скачать книгу бесплатно
– Это он! – Женщина упала на колени, молитвенно простерла руки к Дану.
– Кто он? – хладнокровно переспросил Шпренгер.
– Ангел! Ангел, посланный богом, чтобы освободить мою Марту!
Захлебываясь слезами и благодарностями, Анна начала рассказ – о том, как дочь похитили из дома, опоили каким-то зельем, собирались принести ее невинность в жертву бесу. Потом вмешалась и Марта, упоенно живописуя невероятные подвиги Дана. Со слов девочки выходило, что он, окутанный белым сиянием, поднялся с алтаря, который колдуны хотели окропить его кровью. В руке его из воздуха появился огненный меч, и Дан принялся карать безбожников, помогая себе молитвой и крестным знамением. Марта клялась, что над головой спасителя в этот момент светился нимб.
Палач со стражником заслушались, почтительно поглядывая на пленника, Инститорис раскрыл рот от изумления, Шпренгер – Дан мог в этом поклясться – прятал торжествующую ухмылку. Сам он мог думать только об одном: что за дрянь сатанисты влили в девчонку, раз у нее случились такие знатные глюки?
– Я как хватилась дочку, подняла всех соседей. Прибежали мы к часовне. И люди видели, добрые господа, – подхватила Анна, – этот человек перебил почти всех колдунов и ведьм, а потом вынес мою дочь на руках из проклятого места.
– Другие свидетели утверждают, что при этом Мартин Соммерс выглядел безумцем, – возразил Инститорис. – А ты что скажешь?
– Это святое безумие, добрый господин! – воскликнула Анна. – Весь город говорит: в этом человеке живет ангел божий!
– Никогда о таком не слышал, – недовольно пробормотал толстяк. – В людей обычно вселяются бесы и демоны. Но чтобы вселился ангел…
– Уведите свидетелей, – приказал Шпренгер. – Думаю, с этим делом все ясно. Целый город лгать не станет.
– Ну может, хоть волосы под мышками ему подожжем, брат Яков? – жалобно спросил Инститорис.
– Полагаю, брат Генрих, достаточно будет, если подозреваемый без запинки прочтет «Отче наш».
Шпренгер поощрительно кивнул Дану.
«Отче наш», да без запинки… Убежденному атеисту трудновато. А если еще и по-немецки… Но память Мартина Соммерса не подвела:
– Unser Vater in dem Himmel! Dein Name werde geheiligt…[10 - «Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя твое» (нем.).]
Дан дочитал молитву до конца.
– Еще! – сердито потребовал Инститорис.
Пришлось повторить молитву десять раз.
– Думаю, достаточно, – подытожил Шпренгер. – Снимите с него цепи. Ты доказал свою невиновность, Мартин Соммерс. Ты свободен. Одевайся.
Дан напялил изодранные стражником рубаху и штаны.
– Пойдем, Мартин, я провожу тебя, – кивнул Шпренгер. – Хочу побеседовать с героем.
– Но как же… – засопел Инститорис.
– Брат Генрих, не огорчайся. Сегодня ты во славу Господа наверняка разоблачишь еще не одного слугу дьявола. В твоем распоряжении недобитые Мартином колдуны и ведьмы, а еще допроса ждет вчерашний гончар, осквернивший гостию, и наш милейший бургомистр Иоганн Юний, замеченный в связях с суккубом. – Шпренгер поднял глаза к потолку. – Так возблагодарим же Бога, что в этом вертепе безверия оказался хоть один истинный христианин.
Вспомнив об остальных подозреваемых, Инститорис утешился и повеселел. Шпренгер вывел Дана на улицу.
– Не торопись уходить, мой друг. Сегодня нас ждет интересное зрелище.
Перед ратушей торчал обложенный дровами и соломой столб, вокруг собралась толпа горожан.
Шпренгер устремил на Дана испытующий взгляд:
– Скажи, что ты почувствовал, когда увидел занесенный над тобою нож? Дитя, распятое на кресте? Невинную девушку, опоенную зельем?
– Бешенство, – честно ответил Дан.
– Священную ненависть! – поправил инквизитор. – Праведную ярость, дарованную Господом. И это она дала тебе силы расправиться с колдунами. Так сохрани в себе этот божественный дар, Мартин, пусть он послужит господу и добрым людям.
Дан внимательно слушал, еще не понимая, к чему клонит Шпренгер, но согласно кивал. Он давно уже уяснил: происходящее – не сон и не бред, слишком все реалистично. Каким-то образом он попал в прошлое, и здесь придется выживать. Это удастся, только если не обозлить инквизицию.
– Я предлагаю тебе стать ближним, Мартин, – сказал Шпренгер. И, увидев непонимание на его лице, пояснил: – Это особый отряд, сопровождающий инквизиторов, их преданная свита, лучшие помощники, воины Христовы, безжалостные истребители скверны.
Дан не успел ответить: толпа разразилась воплями.
– Смотри, – сказал Шпренгер.
Из тюрьмы вывели и поволокли через площадь окровавленную, обритую наголо женщину. Следом шел важный мужчина в мантии. Избитая до черных гематом колдунья едва переставляла ноги, и невозможно было определить, молодая она или старая.
Толпа расступалась, пропуская стражников. Те привязали женщину к столбу, приковали за шею. Человек в мантии прочитал приговор:
– За преступления перед Богом и людьми: ведовство, союз с дьяволом и убийство невинных младенцев, Марина Шепп приговаривается к казни сожжением! По завершении казни муж Марины, Александер Шепп, должен уплатить в городскую казну пять гульденов за работу палача и дрова для костра. Да свершится воля Господа!
Солома занялась, затрещали дрова, пламя быстро подобралось к босым ногам колдуньи, лизнуло пальцы жадными языками. Марина застонала, горожане ответили ревом. Со всех сторон в женщину полетели камни.
Огонь пожрал одежду ведьмы, пробежался по телу, кожа пошла пузырями. Толпа бесновалась, торжествовала, орала и свистела. Дан поморщился.
– Пусть это исчадье ада не вызывает у тебя жалости, – сказал Шпренгер. – Ее взяли, когда она доедала жаркое из собственного грудного ребенка… Голова младенца лежала в чугунке, из нее ведьма собиралась сделать «мертвый порошок» для шабаша. Колдуны, ведьмы, чернокнижники – этот город и окрестные деревни погрязли во зле. Днем и ночью, не покладая рук и не преклоняя голов, мы боремся с ними во славу Господа, но наши силы не безграничны. Нам нужна помощь всех добрых христиан.
– Проклинаю город Равенсбург! – выкрикнула Марина, и сажа из костра роем черных мух окружила ее голову. – Пусть к вам придет зло!
Пламя загудело, взметнулось высоко, и сквозь оранжевую завесу Дану показалось, что лицо женщины превратилось в дьявольскую маску. Глаза бешено вращались в орбитах, нос вытянулся, вместо рта скалилась клыкастая пасть, а над лишенной волос головой поднялись рога.
– Ты видел это? Вот ее истинный облик. – Глаза Шпренгера горели, как уголья инквизиторского костра.
Дан не мог отвести взгляда от кривляющегося возле столба чудовища, которое не желало подыхать и выкрикивало проклятие за проклятием. Оказывается, они существовали на самом деле – ведьмы и колдуны – и убивали людей.
Дуновение ветра принесло тошнотворный запах горелого мяса. Шпренгер хищно раздул ноздри:
– Чувствуешь этот аромат? Так пахнет возмездие. Ты согласен стать его орудием?
Потрясенный увиденным, Дан молча кивнул. Предложение не вызвало в нем восторга, но выбора не имелось – как он понимал, отказ мог привести на костер и его. Шпренгер положил ему руку на плечо, торжественно произнес:
– Именем господа, нарекаю тебя Клинком инквизиции!
Настя
Золотистые локоны падали на каменный пол – не жаль, по большому счету, не свои ведь. Настя спокойно ожидала, когда закончится постриг. Аббатиса сообщила, что ее ждет строгое наказание за непочтительность к старшим.
Под щелканье ножниц и усыпляюще монотонные молитвы в исполнении отца Августа она задумалась. Гипнотический сон все больше напоминал реальность. К тому же она ведь помнит собственную личность – ошибка в заданной сознанию программе? Слишком сложно, сказала себе Настя. Может, пора признать: все это действительно существует?
Отрезав волосы, священник нарек ее сестрой Агной. Сестры торжественно облачили в бесформенное одеяние серого цвета – хабит, туго обмотали голову и шею белым платком, водрузили поверх черную шапочку-велон с белым крестом, на котором были вышиты красные знаки в память о ранах Христа.
Настя горестно оглядела непрезентабельный наряд: «Твою мать! Как можно напялить такое убожество добровольно?»
Потом была исповедь, на которой она старательно каялась в греховных мыслях, и, наконец, приговор, вынесенный матерью Анной: неделю работы в прачечной, строгого поста – «вода страданий и хлеб скорби», десять ударов розгами по спине.
После экзекуции, которую исполняли сестра Ортензия и сестра Ванда, Настя отправилась на «исправительные работы». Вопреки ее ожиданиям, сестры не стали свирепствовать, скорее делали вид, что хлестали. Труд в прачечной оказался гораздо более серьезным испытанием.
В небольшом помещении без окон было сыро и холодно. Многочисленные скатерти из трапезной, покровы и ризы засыпали щелоком, замачивали в чанах с ледяной водой, а ее еще требовалось натаскать из реки. Через час работы у Насти уже ломило все тело, пальцы сводило от холода. Когда же наступало время стирки, она шла в кухню за горячей водой.
Щелок разъедал кожу рук, спина затекала от стояния над чанами, но самым тяжелым оказалось полоскание белья в реке. Настя была уверена, что через пару дней заработает хронический ревматизм. Поэтому, когда колокол ударил шесть раз, что означало созыв монахинь к ужину, она вздохнула с облегчением.
В трапезной ей, как наказанной, полагалось место в самом конце стола, где дежурная сестра уже положила кусок сухого хлеба, поставила глиняную кружку с водой. Настя и этому была рада, но пришлось минут пятнадцать стоять возле своего места, ожидая прихода аббатисы.
Мать Анна вошла, произнесла молитву, затем чтица начала отрывок из устава. Ноги, натруженные за день, гудели и подкашивались. Конец чтения Настя восприняла с благодарностью, готовая даже поверить в Бога, лишь бы ей позволили отдохнуть.
Трапеза проходила в полном молчании – сестры сидели, опустив глаза каждая в свою тарелку с бобовой кашей – смотреть по сторонам не позволялось. Пищу вкушали достойно, едва ли не благоговейно, изредка знаками прося друг друга передать хлеб. Настя быстро сгрызла свой кусок, запила водой – опять холодной. После снова была молитва, потом отправились в храм на повечерие. Здесь, стоя у икон и послушно повторяя слова псалмов, Настя мечтала лишь об одном: согреться и отдохнуть.
Но и в дормитории – общей спальне монахинь – было холодно, пожалуй, не теплее, чем на улице. Сестры устраивались в ряд на соломе, толстым слоем устилавшей каменный пол, укрывались тонкими колючими одеялами. Не раздевались, лишь снимали шапочки и разматывали платки – устав предписывал не оголяться для сна, усмиряя таким образом плоть, да и холод не позволял спать раздетыми.
В спальню, светя себе масленой плошкой, заглянула сестра Ортензия. Она совершала ежевечернее инспектирование монастыря, проверяла все постройки, потом запирала на ночь ворота и укладывалась спать в привратницкой. Обойдя дормиторий, по головам посчитала монахинь, удовлетворенно кивнула, вышла.
Вскоре вокруг воцарилась тишина, нарушаемая только сопением и похрапыванием. Настя дрожала под вытертым до основы одеялом, пытаясь хотя бы задремать – сон не шел. А ведь в полночь вставать и снова идти на молитву, вспомнила она. Потом утреня, краткий отдых и в шесть утра – подъем.
Нет, решила Настя, надо выбираться отсюда. Не холодом, так молитвами уморят святоши. Только вот куда податься? В дом родителей Одиллии нельзя, вернут в монастырь. Дочь-монахиня – грустно, но почетно: она вместе с другими сестрами спасает души людей, молясь за весь мир, создавая вокруг него защиту чистыми словами и помыслами. Дочь – беглая монахиня – страшный позор. Найти бы Данилку, подумала она. Но даже неизвестно, жив ли он.
Наконец Настю сморил крепкий сон. Исчез холод, отошли тревоги, она все глубже проваливалась в ласковое забытье. Здесь было тепло и уютно, плавали разноцветные пятна, складываясь в смутные, но знакомые, родные образы: машины, проносящиеся по центральной улице, зеленая дверь ее подъезда, недавно купленное голубое пальто, которое так красиво сидело на фигуре, лицо мамы… Казалось, вот-вот – и она шагнет туда, вернется в свою, настоящую жизнь, оставив мрачное Средневековье лишь воспоминанием о страшном бреде…
Тихий ноющий звук незаметно вторгся в приятное сновидение. Звук не из ее мира. Призрачный стон вкрадчиво коснулся сознания, отыскивая лазейку, потом ледяной иглой вонзился в него, проникая все глубже, вырывая из забытья. Навязчивый, холодный… страшный. Так воют привидения в фильмах ужасов.
Настя проснулась, открыла глаза, глядя в абсолютную темноту. Звук никуда не делся. Он шел от двери, постепенно приближался. Ветер гуляет по галерее?
Она прислушалась еще. Ночь полнилась шепотами. Странные голоса – мужские, женские, детские – произносили обрывки фраз на незнакомом ей языке, истаивали, появлялись снова. Похожие звуки она слышала в монастырском подвале, только эти были громче, назойливее. Рядом с лицом зашуршала солома, над головой едва заметно всколыхнулся воздух, как будто кто-то или что-то пролетело мимо. На мгновение Насте показалось, что по щеке мазнуло ледяное крыло.
Внутри поселился иррациональный, животный страх, по телу пробежала дрожь, хотелось зарыться в солому, спрятаться, накрыться с головой одеялом, как в детстве, отгораживаясь от всего непонятного и пугающего.
Настя упрямо фыркнула и уселась на постели. Нет никаких призраков, это просто ветер! Сейчас она ляжет и снова уснет. Впереди трудный день, надо отдохнуть.
– Ты тоже слышишь? – жалобно и тихо спросили справа.
Настя вздрогнула от неожиданности.
– Не бойся, это я, сестра Мария, – плеча коснулась теплая рука. – Ты слышишь, сестра?
– Ветер, – сердито ответила Настя. – Спи.
– Это не ветер, – прошептала монахиня. – Это они… Они опять идут. Они снова кого-то забрали, вот увидишь утром.
– Кто – они?
– Нельзя говорить. Нельзя произносить. Иначе они придут за нами.
Сестра Мария подобралась вплотную к Насте, привалилась боком, так что сквозь одеяло ощущалась бившая ее дрожь.
– В прошлый раз они забрали сестру Эльзу. Потом сестру Елену. Чья очередь теперь? Мне страшно…
Вой становился все ближе, шепотки в комнате – все явственнее. Надо найти свечу и посмотреть, кто здесь такой инфернальный, подумала Настя, пытаясь заглушить ужас. Но он не уходил, парализовал разум, сковал тело, полностью подчинял себе.
Стон прозвучал совсем рядом, дверь, открываясь, тихо заскрипела. Вдруг в коридоре раздались громкие тяжелые шаги, и призрачный вой перешел в душераздирающий вопль. Дверь спальни захлопнулась. Кто-то бесновался в коридоре – то визжал, то выл, то выкрикивал басом грязные ругательства.
– Ложись, сестра! Ложись, пожалуйста! А то они увидят тебя! – Сестра Мария потянула Настю на солому, прижалась, натянула одеяло, закрывая с головой.
Так вдвоем они протряслись, пока не зазвонил колокол, возвещая о начале утрени. Тогда и выяснилось, что в одну из монахинь вселились бесы.
Он неслышной тенью скользил по сонному Равенсбургу. Шел пустынными грязными улочками, заглядывая в темные окна. Тяжелые шаги по мостовой – стража. Он накинул капюшон плаща, пряча лицо, полностью сливаясь с ночью, отступил в узкий переулок, переждал. Двинулся дальше, жадно вдыхая запахи спящего города: от лавки мясника исходил тяжелый дух падали, от дома аптекаря тянуло пряностями и травой, из канав воняло гнилью, нечистотами и помоями. Запахи людей. Он мечтательно улыбнулся. Скоро в Равенсбурге воцарится лучший в мире аромат – свежей крови. Человеческой крови.
Сенкевич
В дешевом трактире пахло прогорклым маслом, вареной капустой и скисшим пивом. Перекрикивались пьяные, глухо стучали глиняные кружки. Толстая служанка в несвежем фартуке с трудом пробиралась между длинными столами.
Сенкевич купил пива, сыра и хлеба, устроился в середине маленького зальца. Есть и пить не хотелось, он как-то неважно себя чувствовал. Возможно, период адаптации? Ведь даже со сменой климата или часового пояса случается недомогание, а тут – шутка ли – смена эпохи! Да еще и без сигарет, чтоб ее, эту Европу… Как же он об этом не подумал? Сенкевич неторопливо отщипывал маленькие кусочки хлеба, отправлял в рот, прислушиваясь к разговорам в трактире. Ради них сюда и пришел.
Покопавшись в памяти Фридриха Берга, он выяснил: кроме сект дьяволопоклонников, в одной из которых состоял объект, в городе было множество колдунов-одиночек, не желавших примыкать ни к одной компании. На таких Сенкевич и решил сделать ставку, только теперь следовало их найти. Память Берга нужных сведений не содержала, пришлось пренебречь безопасностью и отправиться на поиски. Где еще можно почерпнуть информацию, как не из сплетен подпивших горожан?
Все разговоры за столами вертелись вокруг вчерашнего ареста. В пьяных голосах слышались страх и ненависть, люди с нетерпением ждали аутодафе – похоже, в Равенсбурге действительно житья не было от колдунов.
Сенкевич прислушался к беседе двух пожилых толстяков, которые сидели неподалеку:
– Уж мы их жжем, жжем, а меньше не становится. Поветрие какое-то.
– И не говори, герр Хейдель. По весне у моих соседей новорожденного сына прямо из колыбели унесли. Хороший был мальчишка, крепкий. Так и не нашли младенчика… Может, цыгане украли. Все они колдуны, герр Хейдель. Ведь проклятые безбожники опять приехали, слышали? Говорят, в лесу недалеко от Равенсбурга разбили шатры, ворожат, гадают. И куда только смотрит святая инквизиция?
– Что там соседи, что там цыгане, герр Шухмахер, – толстяк утер слезу. – Сам знаешь, какое горе приключилось с моей несчастной дочерью… После того как безбожники поглумились над нею, бедняжка так и осталась слабоумной.
Герр Шухмахер печально покивал, отгоняя от лица назойливую муху:
– Слава господу, их поймали и сожгли.
– Но это не вернет разума моей милой Лизхен… – вздохнул герр Хейдель.
– А урожай? Его уничтожили ранние морозы. Колдовство, колдовство, не иначе… А волки? Говорят, в окрестных деревнях нет от них житья. И говорят, это непростые волки…
– Да, герр Шухмахер, в страшные времена мы живем, в страшные…
Его собеседник перешел на шепот, Сенкевичу пришлось напрягать слух.
– Если хочешь знать, герр Хейдель, я думаю, половина Равенсбурга занимается колдовством. Вот если бы их всех можно было сжечь, честные горожане могли бы спать спокойно.
