Дорогая Венди

скачать книгу бесплатно

Ни злости, ни досады. Он разворачивается на каблуках и скачет прочь в порыве чистой радости.

– Я не Венди, я… – но имя застревает и царапается в горле, как тот камешек, и она снова заходится в кашле.

Мальчишки следуют за Питером – кто-то охотно, кто-то едва волочит ноги. Он входит в лес и словно растворяется – вот он настоящий и видимый, а вот будто ускользнул в другой мир. Она сжимает в ладони камешек. Нужно пытаться вспомнить. Здесь всё не то, чем кажется. Питер иногда выглядит обычным мальчишкой, но на самом деле он нечто опасное. Может быть, вовсе не человек.

5. Прямо до самого утра

Венди приземляется на рассвете, до смерти уставшая, но в то же время такая бодрая и полная сил, какой не была уже многие годы. Всё болит, будто она в самом деле летела всю ночь, хотя она знает, что в Неверленде время течёт иначе. Солнце встаёт и садится, повинуясь капризам Питера; погода меняется вместе с его настроением. Целыми днями на небе могут мягко сиять звёзды и луна, а в другое время солнце будет палить, как в полдень, и не заходить неделями. И за всё это время в Лондоне пройдёт только час-другой.

Сколько она отсутствует? Нед уже хватился? А Мэри? А в Неверленде сколько времени прошло? Для неё – двадцать семь лет, а здесь?

Она осматривает длинную полосу пляжа. Много лет назад именно это место она увидела первым, свалившись на песок вместе с братьями. Всё будто как прежде, и всё-таки самую чуточку иное. Одиночество пропитало даже гальку на берегу и шипит в неумолимом прибое.

Когда она прилетела сюда впервые, стайка мальчишек ждала их, чтобы поприветствовать Питера, как героя-победителя, возвращающегося домой. Пиратский корабль Крюка виднелся на горизонте – чёрный, полный острых углов и угроз. На пляже, в лесу, в волнах – везде были и приключения, и опасности, хватало и того и другого. Но сейчас пляж совершенно пуст. Венди будто последний живой человек в этом мире.

Она убирает за ухо просоленную и спутанную прядь волос. Восходящее солнце красит волны в нежный золотисто-оранжевый цвет, слишком идеальный, чтобы быть настоящим. Сам воздух тут слаще, как тёплые персики, что дозрели на подоконнике, или ароматный горячий чай в холодный день. Она глубоко вдыхает резкий бодрящий запах солёной воды, в котором нет ни намёка на гниющую рыбу или водоросли, которыми пахло дома.

Дом. Это слово заставляет замереть. Когда она вылетела из окна в небеса, она думала, что возвращается домой. Но она построила новую жизнь, и разве её дом не рядом с Джейн и Недом? С Мэри? Были времена, когда Венди отдала бы всё, чтобы вернуться сюда, но она больше не девочка, которую украл Питер. Те времена давно прошли. Или должны были пройти.

Она помнит, как гордилась, когда Джейн сделала первый шаг; смотрела, как дочь растёт и учится новому каждый день. Помнит, какими тёплыми были пальцы Неда, когда они держались за руки на своей свадьбе, помнит тяжесть головы Мэри на плече. Помнит, что это такое – когда брат смотрит на тебя с уважением, а не с опаской, не как на ребёнка, который сейчас что-нибудь сломает, или на дикое животное, которое нужно запереть в клетке. Она боролась за ту жизнь, которая у неё есть. Да как вообще это место может быть домом?

И всё-таки кровь её движется в ритме прибоя, удары сердца совпадают с ударами волн о берег. Невозможно отрицать, часть её по-прежнему принадлежит этому месту, та часть, которая бунтовала против Джона, Майкла, лечебницы Святой Бернадетты и доктора Харрингтона. Та часть, что отказывалась принять их правду взамен своей собственной. Неверленд пришит к её душе так же крепко, как и Лондон. Она не может принадлежать только одному месту или другому, только обоим, как ниточка, натянутая между мирами.

Венди чувствует этот гул внутри, это напряжение, тянущее её и туда, и сюда. Она была разделена надвое с тех самых пор, как приземлилась на этом пляже двадцать семь лет назад, и с тех пор, как вернулась назад в детскую в родительском доме.

Вот поэтому ей было так плохо первое время после возвращения? Тело бунтовало, потому что от неё отрезали целый кусок и лихорадка заняла место недостающей части?

Она не может удержаться от мысли: что было бы, останься она тут? Откажись взрослеть, как Питер? Она провела бы всю жизнь, дыша этим воздухом. Бегала, прыгала, летала. Никогда не столкнулась бы с кошмарами лечебницы Святой Бернадетты. И никогда не ощутила бы вес Джейн на руках, не укачивала её, не пела колыбельные.

Сердце больше не бьётся в ритме прибоя, теперь это музыка посложнее: наполовину любовь, наполовину страх. Венди расшнуровывает ботинки, стягивает чулки и осторожно ступает на песок. Он прохладный и плотный – в самый раз, чтобы строить замки из песка. Этой стране отдано её сердце; но эта страна украла её дочь.

В прошлый раз всё казалось таким простым. А теперь? Вот что значит повзрослеть, вот чего так ужасно боится Питер? Детьми они видели только яркие краски: чистый солнечный свет или глубокую тьму. Неверленд весь построен на этих резких контрастах: луна сменяет солнце за один миг, пляж чётко отделён от леса, Крюк и его пираты противостоят Питеру и мальчикам.

Венди пробирает дрожь, и на мгновение ей хочется снова вернуть эту уверенность, чтобы мир вновь разделился на чёрное и белое, правильное и неправильное. Хочется пройтись колесом по песку, пробежать по линии прибоя, и пусть волны смоют лишние годы. Вместо этого она зарывается пальцами ног глубоко в песок, раскидывает руки и крутится на месте. Шаль развевается, деревья и небо, океан и берег сливаются воедино.

Она останавливается; кружится голова. Волны приносят гладкие камешки и оставляют за линией нежной морской пены. Ничего больше не будет только хорошим или плохим.

Венди вспоминает, как они с Недом и шестилетней Джейн провели выходные на пляже в Брайтоне. Она представляет, как Джейн бежит по этому пляжу вместо того, гоняется за чайками, цепочки её следов извиваются по песку. Воображает, как она останавливается, чтобы поискать раковины и найти спрятанные домики удирающих крабов. Представляет довольную улыбку Неда – щёки его раскраснелись от целого дня под солнцем и ветром; пальчики у Джейн липкие от подтаявшего мороженого; воспоминания и воображение сливаются в одно. Почти невыносимо больно. Они должны быть здесь, с ней. Её семья. Или ей следовало поделиться с ними много лет назад – в день, когда она согласилась выйти замуж за Неда, в день, когда родилась дочь.

Венди тянет сюда до боли, но она знает, что Неверленд – ложь. Это идеальный образ пляжа: прибой здесь достаточно бурный, чтобы было интересно, но не слишком опасный; вода не горячая и не холодная. Каждое дерево идеально подходит для лазанья, а звёзды всегда складываются в восхитительные картины на ночном небе. Этот мир построил мальчишка, чтобы удовлетворять все свои капризы. Он не настоящий.

Нед и Джейн – её настоящая семья. Когда-то Неверленд был для Венди домом, но она сама выбрала другую жизнь. Каждый день с тех пор, как она покинула лечебницу, она выбирала семью, и она выберет их снова. Пусть давно потерянная часть её души жаждет бегать, летать и освободиться от всякой ответственности, но звезда, к которой она летит теперь, – Джейн.

Венди прячет свёрнутые чулки в носки ботинок. Если бы она давным-давно рассказала Неду правду, они, может быть, защитили бы Джейн вместе. Может, их жизнь и не идеальна, учитывая вездесущую тень свёкра, но Венди и надеяться на такое не могла, когда впервые услышала про Неда.

Она знает, что бывают мужья и жёны, которые едва словом перемолвятся – каждый из них будто живёт в отдельном королевстве. Они с Недом научились быть партнёрами. Друзьями. Свёкор пришёл бы в ужас, если б узнал, что некоторые предложения касаемо семейного дела, которые вносил Нед, на самом деле исходили от Венди. Его хватил бы удар, если б раскрылось, что советы Мэри Нед тоже слушает. Если б он видел, как они садятся за стол все вместе, или слышал личные шутки Неда и Мэри, в которых даже Венди не принимала участие…

В глазах щиплет от этого воспоминания, и она быстро смаргивает. Снова тайны. Секреты, кажется, составляют всю её жизнь. Она скрывает от свёкра, как она работает бок о бок с Мэри дома за закрытыми дверями, при посторонних называя её Кухаркой и обращаясь с ней как со служанкой. Джейн тоже приучена звать её Кухаркой, чтобы не перепутала случайно, пусть Венди и неприятно такое слышать.

А Майкл и Джон? Что, если её воссоединение с братьями – такая же полуправда, как жизнь с Недом? Ветерок, налетевший с кремовых волн, покусывает, заставляя содрогнуться и плотнее закутаться в шаль. Если бы Джон и Майкл вернулись сюда, обрадовались бы они? А вдруг в их троице всё изменилось бы и давящие годы сползли с плеч? Смог бы Майкл вновь рассмеяться, исчезли бы призраки из его глаз? Исцелилась бы его изломанная нога, чтобы он вновь побежал, как бегал мальчишкой? Улыбнулся бы наконец Джон без обеспокоенных складок, что прочертили уголки рта и лоб?

Венди вспоминает Элизабет, на которой недавно женился Джон, – её грядущее материнство едва начало проглядывать в чуть выдающемся животе и сиянии кожи. Венди видела, с каким обожанием Элизабет смотрит на Джона, но тот всё ещё тревожно хмурится. А если бы он мог привести своего ребёнка сюда и держать его или её за ручку, чтобы вместе плескаться в прибое?

Эта нехитрая, невозможная картинка ранит. Неверленд – отнюдь не убежище, не панацея, как она считала раньше. Они сбежали сюда детьми, когда им даже не от чего было убегать, и именно Неверленд оставил шрам на её душе. Воспоминание об острове, которое она берегла превыше всего – ведь оно и создало пропасть между ней и братьями? А теперь её дочь в плену Неверленда.

Венди встряхивается. Она просто тянет время, откладывает поиски. А если она не разыщет Джейн? Что, если Неверленд где-то прячет её? Или найдёт – но слишком поздно? Это место притягивает, очаровывает, это невозможно внятно описать. Поэтому она хотела остаться навсегда, даже когда её бесили правила Питера. Он устроил всё так, что было легко забыть многое: его нечестные правила, жестокие поступки мальчишек, которые она наблюдала, даже собственный дом. Иногда казалось, что Лондон – это только далёкое видение, возвращаться к родителям незачем, а её настоящий дом – в Неверленде. Даже теперь она чувствует это лёгкое притяжение – как тогда, когда она хотела бежать по песку, забыв всё на свете, забыв даже про спасение Джейн. Что Неверленд сотворит с её дочкой? Вдруг Джейн забудет маму, забудет Неда, забудет сама себя? Вдруг заболеет, когда Венди вернёт её домой, как заболела в детстве она сама, восстанет против того, что приходится жить в Лондоне, сломает себе что-нибудь, будучи уверена, что может летать?

Венди следовало каждый вечер готовить дочь к тому дню, когда Неверленд попытается забрать её, а вместо этого она рассказывала ей только половину правды, спрятанную в сказках.

Прикрыв глаза рукой, она осматривает изгибающуюся линию пляжа. Там, где земля уходит из виду, выступает на фоне неба нос корабля, наклонённый под немыслимым углом. За спиной остроконечная горная вершина растёт из леса, по которому разбросаны вперемешку лиственные, хвойные и тропические породы деревьев. На миг кажется, будто над деревьями по небу плывёт лента темноты. Венди щурится, пытаясь разглядеть. Стая скворцов, которые летят, как единое целое? Нет. Дым. Будто что-то горит в центре острова.

Смутно вспоминается, как Питер обещает показать нечто, какой-то секрет, и это обещание – как сладкое, сочное, восхитительное яблоко, которым он дразнится, не давая в руки. Он покажет, если она будет подчиняться его правилам. Так он показал тогда или просто солгал, как обычно?

Венди снова смотрит вверх, но уже не может разглядеть ту тень, чем бы она ни была. Дым уже рассеялся, будто стая птиц улетела прочь. Словно это что-то живое.

Она опускает руку, отгоняет эту неприятную мысль и снова смотрит на деревья. Если бы Джейн сейчас была с ней, она указала бы на различия в листьях и коре, поделилась бы такими вещами, о которых Венди никогда не узнала бы, если бы не дочь. Она скучает по объяснениям Джейн, по её упорядоченному миру, и трёт лицо, чтобы сосредоточиться.

Наверняка здесь можно пробраться сквозь заросли и выйти в закрытую лагуну на другой стороне острова. Если, конечно, тут всё не изменилось с тех пор, как она покинула остров, если Питер не стёр карту Неверленда и не нарисовал её заново.

Венди достаёт чулки из ботинок и натягивает их на перепачканные в песке ступни. Вдевает ноги в ботинки и поворачивается к воде спиной. Птичий гомон стихает, когда она входит под деревья. Они её узнали? Венди вернулась домой. Когда-то это в самом деле был её дом. Невозможно это отрицать – на самом деле, отрицание может навредить Джейн ещё сильней. Нужно принять своё прошлое и использовать всё, чему она давным-давно научилась здесь, чтобы спасти Джейн и вернуть целой и невредимой.

Лондон, 1918

Слёзы тихо текут по щекам Венди, пока бритва скребёт по черепу. Стыд переполняет её: глупо плакать по такой мелочи, но она не может избавиться от чувства, что у неё отбирают какую-то очень важную часть. У неё были волосы и был выбор: длинные или короткие, аккуратно заколотые или свободно распущенные – а теперь у неё нет никакого выбора.

Пряди разбросаны по кафелю, изогнутые, как знаки вопроса. Вши – так заявила сестра, которая орудует бритвой, но при этом так поджала губы, что было ясно – врёт. Если бы дело было во вшах, в комнате бы толпились пациенты, ждущие очереди на бритьё, но здесь только Венди и сестра. Это не для избавления от вшей и не во имя здоровья; это наказание.

Джеймисон обвинил её в воровстве. Венди даже ни разу не видела то, что якобы украла. Она видела только выражение лица, когда он показывал «доказательство» доктору Харрингтону, собрав ладони чашечкой и наклонившись так, чтобы ей не было видно.

– А что другая девушка? – спросил доктор Харрингтон. – Вы говорите, она тоже замешана?

Нет ничего удивительного в том, что Джеймисон попытался впутать и Мэри. Он ненавидит их обеих – за их пол, за цвет кожи Мэри, за то, что они способны улыбаться и смеяться, что беседуют, соприкасаясь лбами, что делятся историями и секретами. Впрочем, Венди подозревает, что вообще-то Джеймисону не нужны доказательства собственной правоты; жестокость – сама по себе награда.

– Мэри тут ни при чём, – торопливо сказала Венди. – Я сама.

В глазах доктора Харрингтона – сомнение, Джеймисон смотрит с насмешкой, но какая разница? Всё обвинение построено на лжи. Вообще-то, Венди воровала постоянно, но на этих кражах её не ловили. Что бы там Джеймисон ни принёс в качестве доказательства, он сам это и подложил, но кому из них поверят скорее? Уж точно не девушке, которая придумывает сказки о воображаемом острове.

Так что теперь Венди пристёгнута к креслу кожаными ремнями вокруг лодыжек и запястий, хотя она и не пыталась вырваться. Падает последняя прядь, как осенний лист с дерева. Голове зябко в пустоте выложенной плиткой комнаты. Вдруг вспоминается, как Питер касался её волос, называл древесной феей, обещал представить Королеве Дриад. Но обещания не сдержал – отвлёкся на другую игру.

Венди фыркает – горький смешок, который она сразу обрывает, переводя в кашель. Щелчок, бритва закрыта. Пока сестра расстёгивает ремни и ведёт к двери, Венди смотрит только прямо вперёд. Когда они идут через комнату отдыха, прочие пациенты вздрагивают, быстро отводят взгляд или машинально прикасаются к своим волосам. Венди пробегает глазами по комнате, но Мэри здесь нет.

Она надеется, что Мэри хватит ума не высовываться. Пусть Венди и твердила, что совершила преступление в одиночку, нетрудно представить, что Джеймисон отыщет какой-нибудь иной способ мучить Мэри, пока бреют Венди. Они сильнее, когда вместе, Венди это уже поняла, даже если их только двое. Джеймисон редко нападает на них, когда они вдвоём, поэтому вечно пытается их разделить.

Венди отлично научилась вмешиваться, отвлекать и, если необходимо, переводить внимание Джеймисона на себя. Джеймисон не слишком хитёр. Если она замечает, как он шепчется с другими санитарами или просто поглядывает на Мэри, то понятно, что пора действовать. Однажды Венди спрятала немного чистящего порошка в один из многочисленных временных кармашков, пришитых к платью. Крошечная щепотка этого порошка в чае Джеймисона – слишком мало, чтобы по-настоящему навредить, но достаточно, чтобы его затошнило – спасла Мэри в тот раз. В другой раз (этим случаем Венди особенно гордилась) метко брошенный камень потревожил осиное гнездо на дереве, под которым Джеймисон обычно курил, и ему пришлось с воплями спасаться бегством.

Она улыбается при этом воспоминании, но радость победы живёт недолго. Джеймисон так и не смог доказать, что тошнота и осиные укусы были её рук делом, но ей всё равно пришлось поплатиться за это: синяками в местах, где доктор не заметит, ударами, не оставляющими следов. Однажды она провела почти два дня, запертая в маленьком шкафу для припасов, пока Мэри не придумала, как её вытащить. Подозрения уже достаточно. А может быть, как и всегда, когда он выбирал её в жертву, он бы наказал её, неважно, виновна она в чём-то или нет.

Теперь, пока сестра ведёт её по коридору, приходится держаться изо всех сил, чтобы не ощупывать голову – но она не доставит сестре такого удовольствия. На ум приходит воспоминание, как она сидела на камне в лагуне, и одна из русалок плела ей косу, украшая ароматными цветками с плотными белыми лепестками, блестевшими на солнце… Венди смаргивает и вздергивает подбородок.

Только оставшись одна в палате, она позволяет себе провести рукой по макушке. Остатки волос щетинкой колют руку. Венди садится посередине узкой кровати и подгибает под себя ноги. Закрывает глаза, укладывает руки на колени, выпрямляет спину. Прошло четырнадцать лет, но она всё ещё способна вызвать ощущение ветра по коже, волос, развевающихся при полёте вокруг головы, словно змеиное гнездо. Волосы у неё теперь тоже отняли, как и многое другое.

Её наполняет глубокая саднящая боль. Она истрёпана, как ткань, которую так часто стирали, что она расползлась на нитки. Она не отпустит Неверленд, не может отпустить, но с каждым днём остров всё дальше и дальше. Хоть бы один знак, что-то, за что она могла бы держаться, и лечебнице никогда её не сломить!

Когда стало очевидно, что Венди не изменит свою версию произошедшего, родители отослали Джона и Майкла в школу-интернат, а её оставили дома под бдительным присмотром. Они будто верили, что если разлучить дочь не только с братьями, но и со всеми прочими детьми, это заставит её отказаться от того, что они считали детскими выдумками. Но от этого Неверленд только глубже укоренился в ней.

Венди проводила ночи в слишком одинокой детской, не слыша тихого сопения братьев, и вспоминала каждую чёрточку Неверленда: какой именно на ощупь была кора дерева, когда она взбиралась за Питером, как блестели чешуйки русалок на солнце, какой был запах у дыма от костра Тигровой Лилии, как качалась доска под ногами, когда их схватили пираты Крюка, даже чем именно пахло от ужасного пиратского капитана.

Когда её разделили с братьями впервые с тех пор, как они родились, Венди начала учиться молчать и врать. Она научилась держать свою правду при себе, говоря родителям то, что они хотели услышать. Но она никогда не переставала верить, и те воспоминания, то, как она вызывала в воображении Неверленд в своей спальне, пригодятся ей здесь и сейчас.

Если сосредоточиться, можно вспомнить само ощущение полёта, вкус неба над Неверлендом, точный цвет звёздного света… Было время, когда звёзды были так близко, что протяни руку – и схватишь одну. Венди протягивает руку, готовая поймать звезду. Задерживает дыхание, напрягает всю свою волю, всю жажду вкладывает в эту невидимую нить, связывающую её с Неверлендом. Но рука пуста, в ней нет звезды. Она сжимает ладонь в кулак и с досадой бьёт по кровати.

Вот дура! Она что, в самом деле ждала, что поймает рукой звезду? В том мире, где она заперта, это невозможно. Звёзды далеки и немыслимо огромны, они уже не маленькие точки света, которые можно собрать и освещать ими тьму. Венди понимает это, но ей всё равно больно. Куда больнее, чем она полагала. Она невероятно устала. Злится. И начинает терять надежду.

Целый год она слушала доктора Харрингтона, уверяющего её в том, что она больна, и Джеймисона, который звал её лгуньей. Она видела, как Джон устал с ней спорить и отвернулся, опустив руки. Майкл даже навещать её обычно отказывается.

Внутри её будто разлом, трещина, и она ширится с каждым днём. Иногда ей хочется поддаться Джону и доктору Харрингтону. Так ли плохо притворяться девочкой, которая никогда не летала, никогда не покидала дом?

Но почему от неё вообще требуют забыть, требуют быть не тем, что она есть? Она научилась врать родителям, но теперь она взрослая, ей двадцать пять лет. Разве не полагается ей устанавливать правила самой? Почему это остальные должны определять её бытие?

Венди сосредотачивается, чтобы заставить тело оторваться от кровати. Летать. Раньше это было так просто. Даже крошечной щёлочки между ней и кроватью уже хватит. Станет не так больно; вся ярость, все страдания будут не напрасны. Но даже без волос она слишком тяжела. Сама лечебница тянет её вниз.

Когда в детстве она попыталась взлететь, спрыгнув со шкафа, она позволила сомнению замутить разум. Она болела и ослабла, ей не верили, а братья на её глазах забывали правду. Если теперь она не пустит внутрь это сомнение, если заполнит каждую клеточку тела мыслями о Неверленде, у неё наверняка всё получится.

Венди закусывает губу, впивается коротко обрезанными ногтями в ладонь. Вызывает к жизни ощущение того, как Питер держал её за руку, как пальцы ног оторвались от пола детской, вспоминает головокружительное падение в окно и дальше, в небо, – дух перехватывает от восторга. Всё было такое яркое и чудесное – она и представить не могла, что звёзды могут быть такими разноцветными. Она помнит, как смеялась, а свет отражался на зубах, и на вкус он был как сливы и мёд. И ещё…

Дым. Сырое мясо. Мокрый мех.

Венди падает. Внутри всё обрывается, и хотя она всё так же сидит на кровати в клинике, она проваливается в бездонную тьму. Питер держит её за руку, и из его хватки не вырваться. Нет, не держит, а тащит вперёд, всё быстрее и быстрее, пока ноги не начинают гореть от бега.

Это секрет, Венди. Самый лучший секрет. Я раньше никому не рассказывал.

По её мнению, так должен чувствовать себя тот, в кого попала молния. Пустота, немота, мурашки. Боль, которая не похожа на боль. Внутри будто образовалась дыра. Место, откуда вырвали кусок.

Венди захлопывает дверь в это пустое место – машинально, не задумываясь. С той стороны двери слышно чьё-то дыхание. С той стороны двери – свежая рана, и Венди спешит убраться подальше.

Она распахивает глаза, быстро и тяжело дышит. Там что-то есть. Есть что-то в Неверленде, что она забыла, что-то ужасное. В Венди занозой засел осколок тьмы, проникающий всё глубже и глубже и отравляющий кровь.

Дрожа, она встаёт и подбирается к двери. Пусть Венди наказали и обрили, но дверь не заперта. Возможно, сестра забыла, а может быть, рассчитывает, что Венди сломлена, запугана как следует, покорна, так что нет никакой необходимости её запирать. Девушка приоткрывает дверь и выглядывает, осматривая коридор в обе стороны. Не видно ни сестёр, ни санитаров.