скачать книгу бесплатно
Еще до 1936 года роль государства в британской и американской экономике чрезвычайно усилилась, особенно в эпоху прогрессизма, во время Первой мировой войны и на начальном этапе «нового курса» (в 1933–1935 годах). Из тезиса Кейнса—Кругмана вытекает, что это усиление имело место, несмотря на единодушное противодействие ведущих экономистов. В реальности же на протяжении пятидесяти-шестидесяти лет, предшествовавших 1936 году, многие ведущие англоязычные экономисты активно распространяли идеи, еретические с точки зрения свободного рынка. Они вовсе не находились на периферии экономической науки, и нельзя сказать, что их взгляды «всегда подавлялись». (Конечно, профессиональное сообщество экономистов всегда маргинализировало «еретиков-дилетантов», но не столько из-за их политических идей, сколько именно из-за их дилетантизма.) Эли, Коммонса, Сиджвика, Маршалла и Пигу никто не вытеснял и не подавлял. К этому перечню можно добавить и ведущего американского экономиста-теоретика Ирвинга Фишера, взгляды которого на экономическую политику мы рассмотрим в следующем разделе, и Фреда М. Тейлора, чей доклад по случаю его избрания президентом Американской экономической ассоциации в 1929 году был озаглавлен «Управление производством в социалистическом государстве»[40 - Taylor F.M. The Guidance of Production in a Socialist State // American Economic Review. 1929. March. Vol. 19. P. 1–8.].
Альфред Маршалл и Ирвинг Фишер о laissez-faire
Свою позицию Альфред Маршалл четко изложил в выступлении перед британскими экономистами в 1907 году. Он отметил, что в глазах Джона Стюарта Милля (1806–1873), самого видного британского экономиста третьей четверти XIX века, «сфера, в которой вмешательство государства ради повышения общего благосостояния могло привести к успеху, с каждым десятилетием расширялась»[41 - Выдающаяся роль Милля связана с его книгой «Принципы политической экономии», впервые увидевшей свет в 1848 году и ставшей основным учебником по экономической теории (только при жизни автора она выдержала семь изданий и в дальнейшем еще не раз переиздавалась). Маршалл, судя по всему, имел в виду, что в каждом очередном издании книги Милль отводил государству все большую роль и все меньше критиковал социализм. Подробнее об идеях Бентама и Милля мы расскажем в главе 7.]. Маршалл полагал, что большинство его современников-экономистов, не поддерживая полномасштабный социализм, положительно относилось к расширению государственного вмешательства: «В целом экономисты выступают за активизацию деятельности государства ради улучшения общества», но «они против того гигантского расширения сферы действий государства, к которому стремятся коллективисты»[42 - Marshall A. The Social Possibilities of Economic Chivalry // Economic Journal. 1907. March. Vol. 17. P. 17–19.]. Сам же он считал, что ряд факторов, в том числе рост профессионализма госаппарата и социалистические идеи «чудаковатого, но благородного» Роберта Оуэна «в сочетании с техническим прогрессом обусловили после смерти Милля еще большее расширение поля для благотворного вмешательства государства, чем при его жизни». Маршалл предостерегал от замены частной собственности на предприятия большинства отраслей государственной собственностью, полагая, что это означало бы зайти слишком далеко, но при этом выступал за муниципальное владение коммунальной инфраструктурой и за планирование землепользования в городах[43 - Ibid. P. 22–25.]. Он был против полного выравнивания материального положения людей, но обосновывал умеренное перераспределение доходов с позиций утилитаризма. По мнению Маршалла, «если сократить те формы расходов, которые не служат высоким целям, и использовать высвободившиеся средства на благо менее зажиточных представителей трудящихся классов, можно будет добиться значительного увеличения счастья и повышения уровня жизни»[44 - Ibid. P. 12.].
Ученик Маршалла и его преемник на посту заведующего кафедрой политической экономии в Кембридже Артур С. Пигу в своих книгах «Богатство и благосостояние» (1912) и «Экономическая теория благосостояния» (1920), оказавших значительное влияние на экономическую науку, утверждал, что в тех многочисленных случаях, когда экономическая деятельность одного субъекта оборачивается серьезными побочными последствиями или «внешними эффектами» для других субъектов, laissez-faire не позволяет достичь максимальной чистой выгоды для общества. Пигу, как и Маршалл, выступал за перераспределение доходов и поддерживал национализацию некоторых отраслей (военной и угольной промышленности, а также, возможно, железных дорог).
Американский исследователь экономической истории Хью Рокофф отмечает: «Нет никаких оснований считать экономистов 20-х годов XX века догматичными защитниками laissez-faire. Эта точка зрения легко опровергается даже при поверхностном изучении истории экономической мысли в период, предшествовавший „новому курсу“». Ведущие экономисты и другие интеллектуалы эпохи прогрессизма уже осуществили «идеологический сдвиг от общего скептицизма по поводу способности государства улучшить функционирование экономики к общераспространенной вере в компетентность государства». Рокофф приходит к выводу: «„Новый курс“ был именно тем, что доктор (экономики) прописал»:
Оказывается, что буквально все реформы, проведенные в 30-х годах XX века – установление минимальной заработной платы, введение социального страхования, пособий по безработице, создание Гражданского корпуса охраны окружающей среды (Civilian Conservation Corps) и т. д. – были именно тем, за что выступали экономисты.
Анализируя публикации ученых-экономистов в ту эпоху, Рокофф обнаружил, что «в подавляющем большинстве статей о реформах в духе „нового курса“, публиковавшихся в основных периодических изданиях по экономике с конца Первой мировой войны до 1929 года, подобные преобразования одобрялись» (курсив оригинала)[45 - Rockoff H. By Way of Analogy: The Expansion of the Federal Government in the 1930s // The Defining Moment: The Great Depression and the American Economy in the Twentieth Century / Ed. by M.D. Bordo, C. Goldin, E.N. White. Chicago: University of Chicago Press, 1998. P. 133, 125, 126, 134.]. Авторами нескольких статей из тех, на которые он ссылается, были институционалисты, в том числе Эли, Коммонс и Джон Морис Кларк.
В том же 1907 году, когда Маршалл рассказывал коллегам о переходе экономической науки от laissez-faire к поддержке усиления роли государства, подобным же образом высказался и ведущий американский экономист-теоретик начала XX века. В статье под заголовком «В чем причина отказа от доктрины laissez-faire?» профессор Йельского университета Ирвинг Фишер с удовлетворением отмечал, что в предыдущие несколько десятилетий «на смену крайним доктринам экономистов классической школы в духе laissez-faire пришли современные доктрины государственного регулирования и общественного контроля».
Эти изменения Фишер приписывал постепенному осознанию двух изъянов доктрины laissez-faire. Во-первых, предвосхищая замечание Кейнса о том, что индивиды по отдельности зачастую «слишком невежественны или слишком слабы», чтобы действовать себе во благо, он настаивал, что общественная польза от руководства со стороны специалистов должна ставиться выше принципа, согласно которому людям следует предоставить право принимать самостоятельные решения: «Нельзя позволять, чтобы догмы laissez-faire мешали нам предотвращать последствия самоубийственного невежества». В частности, он считал, что общество должно ограничивать продажу и употребление алкоголя[46 - Fisher I. Why Has the Doctrine of Laissez Faire Been Abandoned? // Science. 1907. January 4. Vol. 25. № 627. P. 18, 20.]. Многие экономисты-прогрессисты выступали за запрет алкоголя и наркотиков и даже за евгенику (в виде ограничений на иммиграцию для представителей «низших рас» и за их стерилизацию во избежание «расового самоубийства») в качестве научного метода совершенствования общества[47 - Томас Леонард приводит расистские и «евгенические» высказывания целого ряда экономистов-прогрессистов, в том числе Ирвинга Фишера, Джона Р. Коммонса, Саймона Паттена и Френсиса Э. Уокера, а также социалистов-фабианцев Сиднея и Беатрисы Уэбб. См.: Leonard T.C. Eugenics and Economics. P. 207–224. См. также: Idem. American Economic Reform in the Progressive Era: Its Foundational Beliefs and Their Relation to Eugenics // History of Political Economy. 2009. Spring. Vol. 41. P. 109–141. Деннис Сьюэлл добавляет в список приверженцев евгеники Джона Мейнарда Кейнса и фабианца Уильяма Бевериджа, см.: Sewell D. How Eugenics Poisoned the Welfare State // Spectator. 2009. November 25 [www.spectator.co.uk/2009/11/how-eugenics-poisoned-the-welfare-state/].].
«Вторая ошибка laissez-faire» заключалась в том, о чем писали и Маршалл, а затем Пигу, – в неспособности справиться с внешними эффектами: «Догматичные сторонники доктрины laissez-faire упускают из виду [те действия], ущерб от которых для общества перевешивает пользу для индивида». В качестве примеров таких действий Фишер приводил случаи, когда люди плюют на тротуар (что может привести к распространению инфекций), беспощадную конкуренцию в железнодорожной отрасли, бессмысленные ресурсные издержки, связанные с золотым стандартом, и «социальную гонку» – ненужные траты на то, чтобы «быть не хуже соседей». Впрочем, конкретных предложений по поводу предотвращения «социальной гонки» действиями государства он не выдвигал. По его мнению, эти примеры иллюстрируют «самоубийственные эффекты слепого следования эгоистическим интересам индивидов» без учета внешних эффектов.
Фишер «изумлялся» тому, как далеко некоторые мыслители прошлого заходили в поддержке принципов свободного рынка, приводя в пример «высказывания Герберта Спенсера в поддержку частной чеканки монеты» и аргументы одного из первых анархо-капиталистов Густава де Молинари о том, что конкурирующие частные полицейские службы обеспечат гражданам лучшую защиту, чем государственная полиция[48 - Fisher I. Why Has the Doctrine of Laissez Faire Been Abandoned? P. 22. Возможно, Фишер не знал, что до того, как во время Гражданской войны частная чеканка монеты была запрещена, в США существовало порядка двадцати частных монетных дворов, чеканивших золотые и серебряные монеты и пользовавшихся хорошей репутацией. Кроме того, вопреки его скептическому отношению к частным полицейским услугам, сегодня в США количество частных охранников превосходит численность полиции.]. Подобно Маршаллу, Фишер рассматривал продуманное расширение роли государства в экономике в качестве благоразумного способа избежать крайностей: «Сегодня нам, несомненно, грозит опасность чрезмерного социалистического экспериментирования, но мы ничего не приобретем и многое потеряем, если будем игнорировать или потворствовать его противоположности – порокам индивидуализма»[49 - Ibid. P. 27.]. Позднее Фишер выступал за прогрессивный подоходный налог на том основании, что, как показала экономическая наука, для человека, получающего больший доход, один доллар дополнительного дохода значит меньше, чем для человека, чей доход меньше[50 - Fisher I. A Statistical Method for Measuring “Marginal Utility” and Testing the Justice of a Progressive Income Tax // Economic Essays Contributed in Honor of John Bates Clark. New York: Macmillan, 1927. Другие экономисты (например, Оскар Ланге, см. главу 2) впоследствии применяли то же допущение об убывающем приращении счастья, отождествлявшемся ими с понятием «предельной полезности» в экономической теории, в качестве аргумента в поддержку перераспределения богатства ради максимального увеличения совокупной «социальной полезности». Напротив, Лайонел Роббинс доказывал, что экономическая теория ничего не говорит о сравнительной интенсивности счастья у разных индивидов. Термин «предельная полезность» в экономической теории не связан с счастьем, и нельзя суммировать или сравнивать предельную полезность, относящуюся к разным людям (Robbins L. The Nature and Significance of Economic Science. London: Macmillan, 1932).].
Мировая экономика до 1914 года
Молодость Кейнса и детство Хайека пришлись на период динамичного роста в десятилетия, предшествовавшие 1914 году, сопровождавшегося более или менее благоприятной по отношению к рынку экономической политикой. Телеграф, радио и телефон сотворили настоящее чудо, обеспечив мгновенную связь между городами мира[51 - Увлекательное описание последствий изобретения телеграфа см. в книге: Standage T. The Victorian Internet. New York: Berkley, 1999. Захватывающий рассказ об изобретении радиосвязи Маркони на сюжетном фоне расследования реального дела об убийстве см. в книге: Larson E. Thunderstruck. New York: Crown, 2006.]. Все более быстрые поезда и корабли вместе с появившимися тогда легковыми и грузовыми автомобилями увеличили скорости передвижения и расширили масштабы торговли. Некоторые авторы называют этот период «первой эпохой глобализации».
В своей книге «Экономические последствия Версальского мирного договора», написанной в 1920 году, когда он еще не полностью порвал с классическим либерализмом, Кейнс красноречиво описал период, прерванный началом Первой мировой войны:
Каким удивительным эпизодом экономического прогресса была та эпоха, которая пришла к концу в августе 1914 года. <…> Сидя за утренней чашкой чая, житель Лондона мог заказать по телефону разнообразнейшие продукты всего Земного шара в каком угодно количестве и через несколько часов получить их в собственной квартире; он мог испробовать счастье сразу в нескольких частях света, вложив свои капиталы в эксплуатацию их естественных богатств или какие-либо новые предприятия, и без всяких усилий или беспокойств получать свою долю прибылей и выгод. <…> По первому желанию он мог воспользоваться дешевыми и удобными средствами передвижения, чтобы отправиться в любую страну или даже часть света, для чего не нужно было ни особого паспорта, ни каких-либо формальностей; он мог… запастись нужным количеством драгоценного металла в ближайшем отделении банка и затем ехать в чужие края, не зная их языка и религии или обычаев, везя при себе свой запас денег; при этом малейшее препятствие показалось бы ему досадной неожиданностью. <…> В его глазах проекты и политические планы милитаризма и империализма, расовое и культурное соревнование, монополии, ограничения и запреты, все то, что играло роль змея-искусителя в этом социальном раю, было не более как развлечением, преподносимым ему в утренней газете; все это, по-видимому, не оказывало почти никакого влияния на обычный ход социальной и экономической жизни, которая в ближайшем же будущем должна принять законченный интернациональный характер[52 - Keynes J.M. The Economic Consequences of the Peace. New York: Harcourt, Brace, and Howe, 1920. P. 10–12 [Кейнс Дж. Экономические последствия Версальского мирного договора // Он же. Общая теория занятости, процента и денег. С. 468–469].].
Хайек позднее с горечью вспоминал, как все изменилось с началом войны: «Мы не осознавали, насколько хрупка наша цивилизация»[53 - Цит. по: The Commanding Heights Episode One: The Battle of Ideas; стенограмма доступна на сайте: [www.pbs.org/wgbh/commandingheights/shared/minitext/tr_show01.html].].
Закон о федеральном резерве и Первая мировая война
Впрочем, и до 1914 года путь экономического прогресса не был абсолютно гладким. Так, биржевая паника 1907 года в США потрясла всю денежную и банковскую систему страны. Для изучения вопроса о том, как обеспечить бо?льшую финансовую стабильность, Конгресс создал Национальную денежную комиссию. Небольшая группа экономистов и банкиров выступала за реформы, предполагающие дерегулирование. Они связывали слабость банковской системы США и вызывающую острые споры «неэластичность» денежного предложения с ограничениями со стороны властей штатов на расширение банками филиальной сети и с ограничениями со стороны федеральных властей на эмиссию банкнот банками[54 - Из всех многочисленных томов, опубликованных Комиссией, гипотеза об ослабляющем влиянии регулирования и предложения о дерегулировании как о средстве решения проблемы наиболее четко были изложены в книге: Noyes A.D. History of National-Bank Currency. Washington, DC: Government Printing Office, 1910. Об анализе, лежавшем в основе концепции дерегулирования, и о ее политической непопулярности см.: Selgin G., White L.H. Monetary Reform and the Redemption of National Bank Notes, 1863–1913 // Business History Review. 1994. Summer. Vol. 68. P. 205–243. Об американских сторонниках laissez-faire в банковской сфере в конце XIX века см.: Selgin G., White L.H. Laissez-Faire Monetary Theorists in Late Nineteenth Century America // Southern Economic Journal. 1990. January. Vol. 56. P. 774–787.]. Однако большинство экономистов и банкиров, занимавшихся этим вопросом, отдавали предпочтение созданию центрального банка по образцу Банка Англии или германского Рейхсбанка[55 - Обзор имевших место в нескольких странах дискуссий о сравнительных достоинствах центрального банка и свободы банковской деятельности см. в книге: Smith V. The Rationale of Central Banking. Indianapolis: Liberty Press, 1990 [Смит В. Происхождение центральных банков. М.: Институт национальной модели экономики, 1996].]. Закон о Федеральном резерве, принятый в 1913 году, расширил полномочия федеральных властей в денежной и банковской сферах, что вполне соответствовало духу прогрессизма. Ниже (в главах 3, 5, 11 и 12) мы расскажем о столкновении идей в следующем поколении экономистов по поводу того, насколько создание центральных банков на практике оказалось полезным или вредным.
В 1917–1918 годах в целях мобилизации и реквизиции ресурсов для участия США в Первой мировой войне администрация президента Вудро Вильсона резко усилила роль федерального правительства в экономике. Этот эксперимент с административно-командными методами Франклин Рузвельт и его советники в годы Великой депрессии используют в качестве прецедента при разработке программ «нового курса». Сразу же после окончания войны федеральное правительство ужалось (хотя его масштаб и сфера активности не вернулись к прежнему уровню), а рыночные механизмы в основном были восстановлены[56 - См.: Higgs R. Crisis and Leviathan. Oxford: Oxford University Press, 1987. Ch. 7 [Хиггс Р. Кризис и Левиафан. М.: ИРИСЭН; Мысль, 2010. Гл. 7].]. Преемник Вильсона Уоррен Г. Гардинг назвал эту реставрацию «возвратом к нормальному состоянию». В Великобритании правительство Дэвида Ллойд Джорджа осуществило аналогичную «революцию военного времени», усилив контроль государства над экономикой, но после окончания войны большинство вновь созданных министерств было упразднено[57 - Toye R. The Labour Party and the Planned Economy, 1931–1951. Woodbridge, UK: Boydell Press, 2003. P. 20–21.].
Русские революции 1917 года
Еще один эксперимент с государственным контролем над экономикой начался в России в 1917 году – и продлился он намного дольше. В феврале 1917 года стачки и массовое дезертирство из армии вынудили царя Николая II отречься от престола. В октябре того же года большевики во главе с Владимиром Лениным свергли сравнительно либеральное Временное правительство и, вдохновляясь идеями Карла Маркса, приступили к строительству полностью социалистической экономики. Но Ленин столкнулся с серьезной «архитектурной» проблемой – никаких «чертежей» Маркс не оставил. Составлять конкретный проект идеального социалистического общества означало бы заниматься «утопическим» социализмом. Маркс высмеивал социалистов-утопистов именно за это «фантастическое описание будущего общества». Сам он вместе со своим соавтором Фридрихом Энгельсом выступал за «научный» социализм, который критиковал капитализм и предсказывал его неминуемый крах, но детально не прописывал, как будет организовано производство после наступления социализма[58 - См.: Prychitko D. Marxism and Market Processes // The Elgar Companion to Austrian Economics / Ed. by P.J. Boettke. Cheltenham: Edward Elgar, 1994. P. 516.].
Самым известным «утопическим» социалистом был Роберт Оуэн. В 1824 году он и его последователи выкупили у одной религиозной секты участок земли и поселение в штате Индиана, создали там коммуну под названием «Новая гармония» и начали проводить эксперимент с коллективным ведением сельского хозяйства на добровольных началах. Эксперимент не заладился. По словам Джошуа Муравчика, «всего за год Оуэн и тысяча его приверженцев превратили эту маленькую Швейцарию в Албанию»[59 - Выступление Джошуа Муравчика на симпозиуме «Socialism: What Happened? What Now?» 1 мая 2000 года; стенограмма доступна на сайте: [web.archive.org/web/20040312050602/www.socialdemocrats.org/MayDayTranscript.html].]. Другие нерелигиозные коллективистские эксперименты XIX века также потерпели неудачу[60 - Об этих экспериментах см.: Harrison J.F.C. Quest for the New Moral World: Robert Owen and the Owenites in Britain and America. New York: Scribner, 1969; American’s Communal Utopias / Ed. by D.E. Pitzer. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1997. Фундаментальная работа по английскому утопизму: Armytage W.H.G. Heavens Below: Utopian Experiments in England, 1560–1960. London: Routledge and Kegan Paul, 1961.]. Заклеймив Оуэна и других как «утопистов», отмечает Муравчик, Маркс и Энгельс
попросту зачеркнули этот неудачный опыт с помощью одного из величайших интеллектуальных трюков в истории. <…> Оуэн и другие коммунитаристы действительно проводили эксперименты для проверки своих идей, а эксперимент – это суть науки. То есть именно они и были подлинно научными социалистами. А Маркс и Энгельс отбросили все экспериментальные данные, заменили их идеей, представлявшей собой не более чем пророчество, и назвали это развитием социализма от утопии к науке[61 - Muravchik J. Socialism. См. также: Idem. Heaven on Earth: The Rise and Fall of Socialism. San Francisco: Encounter Books, 2002. P. 342.].
В «Манифесте коммунистической партии» (1848) Маркс и Энгельс написали: «Отличительной чертой коммунизма является… отмена буржуазной собственности. <…> В этом смысле коммунисты могут выразить свою теорию одним положением: уничтожение частной собственности»[62 - Marx K., Engels F. The Communist Manifesto // The Two Narratives of Political Economy / Ed. by N. Capaldi, G. Lloyd. Hoboken, NJ: John Wiley, 2011. P. 397 [Маркс К., Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Они же. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1955. Т. 4. С. 438].]. Но за этим не последовало никакого тезиса, объясняющего, что именно должно прийти на смену частной собственности, а также рынку, на котором происходит обмен частной собственностью. Маркс отвергал мысль о том, что частная собственность на средства производства – наиболее эффективный способ справиться с неизбежной проблемой редкости, недостаточности имеющихся средств для удовлетворения всех желаний людей.
Следствием редкости является то, что для каждой единицы ресурсов – рабочего, машины или акра земли – должен существовать некий человек или группа людей, которые принимали бы окончательное решение по поводу того, как эта единица должна использоваться. В условиях частной собственности эта роль «последней инстанции» отводится частным владельцам. Каждый человек сам решает, какую работу ему выполнять. Индивид или добровольное объединение индивидов, произведя или приобретя какой-либо механизм либо участок земли, решает, как его использовать. Даже оставляя за скобками моральные аргументы о праве каждого на свободу и владение имуществом, подобную систему можно обосновать практическими соображениями: именно эти люди лучше всего знают, как использовать соответствующие ресурсы с толком. Частная собственность позволяет избежать издержек на консультации с тысячами других людей и на получение их согласия (кроме тех случаев, когда тысячи партнеров или акционеров добровольно объединяют свою собственность). Это обеспечивает мощные стимулы к созданию новых ресурсов и к бережливому распоряжению имеющимися. Маркс отвергал подобные доводы в защиту частной собственности как «пристрастное представление, заставляющее вас [буржуазию] превращать свои производственные отношения и отношения собственности из отношений исторических, преходящих в процессе развития производства, в вечные законы природы и разума»[63 - Ibid. P. 399 [Там же. С. 443].]. Таким образом, когда на смену капитализму придет социализм, а затем и коммунизм, казалось бы, ключевая роль частной собственности в производстве и аллокации редких ресурсов должна сойти на нет.
Что касается производства при социализме, в «Манифесте» содержится следующее пророчество:
Когда в ходе развития исчезнут классовые различия и все производство сосредоточится в руках ассоциации индивидов… пролетариат… силой упраздняет старые производственные отношения…[64 - Ibid. P. 403 [Там же. С. 442].]
Итак, производство будет национализировано. В «Капитале» Маркс добавляет к этому пояснение: производство должно «находиться под сознательным планомерным контролем» «свободного общественного союза людей»[65 - Marx K. Capital. New York: Modern Library, 1906. P. 92. Цит. по: Boettke P. The Political Economy of Utopia // Idem. Calculation and Coordination. New York: Routledge, 2001. P. 109 [Маркс К. Капитал // Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М.: Госполитиздат, 1960. Т. 23. С. 90]. Бёттке в своей статье прослеживает преемственность между интеллектуальным проектом Маркса и политическим проектом Ленина. См. также: Boettke P. The Political Economy of Soviet Socialism: The Formative Years, 1918–1928. Boston: Kluwer Academic, 1990. P. 66–69.]. Таким образом, производство будет планироваться централизованно. Но как, по каким принципам, общество должно централизованно планировать новые условия производства? Об этом ни Маркс, ни Энгельс, по сути дела, так ничего и не сказали.
Карл Маркс
Карл Маркс (1818–1883) родился в зажиточной немецкой семье – его отец был адвокатом. Он изучал право в Боннском и Берлинском университетах, но затем, уже в Йенском университете, занялся философией. В 1842 году он начал работать журналистом в Кельне, а через год перебрался в Париж. Там он познакомился с Фридрихом Энгельсом, который стал его финансовым спонсором и соратником. Вдвоем они в 1848 году написали «Манифест коммунистической партии». В 1849 году Маркс переехал в Лондон, где занялся чтением и написанием своих трудов, попутно зарабатывая некоторые суммы в качестве корреспондента газеты New York Tribune. В первую очередь Маркс изучал работы Давида Рикардо и других представителей классической экономической школы. У них он позаимствовал две важные идеи: трудовую теорию ценности (о ней мы подробнее расскажем в следующей главе) и анализ распределения доходов в соответствии с классовой принадлежностью (трактовка совокупного национального дохода как «пирога», который делится между наемными работниками, капиталистами и землевладельцами). Из этих идей он вывел собственную теорию эксплуатации и прибыли. По Марксу, капиталисты получают доход не за счет вносимого ими в производство вклада, а за счет «прибавочной ценности» («прибавочной стоимости»), которую они присваивают, выплачивая рабочим лишь часть ценности, произведенной их трудом. Свои теоретические построения Маркс изложил в трехтомном труде «Капитал» (тома были изданы в 1867, 1885 и 1894 годах, причем последние два – посмертно под редакцией Энгельса) и в историко-теоретической работе «Теории прибавочной стоимости», написанной в 1861–1863 годах.[66 - В русскоязычной литературе сложилась традиция переводить термин value (и его немецкий аналог Wert) как «стоимость», восходящая к неудачной передаче этого термина в русском переводе «Капитала» под редакцией И.И. Скворцова-Степанова – именно эта версия перевода стала в советское время канонической. Тем не менее неадекватность термина «стоимость» в контексте экономической теории ценности хорошо осознается русскоязычными экономистами. В данном переводе будет использоваться термин – «ценность» за исключением случаев, когда вариант «стоимость» встречается в цитатах из уже опубликованных переводов. (Здесь и далее постраничные примечания принадлежат научному редактору.)]
Вождь большевиков Владимир Ленин был марксистом до мозга костей. Он заявлял:
Великая всемирно-историческая заслуга Маркса и Энгельса состоит в том, что они научным анализом доказали неизбежность краха капитализма и перехода его к коммунизму, в котором не будет больше эксплуатации человека человеком[67 - Lenin V.I. Speech at the Unveiling of a Memorial to Marx & Engels (7 November 1918) // Idem. Collected Works. Moscow: Progress Press, 1972. Vol. 28. P. 165 [Ленин В.И. Речь при открытии памятника Марксу и Энгельсу 7 ноября 1918 г. // Он же. Полное собрание сочинений / 5-е изд. М.: Политиздат, 1969. Т. 37. С. 169].].
По поводу ленинского определения коммунизма есть старая шутка: «При капитализме существует эксплуатация человека человеком, а при коммунизме – наоборот».
Но заявлять о неизбежности победы коммунизма не значит объяснить, как при этом строе будет организовано производство. Что же следовало делать большевикам, когда они оказались у власти?
Глава 2
Большевистская революция и дискуссия об экономическом расчете при социализме
В апреле 1919 года Владимир Ленин направил теплое приветствие революционерам-социалистам, только что захватившим власть в Мюнхене и провозгласившим создание Баварской советской республики. Основываясь на восемнадцатимесячном опыте руководства большевистской революцией, установившей в России социалистическую советскую власть, он составил для них список возможных конкретных мер, настаивая на их «самом спешном и широком проведении»:
Создали ли Советы рабочих и прислуги по участкам города, вооружили ли рабочих, разоружили ли буржуазию, использовали ли склады одежды и других продуктов для немедленной и широкой помощи рабочим, а особенно батракам и мелким крестьянам, экспроприировали ли фабрики и богатства капиталистов в Мюнхене, а равно капиталистические земледельческие хозяйства в его окрестностях, отменили ли ипотеки и арендную плату для мелких крестьян, удвоили или утроили плату батракам и чернорабочим, конфисковали ли всю бумагу и все типографии для печатания популярных листовок и газет для массы, ввели ли 6-часовой рабочий день с двух- или трехчасовыми занятиями по управлению государством, уплотнили ли буржуазию в Мюнхене для немедленного вселения рабочих в богатые квартиры, взяли ли в свои руки все банки, взяли ли заложников из буржуазии, ввели ли более высокий продовольственный паек для рабочих, чем для буржуазии, мобилизовали ли рабочих поголовно и для обороны, и для идейной пропаганды в окрестных деревнях?[68 - Lenin V.I. Message of Greetings to the Bavarian Soviet Republic // Idem. Collected Works / 4th English ed. Moscow: Progress, 1972. Vol. 29. P. 325–326 [www.marxists.org/archive/lenin/works/1919/apr/27.htm] [Ленин В.И. Приветствие Баварской советской республике // Он же. Полное собрание сочинений / 5-е изд. М.: Политиздат, 1969. Т. 38. С. 321].]
В этом перечне кратко излагается ленинская программа экстренных мер по укреплению власти путем привлечения на свою сторону рабочих. В то же время отсутствие каких-либо рекомендаций по поводу долгосрочной экономической стратегии указывает на проблему, с которой сам Ленин столкнулся в России: Маркс и Энгельс не оставили конкретных указаний на этот счет, и экономическую политику приходилось придумывать на ходу.
Большевики осуществляют экономическую политику
Ленин полагал, что в будущем, при коммунизме, произойдет отмирание государства. Однако в условиях социализма – переходного периода от капитализма к коммунизму – для обеспечения интересов рабочих необходим всеобъемлющий контроль государства над экономикой. Как отмечал современник Ленина, российский экономист-аграрник Борис Бруцкус, большевики обнаружили в Марксовой критике капитализма отказ от капиталистической системы регулирования производства через рыночные цены и идею замены ее «единым государственным планом»[69 - Цит. по: Boettke P.J. The Political Economy of Soviet Socialism: The Formative Years, 1918–1928. Boston: Kluwer Academic, 1990. P. 31 [Бруцкус Б. Социалистическое хозяйство: Теоретические размышления по поводу русского опыта. М.: Стрелец, 1999. С. 15].].
Захватив власть, большевики без промедления учредили центральный плановый орган – Высший совет народного хозяйства. В декабре 1917 года ВСНХ национализировал банковскую систему, подчинив все банки страны Государственному банку, унаследованному от царского режима. Кроме того, советское правительство национализировало крупные промышленные предприятия и передало фабрики и заводы под контроль рабочих фабрично-заводских комитетов. Весной 1918 года была введена государственная монополия в сфере внешней торговли. К осени того же года новая власть национализировала даже мелкие фирмы. Частная торговля, использование наемного труда и сдача земли в аренду частными лицами были объявлены вне закона. Предпринимались даже попытки упразднить деньги. Питер Бёттке в своей книге по экономической истории этого периода пишет, что постановление, изданное в августе 1918 года, «объявляло, что все сделки должны осуществляться с помощью учетных операций без использования денег»[70 - Ibid. P. 65. [По-видимому, речь идет о постановлении ВСНХ «О порядке ведения расчетов между национализированными предприятиями и Советскими учреждениями» от 30 августа 1918 года (см.: [istmat.info/node/31045]). Как следует из названия и текста постановления, речь в нем идет лишь о переводе в безналичную форму расчетов между государственными предприятиями и учреждениями в целях усиления централизованного контроля над хозяйственным оборотом. Нигде в тексте не говорится, что целью этой меры является упразднение денег в ближайшем или отдаленном будущем. Скорее всего, ошибка появилась в цепочке многократного цитирования, так как Питер Бёттке ссылается не на оригинал документа, а на книгу Юджина Залески, также не содержащую ссылки на оригинальный документ, а ссылающуюся на франкоязычную работу 1955 года (Zaleski E. Planning for Economic Growth in the Soviet Union, 1918–1932. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1971). Впрочем, Залески корректно указывает, что в постановлении речь шла именно о расчетах между государственными организациями, хотя интерпретирует эту меру как первый шаг к отмене денег.Тем не менее данное уточнение не означает, что неверен тезис о том, что в повестке дня большевиков в начальный период их правления стоял вопрос об упразднении денег. Эта политическая цель активно обсуждалась во внутрипартийных дискуссиях, хотя и в более поздний период 1919–1920 годов; см., например: Бухарин Н. Экономика переходного периода. М.: Гос. соц. – экон. изд-во, 1920. Гл. 9. В частности, гиперинфляция того времени трактовалась Бухариным как движение в направлении «самоотрицания» денег. – Ред.]]. Все товары должны были распределяться посредством государственного рационирования. В деревне советская власть конфисковывала все произведенное крестьянами продовольствие (сверх объема, необходимого для личного потребления) для распределения его в городах. Экономист Джек Хиршлейфер называет все эти меры «самой радикальной в современную эпоху попыткой упразднения системы частной собственности и добровольного обмена»[71 - Hirshliefer J. Economic Behavior in Adversity. Chicago: University of Chicago Press, 1987. P. 15.].
Результаты были поистине катастрофическими. В отсутствие ценового механизма координации экономических планов, по меткому выражению Льва Троцкого, «каждый завод походил на телефонный аппарат с отрезанными проводами»[72 - Цит. по: Gregory P. Before Command: An Economic History of Russia from Emancipation to the First Five-year Plan. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1994. P. 99 [Троцкий Л.Д. Новая экономическая политика и перспективы мировой революции // Он же. Сочинения. Основные вопросы пролетарской революции. М.: Госиздат, 1925. Т. 12. С. 316–317].]. К 1920 году объем промышленного производства в России сократился в пять с лишним раз по сравнению с уровнем 1916 года. На селе крестьяне бунтовали против конфискации сельхозпродуктов (продразверстки). Они сокращали производство и прятали собранный урожай. В городах возник настолько острый дефицит продовольствия и других товаров, что многие бежали в деревню, спасаясь от голодной смерти. Из-за голода и массового бегства жителей население Москвы и Петрограда за первые два года после большевистского переворота уменьшилось вдвое. Рабочие в знак протеста начали бастовать. Голодные солдаты и матросы поднимали восстания[73 - Общий обзор событий того периода см. в книге: Boettke P.J. The Political Economy of Soviet Socialism. P. 63–111; Hirshliefer J. Op. cit. P. 15–23.].
В 1921 году Ленин отказался от этой политики – теперь он называл ее военным коммунизмом и характеризовал всего лишь как чрезвычайные меры, необходимые в условиях гражданской войны, которую вели красные против белых (контрреволюционеров, оказывающих им сопротивление). Такая смена вывески скрывала тот факт, что эта политика была продиктована не только необходимостью или практическими соображениями. Большевики всерьез пытались создать безрыночную экономику. Меры, направленные на упразднение рынка, уничтожавшие последние остатки частного предпринимательства, продолжались и ширились уже после того, как в 1920 году сопротивление белых было подавлено. Ликвидация этих остатков рыночной экономики, которым прежде удавалось избежать государственного контроля, привела к полному краху народного хозяйства страны.
В 1921 году Ленин объявил новую экономическую политику (нэп), поскольку альтернативой этому был массовый голод. Он снова разрешил рыночный обмен – крестьянам было позволено продавать свою продукцию, а на смену продразверстке пришло налогообложение по более низким ставкам. Была проведена денационализация малых предприятий и сферы услуг, вновь разрешена частная торговля. Поскольку государство по-прежнему контролировало банковскую систему, крупную промышленность и внешнюю торговлю, Ленин характеризовал нэп как отступление «на командные высоты экономики». Ситуация в народном хозяйстве улучшилась.
В 1928 году нэп будет отменен. Сталин начнет новое наступление на частных предпринимателей – нэпманов – и индустриализацию страны в рамках пятилетних планов[74 - О периоде нэпа см.: Ball A.M. Russia’s Last Capitalists: The Nepmen, 1921–1929. Berkeley: University of California Press, 1990.]. А еще через два года будет проведена коллективизация сельского хозяйства.
Вена, 1920 год
После окончания Первой мировой войны марксистско-ленинские идеи получили хождение не только в России. Они завоевывали умы, а их адепты захватывали власть в странах Центральной Европы. Так, в Будапеште большевики в марте 1919 года провозгласили Венгерскую советскую республику, которая просуществовала до августа того же года. Выше мы уже упоминали о захвате власти коммунистами в Мюнхене в апреле 1919 года и о создании Баварской советской республики. Она просуществовала примерно месяц, пока в дело не вмешалась немецкая армия. Преобладали марксисты и в городском парламенте «Красной Вены». Один из жилых комплексов, возведенных городскими властями, даже получил название Карл-Маркс-Хоф. Столица Австрии была разорена не только войной и распадом Австро-Венгерской империи, но и введенным городскими властями контролем над ценами на продовольствие и топливо. Что же касается страны в целом, то на выборах 1919 года Социал-демократическая партия заняла первое место и сформировала коалиционное правительство. Созданная при нем Комиссия по социализации предлагала национализировать угольную и металлургическую отрасли, а затем и другие секторы экономики. Глава комиссии Отто Бауэр выступал за «гильдейский» социализм[75 - Polanyi-Levitt K., Mendell M. The Origins of Market Fetishism – Critique of Friedrich Hayek’s Economic Theory // Monthly Review. 1989. June. Vol. 41. P. 11–32.]. Венский философ и экономист Отто Нейрат, участвовавший в 1919 году в выработке экономической политики Баварской советской республики, в том же году опубликовал книгу, где высказал предположение, что централизованное распределение ресурсов, или «военный социализм» времен Первой мировой войны, может стать первым шагом к безденежной «естественной» экономике[76 - См.: Caldwell B. Hayek’s Challenge. Chicago: University of Chicago Press, 2004. P. 116.].
Ведущим критиком социалистических идей в Вене стал Людвиг фон Мизес. Во многом в ответ на доводы Нейрата он в 1920 году опубликовал вскоре ставшую знаменитой статью «Экономический расчет в социалистическом обществе», а через два года – книгу «Социализм» (1922)[77 - Mises L. von. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth / Trans. by S. Adler // Collectivist Economic Planning / Ed. by F.A. Hayek. London: Routledge, 1935. P. 87–130; Idem. Socialism: An Economic and Sociological Analysis / Trans. by J. Kahane. Indianapolis: Liberty Fund, 1981 [Мизес Л. фон. Социализм: Экономический и социологический анализ. М.; Челябинск: Социум, 2016].]. Именно книга Мизеса заставила Хайека отказаться от симпатий к социалистическим идеям. В предисловии к очередному изданию книги Мизеса, вышедшему в 1978 году, он писал:
«Социализм», впервые появившись в 1922 году, произвел сильное впечатление. Эта книга постепенно изменила существо взглядов многих молодых идеалистов, которые вернулись к своим университетским занятиям после Первой мировой войны. Я знаю это, потому что был одним из них… Мы были нацелены на строительство лучшего мира, и именно это желание пересоздать общество привело многих из нас к изучению экономической теории. Социализм обещал желаемое – более рациональный, более справедливый мир. А потом появилась эта книга. Она нас обескуражила. Эта книга сообщила нам, что мы не там искали лучшее будущее[78 - Hayek F.A. Foreword // Mises L. von. Socialism. P. xix [Там же. С. 3].].
Людвиг фон Мизес
Людвиг фон Мизес (1881–1973) в 1906 году защитил докторскую диссертацию в Венском университете, где он посещал семинар Ойгена фон Бём-Баверка. Годом позже он занял должность главного экономиста в Торговой палате Вены. Первой в ряду его заметных работ стала книга «Теория денег и фидуциарных средств обращения», вышедшая в 1912 году. После службы на фронтах Первой мировой войны он вернулся в Торговую палату и стал официальным советником австрийского правительства. Кроме того, он внештатно преподавал в Венском университете в качестве приват-доцента. В 1920–1934 годах Мизес вел частный семинар, ставший ведущей дискуссионной площадкой Вены по вопросам современной экономической теории[79 - Когда в 1922 году в Венском университете открылась вакансия профессора экономики, Мизес, ввиду его научных достижений, был бесспорным кандидатом. Хайек считает, что он не был назначен на эту должность в первую очередь из-за своих антисоциалистических взглядов, так как большинство преподавателей были социалистами (см.: Hayek F.A. Hayek on Hayek: An Autobiographical Dialogue / Ed. by S. Kresge, L. Wenar. Chicago: University of Chicago Press, 1994. P. 59). Примечания к главе 2]. Хайек присоединился к кружку Мизеса в 1924 году, после того как поступил на работу в возглавлявшееся Мизесом временное государственное учреждение, созданное после войны. Мизес и другие участники кружка разрабатывали «австрийский» подход в экономической теории, пионером которого был Карл Менгер, чью работу продолжили в Венском университете Ойген фон Бём-Баверк и Фридрих Визер[80 - Подробнее о Менгере мы расскажем в главе 8.]. В том, что касается экономической политики, Мизес был твердым сторонником свободного рынка, обосновывая это тем, что последний дает позитивные практические результаты.
В 1927 году Мизес основал Австрийский институт экономических исследований, доверив Хайеку непосредственное руководство этим учреждением. Спустя семь лет, незадолго до захвата Австрии нацистской Германией, Мизес, которому грозила опасность из-за его публично высказываемых убеждений и еврейского происхождения, покинул страну и занял должность профессора в Женевском университете. В 1940 году, в возрасте 59 лет, он, ввиду опасности, грозившей Швейцарии со стороны гитлеровской Германии, вместе с женой перебрался в Нью-Йорк (Мизес женился в 1938 году, вскоре после того, как умерла его мать). Завершением его долгой карьеры стала работа в 1945–1969 годах в качестве приглашенного профессора в Нью-Йоркском университете. Наиболее известный труд Мизеса, обширный теоретический трактат «Человеческая деятельность», вышел в 1949 году[81 - Краткий обзор научного наследия Мизеса см. в статье: Hart D. Ludwig von Mises, Money, and the Fall and Rise of Classical Liberalism in the 20th Century // Literature of Liberty. 1982. Autumn. Vol. 5. P. 3–6 [www.econlib.org/library/Essays/LtrLbrty/msEdBib1.html]. Подробное описание деятельности Мизеса в межвоенный период см.: Ebeling R.M. The Economist as the Historian of Decline: Ludwig von Mises and Austria between the Two World Wars // Globalization: Will Freedom or World Government Dominate the International Marketplace? / Ed. by R.M. Ebeling. Hillsdale, Mich.: Hillsdale College Press, 2002. P. 1–68. Подробную биографию ученого см.: H?lsmann J.G. Mises: The Last Knight of Liberalism. Auburn, AL: Mises Institute, 2007 [Хюльсманн Й.Г. Последний рыцарь либерализма: Жизнь и идеи Людвига фон Мизеса. М.; Челябинск: Социум, 2013].].
Мизесовская критика социалистической экономики
В своей статье, опубликованной в 1920 году, Мизес бросил серьезнейший вызов социалистической мысли. Социалисты, утверждал он, не могут предложить решение главной проблемы, связанной с редкостью экономических благ, а именно проблемы выбора того, как производить. Упразднив рынок, а значит и цены на средства производства, руководители социалистического хозяйства не будут знать, как комбинировать ресурсы для того, чтобы производить блага экономично. Не имея возможности рассчитывать прибыли и убытки, они окажутся словно в открытом море без компаса. В результате социализм будет вести не к процветанию, а к расточительству и бедности. Естественно, экономисты, придерживавшиеся социалистических взглядов, попытались ответить Мизесу, что и породило «спор об экономическом расчете при социализме»[82 - Этой дискуссии посвящена книга: Lavoie D. Rivalry and Central Planning: The Socialist Calculation Debate Reconsidered. Cambridge: Cambridge University Press, 1985; краткий обзор см.: Levy D.M., Peart S.J. Socialist Calculation Debate // New Palgrave Dictionary of Economics / Ed. by S.N. Durlauf, L.E. Blume / 2nd edition. New York: Palgrave Macmillan, 2008.].
Определяющей характеристикой социалистической экономики и Мизес, и тогдашние социалисты считали упразднение частной собственности на средства производства (труд, землю, сырье, машины, производственные строения). По мнению Мизеса, всякая экономика, где существует фондовый рынок, обеспечивающий свободный обмен контрольными пакетами акций фирм (которые, в свою очередь, владеют средствами производства или их арендуют) между частными инвесторами, не является социалистической. Согласно этому определению, к примеру, современную шведскую экономику нельзя считать социалистической – это рыночная экономика с высокими налогами, действующая в большом социальном государстве[83 - В период с 1980 по 2007 год Швеция занимала места от 18-го до 40-го из числа более чем 140 стран, включенных в сводный рейтинг Индекса экономической свободы. Ее рейтинг был более высоким по таким параметрам, как правовая система и защищенность прав собственности, твердые деньги и свобода торговли, и более низким по размеру государства и масштабам государственного регулирования. См.: Gwartney J., Lawson R. et al. Economic Freedom of the World: 2009 Annual Report // Economic Freedom Network, 2009. P. 171 [www.fraserinstitute.org/studies/economic-freedom-of-the-world-2009-annual-report].]. Мизес отмечал: «В социалистическом обществе блага производственного назначения являются исключительно коллективными; они являются неотъемлемой собственностью коммуны и потому res extra commercium»[84 - Mises L. von. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth. P. 91.]. Экономист-социалист Оскар Ланге (его взгляды мы рассмотрим ниже) придерживался такого же определения, противопоставляя «социалистическую экономику» «любой системе с частной собственностью на средства производства». Когда за управление сельскохозяйственными и промышленными предприятиями отвечают не частные владельцы или инвесторы-капиталисты, а государство, вся координация их производственных планов ложится на центральный плановый орган.
Мизес утверждал, что плановое социалистическое хозяйство, подобное новой экономике Советской России (он писал статью до того, как Ленин признал необходимость восстановления рынка), обречена на плохое управление. Отмена частной собственности на средства производства – это ликвидация конкурентного торга за факторы производства между капиталистами, то есть рыночного процесса, в ходе которого формируются цены на производственные ресурсы, показывающие реальные издержки. К примеру, если речь идет об использовании конкретного земельного участка (или конкретного трактора) для выращивания желтозерной кукурузы, то как мы можем узнать соответствующие экономические издержки – то есть ценность наилучшего из прочих вариантов использования данного ресурса? Только узнав, какую сумму стремящиеся к прибыли фермеры, специализирующиеся на сое (или другие потенциальные производители), готовы предложить за его использование для выращивания соевых бобов (или иных культур) в том же сезоне.
Дефицит в СССР
В целях аргументации Мизес был готов допустить, что в социалистической экономике может существовать свободный рынок потребительских благ, когда, будучи произведены, такие блага продаются на рынке. В этом случае точные относительные цены на потребительские блага в принципе могут существовать и в социалистическом хозяйстве. Отметим, однако, что на практике советская экономика оказалась неспособна обеспечить правильное ценообразование для таких благ. Историк Шейла Фицпатрик описывает то, как советские граждане в 30-х годах XX века страдали из-за отсутствия адекватных цен на продовольствие, одежду и жилье (и от того, что предложение этих благ на рынке не допускалось):
С переходом в конце 20-х годов к централизованной плановой экономике в стране воцарился повсеместный дефицит… Один рабочий с Урала писал, что в его городе, чтобы купить хлеб, надо было становиться в очередь в час или в два часа ночи, а то и раньше, и ждать почти 12 часов… И хлеб был не единственным товаром, которого не хватало. Ничуть не лучше обстояло дело с другими основными продуктами питания, такими как мясо, молоко, масло и овощи, не говоря уже о промышленных товарах первой необходимости – соли, мыле, керосине и спичках. Рыба тоже исчезла из продажи, причем даже в тех областях, где был развит рыболовный промысел… Дефицит одежды, обуви и всех потребительских товаров был еще острее – зачастую их просто невозможно было достать… В то время люди ютились в коммунальных квартирах (как правило, одна комната на семью), в общежитиях и бараках… Жилищный кризис в Москве и Ленинграде приобрел такую остроту, что даже обширные связи и государственная должность зачастую не позволяли получить отдельную квартиру[85 - Fitzpatrick Sh. Everyday Stalinism. Oxford: Oxford University Press, 1999. P. 42–47.].
Дэвид Леви отмечает еще один важный момент: советский чиновник или директор магазина, отвечающий за ценообразование или распределение какого-либо товара, не был заинтересован в определении его равновесной рыночной цены, поскольку лично он не получал никакой выгоды от увеличения объема продаж. Напротив, устанавливая цены, настолько низкие, что они создавали в магазинах дефицит, и обладая фактическим правом на распределение дефицитных товаров до того, как они попадут на полки магазинов, он мог неофициально оказывать любезность другим, предоставляя доступ к товару, который нельзя было получить иным путем, в обмен на встречную любезность в виде доступа к другим дефицитным товарам. Советский сатирический журнал «Крокодил» проиллюстрировал систему, действовавшую в розничной торговле, с помощью воображаемого объявления в универмаге: «Уважаемые покупатели! В отдел кожаных изделий нашего магазина поступила партия из 500 импортных женских сумочек. Из них 450 куплены работниками магазина. Еще 49 отложены под прилавок согласно предварительным заказам от наших друзей. Одна сумка находится на витрине. Приглашаем вас посетить наш отдел кожаных изделий и купить эту сумку». Другие «утечки» происходили в еще более ранних звеньях цепочки поставок. Так что когда Мизес и Хайек в целях аргументации допускали беспристрастность людей, отвечающих в социалистическом хозяйстве за ценообразование, они тем самым оставляли без внимания одну из ключевых проблем[86 - Levy D. The Bias in Centrally Planned Prices // Public Choice. 1990. Vol. 67. № 3. P. 213–226.].
Необходимость цен на факторы производства
Мизес утверждал, что даже если бы государственные плановики искренне и беспристрастно хотели удовлетворить потребительский спрос, а директора социалистических предприятий могли свериться с достоверными потребительскими ценами для определения того, на какой ассортимент товаров существует спрос, то для выяснения того, как наилучшим образом произвести потребительские блага, им все равно потребовались бы ориентиры в виде рыночных цен на блага производственного назначения. Предположим, что объем Z некоторого вида продукции можно изготовить с помощью разных сочетаний производственных ресурсов {U, W, X, Y} в тех или иных количествах. Какой из ряда возможных вариантов минимизирует издержки производства Z (то есть позволяет избежать ненужных затрат)? Когда директор склада пиломатериалов принимает простое решение о том, какие навесы использовать, брезентовые или пластиковые, эта задача носит не только технический характер. Важны и относительные цены на эти два материала. Когда фермер решает, какое количество каждого типа удобрений использовать в расчете на гектар земли, он учитывает и соотношение цен на различные удобрения. Когда железнодорожная компания решает, где проложить новую линию, имеют значение цены тех или иных участков земли, труда и различных машин, используемых при строительстве мостов и тоннелей.
Мизес следующим образом описывал проблему, с которой столкнется индустриальное «социалистическое общество будущего» в отсутствие рыночных цен на производственные ресурсы:
Там функционируют тысячи и тысячи предприятий… И при непрерывном напоре всех этих процессов экономическое руководство будет дезориентировано. У него не будет возможностей удостовериться, что процесс, необходимый для производства какого-либо блага, не занимает слишком много времени, что труд и материалы не расходуются впустую. Как оно сможет понять, какой из методов производства является наиболее прибыльным?[87 - Mises L. von. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth. P. 106 [Мизес Л. фон. Социализм: Экономический и социологический анализ. С. 104–105].]
Мизес указывал, что полное упразднение рыночных цен возможно лишь тогда, когда социализм победит в мировом масштабе. Что же касается ситуации, сложившейся на 1920 год, то «известный нам социализм существует как некий социалистический оазис, окруженный со всех сторон системой, основанной на свободном обмене и использовании денег». Муниципальная автобусная компания в условиях рыночной экономики может быть оценена по критерию прибыльности: мы можем сравнить ее доходы и расходы в денежном исчислении. Аналогичным образом целая социалистическая страна, такая как СССР, может использовать мировые цены в качестве приблизительного ориентира. Она подобна крупной (несомненно, излишне крупной) вертикально интегрированной фирме-конгломерату, действующей в рамках мировой рыночной экономики. Но такое использование мировых цен, естественно, будет невозможно, «в случае если социалистические концерны будут действовать в чисто социалистической среде», то есть если социализм установится в глобальном масштабе[88 - Ibid. P. 104–105 [Там же. С. 104].].
Производство в условиях «робинзонады» в противоположность специализированному производству и торговле
В социалистической системе плановики сталкиваются с необходимостью принимать решения о том, как распределять задачи и ресурсы между специализированными производственными предприятиями и как управлять ими с наибольшей результативностью. Мизес отмечал, что отдельный индивид, производящий все только для себя и не торгующий с другими, может (более того, вынужден) без использования цен решать, какие производственные планы имеет смысл реализовывать. Литературный персонаж Робинзон Крузо, оказавшись после кораблекрушения на необитаемом тропическом острове, способен сделать рациональный выбор – например, использовать ли тот или иной участок земли для охоты либо земледелия, – непосредственно сравнивая ожидаемые выгоды от этих альтернативных вариантов (за вычетом «издержек в виде затраченных усилий»)[89 - Ibid. P. 97 [Там же. С. 97].]. Крузо может самолично оценить, сколько добычи он может получить от охоты, каков возможный урожай, сколько усилий нужно потратить на охоту, а сколько – на земледелие, и решить, какой вид продовольствия он предпочел бы получать с того или иного участка.
Напротив, производителю, действующему не в изоляции, а в рамках общества и его экономической системы, чтобы решить, чем стоит заняться, нужны цены на производственные ресурсы (факторы производства). Даже при наличии рынка, определяющего цены на потребительские блага, необходим и рынок благ производственного назначения или производственных ресурсов – он сообщает каждому производителю оценки других производителей в отношении различных вариантов использования этих ресурсов. Только рынок благ производственного назначения «дает нам возможность распространить суждения [производителей] о ценности на все блага более высокого порядка». Без рыночных цен на труд, производственные машины, сырье и без определяемой рынком процентной ставки «все сравнительно продолжительные, окольные процессы капиталистического производства превратятся в блуждание во тьме»[90 - Ibid. P. 101.]. Самоличной «робинзоновской» оценки без использования цен уже недостаточно. При условии наличия большого числа производителей, «как только происходит отказ от концепции свободно устанавливаемой денежной цены на блага более высоких порядков, рациональное производство становится абсолютно невозможным».
Поскольку же денежные цены на блага более высоких порядков формируются посредством конкурентного торга между владельцами частных предприятий, Мизес добавляет: «Каждый шаг, уводящий нас от частной собственности на средства производства и от использования денег, уводит нас и от рациональной экономики»[91 - Ibid. P. 104.].
Какие производственные проекты заслуживают реализации?
Одна из важных посылок аргументации Мизеса состоит в том, что существует много возможных способов произвести любое конкретное потребительское благо. Расчет прибылей и убытков с использованием рыночных цен «служит нам путеводителем среди умопомрачительного множества экономических возможностей». К примеру, как следует производить электроэнергию – построить гидроэлектростанцию или добывать уголь и сжигать его на тепловой электростанции? Каждый из этих проектов является «окольным» (состоит из целого ряда этапов, от чертежа до строительства и эксплуатации) и сложным. В таких случаях «невозможно опираться на туманные оценки, требуются намного более точные расчеты и формирование определенного суждения по практическим экономическим вопросам». Такие точные оценки и суждения обеспечивает только расчет прибыльности, в котором используются рыночные цены на производственные ресурсы (потребляемые факторы производства).
Объясняя, каким образом цены на факторы производства дают возможность применить точный критерий, основанный на прибыли/убытке, Мизес сформулировал один из важных принципов функционирования рыночной экономики:
Расчет, опирающийся на меновую ценность, дает возможность контролировать правильное использование благ. Каждый, кто пожелает произвести расчеты в отношении сложного процесса производства, тут же обнаружит, сработал ли он более экономично, чем другие, или же нет; если он выяснит… что его производство не сможет приносить прибыль, то это будет означать, что другие понимают, как найти лучшее применение тем же самым благам более высокого порядка[92 - Ibid. P. 97–98.].
Например, цена, которую строитель гидроэлектростанции вынужден предложить за бетон, чтобы последний достался ему, а не другим потенциальным пользователям, сигнализирует о ценности бетона при альтернативном использовании. То же самое относится и к другим производственным ресурсам. Если окажется, что при данной цене проект строителя ГЭС не сможет приносить прибыль, то причиной будет то, что его способ использования производственных ресурсов, как можно ожидать, не даст на выходе продукцию, обладающую более высокой ценностью, чем продукция, произведенная при использовании этих ресурсов другими потенциальными покупателями.
Рассмотрим пример двух предпринимателей-конкурентов – Бартона и Джонса. Каждый из них берет в банке заем 20 тыс. долларов, на 10 тыс. покупает бетон, а на остальные деньги нанимает работников. Оба планируют скомбинировать эти факторы производства и продать произведенную продукцию. Из полученных доходов каждый должен будет выплатить банку по 21 тыс. долларов (основная сумма плюс проценты), а оставшиеся деньги сможет оставить себе в качестве прибыли. Бартон строит плавательный бассейн и выручает за него 20 тыс. долларов. Результат – тысяча долларов убытка. Джонс строит теннисный корт, за который ему платят 22 тыс. долларов. Результат – тысяча долларов прибыли. Почему же Бартону приходится платить за бетон 10 тыс. долларов? Если бы он предложил более низкую цену, то этот бетон перекупил бы Джонс и другие предприниматели, готовые заплатить за него рыночную цену в 10 тыс., поскольку, по их оценкам, планируемый ими способ использования бетона позволит получить продукцию, ценность которой будет выше ценности бетона не менее чем на 11 тыс. долларов, что обеспечит им прибыль. Оказывается, что способ, который выбрал Бартон, добавляет меньше ценности, поэтому он приносит убыток. Тот факт, что Бартон не может получить прибыль при покупке бетона и труда по рыночной цене, свидетельствует, что Джонс и другие понимают, как можно использовать бетон и труд с большей пользой.
Процесс рыночного ценообразования, движимый конкурентным торгом стремящихся к прибыли предпринимателей, назначает цены на производственные ресурсы в соответствии с ожидаемой добавленной ценностью, которую они создают при производстве потребительских благ. Мизес пишет, что, ориентируясь на цены, стремящийся к прибыли предприниматель
использует блага более высокого порядка так, чтобы они давали наибольшую отдачу. Таким образом, все блага более высокого порядка размещаются на шкале оценки в соответствии с существующими социальными условиями производства и потребностями общества[93 - Ibid. P. 107 [Там же. С. 105].].
Критерий прибыли делает возможным «разделение умственного труда»
Расчет прибыли позволяет иметь в экономике вместо единого центрального планового органа множество субъектов, децентрализованно принимающих производственные решения. Подход, в соответствии с которым практически каждому предоставляется возможность решать, как использовать некоторые редкие производственные ресурсы общества, жизнеспособен в долгосрочной перспективе только при наличии некоей системы выявления и дестимулирования неэкономичных решений. По выражению Мизеса, децентрализация в мире редкости благ «подразумевает своего рода разделение умственного труда, невозможное без некоей системы производственного расчета и без экономии»[94 - Ibid. P. 102.]. Позднее Хайек будет особо подчеркивать ту мысль, что система цен позволяет обществу использовать фрагменты специализированного производственного знания, рассеянные в умах множества людей.
Суть дела может прояснить аналогия со спортом – по крайней мере для тех, кто знаком с американским футболом. Должна ли футбольная команда, стремящаяся к победе, позволять квотербеку направлять игру в нападении или это должен делать тренер из-за пределов поля? Ответ полностью зависит от того, насколько результативен подход, при котором игру направляет квотербек. Команда может оценить эту результативность, используя весьма простой «критерий прибыли»: приводят ли такие действия этого игрока к получению командой большего количества очков?
Почему не годится оценка, основанная на затратах труда?
В аргументации Мизеса была воплощена неоклассическая теория предельной производительности, объяснявшая формирование цен на факторы производства. Согласно ей цена производственного ресурса (единицы сырья, машино-часа, часа времени рабочего) на рынке, где предприниматели осуществляют конкурентный торг за него, отражает ценность предельного вклада этого ресурса в выручку от продажи продукции. Социалисты-марксисты в 1920 году придерживались более старой теории цены – классической трудовой теории ценности. Согласно этой теории адекватная цена блага пропорциональна овеществленному в нем необходимому количеству рабочего времени. Если следовать трудовой теории и считать, что специалисты в центральном плановом органе способны определить технически необходимое количество часов рабочего времени, то предпринимательский торг за производственные ресурсы становится излишним. Плановики просто устанавливают соответствующие цены пропорционально необходимому рабочему времени.
Однако Мизес указал на две проблемы, возникающие при «оценке в соответствии с трудом». Во-первых, такая оценка не может объяснить ценность природных ресурсов. Недельные и сезонные колебания цен на нефть невозможно объяснить колебаниями рабочего времени, необходимого для разведки и добычи этого сырья. Во-вторых, труд неоднороден, он имеет качественные различия. В силу этих, а также других причин овеществленное в экономическом благе рабочее время слабо соответствует реальной цене в условиях рыночной экономики, а посему оценка в соответствии с трудом не может заменить рыночное ценообразование. «Трудовая теория ценности» – это ложная теория цены[95 - Ibid. P. 112–116.].
Трудовая теория ценности и связанные с ней проблемы
Трудовая теория ценности, отмечает экономист Дэвид Причитко, представляет собой «краеугольный камень традиционного марксистского экономического учения», сформулированного в главном труде Маркса «Капитал» (1867). Объясняя относительные цены, эта теория, по словам Причитко, утверждает: «Если, например, для изготовления пары ботинок, как правило, требуется вдвое больше времени, чем для пошива брюк, то… конкурентная цена ботинок будет вдвое выше, чем цена брюк»[96 - Prychitko D.L. Marxism // The Concise Encyclopedia of Economics / Ed. by D.R. Henderson. Indianapolis: Liberty Fund, 2008. P. 337.]. Маркс позаимствовал свою теорию ценности у экономистов классической школы, главными представителями которой были Адам Смит, Давид Рикардо и Джон Стюарт Милль. В примере, который приводит Смит в «Богатстве народов» (1776), речь идет не о двух парах брюк за одну пару ботинок, а о двух оленях за одного бобра[97 - Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations / Ed. by R.H. Campbell, A.S. Skinner, W.B. Todd. Indianapolis: Liberty Classics, 1981. P. 65 [web.archive.org/web/ 20081230144640/http://oll.libertyfund.org/?option=com_staticxt&staticfile=show.php%3Ftitle=220& Itemid=27] [Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007. С. 103]. Смит считал, что чистая трудовая теория ценности относится к «первобытном и малоразвитому обществу», где отсутствует капитал, а земля не является редким благом.]. Давид Рикардо открывает первую главу своих «Начал политической экономии и налогового обложения» (1817) следующим утверждением: «Стоимость товара, или количество какого-либо другого товара, на которое он обменивается, зависит от относительного количества труда, которое необходимо для его производства»[98 - Ricardo D. The Principles of Political Economy. London: John Murray, 1817 [www.econlib.org/library/Ricardo/ricP1.html] [Рикардо Д. Начала политической экономии и налогового обложения: Избранное. М.: Эксмо, 2007. С. 82].]. Джон Стюарт Милль в «Принципах политической экономии» (впервые опубликована в 1848 году, затем книга много раз переиздавалась) выдвинул, по сути дела, аналогичную теорию. «Капитал» Маркса во многом стал «лебединой песней» классической теории цены.
Привлекательность трудовой теории ценности заключалась в том, что она вроде бы объясняла тенденцию приближения цены к затратам. Экономисты классической школы отвергали альтернативную теорию, согласно которой ценность является производной от потребительских предпочтений или спроса, в частности потому, что эта теория, как тогда казалось, порождала следующий парадокс: алмаз гораздо менее важен для жизни человека, чем галлон воды (если бы вам предложили на выбор отказаться от всех алмазов или от всей воды, что бы вы предпочли?), но его рыночная цена намного выше.
Однако при более тщательном анализе трудовая теория ценности оказывается несостоятельной. Одно из направлений ее критики связано с тем, что она не соответствует ключевому экономическому принципу, принимавшемуся и Марксом: конкуренция уравнивает норму доходности разных инвестиций. Предположим, что для производства пинты ягод надо затратить десять человеко-часов труда сегодня (нужно найти семена и их посадить; для простоты допустим, что, кроме труда, других ресурсов здесь не требуется), а затем подождать один год. Предположим также, что для производства бушеля яблок нужно затратить десять человеко-часов труда сегодня (вложения других ресурсов не требуется), а затем подождать два года. Затраты труда одинаковы, но цены на оба продукта в равновесном состоянии не могут быть одинаковыми, поскольку это означало бы, что годовая ставка доходности капитала в производстве яблок ниже. Никто не станет инвестировать в двухлетний производственный процесс, который дает при одинаковых затратах не больше выручки, чем однолетний процесс. В состоянии равновесия при положительной ставке процента яблоки должны продаваться дороже, несмотря на равенство затрат труда – иначе их никто не станет выращивать. Рикардо осознавал, что такая проблема существует, но попросту отмахнулся от нее, заявив, что трудовая теория ценности тем не менее верна в качестве приближения. Маркс обещал устранить это противоречие в третьем томе «Капитала», но так этого и не сделал. За это его раскритиковал австрийский экономист Ойген фон Бём-Баверк в своей работе «К завершению марксистской системы» (1896).
Неспособность трудовой теории ценности учесть влияние процента (или ожидания) на цену можно проиллюстрировать еще одним примером. Беглое знакомство в интернете с ценами на разные сорта односолодового шотландского виски «Гленливет» дает следующий результат:
– выдержка 12 лет, крепость 43 градуса, 0,75 литра – 30 долларов;
– выдержка 15 лет, крепость 43 градуса, 0,75 литра – 45 долларов;
– выдержка 18 лет, крепость 43 градуса, 0,75 литра – 62 доллара.
Разумно предполагая, что на приготовление солода, дистилляцию и разлив в бочки всех этих сортов виски «Гленливет» требуется одинаковое количество человеко-часов и единственное различие в производственном процессе – это время, которое виски выдерживается в бочке, мы приходим к выводу, что такая разница в ценах совершенно не согласуется с чистой трудовой теорией ценности. (Очевидность разницы в ценах на скотч разной выдержки заставляет поражаться, как шотландец Адам Смит мог быть сторонником трудовой теории ценности.) Подобные различия не просто согласуются с равенством нормы доходности, но и необходимы для того, чтобы оно имело место.
Самый фундаментальный дефект трудовой теории ценности (и более общей теории ценности, основанной на издержках производства, которую также выдвинул Смит и другие экономисты) состоит в предположении, будто цена блага отражает некое его внутреннее свойство, нечто внедренное в него в процессе производства, а не нечто такое, что существует в умах покупателей. Утверждается, что затраты на факторы производства определяют цену продажи, а не наоборот. Первые критики этой теории, например Сэмюэл Бейли (в работе, изданной в 1825 году), указывали, что спрос и редкость блага вместе являются необходимым и достаточным объяснением ненулевой цены (и разрешают «парадокс воды и алмазов»), а затраты труда ни необходимым, ни достаточным объяснением служить не могут. Участки земли с высоким естественным плодородием обладают этим свойством без каких-либо затрат труда, но при этом имеют высокую ценность. Бездарные произведения искусства могут воплощать в себе много часов труда, но на рынке они стоят очень дешево – а то и вообще нисколько. Тем не менее эти критики не смогли полностью сформулировать альтернативную теорию.
Несмотря на общеизвестные проблемы, трудовая теория ценности продолжала преобладать в экономических текстах до тех пор, пока не была выработана более совершенная теория: субъективная теория ценности, или теория предельной полезности. Эту «маржиналистскую революцию» одновременно, но независимо друг от друга произвели в 1871 году Карл Менгер, Уильям Стэнли Джевонс и Леон Вальрас. Менгер писал: «Блага всегда имеют ценность для определенных экономических индивидов, и в то же время эта ценность определяется только этими индивидами». Джевонс добавлял, что ценность труда «должна определяться ценностью продукции, а не ценность продукции – ценностью труда»[99 - Menger C. Principles of Economics. New York: New York University Press, 1976. P. 146 [Менгер К. Избранные работы. М.: Территория будущего, 2005. С. 158]; Stanley Jevons W. The Theory of Political Economy. London: Macmillan, 1871. P. 160–161.]. Иными словами, потребительские блага являются ценными независимо от того, что? было затрачено на их производство. Не труд придает ценность потребительским благам – напротив, ценность самого труда определяется его ожидаемым вкладом в производство потребительских благ, оцениваемых независимо от него.
Проблема стимулов при социализме
Как показывает опыт, еще одной серьезной проблемой в централизованно планируемой экономике является отсутствие стимулов у работников и управленцев. Неофициальным девизом советских рабочих была пословица: «Они делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем». У руководителей предприятий, которые ничего не получают от прибыли, нет стимулов для творческого мышления и даже для серьезных усилий по снижению затрат в рутинных операциях. Мизес утверждал, что проблема экономического расчета носит более фундаментальный характер, поскольку она сохранится, даже если будет решена проблема стимулов:
Но даже если мы на минуту предположим, что… каждый индивид в социалистическом обществе будет трудиться с тем же рвением, что и сейчас в обществе, где он подвергается давлению свободной конкуренции, это не решает проблему измерения результатов экономической деятельности в социалистическом обществе, не дающем возможности производить экономический расчет. Мы не можем действовать экономично, если не в состоянии понять экономичное поведение[100 - Mises L. von. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth. P. 120.].
На самом деле этот аргумент не доказывает, что проблема расчета более фундаментальна. С таким же успехом можно на минуту предположить, что центральный плановый орган способен устанавливать правильные цены, и заметить, что это не решает проблему того, как заставить рабочих и управленцев напрягать все свои силы. Проблема расчета и проблема стимулов в равной степени фундаментальны.
Ответ Оскара Ланге на вызов Мизеса
