скачать книгу бесплатно
Он давно мечтал поехать в Индию, и они пробыли там целый месяц по приглашению премьер-министра Джавахарлала Неру. Кинг хотел лично увидеть страну, борьба которой за свободу от британского правления вдохновила его на борьбу за справедливость в Америке. Он хотел увидеть так называемых неприкасаемых, низшую касту в древнеиндийской кастовой системе, о которых он читал и которым симпатизировал, но чьи проблемы за десятилетие, прошедшее с момента обретения Индией независимости, так и оставались без внимания.
Он обнаружил, что люди в Индии следили за судебными процессами над его угнетенным народом в Америке, знали о возглавляемом им бойкоте автобусов. Куда бы он ни пошел, люди на улицах Бомбея и Дели собирались вокруг него, чтобы взять автограф.
Однажды днем Кинг и его жена отправились на южную оконечность страны, в город Тривандрам в штате Керала, и навестили старшеклассников из семей неприкасаемых. Директор представил их.
– Молодые люди, – обратился он. – Я бы хотел представить вам неприкасаемого парня из Соединенных Штатов Америки.
Кинг был сбит с толку. Он не ожидал, что к нему самому применят этот термин. На самом деле поначалу это его оттолкнуло. Он прилетел с другого континента, ужинал с премьер-министром. Он не видел связи, не понимал, что индийская кастовая система имеет прямое отношение к нему, не сразу до него дошло, почему представители низших каст Индии будут рассматривать его, американского негра и выдающегося гостя, как человека из низшей касты, такого же, как и они сами, почему будут считать его одним из них. «На мгновение, – писал он, – я был немного шокирован и разозлен тем, что меня называют неприкасаемым».
Затем он начал думать о реалиях жизни людей, за которых сражался, – 20 миллионов человек, веками относившихся к самому низкому рангу в Америке, «все еще задыхающихся в герметичной клетке нищеты», помещенных в карантин в изолированных гетто, гонимых в своей стране.
И тогда он сказал себе: «Да, я неприкасаемый, и каждый негр в Соединенных Штатах Америки неприкасаемый».
В тот момент он понял, что Страна Свободы навязала своим гражданам кастовую систему, мало чем отличную от кастовой системы Индии, и что он жил в этой системе всю свою жизнь. Это был фундамент того зла, с которым он сражался в Америке.
* * *
То, что Мартин Лютер Кинг-младший узнал о своей стране в тот день, началось задолго до того, как предки наших предков сделали первый вздох. Более чем за полтора столетия до Американской революции на этой земле начала формироваться новая человеческая иерархия, хрупким поначалу фундаментом для нее стала идея Соединенных Штатов, концепция прав, данных с рождения, и соблазн расширения рамок закона. Все это приведет в движение первую в мире демократию и вместе с ней положит начало новому рейтингу человеческих ценностей и потребностей.
Витающие в воздухе идеи затуманят рассудок людям, из жадности и гордыни заглушившим голос совести, убедившим себя в полном праве на завоевание территорий и захват других людей. Когда им нужно было принести цивилизацию, как они ее понимали, в этот глухой край, они завоевывали, порабощали или уничтожали местных жителей. Взамен они пригоняли тех, кого считали существами второго сорта и в чьи обязанности входило земледелие и обработка недр, необходимые для того, чтобы извлечь из земли, из почвы, из побережий все имеющееся в них богатство.
Чтобы оправдать эти честолюбивые планы, они использовали имеющиеся и ранее представления о своей центральной роли в этом мире, взятые из превратно истолкованных ими библейских текстов, и выстроили на их основе иерархию, объясняющую полномочия каждого отдельного звена. Каждый знал свое место – кто кому принадлежит, кто занимает господствующее положение, кто обретается в низах и кто существует между ними. Если представить себе иерархию в виде человеческой лестницы, то на верхних ступенях будут выходцы из Европы, из них выше всех – английские протестанты, поскольку именно им оружие и ресурсы принесут победу в битве за Северную Америку. Остальные категории будут располагаться в порядке убывания привилегий и обратной зависимости от признаков, общих для них и господствующего класса. Все ниже и ниже будут спускаться ступени этой лестницы, пока не обнаружится в самом низу группа пленников из Африки, отправленных на обустройство колоний Нового Света и обреченных влачить невольничье существование на благо победителей на протяжении двенадцати поколений.
Так создавалась кастовая система, в основу которой легла разница во внешности людей, система непризнанная, неписаная и даже негласная среди рядовых граждан, несмотря на то что они живут по ее законам и подсознательно придерживаются диктуемых ей порядков и по сей день. Кастовая система незаметна изнутри, как незаметны будут для жильцов дома балки, гвозди и опоры его каркаса. Невидимость – вот ключ эффективности и долговечности. И, хотя сама идея кастовой системы может приходить на ум людям и вылетать из него, может, вспыхивая, дать знать о себе в период потрясений и отступать на задний план во времена относительного спокойствия, она всегда влияет на жизнь страны.
Термин «каста» нечасто применяют к реалиям Соединенных Штатов. Считается, что он скорее относится к Индии или феодальной Европе. Однако ряд антропологов и специалистов, изучающих расы в Америке, уже несколько десятилетий используют это понятие. До настоящего времени одним из первых американцев, заявивших об идее касты, был довоенный аболиционист и сенатор США Чарльз Самнер – борец против сегрегации на Севере. «Разделение детей в государственных школах Бостона по признаку цвета кожи или расы, – писал он, – является признаком касты и по этой причине – нарушением равенства»[21 - C. Edwards Lester, Life and Public Services of Charles Sumner (New York, 1874), с. 74, 81.]. Он процитировал товарища-гуманиста: «Каста проводит различия там, где Бог не проводил».
Мы не сможем полностью понять причины нынешних потрясений или в принципе любого поворотного момента в американской истории, не принимая во внимание социальную пирамиду, ступенями которой являемся. Кастовая система и попытки защитить, отстоять или отменить иерархию легли в основу Гражданской войны в США и движения за гражданские права столетие спустя и пронизывают политику Америки двадцать первого века. Так же, как ДНК – это код инструкций по развитию клеток, каста – это операционная система для экономического, политического и социального взаимодействия в Соединенных Штатах с момента их зарождения.
В 1944 году шведский социальный экономист Гуннар Мюрдал и группа самых талантливых исследователей страны выпустили двухтомный труд объемом 2800 страниц, который до сих пор считается, пожалуй, самым всесторонним исследованием расы в Америке, – «Американская дилемма». Исследование рас, организованное Мюрдалом, привело его к осознанию того, что наиболее точным термином для описания устройства американского общества была не раса, а каста, что, возможно, это был единственный термин, которым можно охарактеризовать имеющий место жесткий рейтинг человеческих ценностей. Он пришел к выводу, что Америка создала кастовую систему и что усилия по поддержанию цветовой градации имеют для обычного белого человека «функцию» поддержания самой кастовой системы, удержания «негров на положенном им месте»[22 - Мюрдал. Американская дилемма, с. 2, 677.].
Антрополог Эшли Монтегю был одним из первых, кто утверждал, что раса – это человеческое изобретение, конструкция социальная, а не биологическая, и что, пытаясь понять суть разделения и неравенства в Соединенных Штатах, мы обычно застреваем в мифах и стереотипах, накрепко связанных с расами. «Когда мы говорим о расовой проблеме в Америке, – писал он в 1942 году, – мы на самом деле имеем в виду кастовую систему и проблемы, которые эта кастовая система создает в Америке»[23 - Montagu, Most Dangerous Myth, с. 180.].
* * *
В вопросе сравнения кастовой системы Индии и американского Юга, сохранившего четкое разделение на касты в границах Соединенных Штатов, среди сторонников идеи превосходства белой расы существовала некоторая неразбериха. «До сих пор среди высших классов Индии принимаются отчаянные меры по сохранению чистоты своей крови в границах тщательно регулируемой кастовой системы, – писал Мэдисон Грант, популярный евгенист, в своем бестселлере 1916 года «Уход великих рас». – Распространенные в наших южных штатах дорожные законы Джима Кроу и социальная дискриминация преследуют ту же самую цель»[24 - Мэдисон Грант, Конец великой расы (New York: сыновья Чарльза Скрибнера, 1916), с. 64.].
Кастовая система становится мерилом каждого жителя, ее коды, впитываемые с детства, определяют место, предписанное каждому на ступенях социальной лестницы. «Рабочий, которому не на кого «смотреть свысока», считает себя однозначно выше негров, – заметил в 1942 году йельский ученый Листон Поуп. – Наличие цветных людей представляется ему последней защитой от собственного социального забвения»[25 - Pope, Millhands, с. 94.].
В далеком 1913 году известный южный педагог Томас Пирс Бейли взял на себя задачу на основе имеющихся идей создать так называемую расовую теорию Юга. Ее принципы составляли основу кастовой системы. Один из постулатов гласил: «Ценить последнего белого человека выше, чем первого негра»[26 - Это вероучение, известное как «Расовая иерархия на Юге», было впервые опубликовано в Ежемесячном журнале Нила в ноябре 1913 года и было упомянуто у Bailey, Race Orthodoxy in the South, с. 112.].
В том же году человек, появившийся на свет на дне кастовой системы Индии, рожденный в семье неприкасаемых из центральных провинций, прибыл в Нью-Йорк из Бомбея. Той осенью Бхимрао Амбедкар приехал в Соединенные Штаты, чтобы изучать экономику в аспирантуре Колумбийского университета, уделяя особое внимание различиям между расой, кастой и классом. Живя всего в нескольких кварталах от Гарлема, он воочию видел, в каком состоянии находятся его американские товарищи по несчастью. Он завершил свою диссертацию в год выхода на экраны фильма «Рождение нации», представляющего собой блистательно воплощенную дань уважения идеям конфедеративного Юга. Премьера фильма состоялась в Нью-Йорке в 1915 году. А человек из касты неприкасаемых отправился в Лондон на продолжение обучения и вернулся в Индию, чтобы стать передовым лидером неприкасаемых и выдающимся деятелем, чей гений примет участие в разработке новой индийской конституции. Он постарается избавиться от унизительного слова «неприкасаемый». Прислушиваясь к мнению этой группы людей, он отверг и термин «хариджаны», применявшийся к ним Ганди. Он говорил о своем народе как о далитах, что означает «сломленные люди», которыми их делала кастовая система.
Трудно сказать, какое влияние оказало на него личное знакомство с общественным порядком в Америке. Но с годами он, как и многие далиты, стал уделять пристальное внимание подчиненной касте в Америке. Индийцы давно знали о тяжелом положении порабощенных африканцев и их потомков в Соединенных Штатах до Гражданской войны. Еще в 1870-х годах, после отмены рабства и во время короткого периода продвижения черных, известного как Реконструкция, индийский социальный реформатор по имени Джотиба Пхуле нашел вдохновение в аболиционистах. Он выразил надежду, что «и мои соотечественники вдохновятся этим благородным примером»[27 - Джотиба (также известный как Джотирао) Пхуле был антикастовым реформатором в Индии девятнадцатого века, который посвятил свою книгу 1873 года, Gulumgiri (Slavery), народу Соединенных Штатов, покончившему с рабством в результате Гражданской войны. Цитируется Kalpana Kannabirin в книге Non-Discrimination and the Indian Constitution (Нью-Дели: Routledge, 2012), с. 151.].
Много десятилетий спустя, летом 1946 года, реагируя на новости о том, что чернокожие американцы обращаются к Организации Объединенных Наций с петицией о защите себя как меньшинств, Амбедкар обратился к самому известному афроамериканскому интеллектуалу того времени У. Э. Б. Дюбуа. Он сказал Дюбуа, что был «исследователем проблемы негров» из-за океана и признал общность их судеб.
«Между положением неприкасаемых в Индии и положением негров в Америке так много общего, – писал Амбедкар Дюбуа, – что изучение последнего не только естественно, но и необходимо»[28 - Б. Р. Амбедкар – У. Э. Б. Дюбуа, ок. июля 1946 года, в документах У. Э. Б. Дюбуа (MS 312). Специальные коллекции и университетские архивы, Библиотеки Амхерста Массачусетского университета.].
Ответным письмом Дюбуа сообщил Амбедкару, что согласен с его идеями и «всячески симпатизирует неприкасаемым Индии»[29 - У. Э. Б. Дюбуа Б. Р. Амбедкару, 31 июля 1946 года, там же.]. Тогда Дюбуа, казалось, говорил от имени маргинализированных групп обеих стран, поскольку он определил внутренний конфликт, сопровождающий их на протяжении всей истории существования. И именно Дюбуа за несколько десятилетий до этого применил индийскую концепцию, направив горький вопль своего народа к Америке: «Почему Господь сделал меня изгоем и чужаком в моем собственном доме?» [30 - Дюбуа, Души черного народа, с. 3.]
* * *
Я взялась за эту книгу с похожим желанием заглянуть за океан, чтобы лучше понять, как все начиналось в Соединенных Штатах: придание значения неизменным физическим характеристикам, пирамида, чья незыблемость сохранялась веками, пирамида, определяющая политику, отношения и личные взаимодействия людей, и руководящая ими. Каковы истоки и принципы работы иерархии, которая вторгается в повседневную жизнь и влияет на перспективы каждого отдельного американца? Как это все с пугающей регулярностью и последствиями влияет на мою собственную жизнь?
Я начала исследовать американскую кастовую систему после почти двух десятилетий изучения истории Юга Джима Кроу, правовой кастовой системы, выросшей из порабощения и просуществовавшей до начала 1970-х годов на протяжении жизни многих современных американцев. Во время работы над «Теплом других солнц»[31 - The Warmth of Other Suns: The Epic Story of America’s Great Migration (2010); на русском не издавалась.] я обнаружила, что пишу не о географии и миграциях, а об американской кастовой системе, искусственной иерархии, в которой почти все касающиеся вас запреты и обязанности определялись вашим внешним видом. Все остальное не имело значения. Эта система работала как в южных штатах, так и в северных. Я писала о шести миллионах человек, затронутых стигматизацией и покинувших Юг в поисках свободы от кастовой системы, только чтобы обнаружить, что иерархия следовала за ними, куда бы они ни пошли, во многом так же, как тень кастовой принадлежности повсюду сопровождает индийцев в их собственной глобальной диаспоре.
Через создание этой книги я пыталась понять происхождение и эволюцию классификации и возвышения одной группы людей над другой и последствия подобного для предполагаемых господ и всех, кто находится ниже них. Существуя в мире, подобном сотворенному из плоти и крови кастовому эксперименту, я хотела понять иерархическую структуру, в которой мне и миллионам моих сограждан приходится ориентироваться, чтобы найти свое место и воплотить свои мечты.
Под этим подразумевается, например, изучение самой известной – индийской – кастовой системы мира и нахождение параллелей совпадений и контрастов между ней и той, что преобладает в моей собственной стране. Я также пыталась понять корни молекулярного, концентрированного зла, породившего кастовую систему, насаждаемую в нацистской Германии, и обнаружила поразительные тревожные связи между Соединенными Штатами и Германией эпохи Третьего рейха. Изучая истории всех трех иерархий и многопрофильные отчеты исследователей каст, я начала систематизировать параллели и выявлять основные общие характеристики этих иерархий. У меня получилось восемь так называемых кастовых столпов, их внушающие тревогу следы можно обнаружить во всех трех случаях.
Ученые потратили много времени и сил на изучение кастовой системы Джима Кроу, под тенью которой до сих пор действуют Соединенные Штаты, в то время как другие интенсивно изучали тысячелетнюю кастовую систему Индии. Исследователи склонны рассматривать их изолированно, специализируясь на той или иной стране. Мало кто проводил параллельные сравнения, даже робкие попытки которых встречали у общества сопротивление. Не убоявшись вступить на эту тернистую тропу, я стремилась найти корни иерархической системы, искажения и несправедливость, которые она порождает. За пределами Соединенных Штатов мои исследования привели меня в Лондон, Берлин, Дели и Эдинбург, через все эти города меня вела метафорическая нить социального неравенства. Чтобы еще масштабнее задокументировать этот феномен, я решила описать все имеющиеся иллюстрации концепции касты – некоторые я видела лично, о других мне поведали очевидцы и жертвы этой системы.
Хотя в этой книге делается попытка рассмотреть влияние касты на всех, кто попал в иерархию, в ней уделяется значительное внимание полюсам американской кастовой системы: тем, кто находится наверху, – американцам европейского происхождения, которые были ее главными бенефициарами, и тем, кто внизу, – афроамериканцам. На дегуманизацию и направлены основные ресурсы кастовой системы.
Американская кастовая система зародилась в первые годы после прибытия первых африканцев в колонию Виргиния летом 1619 года, когда власти колонии искали параметры, по которым можно было определить, кто будет порабощен на всю жизнь, а кто нет. Со временем колониальные законы предоставили англичанам и ирландским наемным слугам больше привилегий, чем африканцам, работавшим вместе с ними, и европейцы слились в новую идентичность: их относили к категории белых, полярной противоположности черным. Историк Кеннет М. Стэмпп назвал это определение расы «кастовой системой, которая отделяла тех, чья внешность позволяла им утверждать чистое европейское происхождение, от тех, чья внешность указывала на то, что некоторые или все их предки были неграми»[32 - Stampp, Peculiar Institution, с. 330–331.]. Члены европейской касты, по его словам, «верили в «превосходство белых» и сохраняли высокую степень кастовой солидарности, чтобы обеспечить его».
Таким образом, в этой книге вы встретите много ссылок на американский Юг, место рождения этой кастовой системы. Юг – это место, где большинство представителей угнетаемых каст было обречено жить на протяжении большей части истории страны, и по этой причине кастовая система здесь была формализована и сохранила жесткие рамки. Именно здесь впервые закрепились, прежде чем распространились на остальную часть страны, принципы межкастовых отношений, о чем писал в своих заметках в 1831 году Алексис де Токвиль: «Расовые предрассудки кажутся сильнее в штатах, которые отменили рабство, чем в тех, где оно еще существует, и нигде не наблюдается такой нетерпимости, как в штатах, где оно вовсе не было известно»[33 - Токвиль, Демократия в Америке, с. 141.].
Чтобы изменить наш взгляд на самих себя, я использую термины, которые, возможно, чаще ассоциируются с людьми из других культур, чтобы предложить новый способ понимания нашей иерархии. Доминирующая каста, правящее большинство, привилегированная каста или высшая каста как замена или дополнение к белой. Средние касты вместо азиатских или латиноамериканских или в дополнение к ним. Подчиненная каста, низшая каста, угнетаемая каста, неблагополучная каста, исторически подвергавшаяся стигматизации, а не афроамериканская. Первые, завоеванные или коренные народы вместо коренных американцев или в дополнение к этому определению. Маргинализованные касты как синоним женщин любой расы и прочих меньшинств любой группы.
Некоторые из этих определений звучат как иностранные ругательства. В каком-то смысле именно этого эффекта я и добиваюсь. Потому что, чтобы по-настоящему понять Америку, мы должны открыть глаза на скрытую работу кастовой системы, которая остается безымянной, но преобладает среди нас, к нашему коллективному ущербу. Мы должны увидеть, что у нас больше общего друг с другом и с культурами, которыми мы в ином случае могли бы пренебрегать, и должны набраться храбрости, чтобы подумать, что именно через нужные слова быстрее найдем нужные нам ответы.
Приступая к этой книге, я внимательно изучала труды о кастах в Индии и Соединенных Штатах. Любое упоминание касты приводило меня в эмоциональное исступление. Я обнаружила родственные души из прошлого – социологов, антропологов, этнографов, писателей, чьи работы пронесли меня сквозь время и череду ушедших поколений. Многие сопротивлялись устоявшемуся порядку вещей, и я чувствовала, что продолжаю эту традицию и иду не одна.
В разгар исследования слухи о моих запросах распространились среди некоторых индийских специалистов по касте, находящихся здесь, в Америке. Они пригласили меня выступить на инаугурационной конференции о кастах и расах в Массачусетском университете в Амхерсте, городе, где родился У. Э. Б. Дюбуа и где хранятся его документы.
Там я рассказала аудитории, что написала шестисотстраничную книгу об эпохе Джима Кроу на юге Америки, о времени чистого превосходства белых, когда слово «расизм», тем не менее, нигде не встречалось. Я сказала им, что, потратив пятнадцать лет на изучение темы и выслушав свидетельства переживших ту эпоху, я поняла, что и пятнадцати лет недостаточно. Я объяснила, почему в данном случае был уместнее термин «каста». Слушатели были ошеломлены и воодушевлены. Индийская еда на тарелках, любезно поставленных передо мной на стойке регистрации, успела остыть нетронутой за ночь, пока я отвечала на шквал вопросов.
На церемонии закрытия, о которой меня заранее не предупредили, хозяева преподнесли мне бронзовый бюст заступника угнетаемых классов Индии, Бхимрао Амбедкара, лидера далитов, переписывавшегося с Дюбуа несколько десятилетий назад.
Все это напоминало церемонию посвящения в касту, к которой я, по личным ощущениям, всегда принадлежала. Снова и снова они делились воспоминаниями о пережитом, и я отвечала с эмоциональным откликом, будто заранее зная поворот или исход событий. К их удивлению, я начинала понимать, кто из индийцев среди присутствующих был знатью, а кто – низкого происхождения, и не по одежде, которую они носили в Соединенных Штатах, а на основе универсально понятных маркеров иерархической принадлежности. Так, человека из высшей касты отличала неизбывная уверенность в себе, особая манера поведения, заметное взгляду ожидание отношения к себе как к центральной фигуре.
После очередного заседания я подошла к ведущей, чью касту я определила, наблюдая за ее общением. Я заметила, что она рефлекторно встала над говорящим из далитов и взяла на себя ответственность объяснить, что именно только что сказала или имела в виду далитская женщина. Она заняла авторитетную позицию, будто надела привычный костюм, возможно, даже не осознавая этого.
Мы немного поболтали, а потом я сказала ей: «По моему мнению, вы, должно быть, принадлежите к высшей касте, не так ли?» Ее задело мое наблюдение. «Как вы это поняли? – спросила она. – Я так стараюсь не показывать этого». Мы говорили, казалось, целый час, и я заметила усилия, которые требовались ей, чтобы управлять бессознательными сигналами закодированного превосходства, присутствием разума, необходимым для противодействия заложенной кастой программы. Я могла видеть, как тяжело приходится даже той, которая всем сердцем отдает себя делу преодоления кастового разрыва – она была глубоко привержена идеалам равенства и даже вышла замуж за мужчину из низшей касты.
По дороге домой я окончательно поняла, что вернулась в свой мир, когда служба безопасности аэропорта пометила мой чемодан для досмотра. Сотрудником администрации транспортной безопасности оказался афроамериканец, которому на вид было чуть больше двадцати лет. Он надел латексные перчатки, чтобы приступить к работе. Он порылся в моем чемодане, извлек небольшую коробку, развернул складки бумаги и теперь держал в ладони бюст Амбедкара, который мне подарили в Индии.
– Мы обнаружили это на рентгеновском снимке, – сказал он. Бюст был тяжелым, как пресс-папье. Он перевернул его и осмотрел со всех сторон, обратив внимание на нижнюю часть статуэтки. Казалось, его всерьез беспокоит, не перевожу ли я внутри что-нибудь запрещенное.
– Мне необходимо проверить его, – предупредил он. Через некоторое время он вернулся и заявил, что все в порядке и я могу продолжить свое путешествие. Он посмотрел на увенчанную залысинами голову и твердое спокойное лицо фигурки и, казалось, удивился, почему я везу с собой предмет, который выглядит как тотем из далеких земель.
– Так кто это? – спросил он. Вряд ли имя Амбедкар о чем-нибудь сказало – я сама узнала о нем только годом ранее, и у меня не было времени объяснять параллельно существующую за океаном кастовую систему. Так что я выпалила то, что показалось мне наиболее разумным.
– О, – сказала я, – это Мартин Лютер Кинг из Индии.
– Прикольно, – заявил он, удовлетворенный моим объяснением. Затем он завернул Амбедкара обратно в бумагу с такой осторожностью, будто имел дело с самим Кингом, и аккуратно уложил его обратно в коробку.
Скрытая программа
В конце двадцатого века сразу двум кинематографистам пришла на ум одна и та же идея. Она заключалась в том, что невидимая сила искусственного интеллекта захватила человеческий вид и сумела управлять людьми в альтернативной реальности, в которой все, что человек видит, чувствует, слышит, ощущает на вкус и запах, по сути, заложено в программе. Существуют программы в программах, и люди становятся не просто запрограммированными, но обреченными закончить свою судьбу в качестве программного кода. Реальность и программа становятся единым целым. Из нее не убежать.
В дело избавления от программы и вовлечены главные герои фильма «Матрица» – пробудившись, они ищут способ освобождения. Те же, кому так и не удалось вырваться из анабиоза, ведут иллюзорную и лишенную глубокого смысла жизнь в навязанном машинами подобии реальности, но не живут по-настоящему. Возможно, нет более эффективного способа ограничить свободу людей, чем закрыть им глаза на положение вещей и дать бездумно принять свою неволю. Люди, не знающие о своем плене, не поднимутся на борьбу за свою свободу.
Но немногим прозревшим тоже будет угрожать матрица. Любая попытка избежать заключения в систему сопряжена с риском обнаружения. Она искажает привычный порядок вещей и открывает окружающим глаза на навязанную иллюзию. Матрица, скрытая основная программа, подпитываемая инстинктом выживания автоматизированного коллектива, плохо реагирует на угрозы своему существованию.
В решающий момент мужчина, только недавно узнавший о программе, частью которой стал он и весь его вид, общается с мудрой женщиной, Оракулом, которая могла бы указать ему дальнейший путь. Он в смятении и настороже. Они сидят на скамейке в парке, который может существовать, а может и не существовать. Она говорит с ним загадками и метафорами. Перед ними на тротуаре приземляется стая птиц.
–?Вот, взгляни на этих птиц, – обращается к герою Пифия. – Существуют программы, чтобы ими управлять.
Поднимая глаза и осматриваясь вокруг, она продолжает: «Другие программы управляют деревьями и ветром, рассветом и закатом. Программы совершенствуются. Все они выполняют свою собственную часть работы, они незаметны. Ты никогда не догадаешься об их существовании».
То же и с кастовой системой, которая молча выполняет свою работу, веревочка кукловода, невидимая для тех, чье подсознание она направляет. Каста – это медленная отрава для разума, несправедливость, которая становится нормой и выглядит оправданной. Это жестокость, которая, кажется, необходима для полноценной работы механизма общества. Кастовая система в миниатюре отражает саму жизнь, и ее цель – верховенство тех, кто забирает в свои руки власть и крепко держится за нее.
Часть вторая
Произвольное разделение людей
Глава 4
Затянувшаяся игра и возникновение касты в Америке
День за днем на масштабной сцене веками не закрывающегося театра поднимается занавес. Актеры в костюмах своих предшественников исполняют отведенные им роли. Актеры, исполняющие роли, не являются персонажами, которых изображают. Но они так давно участвуют в игре, что уже успели вжиться в эти предписанные роли, сделать их частью своего существа и привыкнуть к отождествлению с изображаемым персонажем.
Костюмы участники пьесы получают при рождении и не снимают их до последнего вздоха. Костюмы знакомят актеров с ролями, которые должен исполнять каждый из них, и с местом каждого персонажа на сцене.
Актеры по ходу представления узнают и запоминают как собственные роли, так и роли окружающих. Все знают, кто злодей, кто герой, кто непутевый приятель, а кто всю игру проведет в тени, утопив себя в многоголосье хора на заднем плане. Однако и без последних не получится пьесы.
Игроки настолько вживаются в роли, что главные персонажи – мужчины ли, женщины – и не утруждают себя запоминанием лиц статистов, не обращают внимания на их деятельность – попросту не видят в этом необходимости. Игра затягивается – и у участников начинает складываться ощущение, что роли предопределены им свыше, что каждый актер наилучшим образом соответствует своему персонажу по характеру и темпераменту, и, возможно, существует лишь для той роли, которую исполняет в настоящее время и в которой наиболее полюбился зрителю.
Члены актерского состава начинают ассоциироваться с героями, которых играют, пытаясь уложить в прокрустово ложе их характеристики собственную идентичность, – и становятся персонажами. Будучи актером, вы должны декларировать предписанные реплики, ни единым движением не отступать от роли. Вы не являетесь собой. Вы и не должны быть собой. Придерживайтесь сценария и роли, которую вам предстоит сыграть, – и будете вознаграждены. Отклонитесь от сценария – и готовьтесь к последствиям. Отклонитесь от сценария – и вмешаются другие актеры, чтобы указать вам, где вы отступили от своей роли. Делайте это достаточно часто или в критический момент – и вас могут уволить, понизить в должности, изгнать, а вашему персонажу по сюжету состряпают скорую кончину.
Социальная пирамида, известная как кастовая система, не идентична актерскому касту пьесы, хотя сходство этих двух слов не может не вызывать ассоциаций. Получая роль, мы не являемся собой. Мы не должны быть самими собой. Мы действуем согласно нашему месту в постановке, а не по велению собственной свободной от условностей души. И все мы играем на подмостках, возведенных задолго до прибытия в эти края наших предков. Мы – нынешний актерский состав многовековой драмы, премьера которой состоялась на этой земле в начале семнадцатого века.
Это было в конце августа 1619 года, за год до высадки пилигримов в бухте Плимут-Рок, голландский военный корабль бросил якорь в устье реки Джеймс, в Пойнт-Комфорт, в глуши, известной ныне как Виргиния. Мы знаем об этом событии только благодаря случайной строчке в письме, написанном одним из первых поселенцев Джоном Рольфом. Это старейшее из сохранившихся упоминаний об африканцах в английских колониях в Америке; новая страница в истории народа, разительно непохожего на колонистов, народа, судьба которого – стать основанием для только формирующейся пирамиды кастовой системы. Рольф упоминает их как товар, причем непохоже, чтобы английские поселенцы ожидали этот товар с нетерпением. Корабль «не привез ничего, кроме двадцати с лишним негров, – писал Рольф, – которых губернатор и капитан Маршан выменяли за продукты питания».
Этих африканцев обнаружили на захваченном невольничьем корабле, направлявшемся в испанские колонии, но перепроданного обосновавшимся на севере британцам. Статус живого трофея до сих пор вызывает разногласия в среде ученых – были ли это, по крайней мере сначала, невольные наемные работники на короткий срок, или же их сразу обрекли на пожизненное порабощение, судьбу, которая ожидала любого похожего на них человека, прибывшего с моря или рожденного здесь в следующую четверть тысячелетия.
Немногочисленные сохранившиеся записи с момента их прибытия показывают, что они «с самого начала занимали исключительно низкое положение в глазах белых виргинцев»[34 - Vaughan, Roots of American Racism, с. 129.], – писал историк Олден Т. Воган. Если формально в постоянное рабство еще не заключали, то «для черных жителей Виргинии все шло именно к этому».
В последующие десятилетия колониальные законы разделили европейских и африканских рабочих на две обособленные и неравные категории и запустили кастовую систему, которая стала краеугольным камнем социальной, политической и экономической систем Америки. Эта кастовая система спровоцирует самую смертоносную войну на территории США, приведет к ритуальным линчеваниям тысяч людей из подчиненной касты и станет источником неравенства, которое и по сей день омрачает будущее страны и дестабилизирует обстановку внутри нее.
Формирование иерархии можно проследить уже в первой переписи колониального населения в Виргинии, проведенной в 1630 году. Мало кто из африканцев удостаивался чести быть указанным в документе по имени, в отличие от большинства европейцев, независимо от того, были ли последние свободными людьми или наемными рабочими. Не указывался ни возраст, ни дата прибытия африканцев, а ведь эта информация первостепенно важна для определения сроков и временных рамок найма как европейцев, так и африканцев; не указано, велся ли точный их учет и рассматривались ли они как люди равного статуса.
Таким образом, кастовая система зародилась в виргинской глуши еще до образования Соединенных Штатов Америки. Сначала статус людей в колониях определяла религия, а не раса, как мы ее понимаем сейчас. Христианство, общая для европейцев религия, обычно гарантировала европейским рабочим невозможность пожизненного порабощения. Это первоначальное различие обрекало сначала коренные народы, а затем и африканцев, большинство из которых не были христианами по прибытии, на низшую ступень зарождающейся иерархии еще до того, как окончательно сформировалась концепция расы, оправдывающая их полное унижение.
Создание кастовой системы было постепенным процессом формирования социальных категорий, а не результатом единственного указа. Десятилетия уходили у колонистов на принятие решений. Позже африканцы начали переходить в христианство и тем самым бросили вызов религиозной иерархии. Их попытки заявить о полноправном участии в колониях прямо противоречили потребностям европейцев в самой дешевой и послушной рабочей силе для извлечения как можно большего богатства из щедрой земли Нового Света.
Достоинства африканских рабочих обернулись их погибелью. Британские колонисты в Вест-Индии, например, считали африканцев «цивилизованным и относительно послушным народом», «привычным к дисциплине» и хорошо справляющимся с поставленной задачей[35 - Smedley and Smedley, Race in North America, с. 112.]. Африканцы продемонстрировали иммунитет к европейским болезням, что сделало их более жизнеспособными в контакте с колонистами, чем коренные народы, которых изначально пытались поработить европейцы.
Что еще более важно, колонии Чесапика были нестабильны и нуждались в рабочей силе для выращивания табака. Колонии южнее подходили для выращивания сахарного тростника, риса и хлопка – культур, с которыми у англичан не было опыта обращения, но которые африканцы либо выращивали на своих родных землях, либо быстро освоили. «Колонисты вскоре поняли, что без африканцев и их профессиональных навыков их предприятия потерпят неудачу»[36 - Там же, с. 113.], – писали антропологи Одри и Брайан Смедли.
Волей судьбы у африканцев с рождения был иной цвет кожи, что привело к их трагическому невыгодному положению. Хотя это и являлось лишь невинной вариацией человеческого облика, но отличало африканцев от европейских и ирландских наемных слуг в глазах европейских колонистов. Европейцы могли бежать от своих хозяев – и такие случаи были нередки. Затем они сливались с основным белым населением, которое постепенно сплачивалось в единую касту. «Гэльские восстания заставили англичан попытаться полностью заменить этот источник подневольного труда другим источником – африканскими рабами»[37 - Там же, с. 112.], – писали Смедли.
Колонисты не могли поработить коренное население на его собственной территории и считали, что решили проблему рабочей силы импортом африканцев. Практически не пользуясь услугами коренных жителей, колонисты стали изгонять их с их же исконных земель и из зарождающейся кастовой системы.
Совокупность этих факторов привела к тому, что к концу XVII века африканцы оказались на самом дне кастовой системы и были теперь не просто рабами, а заложниками, подвергающимися страшным притеснениям, которые их мучители хладнокровно задокументировали. И никто на целом свете не собирался платить выкуп за их спасение.
Американцы обходят в разговорах тему рабства отчасти потому, что то немногое, что мы о нем знаем, противоречит нашему восприятию собственной страны как оплота справедливого и просвещенного народа, маяка демократии для всего мира. Рабство обычно называют «печальной, темной главой» в истории страны. Как будто предав эту тему забвению, мы сможем избавиться от чувства вины или стыда, которое она вызывает.
Но как человек не может обрести счастье и психическое равновесие, не проработав воспоминания о семейном алкоголизме или насилии, свидетелем которого он стал в детстве, страна не может стать цельной, пока не разберется с «главой» своей истории, которая на деле является не главой, но самой основой ее экономического и социального уклада. Целую четверть тысячелетия страна жила рабством.
Рабство было частью повседневной жизни, зрелищем, о котором официальные лица и европейские гости рабовладельческих провинций не могли отзываться иначе, чем с любопытством и отвращением.
В своем выступлении в Палате представителей конгрессмен XIX века из Огайо посетовал, что «во время прогулки по красивой аллее перед Капитолием члены Конгресса были вынуждены свернуть с дороги, чтобы пропустить процессию рабов, скованных кандалами мужчин и женщин, чей путь лежал на невольничий рынок»[38 - Уэлд, Американское рабство, с. 76.].
Министр ВМС США выразил ужас при виде босоногих мужчин и женщин, сгорбившихся под непомерной тяжестью соединяющих их оков, людей, которых злая судьба направляла на погибель в южные штаты, и сопровождающего их верхом «белого человека в седле, с пистолетами на поясе, человека, который имел наглость смотреть нам прямо в глаза, не краснея, пока мы проезжали мимо него».
Представитель ВМФ Джеймс К. Полдинг сказал: «Когда они [рабовладельцы] допускают такие вопиющие и неприличные посягательства на человеческую жизнь и свободу, как те, что описаны мной выше; когда они совершают злодеяние, перегоняя полуобнаженных женщин и мужчин, скованных цепями, при этом не виновных ни в чем, кроме черного цвета кожи, из одной части Соединенных Штатов в другую за сотни миль под палящим солнцем, они позорят себя и страну, которой они принадлежат»[39 - Там же, с. 76, 77.].
Рабство на этой земле было не просто горькой участью чернокожего населения. Это было американское нововведение, американский институт, созданный элитами доминирующей касты и для их блага и поддерживаемый более бедными членами доминирующей касты, которые связали свою судьбу с кастовой системой, игнорируя голос совести. Оно отнесло к господствующему классу всех представителей доминирующей касты, поскольку закон и обычай гласили, что «от раба требуется подчинение не только воле хозяина, но и воле всех других белых людей»[40 - George McDowell Stroud, A Sketch of the Laws Relating to Slavery in the Several States of the United States of America (Филадельфия, 1856), с. 154; Уэлд, Американское рабство, с. 283.]. Это была не просто оборванная нить «в остальном безупречном полотне», как писал социолог Стивен Стейнберг. «Точнее было бы сказать, что рабство представляло собой саму ткань, из которой было соткано это полотно»[41 - Steinberg, Ethnic Myth, с. 300.].
Американское рабство, продолжавшееся с 1619 по 1865 год, не было похоже на рабство в Древней Греции или на актуальное сегодня незаконное сексуальное рабство. Рабство сегодня безоговорочно незаконно, и любая его жертва, которой удается сбежать, оказывается в мире, который признает ее свободу и будет работать над тем, чтобы наказать ее поработителя. Американское рабство, напротив, было законным и санкционировалось государством и сетью рабовладельческих компаний. Любая жертва, которой удавалось сбежать, оказывалась в мире, который не только не признавал ее свободу, но и возвращал ее владельцам, которые могли применять любые, самые ужасные пытки в качестве наказания за непокорство. В американской системе рабства жертвы, а не поработители, принимали наказания, подвергаясь любым злодеяниям, которые мог придумать хозяин в качестве урока для остальных рабов.
Колонисты создали «крайнюю форму рабства, не имеющую аналогов в мире», писала историк права Ариэла Дж. Гросс. «Впервые в истории одна категория человечества была исключена из «человеческого рода» и выделена в отдельную подгруппу, которая должна была оставаться пожизненно порабощенной на протяжении многих поколений»[42 - Gross, What Blood Won’t Tell, с. 22, 23.].
Институт рабства на протяжении четверти тысячелетия представлял собой превращение людей в валюту, в машины, которые существовали исключительно для прибыли своих владельцев и работали столько, сколько желали владельцы. Они не имели прав на свои тела, их можно было заложить, развести, выиграть в пари, подарить в качестве свадебных подарков, завещать наследникам, разделить с супругами и детьми, чтобы покрыть долг владельца, или раздосадовать соперника, или передать в наследство. Их регулярно били, насиловали и клеймили по прихоти и настроению людей, которым они принадлежали. Некоторых кастрировали или подвергали другим пыткам, слишком ужасным, чтобы их называть, пыткам, которые Женевские конвенции запретили бы как военные преступления, если бы конвенции применялись к лицам африканского происхождения на этой земле.
Рабство обосновалось здесь еще до создания Соединенных Штатов Америки. Это была живая смерть, сопровождающая их на протяжении двенадцати поколений.
«Раб обречен на труд, плоды которого пожинают другие»[43 - Goodell, American Slave Code, с. 64.], – так писатель, назвавший себя судьей Раффином, свидетельствовал о том, что видел на Далеком Юге.
«Раб во всем зависит от воли своего господина, – отмечал Уильям Гуделл, министр, описавший институт рабства в 1830-х годах. – И тот не приносит ему ничего, кроме страданий. Он никогда не должен поднимать руку для самообороны. Он не должен произносить ни слова протеста. Ему негде искать помощи и защиты – даже с сельскохозяйственными животными обращались лучше. Считалось, что они «невосприимчивы к травмам», – писал Гуделл. – Они могут быть наказаны по усмотрению своего господина или даже преданы смерти по его решению»[44 - Там же, с. 72, 63, 12.].
Чтобы лучше представлять условия их эксплуатации, примите во внимание, что в 1740 году Южная Каролина, как и другие рабовладельческие штаты, наконец решила ограничить рабочий день подневольных афроамериканцев пятнадцатью часами с марта по сентябрь и четырнадцатью часами с сентября по март, что вдвое больше стандартного рабочего дня людей, которым фактически платят за труд[45 - Stampp, Peculiar institution, с. 218.]. В ту же эпоху заключенные, признанные виновными в совершении реальных преступлений, работали не более десяти часов в день. И пусть никто не говорит, что афроамериканцы как социальная группа не работали для нашей страны.
Испытывая страшные, бесконечные нагрузки в часы бодрствования, многие целую неделю довольствовались горсткой кукурузных зерен, которые им приходилось перемалывать вручную ночью после своих трудов на полях. Некоторые владельцы в качестве наказания отказывали им даже в этой малости и только раз в год разрешали употреблять мясо – источник белка. «Им лишь изредка разрешалось собирать крошки, упавшие со столов их хозяев»[46 - Goodell, American Slave Code, с. 125.], – писал Джордж Уайтфилд. Кража еды была «преступлением, караемым поркой».
«На мой взгляд, ваши рабы работают так же усердно, если не более, чем лошади, на которых вы ездите, – писал Уайтфилд в открытом письме Чесапикским колониям в 1739 году. – При этом последних после выполнения работы как следует кормят и обхаживают»[47 - Там же, с. 116.].
Поработители пытались извлечь из невольников максимум выгоды, не щадили кнута на тех, кто не выполнил завышенный до невозможного план, и еще сильнее пороли тех, кто его перевыполнил, стараясь выжать как можно больше из измученных непосильной работой людей.
«Порка была формой насилия, которая возвела садизм на новые высоты»[48 - Батист, Половина, о которой никогда не говорили, с. 120, 139–141, 185.], писал историк Эдвард Батист. По его словам, рабовладельцы использовали «все современные методы пыток», от нанесения увечий до пыток водой.
Рабство позволяло рабовладельцам в кратчайшие сроки обрести сказочное богатство за счет «возможности обращать человеческие жизни в деньги». Но с момента начала порабощения южане привыкли к ужасам, которые они творили, и стали спокойнее относиться к ним. Батист писал: «Никто не хотел признать, что они создали экономику, фундаментом для которой стали пытки».
Подавляющее большинство афроамериканцев, которые обретались на этой земле в первые 246 лет существования Соединенных Штатов, жили в постоянном страхе перед людьми, имевшими абсолютную власть над их телами и самими их жизнями, в подчинении людям, не несущим никакого наказания за любое творимое злодеяние.
