скачать книгу бесплатно
«Марк, пожалуйста, держи себя в руках, – сказала ему мать на прощание перед его отлетом. – Мы что-нибудь придумаем. Я дам тебе знать». Но это его отчего-то мало заботило. Хотя должно было бы…
Ян – его бывший однокурсник – проявил, конечно, удивительную для их странной, прохладной дружбы щедрость, позволив поселиться в своей квартире на время своей командировки. Мать настаивала на том, чтобы Марк покинул страну после инцидента с Анваром, так что она всеми правдами и неправдами ухватилась за это любезное предложение, от которого сам Марк уже подумывал отказаться.
«Тебе небезопасно оставаться в стране, пока мы с отцом все не уладим», – ее тон был беспрекословен, а он слишком устал спорить. В конце концов, у него не было других вариантов. А то, что он сделал… Что ж, да, ему и впрямь было стыдно, но на извинения перед Анваром не было ни времени, ни желания. В больницу его бы точно не пустили, а полиция могла приехать в любой момент.
Да и еще вся эта ситуация с предвыборной кампанией матери – те несколько часов перед его отлетом они все сидели как на иголках, ожидая наплыва журналистов, но все же он успел исчезнуть из страны до того, как кошмар начался.
Он прилетел ночью; добрался на такси до указанного Яном адреса, настолько вымотанный и опустошенный, что даже не бросил лишнего взгляда в окна везущей его машины. Затем провел несколько часов на жестком диване в гостиной, пытаясь поспать, но все, что ему далось, – это спутанные размышления о собственной жизни, сетование на преследующие его неудачи, апатия и вялые, неубедительные попытки оправдаться перед самим собой.
Под утро Ян собрался, провел тщательный инструктаж касательно своего жилища и отбыл в неведомые дали. Марк не удосужился поинтересоваться, куда тот отправляется, ему хватило сыпавшихся из приятеля ценных указаний о том, какие параметры выставлять для теплых полов и чем не сметь чистить плитку в ванной. Про себя Марк решил, что если это не ниспосланное ему небесами испытание его выдержки, то что тогда?
Оставшись, наконец-то, в полном одиночестве, он уже не ложится спать. Зубодробительный гундеж Яна возымел эффект. Марк чувствует, как начинает непроизвольно дышать чаще, как его губы приоткрываются, как сжимаются и разжимаются кулаки.
Хорошо. Ему нужно взять себя в руки прежде, чем он пройдет точку невозврата и начнет, например, ломать лощеную обстановку чужой квартиры. Как там мать говорила? Нужно переключить свое внимание.
На этот случай у него все же имеется один способ. Не очень действенный, когда он уже теряет над собой контроль, но вполне пригодный, когда дело касается таких небольших всплесков эмоций.
Марк распаковывает свои вещи, которых у него не так уж и много: всего-то одна сумка и рюкзак. Он не планировал вести здесь насыщенную жизнь, как и часто выходить наружу, – ему достаточно той одежды, в которой он приехал, и второго комплекта.
Со дна дорожной сумки он извлекает коробку с набором для каллиграфии и большую тетрадь на кольцах с листами плотной белой бумаги.
Рабочая поверхность у Яна, благо, имеется – удобный, просторный стол с отличным настольным освещением. Марк располагается за ним, разложив перед собой все необходимые ему принадлежности: баночку с тушью, держатель для пера и несколько перьев.
Он не очень изобретателен в этом, ему просто нравится сам процесс: он успокаивает, дарит чувство подвластности своих эмоций твердой руке, выводящей на бумаге ровные изящные линии. Марк даже не задумывается о том, что писать. У него на этот случай есть старенький, потрепанный сборник стихов, которые он один за другим переписывает.
Так и сейчас он открывает его на заложенной странице и начинает свое нехитрое, но кропотливое дело.
Как чаще всего и бывает, это срабатывает: Марк успокаивается.
Так проходит предрассветный час, и в квартиру с улицы проливается прохладный утренний свет. Вскоре яркие солнечные лучи уже играют на гладких поверхностях здешней мебели, отражаясь в зеркалах по периметру кухни-гостиной.
Солнце не приносит Марку радости. Скорее, ему хочется спрятаться от него, остаться в темноте, где он мог бы лелеять свою апатию и тоску, но в гостиной такой возможности не предусмотрено: стеклянное покрытие лоджии, тонированное снаружи, ничем не прикрыто внутри.
Марк хмурится, но продолжает пачкать перья и пальцы.
Желудок, пустующий со вчерашнего вечера, судорожно сжимается, призывая наполнить себя хоть какой-нибудь пищей, но Марк упрямо решает дописать все строчки со страницы. Ему кажется, что если он этого не сделает, то весь произведенный занятием эффект сойдет на нет.
Но вот, помимо чувства голода и яркого солнца, отражающегося в зеркале на задней стене и начинающего бить в глаза, кое-что еще решает отвлечь его.
С улицы, несмотря на закрытые окна, слышится музыка. Не так чтобы очень громко, но это потрескивание, раздающееся громче самой мелодии, – будто царапающий нежную изнанку его вымученного сознания скрежет камня по стеклу.
Марк рычит сквозь плотно сжатые губы, резко поднимается – чернильница чуть не падает, но он успевает вовремя вернуть ей равновесие, – и спешит к окнам лоджии.
По его первоначальному плану, тут же оформившемуся в мозгу, он открывает окно, предупреждает хозяина исторгающей умирающие звуки техники о том, что он сделает с ним, если пытка музыкой не прекратится, а потом, возможно, и впрямь наведывается к соседу в гости.
В этот момент он, как обычно, совершенно не думает о последствиях. О том, например, что он как раз и приехал сюда, чтобы сидеть тише воды, пока родители улаживают его проблемы с законом…
Но черт бы побрал этот городишко с его любителями старья и блошиными рынками!
Марк замирает, схватившись за ручку окна, но так и не приводит ее в движение. Потому что он видит источник звука и…
Там девушка.
Он проводит минуту-другую в тупом оцепенении. Первоначальный план припугнуть владельца… – что это у нее там? граммофон? – не срабатывает. Просто потому, что он уже дал заднюю и весь его пыл куда-то испарился.
Девушка кажется радостной и довольной. Должно быть, у нее сегодня намечается отличный день. Она пьет из кружки перед раскрытым окном, усаженным цветами, и, вроде, даже подпевает песне.
Марк топчется какое-то время перед окнами, испытывая зависть к тем, кто в это утро выглядит так беззаботно, а потом возвращается к своим строчкам.
Вечер
В квартире пахнет недавним ремонтом и освежителем воздуха – чем-то пряным, древесным.
Марк проводит дневные часы лежа на диване, одну руку закинув за голову, другую уронив на грудь, и наблюдая, как граница солнечного света медленно ползет от одной стены к другой.
Он думал подремать, но сон не идет.
Вместо этого на ум приходят безрадостные мысли. Например, о том, придется ли ему обращаться к специалистам.
Еще в отрочестве он слышал все эти встревоженные разговоры родителей за стенкой о том, что ему нужна помощь, что он не сможет нормально социализироваться.
Тогда он с неохотой посещал психолога, с которым отчаянно не хотел делиться своими подростковыми переживаниями.
Потом были колледж, университет, совершеннолетие, и он уж было подумал, что вместе с родительской опекой избавился и от их навязчивой идеи о своей неспособности подавлять гнев, но, как показала ему взрослая жизнь, проблема никуда не исчезла.
Его чуть было не отчислили, но благодаря связям матери инцидент с дракой в кампусе был улажен.
Но все это оказалось цветочками, потому что после началась работа.
Он… он совершенно не понимает, как общаться с людьми.
Марк беспомощно сжимает кулак на груди, а затем расправляет кисть до болезненного напряжения в пальцах, будто старается избавиться от тактильных воспоминаний.
И ведь он не считает себя плохим человеком. Ведь так?
Тогда зачем же он накинулся на своего ни в чем не повинного коллегу? Зачем пустил в ход кулаки там, где нужно было использовать слова?
Марк до сих пор испытывает жгучий стыд, который пытается подавить всеми силами, и в то же время злость, потому что теперь весь мир словно принуждает его прятаться и каяться, а он противится подобному давлению. Он и сам себя достаточно наказывает.
Однако все эти мысли существуют где-то на задворках его сознания. Слишком отстраненно он размышляет о своей непростой ситуации, будто она приключилась не с ним лично, а с кем-то другим. Будто он может вот так подумать обо всем этом час-другой, а потом просто встать и жить как ни в чем не бывало.
Это один большой самообман.
После обеда ему звонит отец. Марк отвечает односложно, кладет трубку не попрощавшись. На звонок матери не отвечает вовсе.
После обеда он все же выходит наружу и вдруг замечает, что в мире вовсю царствует осень, – и где раньше были его глаза? Листья уже играют красками, воздух сделался прозрачным и холодным, а небо – чистым, синим.
Он с трудом находит в квартале супермаркет, магазин с узкими проходами и полками, ввиду отсутствия лишнего свободного места, забитыми товарами.
Марк плохо гармонирует со здешними пространствами – одним неловким движением плеч в отделе с посудой он смахивает несколько кружек, и те разбиваются о кафельный пол.
Он не понимает, какого черта здесь все так устроено, и едва сдерживается, чтобы не расколотить остальную керамическую утварь. За разбитые кружки ему приходится заплатить, но, покинув магазин, он все же испытывает мрачное довольство собой и мысленно хвалит себя за то, что сумел подавить вспышку гнева.
Свое затворничество он скрашивает просмотром глупого, но зрелищного сериала. Хотя по большей части он смотрит его просто для того, чтобы не сидеть в тишине и одиночестве и не есть себя поедом.
Посмотрев несколько серий и растерев уставшие от огромной яркой картинки Янового домашнего кинотеатра глаза, Марк выключает телевизор, очутившись вдруг в темноте. Оказывается, солнце уже давно село, и он не заметил, как день сменился ночью.
Подумав немного, он все же проверяет телефон, похороненный еще днем где-то между подушками дивана. Его ждут лишь сообщения с работы.
Конечно, было безответственно так исчезать, но он все же успел позвонить в кадры и оформить неоплачиваемый отпуск.
Вообще-то он взял с собой ноутбук – мог бы работать удаленно. Но он не может, просто не может вытащить себя из того колодца безучастности, в который рухнул, наконец-то осознав, что все, что твердили ему родители с детства, – правда: он себя не контролирует. Его жизнь, его эмоции ему неподвластны.
Марк снова закидывает телефон подальше в подушки, причесывает пятерней волосы и тяжело вздыхает. В тишине и темноте выходит особо горестно. Даже обреченно.
Он оказывается настолько глубоко погруженным в размышления, что не сразу понимает, что уже некоторое время его слух различает доносящиеся с улицы звуки музыки.
Марк выпрямляется и оглядывается на окна лоджии. Она вся залита лунным светом, будто священное место, к которому он непременно должен приблизиться. А ему вдруг нестерпимо хочется глотнуть свежего воздуха, почувствовать ночную осеннюю прохладу на коже.
Он выходит как есть, в одних лишь домашних штанах, хоть ему и делается зябко, когда в открытое окно залетает холодный ветерок. Но зато какое наслаждение – вдыхать сделавшиеся благодаря этому холоду такими острыми запахи: сладость увядающей листвы, терпкость опавших на тротуар переспевших диких груш и далекие отголоски грядущих заморозков.
Марк облокачивается на раму и невольно находит глазами окно, из которого доносится музыка. Оно соседствует с тем, у которого утром он видел девушку. Теперь его мысли плавно текут в одном направлении.
Интересно, это она же? Кто знает, вдруг здесь это в порядке вещей и каждый время от времени слушает старые пластинки у раскрытого настежь окна?
И если это она, то почему не зажжет свет? На самом деле, не настолько его интересует причина – он просто сетует на то, что не видит ничего в темноте крошечного по меркам современного жилья оконного проема мансарды.
Она живет одна?
В этот момент музыка обрывается. Резко, словно не имея на то причины или же права. Он хмурится. Ему не нравится эта тишина. Она противоестественна.
Наверное, это глупо, но ему казалось, что звучавшая песня прокладывала невидимую дорожку между их домами. Как призрачная связь. А теперь это просто пустое темное окно.
Волшебство закончилось, и он отводит взгляд прочь. Долго разглядывает крыши города.
Только сейчас он замечает, что дом, ставший его временным пристанищем, совсем не годится для этого места. Он чужероден старой застройке. Воткнут как черный глянцевый монолит посреди плохоньких на вид, но хранящих очарование старины, разномастных, словно украшенных многочисленными печными трубами и антеннами, домиков.
Марк чувствует себя под стать этой многоэтажке. Ему тут тоже не место.
Утвердившись в этой мысли, он запирает окно и отправляется спать.
Вечер-утро
Он не шпионит.
Марк пьет свой утренний кофе, притаившись за непроницаемыми для посторонних взглядов окнами, и которую минуту уже смотрит на девушку, завтракающую, несмотря на почти морозную свежесть осеннего утра, перед распахнутым окном, что, как ему теперь кажется, является для нее привычным делом. По крайней мере, до наступления холодов.
Он сам себе не отдает отчета в том, что делает, но, как только утром послышалось знакомое уже потрескивание поверх льющейся над бульваром песни, Марк поспешил к окнам лоджии.
Поначалу мелькнула у него мысль открыть окно и, быть может, запросто познакомиться с ней, отсалютовав друг другу кружками.
Вот только это не о нем. Ничего не дается ему запросто: он не тот парень, который может с легкостью завести ненавязчивое знакомство, подойти к девушке и спросить, будто между делом, чем она занимается на выходных, и пригласить, например, в кино.
Нет. Он из тех, из других. Кто будет прятаться за тонированным стеклом и подглядывать, каким бы беспросветно тупым решением ему это ни казалось. Кто пройдет мимо с каменным лицом, даже если судьба сведет его с ней в самой непринужденной обстановке. Кто вместо беззаботного замечания о погоде, в конце концов, ляпнет обескураживающую глупость, после которой им будет неловко смотреть друг другу в глаза.
Да, вот это про него. Так чего же отклоняться от привычного хода вещей?
К тому же Марк и не собирается с ней знакомиться. Он здесь ненадолго. И… к чему ей эти проблемы?
Его последние отношения, как всегда, печальные и скоротечные, закончились ссорой в баре, погромом и вызовом полиции.
А эта девушка выглядит вполне счастливой. Симпатичной. У нее широкая красивая улыбка и вьющиеся волосы. Возможно, она старье собирает. А он еще что-нибудь сломает у нее, чего не сможет потом купить.
Марк поджимает губы и качает головой, сам не понимая, как зашел мыслями так далеко, что уже сам себя пригласил в ее дом.
Однако… однако все ж ему любопытно. И это ощущение, после нескольких дней беспросветного равнодушия ко всему, дарит ему чувство легкой окрыленности.
Она заканчивает завтракать и исчезает из поля его зрения, прикрыв перед тем ставни.
Весь день Марк мается от безделья. После обеда все же решает поработать. Отсылает проделанную часть работы, чувствуя себя на порядок лучше: хоть какое-то дело. От мыслей о прогулке он поначалу отказывается, но все же после ужина устраивает себе вылазку.
Он бестолково ходит вдоль улицы, сунув руки в карманы куртки и заглядывая в окна всевозможных магазинчиков: от павильона с шоколадом со всего света до лавки с цветочными горшками ручной работы, но никуда не заходит – не хочет привлекать к себе внимание дружелюбных продавцов.
Этот город точно его недолюбливает. Узкие мощеные тротуары не дают ему ни неспешно пройтись, ни развернуться, не помешав при этом другим пешеходам, а их тут по вечерам, оказывается, порядочно. Он чувствует себя неповоротливым бревном в веселом обмельчавшем горном ручье.
На углу улицы Марк обнаруживает булочную. Ее запахи дразнят обоняние, но он не смеет зайти. Сквозь незашторенные окна виднеется плотная очередь перед прилавком – это его и отталкивает. Он высокий, плечистый; в таких небольших помещениях все взгляды на какое-то время неизбежно обращаются к нему, и перспектива стоять под прицелом нежелательного внимания, прижатым к другим страждущим, его совсем не прельщает.
Марк возвращается в квартиру ни с чем.
Но теперь всё вовсе не так беспросветно, как было еще вчера. Он не понимает причины своего душевного подъема. Ни когда перекусывает перед телевизором, ни когда вновь берется за строчки – больше от безделья, – ни когда подумывает отправиться спать.
Понимание приходит к нему, лишь когда он различает уже ставшие привычными звуки проигрывающейся пластинки. Марк торопится на лоджию и с чуть заходящимся сердцем открывает окно и выглядывает…
Чтобы вновь увидеть лишь темнеющий оконный проем и открытый ящик на подоконнике, из которого и звучит незатейливая, будто шутливая песенка об обыденности жизни и об этом городе. Но никто не показывается ему, и это вызывает досаду.
С чего-то он успел придумать себе, что она знает о его появлении. Но ведь может так статься, что он просто наблюдает за чужой жизнью. И это никакой не диалог.
Наверное, она даже не догадывается о том, что кто-то ждет, когда она заведет в очередной раз пластинку.
Под неспешное пение он начинает задумываться о том, кто она такая.
Он видел ее дважды. Девушка казалась ему довольной своей жизнью. Насколько он вообще мог об этом судить. Наверное, работает где-то неподалеку. Возможно, в одной из тех лавочек, что он видел вечером на улице.
Внезапно эта мысль оказывается очень волнующей, стоит ему только представить, что он мог встретиться с ней сегодня лицом к лицу. Она-то бы и не поняла, кто он такой, зато сам Марк мог бы увидеть ее вблизи, возможно, поздороваться и попросить помочь ему… – с чем там? – с выбором горшка, например.
Даже в его мыслях выходит убого. Но он с легкостью может представить, как она улыбнулась бы ему в ответ, – он уже видел ее яркую белозубую улыбку, – как любому другому покупателю, и как заговорила бы. В его воображении ее голос похож на тот, что пел сквозь громкое потрескивание в его первое утро здесь: мягкий, но живой, чуть осипший и певучий.
И тут пластинка заедает. Это действует отрезвляюще. Марк выпрямляется и вновь пристально вглядывается в окно соседнего дома: он только что заметил движение рук, подхватывающих короб с подоконника и уносящих его вглубь мансарды.
