Сова, которая хотела плакать

Юлиан Прохоров

Сова, которая хотела плакать

В дымке макияжа, в сером облаке теней обособленно валялись голубые глаза на пласте лица. Я знал их. Они пялились на меня из параллельного мира отражающейся поверхности. Билет, укороченный до квадрата, лежал на тумбочке в тесной площади коридора. Электричка будет приветственно гудеть, раздаваясь гулкими ударами железных копыт уже через сорок минут. Средство для снятия косметики, а после увлажняющий крем поможет моему лицу вновь приобрести маскулинный вид.

Первый день отпуска, ровно середина первого осеннего месяца. Сентябрь был непривычно теплым, небо непривычно голубым, голова необычно пустой. Когда я оказался на улице, из-за яркого солнца стали хорошо заметны пылинки на линзах очков. Знаете, какие-то меленькие детальки начинаешь видеть лишь когда проливается свет, условная истина. Так, например, замечаешь дерьмо в других людях. Протер рубашкой стекла, пошел дальше. Шаг размашистый у меня, несмотря на средний рост (в меня от пяток до макушки вмещалось примерно 176 сантиметров), поэтому до платформы мне удалось чуть ли не долететь пулей. Весело ветер игрался с моими волосами. Только поправлю, уложу на бок, так сразу же дуновение пинком подкидывает челку вверх, чеканит и бросает на бледный лоб.

Перрон был полупустой, а ведь я помню как оголтелые людишки толкались, стараясь первыми попасть в вагон и занять место, пригреть его своей тощей задницей, но, забираясь в глотку электрички, приходили в отчаяние, ведь там и так уже стоят. В ожидании состава я решил подготовиться и вынуть книгу из пасти рюкзака. Бывает, он не хочет открывать свои челюсти, зубки кривоваты, нужно бы сдать в ателье, пусть заменят. В этот раз он, наоборот, чуть ли не выплюнул мягонький переплет. Было бы неловко, если бы я его не поймал. Книга и так сильно потерта, уж слишком долго я ее мучаю (или она меня).

Наконец-то ряд консервных банок с окошками по бокам несся, гудя и постукивая о рельсы. Придется наполнить одну из банок, замариновать себя, тереться о другие плоды.

Поскрипывала дверь в вагон – я заставил ее говорить, жаль что на непонятном для нас языке. Но по интонации казалось, что ей больно. Я редко смотрю на людей, ведь все равно рядом с кем садиться. Если есть возможность чтобы рядом никого не было – я только рад, но в этот раз произошло все иначе. Мои сероватые глаза крючком зацепились за ее белое платье. Ох, только бы его не порвать. Сел рядом, но так, чтобы мы не касались. Она худая, я, благо, тоже. Сидя, мы были вровень, а ее длинные ноги были соразмерны моим, выходит, рост у нас примерно одинаковый. В этот момент мне казалось, что я дышу и глотаю слишком громко, вы знаете этот волнительный момент? Вряд ли она даже обратила внимание на меня. В ее тонких руках уютно развалилась книга. Я невзначай перевел глаза на ее страницы, там что-то связанное с анатомией. На следующей станции ввалилось несколько мужчин, которые сели рядом с нами, а один из них как раз около окна, рядом с этой девушкой. Она придвинулась ко мне, наши плечи соприкоснулись. Ее рука была теплой, а я внутри чуть ли не пылал. Ее худые руки были усеяны мелкими татуировками, которые мне хотелось бы разглядеть, изучить ее кожаное плотно, но боковым зрением я смог запечатлеть своими встроенными в голову камерами наблюдения лишь самую крупную наколку на правой руке – сову, воспроизведенную в графике.

Следующая станция была моей. До нашего с ней расставания оставалось пару минут. Как бы мне хотелось, чтобы в составе произошла поломка или какой-нибудь свободный человек протирал бы своей шеей шпалы. Чик. Круглые стальные диски-секаторы отрубили ненужный бутон, на нашей огромной клумбе это не существенно, а я бы мог провести ещё немного времени с ней. Счастья не случилось – доехали без происшествий.

Выйдя на своей станции, мое пластилиновое тело (оно было слеплено из чего попало: синий кусочек волнения, красный кусочек жара, серый кусочек глаз и огромный кусок белого шума в глубине черепка) скользнуло в подземку. Я ехал по делам не важным (хотя это условное знакомство автоматически сделало эти дела чуть ли не самыми важными в моей жизни) и кончил с ними быстро. Обратно я чуть ли не бежал, перелетая через две ступеньки (но спотыкался об них лишь взглядом), я вынырнул наружу. Одышка. Два глотка воды. Выпрыгнувшая из глубины рыба-самоубийца просила воздуха. Я молил в тот момент лишь об одном – застать ее, столкнуться вновь. Трусу в себе я уже перерезал горло и теперь была бы хотя б попытка узнать ее имя, может, она захочет узнать мое – пять буковок, все они такие нежные, маленькие, произнося их не довелось бы скалиться и рычать. После того, как электричка проглотила меня, песчинку, меня носило по кишечнику туда-сюда, пока другие ещё свежие крошки и уже заплесневевшие кусочки спокойно направлялись по течению. Я был так увлечен процессом поиска той девушки (а раньше ведь был увлечен только процессом поиска смысла жизни), что чуть не пропустил свою станцию. Электричка вывернула себя наружу, выплюнув часть своего содержимого. Видимо, отравилась. Моя худенькая фигура протиснулась в пропускной пункт, нервно смятый билет облизнул щелку что имела влияние на турникет, и любезно попросила дать мне проход. Кирпичный коробок виднелся издалека. Ноги донесли меня так же быстро, как и утром. Я забрался в одну из пор, что находились в четырехэтажной буханке.