора Суходрева. Его биологический отец был советским врачом-гомеопатом, имевшим частную практику в Москве и, по слухам, очень богатым. Отцом Саши Бородулина был прославленный спортивный фотограф Лев Бородулин, а его тогдашней подругой – однокурсница Света Барабаш по прозвищу Офелия, чья мать была преподавателем английского для военных переводчиков и бывшим шпионом под прикрытием в Оксфорде, где она, возможно, преподавала русский язык сразу после войны. Оба Саши учились на престижном факультете журналистики МГУ, куда они попали несмотря на более чем скромные оценки в школе и тот факт, что их оттуда часто выгоняли. Здесь был еще один Саша – Костенко, чьи родители были дипломатами в Праге. Маша Извекова, которую все знали под кличкой «Штатница», только недавно вернулась из Нью-Йорка вместе со своим отцом-дипломатом. Ее бойфренд Сергей Кондрат (его реальное имя никто не помнит) приехал из Симферополя, где его мама держала крупный цветочный бизнес[167 - Интервью с Липницким.]. И конечно, здесь был Вася Сталин, сын Василия Сталина и внук Иосифа Сталина. И внуки Анастаса Микояна. И Игорь Окуджава, сын известного барда Булата Окуджавы. Лучший друг Солнца, Владимир Солдатов, был сыном актрисы Театра Советской армии. Петр Мамонов, ставший позднее популярным актером и певцом, тоже был частью этой компании, как и Александр Заборовский, который родился в Сибири, в глуши, где находился в ссылке его отец, крупный военный чиновник из числа репрессированных в 1930?х. Надежда Сергеева и Анна Павлова, подающие надежду пианистки Гнесинского института, были из типичных семей советской интеллигенции[168 - Интервью с Казанцевой.]. Хотя здесь также крутился очень странный человек по кличке Леша Убийца, которого «центровые» встретили в пивной и который, очевидно, был выходцем из рабочего класса. Легендарная фигура Миша Красноштан, Михаил Козак в реальной жизни, на протяжении десятилетий кочевавший от одной компании к другой и бесследно исчезнувший в конце 1980?х, тоже не принадлежал к привилегированной интеллигенции (он был слегка всех старше и, по общему мнению, достаточно грубый). Его биография окутана тайной, и хотя он, похоже, был талантливым писателем, он также был из семьи советского «пролетариата». С каждым днем все больше молодых людей становились хиппи, тусовка росла, и Юра, теперь уже известный как Солнце, был ее центром притяжения. Его знали как харизматичного, невероятно общительного парня, самозабвенного любителя музыки, отличного танцора и энергичного организатора. Отпрыск полудиссидентской интеллигентной семьи Александр Ильин-Томич, чей отец прошел через ГУЛАГ, вспоминал, что у Солнца везде была репутация «своего» человека, он постоянно перемещался из одной компании в другую, со всеми мог поддержать разговор на различные темы и с готовностью смеялся над шутками других[169 - Интервью с Ильиным-Томичем.].

Его, безусловно, любили очень многие, даже те, кто интуитивно понимал, что он не их «круга». Он имел большой успех у девушек. Интеллектуалка Офелия, которая недолго была его девушкой, навещала Юру в психиатрической больнице им. П. П. Кащенко, куда он со временем все чаще и чаще попадал[170 - Интервью с Казанцевой. Московская психиатрическая клиническая больница № 1 им. П. П. Кащенко (с 1994 года – им. Н. А. Алексеева), также называлась «Кащенко» или «Канатчикова дача». – Прим. ред.]. Подруга Маши Арбатовой Таня, чья мама работала редактором в издательстве, встречалась с ним, как и многие другие его девушки, даже когда он уже стал алкоголиком. Надежда Казанцева, не принадлежавшая к числу его сердечных подруг и находившая его «слишком простым по своей сути, психологически», во время нашего разговора все же призналась, что относилась к нему с любовью. Сомнения насчет интеллектуальных способностей Юры разделяли как его друзья, так и те, кого сложно было к ним причислить, но все сходились в одном: он был прирожденным лидером, без которого московская Система хиппи была бы немыслима. Безусловно, он был менее образован, чем многие из его компании (после окончания восьмилетки он пошел сначала в техникум, учиться на машиниста поезда, а затем в театральный, но и там и там продержался недолго), и не входил в круг московской интеллигенции, но друзья считались с его мнением в вопросах стиля и идеологии и отдавали должное его дерзкой храбрости. По количеству участников его центровая Система скоро превзошла салон Светы Марковой. У него было много новаторских идей в отношении московского хипповского сообщества. Тогда как круг Марковой, по сути, воспроизводил практику сообществ эпохи оттепели, создававшую квазиобщественную сферу в закрытых и замкнутых пространствах личных комнат и квартир, Юра Солнце претендовал на публичные пространства: улица Горького, проспект Калинина, центральные кафе и концерты в университетах. Он собирался основать коммуну хиппи в Молдавии и мечтал о том, что когда-нибудь советское общество поймет и признает хиппи[171 - Интервью с Батовриным. Это желание признания встречается в нескольких рассказах Солнца.]. Он был веселым и щедрым и получил прозвище Солнце не только из?за своего необычно круглого лица[172 - Интервью с Солдатовым, Ермолаевой.]. В то же время он был сорвиголова, свободный духом и бесстрашный – качества, которыми все восхищались. Он не обращал внимания на постоянные облавы милиции и комсомольских дружинников и часто провоцировал свои собственные аресты, отвлекая таким образом внимание от других[173 - Бояринцев В. Мы – хиппи. Сборник рассказов. М.: Лулу, 2004. С. 6.]. Комсомольский документ от 1972 года, в котором его называют «главным хиппи», свидетельствует о том, что Юра находился под наблюдением властей уже начиная с 1967 года[174 - Интервью с Солдатовым.]. «Стоять на учете», без сомнения, было эвфемизмом для постоянных преследований и притеснений. Александр Липницкий вспоминал о нем так: «Я считаю, что он был человеком искренним, талантливым, природным лидером. И он не вписывался совершенно. Он в Советском Союзе не мог никуда попасть. Сейчас люди с идеями могут найти себе применение, а тогда – нет. И если ты был человеком внутренне независимым, то твой талант пропадал. Вот он у него и пропал».

На протяжении долгого времени Солнце фигурировал в моем исследовании как человек, о котором можно было узнать только со слов его друзей-приятелей, многие из которых помнили его уже только как алкоголика с многолетним стажем. Большинство моих собеседников встречали его тогда, когда он был мертвецки пьян. Тем не менее почти в конце моих поисков Солнце ожил для меня совершенно неожиданным и удивительным образом: в моих руках вдруг оказался его личный архив. Вернее, он оказался передо мной на кухонном столе его брата, который хранил его все эти годы. Это было настоящее сокровище – написанные им повести, пьесы и короткие рассказы. Скоро стало очевидным, что стиль письма Юры был преимущественно автобиографическим. Его главные герои, похоже, всегда говорили за него.

Читая все то, что Юра после себя оставил, я узнала про него две важные и достаточно любопытные детали. Во-первых, даже если он не соответствовал идеалу интеллигента, он определенно к этому стремился. Он писал прозу и стихи, размышлял над прочитанными книгами и находился в поисках истины, которая могла бы наполнить его жизнь смыслом. Во-вторых, из Юриных сочинений видно, что он стремился не к аутсайдерству, а к тому, чтобы быть включенным в советский канон. Краткая характеристика Юла, главного героя его рассказа «Чужой», дает отличное представление о том, каким Юра сам себя видел:

Юл – сложный характер. Из рабочей интеллигенции, хорошо воспитан, увлекающийся искусством, мечтатель, склонен к философии, одарен прекрасными данными, как умственными, так и физическими, впечатлителен, добивающийся своих целей, справедлив, ищущий смысл жизни, желает понять людей и себя, ищет то, что называет целью своего присутствия в этом мире и свое назначение, живет двойной жизнью, под маской беспечности и веселья, натуральное лицо разочарования, пессимизма, но не окончательно разуверевшийся в людях и жизни, а надеющийся на лучшее[175 - Бураков Ю. Чужой. Из личного архива В. Буракова. Орфография автора.].

Что удивительно (или, возможно, как раз наоборот) – это то, что молодой человек, которого часто описывали как совершенного антисоветчика, создает персонажа, который мог бы быть героем произведения соцреализма: положительный, но мечущийся юноша, который взрослеет, сталкиваясь с испытаниями, и у которого есть мечта – сделать что-нибудь «хорошее». Его личные достижения полностью совпадают с общественными. Во второй части Юра рисует своего героя Юла в темных красках, с каждым предложением оставляя ему все меньше надежд, отходя тем самым от траектории со счастливой развязкой, как это должно было быть в советском романе. Юрий пишет, что Юл увлекся наркотиками, псевдофилософией, вином и в конечном счете попытался свести счеты с жизнью, перерезав себе вены. После больницы он хотел было начать новую жизнь, но с истинного пути его сбил некий фарцовщик по имени Борис. Юл хочет верить в людей, но приходит к выводу, что миром правят деньги. «Чистые и честные только дети», – заключает он. Эти мотивы проходят сквозь большинство рассказов Солнца: Weltschmerz (нем. мировая скорбь, боль), разочарование, самоповреждение, суицид. Как рассказал его брат, сам Юра никогда не резал себе руки и не пытался покончить жизнь самоубийством, но и то и другое часто случалось в его кругу. Если оставить в стороне чрезмерное увлечение Юры советской концепцией поиска смысла жизни (а также его целеустремленность), рассказ «Чужой» напоминает нам о том, что в Советском Союзе, как и на Западе, хиппи появились вовсе не потому, что молодежь искала еще какую-то возможность хорошо поразвлечься. Мрачной изнанкой глобального хипповства было юношеское разочарование в мире, где царили ложь и алчность. Это означало, что по обе стороны железного занавеса к движению хиппи, обещавшему справедливость и истину, примыкали наиболее чувствительные и глубоко думающие молодые люди. Обращение к детям как невинным созданиям (которые, конечно, были alter ego хиппи) здесь также не случайно: это созвучно как советским, так и хипповским идеалам. Юрины сочинения говорят о том, что под внешней маской бесконечного веселья скрывалась страдающая и подчас отчаявшаяся душа. Многочисленные истории о случаях самоповреждения среди хиппи свидетельствуют о том, что такие чувства испытывали не только московские хиппи, но и многие советские молодые люди, которые зачастую ощущали себя чужими в этом мире. Это отчуждение было намного глубже, чем обычное разочарование в советском образе жизни[176 - Про самоповреждения – см. интервью с Фрумкиным, Ниинемяги, Большаковым; переписку с Пеннаненом от 31 января 2019 года.]. Несмотря на то что суицид и самоповреждения были нередким явлением, все это совершенно не обсуждалось среди хиппи. Наоборот, сообщество служило убежищем от страданий. Так что одновременно с описанием этой боли в своих личных блокнотах Юра в «реальной» жизни был занят встраиванием своего коллектива в систему.

Ил. 11. Юрий Бураков и Валерий Варварин на площади Победы в Таллине, 1972 год. Тем летом Юрий привез в Эстонию около сотни хиппи. Фото из личного архива А. Дормидонтова (Таллин)

Его архив – хотя, вероятно, не все сохранилось – свидетельствует о том, что он находился в непрерывном общении с другими людьми: здесь есть большое количество писем и открыток со всего Советского Союза и даже с Запада. Похоже, с самого начала Солнце сознательно стремился знакомиться с иностранцами, приезжающими в Москву. Его записная книжка содержит много имен, здесь есть люди из Финляндии, США, Германии, Швейцарии, Дании, Франции и Норвегии. С кем-то он переписывался, с некоторыми девушками, похоже, даже встречался. Например, с Мари-Джой Анкарол (Marie-Joy Ancarol), юной французской студенткой по обмену (из их переписки видно, что Юра был не слишком прилежным бойфрендом, а также не стеснялся обращаться к ней за финансовой поддержкой), а еще с довольно чопорной девушкой по имени Петра из Восточной Германии, которая разделяла Юрину любовь к музыке и, судя по фотографиям, была очень привлекательной. Время от времени Юра знакомился с американками. Летом 1968 года он встретил у станции московского метро Марго Вардан (Margo Vardan) и двух ее приятелей, Дэвида Кинга (David King) и Тома Болла (Tom Ball), которые сами себя называли «фриками». Американцы разгуливали по Москве в джинсах-клеш и армейских куртках, а проходившие мимо бабушки называли их «некультурными». Они были делегатами программы American Youth Hostel, в рамках которой должны были встретиться со студенческой редакцией газеты «Комсомольская правда». Но вместо сверстников-студентов их ждали «комсомольцы» возрастом «хорошо за тридцать» (семейные, с детьми) и большое количество водки. Поэтому они очень обрадовались Солнцу и его другу (позднее я узнала, что это был Александр Липницкий), познакомившись с ними у станции метро и отправившись к ним в гости на квартиру Липницкого (точнее, его отчима), в которой Солнце провел то лето. Марго вспоминала в 2016 году: «Было так здорово встретиться с Юрой и его друзьями и наконец-то познакомиться с людьми нашего возраста, с которыми мы чувствовали духовное родство, несмотря на культурные различия. Я думаю, что российская молодежь испытывала те же самые ощущения, а может, даже сильнее. Им так не хватало новостей с Запада»[177 - Переписка с Марго Вардан. 8 марта 2016 года.]. Ее дневник конца 1960?х лучше отражает впечатление, которое на нее тогда произвели эти советские «фрики». Проехавшись вместе в метро (где один из случайных пассажиров даже плюнул в сторону Дэвида – так ему не понравился его внешний вид), они провели вечер в квартире Липницкого рядом с садом «Эрмитаж». Марго особенно понравился тихий темноволосый юноша:

Так или иначе, этот странный фрик с темными волосами до плеч и взлохмаченной бородой был, как ни странно, русским. Более того, это был внук Сталина, Василий (!). Он был реально не от мира сего, говорил только по-русски, вернее, он вообще не говорил. Он только сидел на полу, жевал жвачку, но выглядел довольно опрятным. За весь вечер он произнес, может, пять предложений, обращаясь к парню, сидевшему рядом с ним. Он был очень красив, этот внук Сталина. Мне надо было прихватить его с собой домой. Мы проболтали с ними до двух ночи, и они пригласили нас остаться, потому что метро и автобусы уже не ходили. Нам предложили кровати, какие были, но я отказалась… Целая толпа русских фриков, они спали по 2–3 человека на одной маленькой кровати[178 - Дневник Марго Вардан, запись от 18 августа 1969 года. Огромная благодарность ей за то, что поделилась со мной этими записями.].

Слегка ошеломленный тон Марго показывает не только сходство, но и различия в мировоззрении хиппи. Вот три американских «фрика» знакомятся с теми, кто провозгласил себя первыми московскими хиппи. Они моментально подружились, но при этом все равно остались американскими туристами и советскими гражданами, встретившимися за железным занавесом. Марго смотрит на них с восхищением – термин «фрики» здесь комплимент. Но все же они для нее экзотика. Они лишь какая-то часть этого странного места, в котором эти молодые американцы закусили, отведали водки и потусили в компании «крейзанутых» местных.

Однако они и сами были экзотикой. Для советских хиппи эти американские туристы были диковинкой, подтверждением их собственного хипповства, а также поставщиками малодоступных западных пластинок. В письме от 4 сентября Марго пишет Юре, что через свою мать, которая собралась поехать в Россию, она пересылает ему несколько дисков «Роллинг стоунз» взамен записей «Дорз», которые ей достать не удалось. В январе 1970 года Юрий пишет Марго довольно сентиментальное любовное послание в стихах. Там говорится о том, что «на улице стало холодно, так же, как и в его сердце», поскольку она от него далеко. Падает снег и покрывает его душу тяжким бременем разлуки. Печаль о ней стала большим камнем в его груди. Его счастье – думать о новой встрече. Если ей нравятся его стихи, она может превратить их в песню. И действительно, в этом стихотворении есть что-то от песни[179 - Письмо Юрия Буракова Марго Вардан. 10 января 1970 года. Из личного архива М. Вардан.]. Не мне судить, насколько сильно Юра был влюблен в девушку, которую он видел всего один раз в жизни. Но нет никаких сомнений в том, что он был ею очарован – американкой, которая в его представлении была настоящей хиппи, обладающей свободой, о которой он мог лишь мечтать. Ответное письмо Марго хорошо иллюстрирует эту разницу в их положении: пока мрачной московской зимой Юра писал ей стихотворные признания, Марго бросила университет и сбежала в вечно жаркую Аризону:

Когда я получила твое письмо, я еще училась. Теперь я бросила учебу. Две недели назад мы с моей подругой сели в машину и поехали в Аризону. Мы проехали три тысячи миль за шесть дней. Мы остановились здесь с тремя нашими друзьями, которые прибыли сюда раньше нас и сняли квартиру. Я ищу работу, потому что я совсем на мели. Возможно, я устроюсь официанткой[180 - Письмо Марго Вардан Юрию Буракову. 17 февраля 1970 года. Из личного архива В. Буракова.].

Ил. 12. Марго Вардан в своей комнате в общежитии американского колледжа, примерно во времена своей переписки с Юрием Бураковым. Фото из личного архива М. Вардан

Она рассказывает ему о том, что мечтает жить вдали от всего мира, в палатке, в пустыне, где одни только кактусы, и что она покинула Нью-Йорк, потому что там слишком много снега. Письмо исполнено беззаботностью и свободой юной американки, и даже если оно не содержит ответного признания в любви, это настроение не остается незамеченным. Юрий не мог просто так взять и бросить работу и отправиться куда глаза глядят. Но он отлично умел имитировать образ жизни, о котором ему писала Марго. Непонятно, учился или работал Юра в то время. Его трудовая книжка, записи в которой начинаются в 1973 году, свидетельствует о том, что в лучшем случае он иногда где-то числился. Но большую часть времени ему, похоже, удавалось избегать работы или трудиться в более-менее дружественных к хиппи местах вроде сада «Эрмитаж» или Библиотеки ИНИОН[181 - Интервью с Липницким; Трудовая книжка из личной коллекции В. Буракова.]. Какое-то время Юра очень много путешествовал. Он часто бывал в Таллине и начиная с 1980?го каждое лето отдыхал в Гурзуфе с постоянной компанией, гуляя по набережной, получившей у них название Drink Alley. Марго в конце концов вернулась к нормальной жизни, поселилась на границе штата Нью-Йорк и Северной Вирджинии, вышла замуж, у нее появились дети и затем внуки. Жизнь Юры так и не вернулась в нормальное русло. Цена, заплаченная им за свободу, которая для этих троих молодых американцев была чем-то само собой разумеющимся, оказалась намного выше.

Поддерживая международные контакты, Солнце также занимался налаживанием связей поближе к дому. Судя по большому количеству писем в его архиве, непродолжительная служба в армии оказала на него большое влияние. Его призвали в декабре 1968 года, через несколько недель после начала службы он получил серьезную черепно-мозговую травму (его травмировало крюком подъемного крана). Следующие два месяца он провел в госпитале в Хабаровске, заводя знакомства с другими лежавшими там солдатами, некоторые из них разделяли его энтузиазм по поводу хипповства и учили его делать одурманивающий коктейль из обезболивающих таблеток. Его брат Владимир считал, что Юра вернулся из армии наркоманом, хотя многие приятели-хиппи знали Солнце скорее как любителя крепленого сладкого вина – легендарного портвейна, за которым хиппи частенько захаживали в магазин «Российские вина» на улице Горького. Но куда важнее то, что Юра вернулся домой в Москву, чувствуя, что он не одинок, что у него есть единомышленники – люди, которые не равнялись исключительно на Запад. Теперь он точно знал о существовании в Советском Союзе хиппи, и раз уж их можно было встретить даже в рядах Советской армии, то они точно должны быть в более подходящих для хипповства местах. Так оно и случилось: на протяжении последующих лет Солнце обрел многих друзей и приятелей. В его архиве хранится переписка с людьми из Ялты, Вильнюса, Сочи, Ленинграда и разных других городов. Что еще очень важно: его демобилизация в апреле 1969 года совпала с началом путешествий московской хипповской тусовки, поначалу преимущественно ради рок-концертов в более либеральных прибалтийских республиках. Сначала была Рига, затем постоянным излюбленным местом стал Таллин, вскоре последовали регулярные поездки к Черному морю. Есть история о том, как однажды вся компания, включая Сашу Пеннанена и Свету Маркову, отправилась в Туапсе, и Солнце «отличился», съев в ресторане шутки ради целую керамическую тарелку (я бы предположила, что история сильно приукрашена, но есть и другие свидетельства того, что Юра был настоящим пранкстером)[182 - Интервью с Пеннаненом.]. После лета 1971 года и длительной госпитализации в психиатрической больнице Юра надолго скрылся в Эстонии – по-прежнему официально числясь нарушителем общественного порядка, как об этом свидетельствует документ из комсомольского архива о его аресте в Выру[183 - ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 1. Д. 914. Л. 33 (Информация о мерах, принятых к лицам, задержанным в Таллине 24 октября 1972 года).]. К этому времени Система уже прочно стояла на ногах. Количество ее последователей увеличилось в сотни, если не в тысячи раз, и Юра взял на себя роль ее «крестного отца», все чаще и чаще выпивая и напиваясь, сидя на Пушкинской площади, – авторитет и легенда, чья система росла и продолжала жить своей собственной жизнью, пока он медленно угасал в течение последующих двадцати лет.

Ил. 13. Солнце и хиппи его первой Системы, 30 апреля 1971 года. Фото из личного архива В. Бояринцева

Никто не мог предположить вначале, что термин Система станет таким популярным. То, что региональные компании хиппи медленно, но верно поддавались ее влиянию, говорит в пользу квазиколониальной силы «культуры, созданной в Москве». Идея Системы родилась в столице, но москвичи были не первыми, кто пытался установить связь между разными хипповскими «филиалами». Балтийские хиппи создали в своем регионе сеть задолго до того, как в этих местах появились хиппи из Москвы. Выше уже упоминалась серьезная попытка провести в Таллине в 1970 году хипповский съезд, на который были приглашены сотни людей почти со всего Союза. То же самое можно сказать про Каунас и Львов: в обоих городах общины хиппи появились довольно рано и без всякой связи с Москвой, но с определенным ощущением общерегионального сообщества. На протяжении первой половины 1970?х слово Система было известно как что-то, что «они там используют в Москве», но оно мало что значило за пределами советской столицы[184 - Интервью с Егоровым.]. Однако даже в Москве не все соглашались с тем, что «центровая Система» воплощает истинное хипповство. Джазовый музыкант Алексей Козлов в своих воспоминаниях описывает «центровых тусовщиков» как «мимикрирующих под хиппи»[185 - Козлов А. «Козел на саксе»… С. 263–264.]. Его больше привлекала компания Светы Марковой и Саши Пеннанена, поскольку она казалась ему более интеллектуальной, возможно, потому, что они были ближе к миру интеллигентных стиляг, в котором он вращался в юности. (В действительности Козлов скорее поиграл в хиппи, чем серьезно ими увлекся. Его сотрудничество с Игорем Дегтярюком, «московским Джими Хендриксом», прекратилось из?за хипповской безответственности последнего – неприемлемая черта для Козлова, который был профессиональным музыкантом.)

На самом деле границы между разными хипповскими группами в столице, как и между разными частями андеграунда, были достаточно расплывчаты, а личные предпочтения обеспечивали постоянное внутреннее разнообразие[186 - Интервью с Казанцевой, Александром Дворкиным. См. также интервью Офелии с Альфредом Френдли: Friendly A. The Hair Group // Newsweek. 1975. December 8.]. Солнце обладал талантом организатора, воздерживаясь от узких определений и вступительных требований в своем растущем сообществе, и не боялся последствий. Его уверенность в том, что хиппи с их поисками правды должны занять свое место в советском обществе, сделала для стремительного роста его тусовки больше, чем сама идея хипповства в целом. Он говорил, что быть советским хиппи – это нормально, это весело и, безусловно, правильно даже в социалистическом мире. Он никогда не давал никаких определений Системе – ни в своих сочинениях, ни, возможно, даже в разговорах. Как вспоминала Надежда Казанцева, он часто мечтал вслух: «Как хорошо было бы хиппи иметь свой остров, где мы могли бы жить в мире», – и это выглядит так, как будто он представлял Систему таким параллельным миром[187 - Интервью с Казанцевой.]. Тем не менее до 1971 года Солнце также постоянно пытался взаимодействовать с советской официальной сферой. Слабые попытки продолжились и после злосчастной демонстрации, о которой речь пойдет чуть позже. Он хотел опубликовать в советском издательстве повесть «Бегство», в которой рассказывал о московских хиппи и, конечно, о себе самом[188 - Интервью с Арбатовой; Арбатова М. Мне 40 лет. Автобиографический роман. М.: Захаров, 1999. С. 94–95.] и в которой Система скорее дополняла комсомол, чем противоречила ему. В конечном счете само название, концепция и практика Системы оставляли открытыми все возможности, что, без сомнения, сделало ее такой привлекательной в качестве как самоопределения, так и программного заявления. Это слово можно было использовать, интерпретировать и переосмысливать в зависимости от времени и разных потребностей – именно так и случилось в течение двух последующих десятилетий: оно нашло отклик не только у тусовки Солнца, но и в салоне Марковой и позднее в группе Офелии «Волосы».

Система распространялась с помощью расширяющегося словаря «системного» сленга. Использование сленга в разговоре показывало, что вы принадлежите к пиплу. Слова разлетались быстро, распространяя Систему все дальше и дальше. Сленг прижился в Прибалтике, вероятно сперва появившись в Таллине, куда часто приезжал Солнце и где жил его друг Александр «Сассь» Дормидонтов, этнический русский, чья семья издавна жила в Эстонии, который был важным связующим звеном между русскими и эстонскими хиппи. Рига, Вильнюс и Каунас быстро этот сленг подхватили. К середине 1970?х Система достигла Львова, в котором уже были свои хипповские сообщества. В Симферополе Юрин приятель, уже упоминавшийся Сергей Кондрат, сделал форпост хиппи, существующий благодаря тому, что каждый, кто хотел добраться до крымского побережья, должен был проехать через город. Система стала основной, а вскоре и единственной системой координат для советских хиппи. В Ленинграде в 1978 году независимая коммуна близких к хиппи молодых людей просуществовала недолго, пока ее «не нашла Система и не превратила во флэт» – место тусовки и проживания «волосатых»[189 - Интервью с Виноградовым.]. В 1980?х понятие Система вытеснило понятие «хиппи» в самоидентификации своих участников так серьезно и надолго, что и теперь многие «системные» люди ошибочно считают, что они и не были «хиппи». Невозможно было серьезно участвовать в субкультурных и андеграундных практиках и не слышать о Системе. Она подразумевала хиппи, но по сути включала в себя много других проявлений нонконформистского поведения. Когда в конце 1980?х была предпринята попытка определить, что означает Система, одним из ее отличительных признаков оставалось твердое нежелание ее участников давать ей хоть какое-то словесное определение. Словарь сленга Системы, составленный за время последнего советского десятилетия, определяет ее как «ее собственную мораль, этику и эстетику, идеологию, литературу, художество, музыку, религию, образ жизни и бог знает что еще»[190 - Запесоцкий А., Файн А. Эта непонятная молодежь… С. 98. С тех пор как интернет стал важной площадкой для бывших советских хиппи, были предприняты разные попытки ретроспективно дать определение Системе и ее охарактеризовать, и многие из них содержат фактические исторические ошибки. См. подробное и интересное эссе Евгения Балакирева «Сага о Системе», опубликованное в 2002 году: Балакирев Е. (Крот). Сага о Системе // Технология альтруизма. URL: http://www.altruism.ru/sengine.cgi/8/4. Еще один короткий комментарий см. на одном из форумов хиппи: Система // Хиппи. URL: http://hippy.ru/f59.htm.].

РЫТЬЕ ОКОПОВ

Советским хиппи удалось достичь большей сплоченности не только благодаря своим собственным усилиям. Пожалуй, надо отметить, что понятие и практика Системы стали намного более важными в тот момент, когда советский режим решил бороться со своими хиппи. Потребовалось пять лет на то, чтобы линия фронта отчетливо определилась, но уже начиная с 1972 года война с длинноволосой молодежью развернулась полным ходом, и ее механизмы были хорошо отлажены. Репрессии варьировались от травли в прессе до исключения из школ и университетов и включали в себя принудительную стрижку, частые задержания комсомольским патрулем и аресты милицией на пятнадцать суток. Вскоре к борьбе против хиппи присоединилась психиатрия с ее учреждениями тюремного типа. В ответ хиппи демонстрировали все больше презрения ко всему советскому и официальному. Но так или иначе, прежде чем началась серьезная конфронтация, обеим сторонам пришлось поближе познакомиться друг с другом, и на это ушло какое-то время.

Первые признаки того, что власти узнали о существовании «доморощенных» хиппи, появились в 1968 году, когда русскоязычная газета «Советская Латвия» высмеяла местных длинноволосых молодых людей, назвав их при этом поименно, в стиле, очень похожем на тот, в каком ранее песочили стиляг: подчеркивая их интеллектуальную пустоту и выражая сомнения в их политической благонадежности[191 - Пустые цветы // Советская Латвия. 1968. 6 октября.]. Скорее всего, статья была местной самодеятельностью, потому что центральная пресса все еще хранила молчание. Было такое ощущение, что разные звенья советского режима пока не определились, как им относиться к этому новому явлению. Поэтому в газетах и журналах еще появлялись вполне одобрительные статьи про хиппи и протестующую молодежь на Западе. Представление о молодежных протестных субкультурах как о реакции на капитализм застило глаза властям, не давая увидеть возможное пагубное влияние отечественных бунтарей на моральные принципы молодежи. Поэтому в конце 1960?х хиппи еще могли вести относительно беззаботное существование. Вот как об этом вспоминал Липницкий: «Мы жили действительно как цветы в те годы: несколько лет были очень счастливые, веселые, нас часто забирали в милицию, но каких-то вещей я просто не помню. Например, когда мы сидели на Маяковской, подъезжала машина, нас запихивали и увозили в милицию. Но не это вспоминается, а вспоминается что-то веселое: прогулки по Москве, сидения на травке»[192 - Интервью с Липницким.]. Его однокурсница по факультету журналистики, дочь корреспондента газеты «Правда» в Нью-Йорке Татьяна Стрельникова, хипповавшая время от времени, с ним соглашается: «Мы ощущали себя абсолютно свободными»[193 - Интервью со Стрельниковой.].

В то время как милиция инстинктивно чувствовала, что длинноволосой молодежи, сидящей прямо на газонах, не место в Советском Союзе, комсомолу, партии и, возможно, КГБ потребовалось чуть больше времени, чтобы присмотреться к новому явлению и понять, что это такое. В 1969 году КГБ Украины якобы в первый раз докладывает «наверх» о «движении хиппи». Они уже категоричны: это не проявление антикапитализма, а, наоборот, поклонение всему западному. С одной стороны, КГБ был достаточно хорошо информирован, там уже знали о намечавшемся «республиканском съезде хиппи» в Таллине (или в Риге – они еще не знали точно). С другой – советские спецслужбы пока совершенно этих хиппи себе не представляли, отставая от реальности лет на десять. Например, они считали, что хиппи собираются в квартирах и слушают джазовую музыку. Действительно ли там имели место сексуальные оргии, как также утверждалось в докладе, или нет, остается вопросом интерпретации. Но для того чтобы консервативный и уже не первой молодости состав украинского ЦК партии действительно понимал, о каком именно явлении идет речь, КГБ включил в доклад выдержки из статьи социолога Кеннета Кенистона (Kenneth Keniston) «Перемены и насилие», опубликованной в 1969 году в журнале «Америка», где кратко объяснялось, кто такие западные хиппи и «новые левые»[194 - ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 974. Л. 114–119 (Письмо в Центральный комитет Коммунистической партии Украины. 20 мая 1969 года).]. Еще большая путаница по поводу того, что это за новая «штука» появилась среди молодежи, была в головах у номенклатуры на местах. В 1970 году Московский горком комсомола описывал «группу молодых ребят», которые привлекали к себе внимание прохожих тем, что, собираясь на улицах и скверах Москвы, пели английские и американские песни или песни собственного сочинения на мотив «Марсельезы», где звучали такие слова: «Пусть не будет войн и революций! Любовь! Любовь! Любовь!»[195 - Центральный архив общественно-политической истории Москвы (далее – ЦАОПИМ). Ф. П-635. Оп. 1. Д. 2837. Л. 38 (Стенограмма отчетно-выборной конференции Московской городской организации ВЛКСМ. 5–6 марта 1970 года).] Бедный комсомольский секретарь не знал, что то, что он услышал, было знаменитой песней «Битлз» «All You Need Is Love», в конце которой исполняется гимн французской революции. Как бы то ни было, столичные хиппи сильно озадачили комсомольцев: «Марсельеза», в конце концов, была песней, которую использовал Коммунистический Интернационал, да и любовь вроде бы не находилась под запретом. Поэтому единственное, к чему удалось придраться, – это политическая незрелость молодых людей и то, что они находились под влиянием «буржуазного Запада»[196 - Там же.]. В январе 1971 года письмо, опубликованное в «Литературной газете», обозначило раскол среди официальных лиц. Михаил Маляров, первый помощник генерального прокурора, через газету ответил на жалобу девушки, приятеля которой насильно остригли комсомольские дружинники. Он заявил, что меры против длинноволосой молодежи могут носить исключительно воспитательный характер, а закон не позволяет насильственных действий[197 - Long-Haired Russians Get a Tepid «Defender» // International Herald Tribune. 1971. 9 January.]. Его позиция очевидным образом не нашла поддержки у других, более высокопоставленных ответственных лиц. Массовые аресты 1 июня 1971 года в Москве стали примером того, как следует обращаться с хиппи.

18 июня того же года шестнадцать молодых людей из города Черновцы были арестованы за организацию уличного марша в честь дня рождения Пола Маккартни. Из доклада КГБ, в котором говорится о местном инциденте, вырисовывается история, все стороны которой имеют весьма туманное представление о том, кто же такие хиппи на самом деле. Шестнадцать арестованных молодых людей, большинство из которых были учащимися старшей школы, остальные – студентами вузов, и часть из них были комсомольцами, заявили, что они собирались основать «организацию хиппи», выбрав в руководители двух самых старших, потому что они «больше всех знали про „Битлз“». Местные сотрудники КГБ даже не смогли определить, на каком языке были написаны лозунги (они были на английском), но тем не менее доложили, что члены организации не сумели разработать «программную конституцию». Наказание, однако, было суровым. Главных организаторов исключили из университетов и комсомола, а старшеклассникам не выдали аттестаты об окончании школы. Примерно половина участников получили пятнадцать суток ареста[198 - ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 993. Л. 152 (Информационное сообщение. 12 июня 1971 года).]. Де-факто их будущее было уничтожено – как и само сообщество: на исторической карте советских хиппи такого города, как Черновцы, больше не существовало.

Еще годом раньше, в 1970?м, сотрудник милиции по фамилии Петюнин выступил перед делегатами съезда московского комсомола с докладом, в котором хиппи представали не только нарушителями общественного порядка, но и политически опасными элементами. Он сообщил собравшимся, что во время своих дежурств часто встречает «называющих себя хиппи» – группы молодых людей, которые «одеты вызывающе неопрятно, в нарочито рваных джинсах и рубахах с надписями, с бляхами, крестами, цепями и погремушками, с грязными длинными волосами». Интересно, что он вскользь упоминает откровенно политические комментарии: «Нужно сказать, что дело не только в их внешнем виде. Их привлекают чуждые нашей молодежи лозунги „Свободная любовь“, „Борьба со всеми видами насилия“ (примером насилия берется ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию), „Свобода мысли“ и другие». Возможно, понимая, что все эти лозунги звучат скорее хорошо даже для советского слуха, он добавляет: «„Свобода мысли“ – это хорошо, обидно только, что там, где у людей мысль обитает, у этих юнцов „пустота в мысли“»[199 - ЦАОПИМ. Ф. П-635. Оп. 1. Д. 2858. Л. 18 (Стенограмма отчетно-выборной конференции Московской городской организации ВЛКСМ. 5–6 марта 1970 года).]. Его критика хиппи была, по сути, более современной версией нападок на стиляг, которых громили лет на 20 раньше[200 - См. самую первую статью про стиляг, которая появилась в советской прессе (и в которой также это слово впервые употреблялось): Беляев Д. Стиляга (из серии «Типы, уходящие в прошлое») // Крокодил. 1949. № 7. С. 10.]. Во многом так же, как и стиляги, хиппи демонизировались, идя в связке с приписываемыми им очевидно криминальными действиями, такими как спекуляция, употребление наркотиков и, что особо подчеркивалось, подозрительные контакты с иностранцами (все это, конечно, в каком-то смысле соответствовало действительности, но представляло куда меньшую опасность, чем это изображалось). Петюнин предлагал «решительно покончить с такими позорными явлениями, как тунеядство, аморальное поведение, приставание к иностранцам и прочие нарушения (проступки)»[201 - ЦАОПИМ. Ф. П-635. Оп. 1. Д. 2858. Л. 19.]. Также хиппи стали регулярно упоминаться в документах как фарцовщики, алкоголики, наркоманы и несовершеннолетние преступники, хотя большинство из них никогда не нарушали закон и ничего в то время еще не употребляли[202 - Там же. Д. 2979. Л. 3–29 (Стенограмма заседания актива по вопросу «О задачах комсомольских организаций города по усилению борьбы с пьянством, алкоголизмом и предупреждению правонарушений среди подростков и молодежи». 29 июня 1972 года).].

Поэтому неудивительно, что вскоре после этого первый секретарь Коммунистической партии Украины Петр Шелест призвал искоренить в Советском Союзе скверну в лице хиппи, чье нежелание работать, по его словам, «нанесло вред социализму в глазах всего мира»[203 - Ukraine Leader Urges Soviet to Get Rid of Hippies // The New York Times. 1971. June 30.]. По мнению New York Times, это был момент, когда советский руководитель в первый раз публично произнес слово «хиппи»,[204 - Ibid.] – что интересно, кажется, также и в последний. Было такое впечатление, что у советских лидеров это слегка забавное слово, означающее молодежную субкультуру, вызывало такое глубокое презрение, что они даже не могли его произнести. Тем не менее направление политики было задано бесповоротно. Вотчина Шелеста Украина в преследовании хипповского движения продвинулась дальше всех. Республика стала считаться в среде хиппи опасной и безжалостной территорией[205 - См. среди прочих интервью с Тороповой, Ермашом, Футерманом, Москалевым.]. Отчет КГБ Украины от мая 1972 года сообщает о мерах по «локализации и разложению» групп хиппи в Ровно, Одессе, Севастополе, Ворошиловграде и Черновцах и о проведении «профилактических мероприятий» в Кировограде, Львове, Харькове, Запорожье и Днепропетровске. Упомянутые там отдельные примеры ясно дают понять, что будущее некоторых молодых людей (а возможно, и судьбы) было в итоге этих «мероприятий» разрушено. С сожалением сообщалось, что, несмотря на принятые меры, в Киеве все еще сохраняется «несколько малочисленных групп» людей, придерживающихся хиппового образа жизни[206 - ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 1009. Л. 198–201 (Письмо в Центральный комитет Коммунистической партии Украины. 16 мая 1972 года).]. За исключением Львова, ни в каком другом украинском городе, даже в Киеве, больше не появилось ни одного более-менее значимого хипповского сообщества. Еще одна докладная записка, от октября 1972 года, содержит куда более резкую критику в адрес хиппи: несмотря на очевидные противоречия, украинский КГБ характеризует хиппи, с одной стороны, как «аполитичных», с другой – как «активных помощников контрреволюционных элементов в Чехословакии в 1968 году». Хиппи обвинялись в шпионаже, фашистских убеждениях, влиянии Запада, сексуальных извращениях, фарцовке и наркомании. Были приведены примеры, свидетельствовавшие не только о том, что в регионе существовало большое количество разных хипповских групп, но и о том, насколько жестоко власти обращались с нарушителями закона. Суровейший приговор был вынесен «организатору» николаевской хипповской общины Владимиру Бондарчуку, который написал в американское посольство письмо с просьбой о предоставлении ему политического убежища: его осудили на три года за измену Родине[207 - ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 1015. Л. 326 (Письмо В. В. Щербицкого. 18 октября 1972 года).]. Докладная записка гласила: «Полученные материалы свидетельствуют о том, что т. н. последователи „хиппи“ представляют собой опасную категорию лиц в плане антисоветских, антиобщественных и групповых аморальных проявлений, а сам факт появления „хиппи“ в нашей стране следует расценивать как результат диверсии идеологических центров противника»[208 - ГДА СБУ. Ф. 16. Д. 1015. Л. 322–328.]. Мало что можно добавить к этой убийственной оценке. Хиппи не были главными врагами советского строя, какими являлись националисты или диссиденты, – архивы СБУ четко указывают на подобную иерархию. Но когда государство вспоминало о своей хиппующей молодежи, а это происходило регулярно, идеологическое оправдание для их преследования теперь было очевидным и больше не вызывало вопросов[209 - По сравнению с этими двумя категориями, хиппи относительно редко фигурируют в переписке секретариата КГБ Украины (которая является единственной частью архива СБУ, доступной в полном объеме). Тем не менее отдельные документы свидетельствуют о том, что так или иначе за хиппи велось пристальное наблюдение (особенно власти настораживались, когда хиппи путешествовали) и что, когда государству это требовалось (но не всегда), репрессии могли быть суровыми.].

Поворотным моментом в политике по отношению к местным хиппи могли стать события за пределами Советского Союза. 1 мая 1971 года в Вашингтоне (округ Колумбия) прошли масштабные протесты против войны во Вьетнаме, организованные преимущественно представителями леворадикального политического крыла хиппи – так называемыми йиппи[210 - Yippies, от аббревиатуры YIP, Youth International Party – «международная молодежная партия». – Прим. пер.]. Эти демонстрации, возглавлявшиеся харизматичными политическими активистами Джерри Рубином и Эбби Хоффманом, потрясли истеблишмент американской столицы и были жестоко подавлены с помощью полицейского насилия. 4 мая 1971 года в секретном отделе ЦК ВЛКСМ был зарегистрирован доклад, написанный за несколько дней до предстоящей общесоюзной встречи секретарей комитетов комсомола. В нем говорилось о необходимости более суровой и решительной борьбы с так называемыми «хиппи» (кавычки, неизменно используемые в официальных документах, говорят о том, что советские власти не считали своих доморощенных неформалов настоящими представителями западного движения, о которых, в свою очередь, говорилось без кавычек). Им вменялось в вину то, что они «патологически увлечены всем западным» и «открыто прославляют западный образ жизни». Хиппи визуально воспринимались как шокирующий элемент, поскольку у них были «длинные волосы, пестрая, часто грязная и рваная одежда… у многих на груди повешены бляхи или различного рода амулеты. <…> Они также танцевали босыми, сидели на полу среди танцующих» и так далее[211 - РГАСПИ. Ф. М-1. Оп. 1с. Д. 889. Л. 17–18 (Материал к встрече с секретарями обкомов, крайкомов, ЦК ЛКСМ союзных республик).]. В документе упоминается попытка собрать хиппи на съезд в Таллине в 1970 году, и это свидетельство того, в какой именно момент советские хиппи преступили черту в глазах властей, – в тот самый, когда они проявили признаки организованности: «В последнее время для хиппи стало характерным стремление объединиться, оформиться организационно, отсюда попытки проведения „слетов“ в Таллине, Вильнюсе, в одном из пригородов Одессы, поездки ряда членов движения „хиппи“ по различным городам нашей страны с целью установить связи, контакты»[212 - Там же.]. В конце записки хиппи подверглись осуждению также и за презрительное отношение к комсомолу. Как пример был приведен еще один инцидент, случившийся в Новосибирске: «Их спросили, какую цель они преследовали, когда на танцевальной площадке, катаясь по полу, плакали, рвали на себе одежду, выкрикивали различные несуразицы, они ответили: „Хотели встряхнуть серую комсомольскую массу“»[213 - Там же.]. В то время как в докладной записке 1971 года много говорилось о «профилактических мерах», таких как проведение бесед с хиппи, их родителями и учителями, на местах власти перешли к более согласованным действиям: ЦК ВЛКСМ просит комитеты комсомола внимательно разобраться с каждой группой «хиппи», каждым участником, выявить мотивы, объединяющие молодых людей, посмотреть, в каких организациях они учатся или работают, каков в целом там уровень идейно-политической работы[214 - Там же.]. Этот язык демонстрирует озабоченность и контроль в духе нового стиля советских руководителей, установленного в хрущевское время. Но в реальности все могло быть намного хуже[215 - О трансформации КГБ см.: Петров Н. Подразделения КГБ СССР по борьбе с инакомыслием 1967–1991 годов // Повседневная жизнь при социализме: немецкие и российские подходы / Ред. Я. К. Берендс, В. Дубина, А. Сорокин. М.: РОССПЭН, 2015. С. 158–184.]. Похоже, сразу после того, как документ был принят к исполнению, Юра Бураков и отправился в Моссовет получать разрешение на проведение демонстрации против войны во Вьетнаме. Он считал, что хиппи есть что сказать по этому поводу, поэтому они должны принять участие в советской политической и общественной жизни, и что, объединившись и создав организацию, хиппи могут стать положительным фактором обновления общества. Он совершенно не подозревал, что попадет в настоящую бурю.

ДЕМОНСТРАЦИЯ 1 ИЮНЯ 1971 ГОДА

Хиппи, как и все советские люди, считали демонстрации и парады чем-то естественным. Да и в западном хипповском центре Хейт-Эшбери жизнь состояла из митингов, собраний, заявлений и сидячих забастовок. Схожим образом советская жизнь также структурировалась регулярными демонстрациями в честь официальных праздников, а также периодическими съездами и собраниями. Поэтому неудивительно, что в истории советских хиппи были демонстрации и публичные собрания, особенно в ранние годы, когда границы дозволенного еще не были до конца определены. Однако одно событие выделяется не только своим масштабом и последствиями, но и местом проведения: менее чем в 200 метрах от кремлевской стены. Речь идет о демонстрации 1 июня 1971 года.

Она не была первым маршем хиппи в советской столице. Осенью 1968 года (по другим данным, это была осень 1969 года) в Москве случилась так называемая «Большая прогулка». По свидетельству одного очевидца, несколько сотен хиппи босиком прошлись по улице Горького, мимо гостиницы «Националь», свернули в сторону библиотеки им. Ленина, затем спустились к набережной, дошли до гостиницы «Россия» и расселись прямо на траве рядом с небольшой старой церковью. Одни играли на гитарах, другие пели – преимущественно «Битлз». Где-то в середине прогулки было решено, что пусть она будет маршем протеста против советского вторжения в Прагу – поскольку на следующий день вся страна отмечала День танкиста[216 - У меня есть персональные свидетельства только одного человека, хипповавшего в то время. Однако Александр Заборовский показался мне заслуживающим доверия источником, не пытавшимся приукрасить значение события и собственного опыта, также он не был замечен в создании «историй» в соцсетях. Он показал мне несколько фотографий, на которых совершенно точно видны хиппи, идущие по улице Горького, хотя их количество и их босоногость трудно оценить (интервью с Заборовским).]. Другой источник утверждает, что в мероприятии участвовало всего около трех десятков человек, но он также подтверждает, что эта живописная компания привлекла к себе большое внимание[217 - По словам Светы Марковой и Саши Пеннанена, см.: Kaufmann J. Moskau wirft seine Hippies raus.]. По окончании марша хиппи посадили в милицейский автобус и отвезли в отделение, но отпустили, не поднимая шума, на другой день. В следующий раз, когда у хиппи возникла идея провести демонстрацию в Москве, масштабы ее были куда значительнее.

По общему мнению, организованная Солнцем и его приятелями-хиппи прямо в центре Москвы демонстрация против войны во Вьетнаме должна была стать их звездным часом. Хиппи могли бы заявить о себе, а также доказать на деле, что они выступают не против советского режима, а с ним заодно. Солнце использовал все свои ресурсы, чтобы собрать людей. В последнюю минуту он даже получил официальное разрешение на проведение мероприятия из Моссовета, и это развеяло последние страхи и подозрения у тех, кто опасался последствий[218 - Интервью с Солдатовым, Федоровым, Батовриным, Казанцевой, Липницким, Капитановским, Литвиненко. См. также фильм «Во всем прошу винить „Битлз“» (режиссер Максим Капитановский. Москва, 2004).]. Хотя накануне события раздавались первые раскаты грома, хиппи их проигнорировали. Баски, лидер группы «Рубиновая атака», вспоминал потом, что перед демонстрацией к нему и его друзьям подошел милиционер в форме, посоветовавший им в ней не участвовать. Они отмахнулись от предупреждений, доверившись Солнцу и его плану[219 - Интервью с Ляшенко.]. Королева московских хиппи Света Маркова позже вспоминала о своих дурных предчувствиях, из?за которых – и из?за скептического отношения к идее в целом – они с мужем решили остаться в стороне. Но многие сочли, что в этот раз их идейные убеждения, с которыми они выходят на демонстрацию, соответствуют политике советских властей, и чувствовали себя в безопасности[220 - Интервью Кауфмана с Марковой: Kaufmann J. Moskau wirft seine Hippies raus. См. также интервью с Бояринцевым, Солдатовым, Ильиным-Томичем.]. Хиппи-энтузиасты 1971 года не знали о том, что в 1965 году группа вьетнамских студентов совершила ту же ошибку, устроив демонстрацию в западном стиле, с плакатами и лозунгами, которую безжалостно разогнала полиция[221 - Hessler J. The Soviet Public and the Vietnam War: Political Mobilization, Public Organizations, and Activism, 1965–1973 // Protest in the Vietnam War Era. London: Palgrave Macmillan Cham, 2022. P. 85–111 (цит. по рукописи).]. В обоих случаях проблема заключалась не в том, по какому поводу была демонстрация, а в том, что инициатива ее организации исходила «снизу». Но этот урок московские хиппи усвоили уже только после того, как все случилось.

Конечно же, хиппи не знали о том, какие документы готовятся за закрытыми партийными и комсомольскими дверями, поэтому ничто не могло дать им понять, что разрешения на подобные акции находятся за пределами возможного. При этом вполне вероятно, что велись закулисные беседы о том, чтобы каким-то образом найти для хиппи нишу в советской системе[222 - Батоврин говорил в интервью, что с комсомолом даже велись переговоры о создании хипповской коммуны в Молдавии. Это не было так уж необычно, как может показаться на первый взгляд. Правда, я не смогла найти ни одного документа о подобных переговорах в архиве комсомола, но там не было и документов о демонстрации 1971 года, которая, несомненно, имела место.]. Комсомол 1960?х вобрал в себя множество довольно необычных локальных молодежных инициатив, преимущественно активистов-экологов, которые в принципе, при некоторых усилиях со стороны властей, могли быть включены в советское общество и даже использованы в качестве освежающей силы. Разговоры о закостенелости и необходимости мобилизации велись в комсомольских кабинетах с ранних послевоенных лет[223 - Об экологических группах, особенно затянувшийся случай инициативной группы по защите Кедрограда, идеологические взгляды которой имели много общего с движением хиппи, см.: Weiner D. A Little Corner of Freedom: Russian Nature Protection from Stalin to Gorbachev. Berkeley: University of California Press, 1999. Р. 312–339.]. Поскольку некоторые комсомольские функционеры были неравнодушны к рок-музыке, вполне вероятно, что кто-то из них выступал против откровенных преследований хиппи. Но даже если они и существовали, то не оставили после себя никаких документальных свидетельств, по крайней мере в тех архивах, которые доступны на сегодняшний день. И они были в меньшинстве. Пройдет еще без малого десять лет, прежде чем советские власти вернутся к идее предоставить отдушину длинноволосым любителям рока и в 1980 году позволят основать Ленинградский рок-клуб. Когда в 1971 году московские хиппи решили поучаствовать в политической жизни (и их цели и идеи соответствовали официальной линии) и попытались появиться в общественном пространстве, власти решили, что это сообщество нужно обуздать силой. Удивительно при этом, что ни в комсомольских, ни в партийных документах не упоминаются события 1 июня 1971 года, – и это действительно очень странно, потому что следы других связанных с хиппи событий в партийных архивах существуют. И это, конечно, может быть свидетельством того, что это была сверхсекретная операция КГБ.

Идея демонстрации витала в воздухе. «Нам очень хотелось заявить о себе. Во-первых, антивоенное движение по всему миру, американские хиппи и так далее, – вспоминает Вася Лонг. – Были попытки демонстрации – чтобы большой тусовкой красиво пройтись с цветочками по улице Горького, чтобы все шарахались, а потом чтобы [об этом написали] в западной прессе…»[224 - Интервью с Бояринцевым.] Такие сборища обычно быстро разгонялись. Но в этот раз все должно было пойти по-другому – ведь это будет разрешенная демонстрация. И она будет массовой. Нет никаких сомнений в том, что Солнце был главным инициатором этой идеи. О том, насколько важной была эта демонстрация в его собственной жизни, видно по той эмоциональности, с которой он пишет о ней в одном из рассказов – как обычно, от третьего лица:

Идея была его и главное неплохая – устроить демонстрацию протеста против войны во Вьетнаме около американского посольства в день защиты детей. Ребята его поддержали. Но не многие. А нужно было чтобы все. Сколько трудов ему стоило, чтобы уговорить всех неверящих, колебавшихся. И вот все позади. Все готовы, знают, как придти, куда и с чем. Все шло прекрасно. Нужно только было все проверить. Чтобы все сработало как хороший отлаженный механизм, чтоб не было никаких шероховатостей, срыва, остановки. Потому что это грозило непоправимыми последствиями. А чего ему стоило договориться с властями! Сколько нерв, здоровья. Он все отдал чтобы получилось лучше, внушительно и главное законно. Власти долго колебались, но потом неожиданно согласились. Это немного его обеспокоило, потому что все время они отказывали, а тут вдруг согласились. Конечно это было здорово, что согласились, но его скрытое чувство подсказывало что-то недоброе. Что-то было тут не так[225 - Бураков Ю. Солнце. Рукопись. Из личного архива В. Буракова. Здесь и далее – орфография автора.].

Предполагалось, что 1 июня хиппи пройдут маршем от Психодрома к американскому посольству на Садовом кольце. Как вспоминал Вася Лонг, этот маршрут был согласован в Моссовете. В назначенное время несколько сотен людей собрались во внутреннем дворе старого здания МГУ (на Психодроме), готовясь к настоящей демонстрации – подобно тем, какие проходили во многих западных городах и о которых они знали из советских газет и журналов и советской кинохроники. О том, что случилось потом, у меня есть немногочисленные, но весьма ценные свидетельства, которые удивительным образом совпадают друг с другом. Самиздатовская «Хроника текущих событий» опубликовала репортаж анонимного очевидца, который случайно оказался рядом с демонстрацией. Мне самой посчастливилось пообщаться с несколькими ее участниками, которые независимо друг от друга добавили много деталей к репортажу, размещенному в «Хронике» буквально по горячим следам[226 - Множество людей, арестованных в тот день, перестали хипповать. Учитывая большое количество собравшихся на демонстрацию, примечательно, как мало из ее участников остались в кругу хиппи.]. И наконец, есть воспоминания самого Юры Солнца, который рассказывает историю голосом своего персонажа, записав ее где-то между 1971 и 1973 годами. Все источники единодушны: эта демонстрация была необычным явлением для советской Москвы. Из-за огромного количества вовлеченных в нее людей это стало совершенно исключительной историей – но в стране о ней узнали лишь немногие. Все отчеты содержат подробное описание плакатов с лозунгами, которые были вполне подходящими для хипповской демонстрации, но очень смелыми для мероприятия, которое не было организовано партией и государством. Наличие лозунгов превращало собрание людей в демонстрацию, при этом, как показал предшествующий опыт диссидентских выступлений, кагэбэшники задерживали протестующих буквально через секунды после того, как те разворачивали плакаты[227 - См., например, что писала про демонстрацию 1965 года на Пушкинской площади Людмила Алексеева: Alexeyeva L. The Thaw Generation: Coming of Age in the Post-Stalin Era. Boston: Little Brown, 1990. Р. 122–124.]. В «Хронике» говорится о некоем «лидере», развернувшем плакат с текстом на английском языке: «Make Peace Not War». Андрей Клепинин вспоминает, что держал в руках плакат с таким же лозунгом, но ему пришлось убрать его еще до того, как он добрался до Психодрома[228 - Интервью Т. Тоомисту с Клепининым (материалы к фильму). Благодарю Терье Тоомисту за возможность использовать это интервью.]. Максим Капитановский видел плакат с лозунгом «Yankee, Go Home»[229 - Интервью с Капитановским.]. Два других участника приготовили плакаты с одним и тем же лозунгом – «Почему плачет вьетнамский ребенок?», который, похоже, был как-то особенно популярен[230 - Интервью с Ильиным-Томичем и Бояринцевым. Плачущий вьетнамский ребенок – советское клише, возможно возникшее как сюжетная цитата из документального фильма 1969 года «Необъявленная война. Вьетнамский дневник». – Прим. ред.]. Саша Ильин-Томич, которому в 1971 году было всего пятнадцать лет, вспоминал, что накануне вечером Солнце зашел проверить, как идет подготовка материалов, и его насмешила шутка Саши: не стоит ли им захватить с собой теплую одежду на случай, если их ждет «путешествие в ГУЛАГ»? Солнце, в свою очередь, вспоминает, как он контролировал подготовку не только плакатов, но и всего мероприятия:

Да много трудов ему стоило чтобы идея обрела матерьяльность. Как тяжело было организовать из пугливых, неверящих, своенравных и вообще диких парней и девчонок хорошую колонну демонстрантов. Сколько раз он повторял: «Ни грамма вина, нормальный вид! Это же первая! Надо чтоб было хорошо! Чтоб нам поверили! И тогда нас перестанут трогать!» И ребята поверили. Это была его первая победа. Потом возник вопрос какие должны быть плакаты, какие лозунги. Были кошмарные предложения, но и тут он добился победы. Все лозунги были подобраны в духе демонстрации, а не «все о разном»[231 - Бураков Ю. Солнце.].