скачать книгу бесплатно
Мне на несколько дней пришлось поехать жить к Элси, до возвращения мамы из Уигана, где она проводила аудит Общества заблудших.
– Я нашла ноты к новой оратории, – сказала Элси, пока мы ехали на автобусе. – Там есть интерлюдия для семи слонов.
– И как она называется?
– «Абиссинская битва».
Разумеется, это была очень знаменитая викторианская оратория – такая же патриотичная, как принц Альберт.
– Что-нибудь еще в церкви случилось?
– Да в общем нет, мы с Господом в настоящий момент друг другу не докучаем. Кое-что по дому потихоньку делаю, пока могу. Ничего особенного – по мелочи с плинтусами, ведь когда я с Богом, у меня ни на что времени нет!
Когда мы приехали домой, она напустила на себя загадочный вид и велела мне ждать в гостиной. Я слышала, как она шуршит чем-то и бормочет, потом услышала писк. Наконец она, громко чихая, распахнула дверь.
– Господи прости! – запыхавшись выдавила она. – Какая же она тяжеленная!
И она опустила на стол большую коробку.
– Ну, открывай же!
– Что там?
– Не тяни, открывай!
Я потянула на себя обертку.
Это была деревянная коробка с куполом, а в ней – три белых мышки.
– Седрах, Мисах и Авденаго в пещи огненной[21 - Седрах, Мисах, Авденаго – три иудейских отрока, персонажи Книги Даниила. Отказались покориться царю Навуходоносору, за что были брошены в огненную печь, но затем чудесным образом спасены.]. – Она растянула губы в улыбке. – Смотри, я сама нарисовала огонь.
На задней стенке коробки мазки воспаленно-оранжевой краски изображали языки пламени.
– И к Пятидесятнице[22 - Пятидесятница – День Святой Троицы.] может подойти, – предположила я.
– О да, весьма разнопланово.
Мыши огонь не замечали.
– И смотри, что я еще смастерила. – Порывшись в сумке, она достала две фанерные фигурки. Обе были очень ярко раскрашены, одна – явно божественная, с крыльями. Элси посмотрела на меня, победно улыбаясь. – Навуходоносор и ангел Божий.
В основании фигуры ангела имелись маленькие штырьки, так что его можно было установить на купол, не тревожа мышек.
– Красиво, – сказала я.
– Знаю, – кивнула она, роняя кусочек сыра в щель рядом с ангелом.
Тем вечером мы испекли хлеб и сидели у огня. Печка в доме Элси была старинная, с портретами знаменитых людей: Флоренс Найтингейл[23 - Найтингейл, Флоренс (1820–1910) – общественный деятель Великобритании, первая сестра милосердия.] на плитках, Клайв Индии[24 - Клайв, Роберт (1725–1774) – британский военачальник, чиновник, закрепивший положение Британской Ост-Индской компании в Индии. Также известен как Клайв Индии.], Палмерстон[25 - Палмерстон, Генри Джон Темпл (1784–1865) – британский государственный и политический деятель, премьер-министр, путешественник.] и сэр Исаак Ньютон – у последнего подбородок был опален в том месте, где из топки вырывалось пламя. Элси показала мне стаканчик с игральными костями, купленными сорок лет назад в Мекке. Она хранила их в коробке позади дымохода – от воров.
– Кое-кто говорит, что я дура, но на свете есть большее, чем видно глазу.
Я сидела тихо, как мышка, и слушала.
– Есть вот этот мир. – Она для наглядности стукнула кулаком по стене. – И этот мир. – Она ударила себя в грудь. – Если хочешь понять, что к чему в любом из них, надо приглядываться к обоим.
– Я не понимаю, – вздохнула я, раздумывая, что бы еще спросить, чтобы стало яснее, но она заснула с открытым ртом, и вообще пора было кормить мышей.
Возможно, я узнаю, когда пойду в школу, утешала я себя, пока тянулись часы, а Элси все не просыпалась. Даже когда она проснулась, она как будто совершенно забыла про то, как рассказывала мне о Вселенной, и решила строить туннель для мышей. И в школе я тоже не нашла объяснений, все становилось лишь сложнее и мудренее. После трех четвертей я начала отчаиваться. Я научилась народным танцам и азам шитья, но мало чему еще. Народные танцы – это когда тридцать три нескладных ребенка в черных кедах и зеленых трико пытаются угнаться за Мисс, которая вечно танцует с Сэром и ни на кого больше не смотрит. Вскоре они обручились, но нам это никак не помогло, потому что они стали ходить на конкурсы бальных танцев и в результате во время наших уроков без конца репетировали свои фигуры и па, а мы шаркали взад-вперед под инструкции из граммофона. Хуже всего были угрозы и то, что приходилось держать за руку кого-то тебе ненавистного. Мы оступались и шлепались, выкручивали друг другу пальцы, угрожая расправой после уроков. Устав от того, что меня задирают, я поднаторела в изобретении величайших пыток – с невиннейшим лицом: «Что, я, Мисс? Нет, Мисс. О, Мисс, я ни за что бы такого не сделала!» Но я делала, я всегда делала. Больше всего девочек пугала угроза погрузить их с головой в помойную яму позади Чугунолитейного завода Рэтбоуна, а мальчиков – все, что угрожало тому, что пряталось у них в штанах.
Вот так вышло, что три четверти спустя я сидела на корточках в раздевалке и все больше впадала в депрессию. В раздевалке было темно и воняло ногами – тут всегда воняло ногами, даже в самом начале четверти.
– От ног не избавиться, – сказал как-то кисло смотритель.
Уборщица в ответ покачала головой. От скольких запахов она в своей жизни избавилась, не перечесть! Она даже в зоопарке как-то работала – «а ты знаешь, как воняют животные», – но ноги школьников оказались ей не по зубам.
– Вот эта штука лак с полов сдирает, – сказала она, размахивая красной жестянкой с каким-то средством, – но ноги не возьмет.
Через неделю или около того мы перестали замечать запах, к тому же в раздевалке было удобно прятаться. Учителя даже близко к ней не подходили, только следили за нами с расстояния нескольких метров от двери.
Последний день четверти… В начале той недели мы ходили на экскурсию в Честерский зоопарк. Это означало, что все надевали лучшую воскресную одежку и соревновались, у кого самые чистые носки и самые внушительные сэндвичи. Предметом зависти служили напитки в банках, поскольку у большинства был с собой апельсиновый компот в пластиковых стаканах с крышкой. Стаканы вечно нагревались, и компот обжигал рот.
– У тебя черный хлеб? – Над спинкой сиденья впереди появляются три головы. – А это еще что? Там какие-то катышки, ты вегетарианка?
Я стараюсь не обращать ни на кого внимания, пока в мои сэндвичи тыкают пальцами. Досмотр сэндвичей продолжается от сиденья к сиденью, пренебрежительные или завистливые шепотки перемежаются визгливым смехом. В сэндвичах у Сьюзан Грин – холодные рыбные палочки, потому что ее семья очень бедная и им приходится питаться объедками. В прошлый раз у нее в сэндвичах был только бурый соус – вроде того, что стоит в столовках в пластиковых бутылках, потому что даже объедков не осталось. По результатам инспекции выносят вердикт – лучшие сэндвичи у Шелли: роллы из белоснежного хлеба с яйцами-карри и чуточкой петрушки. И у нее была банка настоящего лимонада.
В самом зоопарке – ничего интересного; к тому же ходить надо парами. Наша змейка пар ползла от вольера к вольеру. Мы потели и портили новую обувь песком и опилками. Стэнли Фармер поскользнулся и упал в пруд с фламинго, и ни у кого не было денег купить игрушечных животных. Поэтому на час раньше назначенного мы уселись в автобус и потряслись назад домой. На память водителю мы оставили три пластиковых пакета с блевотиной и сотню фантиков от конфет. Это было все, с чем мы смогли расстаться.
– Никогда больше! – вздыхала миссис Вирче, выпроваживая нас из автобуса. – Никогда больше не соглашусь на такой позор!
Миссис Вирче помогала Шелли закончить ее выходное платье. «Они друг друга стоят», – подумала я.
Я утешала себя мыслями о летнем лагере, куда каждый год ездила наша церковь. На сей раз мы собирались очень далеко, в Девон. Мама была в большом волнении, потому что обещал заглянуть пастор Спрэтт, – он приехал на редкую теперь побывку в Англию и собирался провести первую воскресную службу в евангелическом лагере под Калломптоном. В настоящее время пастор Спрэтт разъезжал по Европе с выставкой. Он уже успел завоевать себе репутацию самого известного и успешного миссионера, которого только снаряжала наша ассоциация церквей. Туземцы из мест, названий которых мы не могли даже выговорить, присылали в нашу штаб-квартиру благодарственные письма, возрадовавшись в Боге и обретенном спасении. В честь обращения тысячного язычника пастор Спрэтт получил средства на длительный отпуск и гастроли со своей коллекцией оружия, амулетов, идолов и примитивных средств контрацепции. Выставка называлась «Спасенные одной лишь благодатью». Я видела только рекламную брошюру, но мама знала все подробности. Были и другие заботы: у нас намечалась кампания евангелизации для девонских фермеров, уже распланированная. В прошлом мы всегда пользовались одними и теми же приемами – на службах, в палатках или в ратушах, вне зависимости от региона. Потом наш секретарь по евангелизации получил из штаб-квартиры набор пособий, в которых разъяснялось, что второе пришествие может случиться в любой момент и что наша задача – приложить все мыслимые усилия к спасению заблудших душ. В этих пособиях, специально составленных маркетинговым советом Харизматического движения[26 - Харизматическое движение – международное движение в рамках христианства, делится на множество самостоятельных течений.], отмечалось, что все люди разные, а потому нуждаются в разном подходе. Необходимо, чтобы сама идея спасения стала значимой для любой категории слушателей. Поэтому, проповедуя, например, перед рыбаками, следует прибегать к метафорам, связанным с морской тематикой. И самое важное: когда говоришь с отдельными людьми, нужно как можно быстрее определить, чего они больше всего хотят в жизни – и чего больше всего боятся. Тогда Благая весть сразу становится личной и важной. Совет предписал посещать по воскресеньям подготовительные занятия всем, задействованным в Благой битве, и предоставил нам графики, чтобы мы могли отслеживать свой прогресс и не падать духом. На обороте пособий пастор Спрэтт приписал собственные рекомендации. Там даже имелась его фотография, на которой он – гораздо моложе своих лет – крестил племенного вождя. Итак, нашей целью было доказать, что Господь важен для девонских фермеров. Мама отвечала за припасы для лагеря и уже начала закупать огромные консервные банки бобов и франкфуртских сосисок.
– Армия не может маршировать на пустой желудок, – заявила она.
Мы надеялись собрать достаточно обращенных, чтобы учредить новую церковь в Эксетере.
– Помню, как мы строили здесь молельный зал, – мечтательно сказала мама. – Каждый внес свою лепту, и на работу мы нанимали только возрожденных во Христе.
Это было запоминающееся и трудное время: сообща копили деньги на пианино и сборники гимнов и боролись с искушениями дьявола потратить их на отпуск.
– Твой отец в те времена, конечно, был карточным игроком.
Наконец они получили грант от головного офиса – на достройку крыши и на флаг, чтобы он над ней развевался. Какой гордый был день, когда они подняли флаг, на котором красными буквами было вышито: «АЛКАЮ ТЕБЯ, ГОСПОДИ». У каждой церкви есть свой флаг – их изготавливают увечные миссионеры-инвалиды, получая взамен прибавку к пенсии и духовное удовлетворение. В тот первый год моя мама ходила по пабам и клубам и уговаривала пьяниц присоединиться к ней в церкви. Она садилась за пианино и пела «У тебя есть место для Иисуса?». По ее словам, выходило очень трогательно. Мужчины роняли слезы в кружки и бросали партию в снукер, пока она пела. Она была пухленькой и хорошенькой, и ее прозвали Иисусова Красотка.
– А сколько предложений мне делали! – призналась она. – И не все сплошь благие.
Какими бы ни были «предложения», паства росла, и многие мужчины до сих пор останавливаются и снимают шляпу перед Иисусовой Красоткой, когда мама проходит мимо.
Иногда я думаю, что она поспешила с замужеством. После ужасной истории с Пьером ей больше не хотелось разочарований. Когда я, сидя рядом с ней, рассматривала в альбоме фотографии предков со строгими лицами, она всегда останавливалась на двух страницах, которые в оглавлении значились как «Старые Любови». Там был Пьер и еще другие, включая моего отца.
– Почему ты не вышла за этого или вот за этого? – меня одолевало любопытство.
– Все они были непутевыми, – вздохнула она. – Мне и так несладко пришлось, пока я искала такого, что был всего лишь игроком.
– Почему он перестал быть игроком? – поинтересовалась я, пытаясь вообразить моего кроткого папу похожим на мужчин, которых видела в кино.
– Он женился на мне и обрел Господа.
Тут она вздохнула и рассказала мне историю Старых Любовей: про Безумца Перси, который водил машину с открытым верхом и просил поселиться с ним в Брайтоне, про Эдди в черепаховых очках, который держал пчел… В самом низу страницы имелась пожелтевшая фотокарточка красивой женщины, которая держала на руках кошку.
– Кто это? – указала я.
– Это? А… просто сестра Эдди, не знаю, почему я ее сюда вклеила. – Она перевернула страницу. В следующий раз, когда мы смотрели альбом, фотография уже исчезла.
Итак, она вышла за моего отца и вернула его на путь истинный, и он строил церковь и никогда не злился. Я думала, что он милый, хотя он по большей части молчал. Мамин отец, разумеется, пришел в ярость. Он считал, что она вышла замуж за человека ниже себя по положению и что ей следовало бы остаться в Париже. Скоро он перестал с ней общаться, поэтому ей вечно не хватало денег. Какое-то время спустя она умудрилась забыть, что у нее вообще были родственники.
– Моя семья – церковь, – говорила она всякий раз, когда я спрашивала про людей из фотоальбома.
Церковь была и моей семьей тоже.
Казалось, в школе я вообще ничего не могла выучить или в чем-то победить – не могла даже удачно вытащить жребий и избавиться от обязанностей обеденного старосты. Обеденный староста должен следить, чтобы у каждого была тарелка и чтобы в кувшинах для воды не плавали крошки. Кормят обеденных старост последними, а порции у них самые маленькие. Меня три раза подряд ставили на такой пост в столовой, а после дети в классе кричали, что от меня пахнет подливой. И одежда у меня была в пятнах от подливы, а мама заставила меня целую неделю носить одно и то же платье, мол, нет смысла давать мне чистую одежду, пока у меня такие обязанности. И теперь я сидела в раздевалке, весь перед платья у меня был испачкан луком и печенкой. Иногда я пыталась их оттереть, но сегодня чувствовала себя слишком несчастной. После полутора месяцев каникул в церковном лагере я была не в силах справляться с трудностями. Мама оказалась права: это Рассадник. А ведь я пыталась, честное слово, пыталась. Поначалу я прилагала уйму усилий, чтобы стать как все, чтобы быть хорошей.
Прошлой осенью, перед началом занятий, нам велели написать сочинение на тему «Что я делал на летних каникулах». Я очень старалась написать его хорошо, потому что знала, что в классе считают, будто я не умею читать и писать, ведь я слишком поздно пошла в школу. Я писала медленно, самым красивым своим почерком, гордясь, что другие умеют выводить только печатные буквы. Один за другим ученики зачитывали свои сочинения, а потом сдавали учительнице. У всех было одно и то же: рыбалка, плавание, пикники, Уолт Дисней. Тридцать два сочинения про сады и головастиков. Моя фамилия – в конце алфавита, и я никак не могла дождаться своей очереди. Учительница была доброй и хотела, чтобы ее класс был счастлив. Она называла нас ягнятками и выделила меня, сказав не волноваться, если что-то покажется мне трудным.
– Ты скоро освоишься, – утешала она.
Мне хотелось доставить ей удовольствие, и, дрожа от предвкушения, я начала читать свое сочинение:
– На этих каникулах я поехала в выездной лагерь нашей церкви в Колуин-Бей.
Учительница улыбалась и кивала.
– Было очень жарко, и у тети Бетти, у которой и без того вылетает коленный сустав, случился солнечный удар, и мы подумали, что она умирает.
Вид у учительницы стал чуть встревоженный, но класс навострил уши.
– Но она поправилась благодаря моей маме, которая сидела с ней всю ночь и изо всех сил сражалась за нее.
– Твоя мама медсестра? – с симпатией спросила учительница.
– Нет, просто она исцеляет недужных.
Учительница нахмурилась.
– Ну, продолжай.
– Когда тетя Бетти поправилась, мы все поехали на автобусе в Уэльс, в Лландидно, чтобы свидетельствовать на пляже. Я играла на бубне, а Элси Норрис привезла свой аккордеон, но один мальчик кидался песком, и с тех пор фа-диез в аккордеоне заедает. Осенью мы устроим базар, чтобы собрать денег на починку. Когда мы вернулись из Колуин-Бей, оказалось, что у Тех, Кто По Соседству, родился еще ребенок, но соседей так много, что мы не знаем, чей он. Моя мама дала им картошки со двора, но они сказали, что благотворительность им не нужна, и побросали картошку назад через стену.
В классе воцарилась мертвая тишина. Учительница посмотрела на меня внимательно.
– Это еще не все?
– Не все. Еще страница с двух сторон.
– О чем?
– Ни о чем особенно, просто про то, как мы брали в аренду купели для крестильной службы после «Крестового похода во исцеление недужных».
– Отлично, но, боюсь, сегодня на это не хватит времени. Положи сочинение в свой шкафчик и до перемены займись раскрасками.
Класс захихикал.
Я медленно села, не понимая, что собственно происходит, но твердо зная, что что-то происходит. Вернувшись домой, я сказала маме, что больше не хочу ходить в школу.
– Придется терпеть, – ответила она. – Вот, съешь апельсин.
Прошло несколько недель, в течение которых я старалась стать как все. Мне это удавалось, а потом начались уроки шитья – по средам, после сосисок в тесте и манчестерского пирога. Мы учились шить прямым и обратным швом, а еще вышивать крестиком, затем нам велели подумать о самостоятельном проекте. Я решила сделать вышивку для Элси Норрис. Девочка за моей партой хотела вышить для мамы «МАМЕ С ЛЮБОВЬЮ», девочка напротив – что-то ко дню рождения. Когда вызвали меня, я сказала, что хочу вышить цитату из Библии.
– Как насчет «ПУСТИТЕ ДЕТЕЙ»[27 - Мф. 19:14.]? – предложила миссис Вирче.
Я знала, что Элси это не подойдет. Она предпочитала пророков.
– Нет, – твердо сказала я, – это для моей подруги, а она больше любит Книгу Иеремии. Я придумала вот что: «ПРОШЛА ЖАТВА, КОНЧИЛОСЬ ЛЕТО, А МЫ НЕ СПАСЕНЫ»[28 - Иер. 8:20.].
Миссис Вирче была женщиной дипломатичной, но и у нее имелись свои слабые места. И кое в чем она ни капельки не смыслила. Когда пришло время перечислять проекты, она написала на доске имена учениц, а рядом – что они будут вышивать. Рядом с моей фамилией она написала просто «текст».
– Почему так? – спросила я.
– Ты можешь расстроить других детей, – объяснила она. – Каким цветом ты хочешь вышивать? Желтым, зеленым или красным?
Мы уставились друг на друга.
– Черным, – сказала я.
Я действительно расстроила детей. Не намеренно, но окончательно и бесповоротно. Миссис Спэрроу и миссис Спенсер однажды явились в школу, раздуваясь от ярости. Они пришли на большой перемене, я видела, как, поджав губы, они поднимались по лестнице. Обе были при сумочках и шляпках, а миссис Спенсер даже в перчатках.
Остальные ученики как будто знали, в чем дело. Они сбились группкой у забора и перешептывались. Один указывал на меня пальцем. Я старалась не обращать внимания, забавляясь с хлыстиком и юлой. Группка разрослась, одна девочка, к губам которой пристал шербет, заорала мне что-то, я не разобрала что именно, но остальные покатились со смеху. Потом ко мне подошел мальчик и ударил меня по шее, потом другой и третий, все они ударяли меня и отбегали.
– Салка, салка! – закричали они, когда учительница проходила мимо.
Я растерялась, потом разозлилась – злость, казалось, кипела в самом желудке. И я осалила одного своим хлыстиком. Он взвизгнул:
– Мисс, мисс! Она меня ударила!
– Мисс, мисс, она его ударила! – поддакнули хором остальные.
Мисс потащила меня внутрь, схватив за волосы.
