скачать книгу бесплатно
* * *
Вот какие были мои ошибки. Когда увидела, что едет к нам грузовичок, я не позволила девочке обернуться, посмотреть назад, поэтому не могла спросить: Ты видела эту машину раньше? Это он?
Нет, я загнала её в дом, дала стакан ледяной воды. Сказала ей: пей медленно, а то вырвет. Девочка тихо повторяла: Хочу к маме. Хочу к маме. Хочу к маме. Эйми Джо вошла в кухню, услышала это, и глаза у неё сделались величиной с серебряный доллар.
Я съела пару соленых крекеров, выпила стакан воды, потом над кухонной раковиной стала мыть лицо, мыла, пока не включился насос и раковина не наполнилась запахом серы. Сидите тут, сказала им. Выйду на двор кое с чем разобраться. Вернусь – позвоним твоей маме.
У меня в животе болит, закричала девочка. Я хочу к маме. Во мне вдруг вспыхнула злость, желчью обожгло горло, и после мне было очень стыдно. Заткнись, я ей крикнула. Посадила обеих за кухонный стол и велела сидеть. Но так и не спросила у дочери, позвонила ли она шерифу. Вторая моя ошибка. А когда вышла на веранду, взяла винтовку, подошла с ней к краю и приготовилась встретить того, кто ехал, забыла проверить, заряжена ли. Третья моя ошибка.
Вот. Станьте-ка со мной на краю веранды. Посмотрите, как он въезжает не спеша ко мне во двор и останавливается прямо в десяти шагах от дома. Посмотрите, как он вылезает из кабины и с протяжным свистом оглядывает наш лысый участок. Хлопает дверью кабины, прислонился к капоту и озирается, как будто не прочь купить ранчо. Солнце облизывает его – освещает веснушки на руках, ветерок ерошит соломенные волосы. В утреннем свете он золотится, как топаз, но даже с моего места видны синяки у него на лице и руках и багровые кольца вокруг белесых голубых глаз. Ветерок пронесся по двору; он складывает руки на груди, пожимает плечами, смотрит по сторонам и спокойно улыбается, словно денек выдался – лучше не придумаешь. Он не совсем еще взрослый мужчина – парень.
Доброе утро – смотрит на свои часы. – Да уж день, пожалуй.
Я стою, сжав цевье, словно это рука любимой старой подруги. Я не знаю его, но вижу, что молод, не может быть земельным инспектором – они иногда наезжают сюда, убедиться, что подъездную дорогу держим свободной и не замусоренной. И не изыскатель, что заезжают почесать языком, узнать, не собираемся ли продать землю. И для добровольного помощника шерифа молод – тут я вспоминаю, что не спросила Эйми, позвонила ли она шерифу.
С чем пожаловал? спрашиваю.
Вы, наверно, миссис Уайтхед. Симпатичное у вас ранчо.
Не жалуемся. Пыльное, как везде. Говорю ровным голосом, но думаю, откуда он знает мою фамилию.
Он хохотнул, глупо, нахально. Да, похоже, говорит. Но мне как раз на руку. Проще ставить вышку там, где у матушки природы чисто и сухо. Выпрямился, шагнул вперед, ладони поднял. Улыбка на лице застыла, как стрелка на кухонных весах.
Слушайте, у меня случилась неприятность нынче утром. Вы мне не поможете?
Он делает еще шаг, я смотрю на его ноги. Поднимаю глаза – он держит руки над головой. Ребенок сильно пинает меня под ребра, я кладу руку на живот, хочется сесть. Два дня назад я стреляла в койота, он бежал рысцой к курятнику. В последнюю секунду отвела взгляд от мушки и промахнулась, а тут Эйми закричала – скорпион – я поставила ружье и схватила лопату. И сейчас не могу вспомнить, перезарядила ружье или нет. Старая Дама – это винчестер 1873 года; бабушка считала, что это самое лучшее ружье в мире. Я глажу большим пальцем шейку ложа, как будто она может подсказать мне: да или нет.
Сынок, что тебе надо? спрашиваю парня – мужчиной его еще трудно назвать.
Он стоит на солнце смирно, но глаза прищурены. Мне очень хочется пить и хотел бы позвонить от вас…
Делает еще шаг к дому, но, увидев Старую Даму, застывает. Говорю себе, он не может знать, если не заряжена. Постукиваю дулом по дощатому полу – раз, другой, третий, а он наклоняет голову, прислушивается.
Миссис Уайтхед, ваш муж дома?
Дома, конечно, дома, но сейчас спит.
Улыбка стала шире, чуть дружелюбнее. Скотовод – и спит среди дня?
Время – половина двенадцатого. Я смеюсь, от смеха горечь, как от можжевеловой ягоды. Как же глупо он звучит! Какой одинокой выгляжу из-за него.
Он хохотнул тонким голосом, и от этого звука у меня подвело желудок. Засмеялся – словно в карты передернул.
Что, миссис Уайтхед – ваш муж вчера тоже принял лишнего?
Нет.
Заболел? Слишком много сладких валентинок съел?
Он не заболел – я прижимаю ладонь к животу и думаю, успокойся, маленький, тише. – Чем я могу вам помочь?
Я же сказал, у меня маленькая неприятность. Мы с подружкой приехали сюда вчера вечером, немного отпраздновать. Ну, знаете, как это бывает…
Понимаю, говорю я, а сама глажу себе живот.
…и выпили лишнего, и немного поругались. Может, ей не понравилась коробка конфет в виде сердца, мой подарок, а я, наверно, задрых…
Вот как.
…можно сказать, потерял подругу. Стыд какой, а?
Смотрю на него, слушаю, держусь за ружье, как утопающий за соломинку, а горло словно кто-то обхватил рукой и сжимает медленно, всё крепче. У него за спиной, на горизонте, чуть виднеется вишневая машина. До нее больше мили, и, кажется, она летит над пустыней. Пожалуйста, заверните ко мне, думаю я, когда она приближается к нашему повороту, и горло у меня слегка саднит. Машина будто помедлила перед поворотом – пятнышко на горизонте – и помчалась дальше.
Парень рассказывает свою сказочку, все еще улыбаясь, светлые волосы горят на солнце. Он стоит в пяти шагах от меня. Если есть патрон, я не промахнусь.
Утром проснулся, она уже куда-то слиняла. Боюсь, бродит по нефтяному участку, а сами понимаете – девушке там гулять ни к чему.
Я не говорю ни слова. Только слушаю. Слушаю и ничего не слышу, кроме его голоса.
Боюсь, не попала бы там в какую неприятность, говорит он, на гремучую змею наступит или плохого человека встретит. Вы мою Глорию не видели? Поднимает правую руку и показывает ладонью на уровне груди. Мексиканочку? Вот такого росточка?
У меня сжимается горло, но через силу сглатываю и смотрю ему прямо в глаза. Нет, не видела её. Может, кто-то подбросил её до города.
Можно зайти к вам, позвонить?
Я медленно качаю головой. Нет.
Он делает удивленный вид. А почему нет?
Потому что я тебя не знаю. Стараюсь сказать это так, чтобы звучало как правда. Потому что теперь знаю его – знаю, кто он и что он сделал.
Слушайте, миссис Уайтхед…
Откуда ты знаешь мою фамилию? Я уже почти кричу, придерживаю рукой ножку ребенка – он толкает меня под ребра.
Молодой человек удивляется. Да она же у вас на почтовом ящике. Слушайте, он говорит, я очень жалею, что так у нас получилось, и, правда, беспокоюсь за неё. Она немножко ненормальная – знаете, какие бывают мексиканские девушки. Он смотрит на меня пристально, голубые глаза чуть темнее неба. Если видели её, вы должны мне сказать.
Умолк и несколько секунд смотрит мимо меня на дом; по лицу расползается улыбка. Представляю себе, что из окна на него смотрит дочь. Потом представляю, что и та девочка смотрит сквозь стекло, синяки у неё под глазами, разбитые губы – и не знаю, то ли на него смотреть, то ли повернуть голову и увидеть то, что он видит, понять, что он понял. И я стою, одна, с, может быть, заряженным ружьем, и прислушиваюсь.
Я хочу, чтобы ты отошел, говорю ему после тысячи лет молчания. Отойди, стань у заднего борта твоей машины.
Он не двигается с места. А я сказал вам, что хочу пить.
Нет.
Он смотрит на небо, сцепил руки на затылке. Просвистел отрывок песни – знакомая, но названия не вспомню. И заговорил, уже не парень, а мужчина.
Я хочу, чтобы вы мне её отдали. Ясно?
Не понимаю, о чем ты. Не вернуться ли тебе в город.
Идите в дом, миссис Уайтхед, и приведите мне девушку. И не разбудите мужа, который спит наверху и которого там нет. Так?
Это не вопрос, и вдруг возникает передо мной лицо Роберта, как призрак. Ты всё это делала ради чужой, Мэри Роуз? Рисковала жизнью дочери, жизнью нашего младенца и своей из-за чужого человека. Что у тебя с мозгами?
И он был бы прав. Кто мне вообще эта девушка? Может, сама, добровольно села к нему в кабину. И я могла бы так сделать десять лет назад, тем более парень красивый.
Леди, я вас не знаю, он говорит. И вы меня не знаете. Глорию не знаете. А теперь будь хорошей девочкой, положи ружье, пойди в дом и приведи её сюда.
Сама не почувствовала, как заплакала, а чувствую, слезы текут по щекам. Стою с винтовкой, бесполезным, гладко вытесанным куском дерева – и почему мне не сделать, как он просит? Кто она мне? Она мне не дочь. Эйми и ребенок, который толкается во мне ногами и бьет кулаками, – они мне кто-то. Они мои. Эта девушка, Глория, она не моя.
Он опять заговорил и уже не задает вопросов, не беседует. Сука, говорит он, слушай меня…
Я хочу услышать что-нибудь, кроме его голоса – телефонный звонок в доме, грузовик на дороге, даже ветру обрадовалась бы, но всё на этой плоской, безлюдной земле стихло. Только его голос слышен, и он орет. Слышишь ты, сука, дура? Слышишь, что тебе говорят?
Я тихо качаю головой. Нет, я тебя не слышу. Поднимаю винтовку, прижимаю приклад к плечу – привычное, правильное ощущение, – но сейчас кажется, что ствол налит свинцом. Я бессильна, как старуха. Может быть, есть патрон, не знаю, но целю в смазливое золотистое лицо… потому что он тоже не знает.
Во мне не осталось ни одного слова, поэтому сдвигаю большим пальцем предохранитель, смотрю на него через прицел, слезы застилают глаза, и мне горько от того, что скажу ему, если потребует хотя бы еще раз. Ну давай, парень. Я сама тебя завалю или умру, если не удастся, но к дочери не подпущу. А Глория? Её забирай.
Сирены мы услышали одновременно. Он отворачивается, и я отрываю взгляд от мушки. Стоим и смотрим, как мчится к нам автомобиль шерифа. За ним санитарная машина вздымает столько пыли, что задохнется целое стадо коров. Миновали почтовый ящик, шофер вильнул, машина бортом задела колючую проволоку – скрежет, с криками взметнулась стая журавлей. Взлетают – крики, тонкие ноги в воздухе, хлопанье крыльев, гвалт.
Парень на несколько секунд замер, как испуганный кролик. Потом плечи у него повисают, и он трет пальцами веки. А, черт, говорит он. Папаша убьет меня.
Пройдет много лет, прежде чем я сочту дочь достаточно взрослой, чтобы ей об этом рассказать, – и расскажу последнее, что я запомнила перед тем, как прислонилась к косяку и сползла на пол, потеряв сознание. Две девчонки прижались носами к кухонному окну, разинув рты, широко раскрыв глаза – только одна из них моя.
Корина
Это кровожадная мелкая сволочь, тощий желтый приблуда с зелеными глазами и яйцами размером с серебряный доллар. Кто-то подбросил его на голом участке за домом Шепардов в конце декабря – рождественский подарок, сразу себя показал, паршивое приобретение, сказала Поттеру Корина, – и с тех пор ни одному животному не было спокойного житья. Певчие птицы гибли десятками. Вьюрки, семья корольков, гнездившаяся под навесом, множество воробьев и летучих мышей без счета и даже большой пересмешник. За четыре месяца приблуда вырос вдвое. Его шерсть светится, как хризантема.
Корина стоит на коленях перед унитазом и слышит панический крик очередного зверька на заднем дворе. Птицы кричат и бьют крыльями по земле, ужи и бурые полозы умирают молча, их легкие тела почти не оставляют следа на убитой земле её голых клумб. А это сейчас голос мыши, или белки, или даже молодой луговой собачки. Божьи твари, называл их Поттер. И у неё перехватывает горло.
Собрав в кулак жидкие каштановые волосы, она выблевывает остатки из желудка и сидит, прижавшись щекой к холодной стене уборной. Животное снова взвизгнуло, и в наступившей тишине она пытается вспомнить подробности прошлого вечера. Пять стаканчиков выпила или шесть? Что говорила и кому?
Постукивает потолочный вентилятор. Вязкий запах соленого арахиса и виски уплывает к окну, глаза у Корины слезятся от потуг. Всё это – и лысое пятно у неё на макушке растет с каждым днем. Эта деталь никак не связана с тем, что она напилась вчера вечером, но все же… – дополнение к общему списку. Так же, как клочок туалетной бумаги, повисший на подбородке. Она стряхивает его в унитаз, опускает крышку, прислоняется лбом к фаянсу и слушает, как заполняется бачок.
Дряблая, как мешочек с червями для наживки, полежавший на солнце, сказал бы Корине Поттер, будь он здесь. Сделал бы ей «кровавую Мэри» с острым соусом и поджарил яичницу с беконом. Дал бы ей кусочек тоста – подобрать жир. Сказал бы, давай за дело. В другой раз не части, родная. Шесть недель, как Поттер умер – вознесся в славе! – и этим утром она слышит голос мужа так ясно, будто он стоит в дверях. С той же глупой улыбкой, тот же вечный оптимист.
Звонит телефон на кухне, звон прорывает дыру в тишине. Ни с одной душой Корина говорить не хочет. Алиса живет в Прудо-Бей и звонит только по воскресеньям ночью, когда междугородние дешевле. Да и тогда Корина, не простившая дочери метель, из-за которой закрыли аэропорт в Анкоридже, и она не прилетела на похороны отца, разговаривает коротко, отвечает, что у неё всё хорошо. У меня всё хорошо, говорит она Алисе. Вожусь в саду, хожу в церковь в среду вечером и по воскресеньям утром, разбираю папины вещи для Армии спасения.
И каждое слово – вранье. Она и футболки ни одной не положила до сих пор в коробку. Сад за домом – голая земля с птичьими трупами, и после сорока лет, что таскалась за Поттером в церковь, она этим паршивым ханжам ни минуты не подарит, ни цента. В ванной его кожаный несессер с бритвой так и лежит раскрытый перед зеркалом. Его наушники на тумбочке с его стороны, рядом с книжкой Элмера Келтона и таблетками от боли. Пазл, который он собирал в день смерти, так и лежит на кухонном столе, а за ним прислонена к стенке его новая трость. На золотом пластиковом подносе посреди стола – стопка страховых форм и шесть банковских конвертов из кредитного союза с пятидесятками и сотенными. Иногда Корине хочется сжечь их один за другим вместе с деньгами.
Снова звонит телефон. Корина прижимает к глазам подушки ладоней. Неделю назад она с досады сломала регулятор громкости. Теперь звонит на полную громкость, фальшиво, пронзая каждый уголок и закуток в доме и во дворе, вопит, когда мог бы спрашивать. Когда Корина все же хватает трубку и раздраженно говорит: дом Шепардов, – голос в том конце такой же визгливый.
Из-за тебя, кричит женщина, меня вчера уволили.
Кто? спрашивает Корина, а женщина, рыдая, бросает трубку так, что у Корины звенит в ушах.
За раздвижной стеклянной дверью стоит приблудный кот с мышью в зубах. Телефон снова звонит, Корина хватает трубку и кричит: Иди к черту. Кот бросает свою жертву, мчится через двор, взлетает по ореху и, перепрыгнув через шлакоблочный забор, исчезает.
* * *
Прошлой весной, когда они строили планы пенсионной жизни, у Поттера начались головные боли. Он свою пенсию выработал полностью, а Корина получала свою уже несколько лет – с тех пор, как школьный совет вынудил её уволиться после неких неосторожных высказываний в учительской. Можно поехать на Аляску, сказал Поттер, заедем в Калифорнию, посмотрим эту секвойю, сквозь которую может проехать грузовик.
А у Корины были сомнения. Там полгода солнца не увидишь, сказала она, и что вообще там есть, на Аляске? Лоси?
Алиса, сказал Поттер. Там Алиса.
Корина закатила глаза по тридцатилетней привычке от работы с подростками. Ну да, сказала она, живет там со своим уклонистом, забыла, как его звать.
Через два дня, когда они внесли задаток за новый десятиметровый «Виннебаго», дом на колесах, с собственным душем, у Поттера случился первый припадок. Он стриг газон на переднем дворе и вдруг упал – зубы стучали, руки и ноги неудержимо дергались. Газонокосилка медленно покатилась к улице и остановилась, задними колесами еще на тротуаре. Корина в спальне с включенным на максимум охладителем читала книгу, когда до неё донеслись крики дочки Джинни Пирс, катавшейся неподалеку на велосипеде.
Они проехали пятьсот миль до Хьюстона, поднялись на пятнадцатый этаж и, сидя в узких виниловых креслах, выслушали онколога. Корина, наклонившись над блокнотом, давила на ручку так, словно пыталась его пронзить. Мультиформная глиобластома, сказал врач, для краткости ГБМ. Для краткости? Корина подняла голову. Это такая редкость, сказал онколог, как если бы у Поттера в мозгу обнаружился трилобит. Если приступить к радиотерапии немедленно, вы подарите ему шесть месяцев, может быть, год.
Шесть месяцев? Корина смотрела на доктора, открыв рот, и думала: нет, нет, нет. Вы ошибаетесь, доктор. Поттер встал и подошел к окну, глядевшему на чадное небо Хьюстона. Его плечи тихо опускались и поднимались, но Корина не пошла к нему, она не могла оторваться от кресла, как будто её бедро прибили гвоздем.
Ехать обратно было бы слишком жарко, они пошли в торговый центр и сидели на скамье возле ресторанного дворика, сжав в руке холодные бутылки «Доктора Пеппера», как гранаты. В сумерках пошли на стоянку. Ехали с открытыми окнами, жаркий ветер обдувал им лица и руки. К полуночи пикап провонял ими – остатками кофе, пролитого Кориной накануне, её сигаретами и Шанелью № 5, нюхательным табаком Поттера и лосьоном после бритья, его и её потом и страхом. Она включала радио и выключала, включала и выключала, включила, собрала волосы в заколку и распустила, выключила радио и снова включила. Наконец Поттер попросил её, пожалуйста, перестать.
Уличное движение в большом городе нервировало Корину, и Поттер объехал Сан-Антонио стороной. Прости, сказала она ему, что удлинила тебе дорогу. Он улыбнулся вяло и взял её руку на сиденье. Женщина, сказал он, ты передо мной извиняешься? Ну… наверно, я на самом деле умираю. Корина отвернулась к окну и плакала так, что забился нос, а глаза совсем заплыли.
* * *
Еще девяти нет, а на улице уже тридцать два градуса. Корина смотрит из окна гостиной на лужайку, где стоит грузовичок Поттера. Он был его любимцем и гордостью, «Шевроле Степсайд» V8, с алой кожаной обивкой. Зима была сухая, и бермудская трава – как светло-коричневый шарф. Когда поднимается ветерок, листья её, не примятые колесами машины, дрожат на солнце. Последние две недели ветер поднимается поздним утром и дует до сумерек. Раньше, когда Корине было не наплевать, она перед сном вытирала в доме пыль.
На Лакспер-Лейн во дворах стоят соседи со шлангами, сражаются с засухой. Большой транспортный фургон поворачивает за угол, останавливается перед домом Шепардов и сдает задом по дорожке напротив. Если в самом деле хотите знать, Корина с радостью объяснит любому, кто спросит: я не пьяница, я просто пью все время. А это громадная разница.
Никто не спросит, но, конечно, будут обсуждать, если она не уберет пикап с газона, поэтому Корина проглатывает аспирин, надевает костюм, хранящийся с тех времен, когда преподавала в школе, – оливковый, с латунными пуговицами в форме якорей. Она натягивает колготки, душится, красит губы, надевает темные очки и выползает на двор в комнатных туфлях, словно только что вернулась из церкви и готова к домашним трудам.
День слепит, как камера для допросов. Солнце – яростная лампа в пустом небе. Неподалеку на другой стороне улицы Сюзанна Ледбеттер поливает газон. Увидев Корину, выключает разбрызгиватель и машет рукой, но Корина делает вид, что не замечает её. Делает вид, что не замечает ребят, рассыпавшихся по своим дворам, как орехи из опрокинутой корзины. Не обращает внимания и на мужчин, которые вылезли из фургона и стоят перед двором напротив.
Открыв дверь поттеровского пикапа, она видит на сиденье сигарету, надломанную, но восстановимую, и вздыхает с облегчением. Быстренько, быстренько дает задний ход, останавливается на выездной дорожке и с сигаретой идет в дом, задержавшись, только чтобы включить воду в шланге. Шланг протянулся по лужайке, как мертвая змея, ржавая насадка уткнулась лицом в землю под мелколистным вязом, который они с Поттером посадили двадцать шесть лет назад, весной, в год, когда купили дом. Корявый, некрасивый, вяз почему-то напоминает Корине немытую голову, но он пережил засухи, пыльные бури и смерчи. Когда он вырос на три фута за лето, Поттер, дававший клички всему живому и неживому, прозвал его Долговязом. Когда Алиса свалилась с него и сломала правое запястье, Поттер переименовал его в Левшу. Всё остальное на заднем дворе посохло и издохло, и Корине плевать, но этому дереву она не даст погибнуть.
Да если и даст, если позволит ему засохнуть, если будет оставлять пикап Поттера на траве или если люди увидят её перед домом в том же платье, в каком была вчера вечером в загородном клубе, чего доброго станут её жалеть. Сочувствовать. И от этого ей хочется избить кого-нибудь – а именно Поттера, если бы еще был жив. Она бьет кулаком по похоронному венку и захлопывает за собой дверь. В кухне звонит и звонит телефон, но она не возьмет трубку. Ни за что, никогда.
* * *
В три часа ночи они остановились на Кервилской станции, чтобы заправиться, и зашли в ресторан выпить кофе и съесть мороженое. Когда сделали заказ, он сказал ей, что лучевая терапия – чистый яд, который тебе вливают в вены. Он сжигает тебя изнутри, отравляет еще хуже, и что это будут за месяцы?
Я не согласен, Корина. Не допущу, чтобы жена подтирала мне жопу, молола мне бифштекс в блендере.
Корина сидела напротив мужа, раскрыв рот. Ты всегда говорил Алисе: ушиб не повод бросать игру, – голос её делался то громче, то тише, волнами, – а теперь затеял умереть у меня? Пара за соседним столом посмотрела на них и опустила глаза. Больше никого в ресторане не было. Какого черта Поттер сел сюда? думала Корина. Почему она должна делить свое горе с чужими?
Тут другое дело, сказал Поттер. Несколько секунд он глядел на свое мороженое. Когда посмотрел в окно, Корина тоже посмотрела. Между дизельными колонками, фурами и неоновой вывеской с рекламой горячего душа было светло, как в полдень. Дальнобойщик отъехал от дизельной колонки, просигналил два раза и вырулил к шоссе. Ковбой, прислонясь к заднему борту своей машины, поедал гамбургер, пряжка его ремня поблескивала под фонарями. По площадке медленно проехали две легковые, набитые девочками-подростками.
Поттер и Корина, отвалившись на спинки, смотрели на гипсолитовые плиты потолка в водяных разводах цвета мочи, с дырками размером как от дроби № 8 – словно какой-то балбес среди ужинавших разрядил туда свое ружье. Когда стало не на что больше смотреть, они посмотрели друг на друга. Глаза у него налились слезами. Кори, это неизлечимо.
Что ты мелешь? Корина стукнула кулаком по столу, кофе выплеснулся из их кружек. Встань и бейся! – ты всегда говорил Алисе и, случалось, мне.
Говорил – и много мне от этого было пользы. Поттер подался вперед и заговорил тихо и быстро. Алиса все равно сбежала на Аляску с этим парнем. Ты все равно ушла из школы, едва припекло. Столько трудов, Корина… когда мы познакомились, ты единственная из всех, кого я знал, училась в колледже – и всё бросила, чтобы сидеть дома и читать книжки со стихами.
