скачать книгу бесплатно
Я сглотнула ком в горле.
– Ну, если вас это смущает, то, уверена, Арабелла сможет найти другого журналиста.
Я стала подниматься с маленькой тахты и снова задела столик – на этот раз так, что пролила немного чая.
– Подожди, – проговорила она с напором, удивившим нас обеих. – Не уходи. Я – последний человек в мире, кто имеет право осуждать тебя.
Я остановилась и взглянула на нее, стараясь расшифровать эмоции, промелькнувшие на ее лице.
– Ты когда-нибудь теряла человека, которого любила? – спросила Прешес, и я поняла, что она говорит не о людях, в которых я ошиблась или которых оставила в прошлом. А еще задалась вопросом, не одна ли это из тех мелочей, которые она обычно подмечает?
– Да, – проговорила я. – Много лет назад.
Она кивнула.
– Тот, кто утверждает, что время лечит, – лжец. Горе – как призрак, не правда ли? Всегда следует за нами.
У меня защипало глаза.
– Извините, – произнесла я еще раз и встала, придерживая столик. – Я пойду. Было приятно с вами познакомиться.
– До свидания, Мэдди. Будь любезна, захвати чай и скажи всем, что я немного отдохну. Мы снова поговорим завтра после обеда. Тогда мы сможем поговорить об одежде. И как она изменила мой мир.
– Но…
Я остановилась. Прешес закрыла глаза, и, несмотря на то, что она не могла, пожалуй, так быстро заснуть, мне стало ясно, что с разговорами закончено.
Поняв, что освободилась, я подошла к двери, затем обернулась и снова взглянула на нее, восхищаясь прекрасными чертами ее лица и изумляясь историям, которые, я знала, прятались за этими закрытыми глазами. Горе – как призрак.
Да, там было множество историй. И я надеялась, что у меня будет время услышать их все.
– До завтра, мисс Дюбо, – сказала я ее неподвижной фигуре, а затем тихо закрыла за собой дверь.
Глава 3
Лондон
февраль 1939 года
Засвистел чайник, и Этель Молтби бросила по ложке концентрированного бульона «Боврил» в две чашки. Балансируя с чашками в руках, она старалась двигаться грациозно, не проливая ни капли, ставя одну ногу прямо перед второй, с ритмической точностью диктора «Би-би-си» по радио. Она почти не обращала внимания на то, что говорил этот человек, прислушиваясь к тому, как он говорил и насколько отчетливо он проговаривал слова.
Именно ради совершенствования произношения она со своей соседкой по комнате Прешес Дюбо раскошелилась на дневной сеанс кинофильма, который они уже смотрели в прошлое воскресенье, – «Леди исчезает». Тембр Маргарет Локвуд – вот к чему стремилась и чему обучалась Этель с тех самых пор, как она, двенадцатилетняя девочка, внезапно поняла, что йоркширский акцент всегда будет возвращать ее в мир стирки и штопки ее матери.
Этель аккуратно поставила чашки на небольшой стол возле кухонной плиты, который они использовали, чтобы есть, складывать почту и наносить макияж. Прешес громко чихнула, и Этель бросила на свою подругу встревоженный взгляд.
– Вот. Сейчас я уложу тебя в постель, положу на грудь горячий компресс и приготовлю тебе куриный бульон. Но сначала сбегаю в аптеку, куплю порошок «Сефоз». Поднимет на ноги в мгновенье ока – так говорят в рекламе.
Прешес чихнула, пристально глядя на свой «Боврил».
– Эх, если бы это был сладкий холодный чай, мне бы стало гораздо лучше. Но никто во всей этой стране, похоже, не знает, как его правильно готовить. Как только выздоровлю, научу тебя, чтобы хотя бы один человек знал.
– Жду не дождусь, – произнесла Этель. – А теперь, будь добра, выпей свой «Боврил» и тут же будешь в полном здравии.
Достав фланелевое покрывало и уложив Прешес в постель, Этель закрепила булавкой на голове шляпу. Застегивая пуговицы добротного шерстяного пальто, она бросила взгляд на свисающую с вешалки небольшую дамскую сумочку в форме коробки. Золототканые листья прорастали на темно-зеленом бархате, сверху крепилась такая же золотая веревочная ручка. У нее чесались руки потрогать сумочку, и вот она уже держала ее в руках и поглаживала мягкую ткань. Она постоянно касалась приятных на ощупь тканей в Доме Луштак, куда они с Прешес только что устроились в качестве моделей, но никогда не встречала сумочек, ни отделанных бархатом, ни в форме коробки. И уж, конечно же, она никогда не встречала чего-то столь изысканного в их квартире.
– Откуда она? – спросила Этель, повернувшись с сумочкой в руках, не в силах скрыть обвинительных ноток в голосе и перестать поглаживать мягкий бархат.
– Правда же, прелестная? Мадам Луштак повторила дизайн сумочки Эльзы Скиапарелли с показа прошлого сезона. Я не смогла удержаться. Заплатила за нее пять шиллингов, но если бы мы пользовались ей вместе, то вышло бы вдвое дешевле.
Прешес с надеждой посмотрела на Этель.
«Пять шиллингов!» – едва не вскрикнула Этель. Она не раскрыла рта, но ее пальцы никак не могли прекратить поглаживать мягкий бархат. Она представила себе, насколько нарядной будет выглядеть на улице, когда побежит в аптеку с этой прекрасной сумочкой, висящей на сгибе локтя.
– Ну, думаю, если ты так на это смотришь… – Она улыбнулась Прешес, приподняла подушки на кровати, не выпуская бархата из рук. Даже с красным носом и потускневшими глазами Прешес была прекрасна. Ее длинные золотые волосы – лишь самую малость светлее волос Этель – ниспадали на плечи, отражая свет прикроватной лампы; ее глаза, пусть влажные и воспаленные, были невероятного светло-голубого оттенка и казались бы ангельскими, если бы не находились на резко очерченном, точеном лице Прешес Дюбо.
– Ну, тогда я пошла.
Этель сбежала по трем лестничным пролетам, вдыхая запах вареной капусты и сосисок, перемешанный с другими кухонными ароматами, витающими, словно вонючий туман, по коридорам и лестницам их подъезда. У нее появилась привычка задерживать дыхание, сбегая на нижний этаж, чтобы не впитывать запахи рабочего класса. Она понимала, что профессия «бельевой прищепки» – как мадам Луштак называла своих моделей – в суждении большинства людей казалась весьма далекой от порядочности, но ей это представлялось гораздо благородней, чем стирать чужое белье. А если она продолжит заниматься речью и манерами, то когда-нибудь это изменит все к лучшему.
Она выскочила на улицу и сделала глубокий вдох. Несмотря на то, что было холоднее обычного, солнце отважно пробивалось сквозь нерешительные серые облака, а ледяной ветер удерживал гадкий туман на расстоянии. Пройдя четыре квартала, Этель остановилась, подождала, когда проедет красный автобус и два черных кеба, а затем перешла на главную улицу. Она вдруг поняла, что держит руку согнутой в локте, чтобы прекрасная дамская сумочка раскачивалась у нее на запястье во время движения, а золототканые листья отражали слабый солнечный свет. Ей хотелось верить в то, что все смотрят на нее – подняв голову и расправив плечи, она целеустремленно шла вперед, делая вид, что весь остальной ее наряд соответствует экстравагантности сумочки. Несмотря на свои поношенные – хоть и начищенные – туфли и вышедшее из моды пальто, она воображала, что могла бы быть Бетт Дэвис из кинофильма «Опасная».
Этель набрала все необходимое, затем аккуратно положила сумочку на прилавок и отсчитала монеты. Когда она брала протянутый пакет, аптекарь, пожилой мужчина, чья лысая голова была столь же круглой, как и его живот, произнес:
– Вам стоит поторопиться, мисс. Вот-вот польет как из ведра.
Этель бросила взгляд через витрину, с удивлением обнаружив, что солнце скрылось за темной дождевой тучей. Она забыла захватить зонтик и теперь – хоть ее шляпка и пальто могли выдержать промокание – она волновалась за сумочку.
– Благодарю вас, – пробормотала она, хватая покупки, а затем выскочила, не оглядываясь, на тротуар, с единственным желанием – обогнать дождь. Нагнув голову от летящих первых брызг, она краем глаза заметила, что рядом распахнулась еще одна дверь.
Она столкнулась с чем-то массивным и теплым, благоухающим добротной шерстью и сандаловым деревом. Две крепкие руки схватили ее за предплечья.
– Прошу меня простить, мисс. С вами все в порядке?
Глубокий голос бесспорно принадлежал мужчине и демонстрировал манеру говорить, которую Люсиль, швея из мастерской Луштак, живущая на востоке Лондона [6 - Рабочий район Лондона.], назвала бы акцентом франта. Этель припомнила, что однажды подслушала беседу двух моделей о том, что социальный статус человека понятен с первых произнесенных им слов. Очевидно, что кем бы ни был этот мужчина, он гораздо выше ее по статусу.
Этель затрясла головой.
– Это моя вина, мне следовало смотреть, куда иду, но я боялась, что намочу свою сумочку.
Она осеклась, когда подняла взгляд и увидела мужчину, в которого врезалась. С очень загорелого лица из-под песочного цвета бровей на нее смотрели пронзительные зеленые глаза. Россыпь веснушек, украшавших переносицу и высокие скулы, придавали лицу очарования, а не ребячества. Его лицо было из тех, которые девушки запомнят; из тех, что заставляют верить в любовь с первого взгляда.
Этель снова взглянула ему в глаза; в них сверкнул огонек, похожий на насмешку, заставив ее думать, что он насмехается над ней. Из-за ее произношения? Понял ли он, что она еще отрабатывает правильное произношение и произнесла слово невнятно? Застыдившись, она попыталась вырваться, но почувствовала, что он сжал ее руки еще крепче и потянул ее к сводчатому входу в какое-то здание, прочь от внезапного ливня.
– Вашу сумочку? – спросил он; его благородной лепки губы изогнулись в улыбке, когда он взглянул на ее запястье. С рукава пальто свисали лишь ручки новой сумочки Прешес.
– О нет! Я ее потеряла! Я, должно быть, уронила ее в аптеке…
Она побежала было под дождь, но он удержал ее.
– Оставайтесь здесь, – произнес он. – Я заберу ее, если она в аптеке, и посмотрю вокруг, если она на тротуаре.
Прежде чем она смогла возразить, он натянул свою фетровую шляпу поглубже и выскочил под ливень. Этель отодвинулась назад; дождь, молотящий по тротуару, забрызгал ей чулки и туфли. Она представила, как ее волосы пошли кольцами от влаги, и почти испугалась, что незнакомец вернется и увидит ее в таком виде.
В этот момент он появился, прикрывая руками у груди что-то белое. Нырнув к ней под арку, он выставил предмет перед собой, и она узнала квадратную форму сумочки, завернутую в белый льняной носовой платок.
Она вздохнула с облегчением.
– Благодарю вас, сэр. Могу я вас?..
Она остановилась, чувствуя себя глупо. Она видела качественный пошив его пальто, дорогую обувь. Ему не нужен был шиллинг от нее.
Его губы изогнулись, словно он хотел улыбнуться.
– Для меня честь помочь прекрасной леди, оказавшейся в беде. Но если вы желаете отплатить мне, могу я попросить вас кое о чем?
Опасаясь того, что он может предложить, Этель лишь кивнула.
– Я разыскиваю Приходскую церковь Сейнт-Мэрилебон – старую, а не то огромное здание на Мэрилебон-Роуд. По-моему, оно когда-то использовалось в качестве церковного прихода, после того как было освящено новое здание.
– Так вы священник? – Слова сорвались с ее губ, прежде чем она смогла сдержать их или, по крайней мере, проверить их на предмет грубости. Она крепко сжала губы пальцами, будто наказывая их. Словно и не было всех этих часов, потраченных на просмотр кинофильмов и прослушивание Би-би-си.
Глаза мужчины блеснули, когда он улыбнулся. Его зубы выглядели ослепительно-белыми на загорелом лице.
– Нет, если честно, не священник, хотя не сомневаюсь, что моя мать пожелала бы для своего сына такой род деятельности взамен выбранного мной. Увы, я всего-навсего восхищаюсь архитектурой старых церквей. А поскольку мне выпала возможность оказаться в этом уголке Лондона, я решил, что мог бы ознакомиться с ней.
Этель покраснела; она обнаружила, что не может смотреть на него. Конечно же, он не был священнослужителем. Она могла бы это понять, стоило лишь увидеть его туфли.
– Вам сюда, – торопливо проговорила она, отведя взгляд и указывая нужное направление. – Как увидите заднюю сторону новой церкви, значит, вы пришли.
Спрятав сумочку под пальто, она вышла под дождь и побежала, не обращая внимания на сырость и желая одного – оставить в прошлом этого мужчину и свое унижение. Сбежать от уверенности, что ее мать была права, говоря, что Этель не сможет достичь большего, чем ей уготовано жизнью, для которой она была рождена.
– Я даже не знаю вашего имени, чтобы отблагодарить вас должным образом, – воскликнул он за ее спиной.
Этель заколебалась, а затем остановилась. Он хотел узнать ее имя. Конечно же, она не могла ему назвать его. Уж точно не имя, достойное какой-нибудь деревенской прачки. Она его никогда больше не увидит, но ей хотелось, чтобы у него в памяти остался кто-то с именем, уместным в тех кругах, в которых он, несомненно, вращается.
Она обернулась.
– Ева.
– Ева, – проговорил он, и это единственное слово в его устах звучало прекрасно. – Где я смогу увидеть вас, Ева?
Он шагнул к ней.
Она сделала вид, что не услышала его, и побежала, не останавливаясь до тех пор, пока не ворвалась в квартиру, заливая водой паркетный пол, которым так гордилась их домовладелица. Она бросила взгляд в угол: Прешес спала, повернувшись на бок спиной к двери. Только тогда она поняла, что платок мужчины до сих пор оборачивал сумочку. Отогнув уголок, она увидела вышитые темно-синими нитками инициалы «ГНС».
– Этель? Это ты? – пробормотала, не поворачиваясь, Прешес.
– Нет.
Она прикусила губу, чувствуя себя одновременно глупо и взволнованно.
– Это я… но теперь я хочу зваться Евой. Это звучит более благородно, чем Этель, как считаешь?
Сев на кровати, Прешес улыбнулась, ее глаза засияли.
– Да. Я в голове представляю себе совершенно другого человека, когда слышу «Ева». Как голливудская звезда. «Ева» может быть твоим псевдонимом, как «Прешес» у меня. У нас с тобой появится еще что-то общее. Разве что Ева – более особенное имя, ведь ты дала его себе сама.
– Ты так думаешь?
Прешес воодушевленно кивнула.
– Конечно. Ты перевоплощаешься, и поэтому вполне можешь взять себе новое имя. – Она высморкалась в салфетку, ее глаза тут же посерьезнели. – А твои родители не против? Это же они назвали тебя Этель.
Этель мало рассказывала подруге о своем прошлом – лишь то, что она жила на севере Англии с матерью, которая содержала их обеих, обстирывая богатые дома и работая швеей у состоятельных людей. Она сказала Прешес по секрету, что посылает матери деньги с каждой зарплаты, но так и не призналась, что не вкладывает туда письма, потому что ее мать не может ни читать, ни писать.
А еще она не упоминала о своем отце или его огромных кулачищах, или о том, как его отправили в тюрьму за то, что он чуть не до смерти избил человека в пьяной драке в баре, когда этот человек обвинил его в шулерстве. Она никогда не рассказывала Прешес о разбитом лице или сломанных пальцах своей матери, или о том, как они переезжали несколько раз просто на случай, если ее отец когда-нибудь выберется из тюрьмы и решится их разыскать.
Этель знала, что Прешес поймет ее, возможно даже, обнимет, чтобы показать это. Этель не рассказывала ничего подруге потому, что в ее сердце горел, словно живой, горячий стыд. В своей новой жизни в качестве лондонской модели она привыкла игнорировать его, как человек, который прикрывает маленькой заслонкой бушующий в печи огонь. Он никуда не делся, но пока она не смотрела на него, она могла жить своей жизнью, словно Этель Молтби вовсе никогда не существовала.
– Нет. Не думаю, что они против, – проговорила она, откалывая от волос вымокшую шляпку. – Пойду поставлю чайник, а потом займусь куриным супом для тебя.
Она сняла пальто, чуть не уронив сумочку, а потом поднесла платок мужчины к носу. Слабый аромат сандалового дерева навеял мысли о веснушках и глубокой ямочке на подбородке. О смеющихся глазах цвета полей, окружающих ее дом.
– Я встретила одного джентльмена на главной улице.
Не дождавшись ответа подруги, Этель повернулась к кровати и без особого удивления обнаружила, что Прешес снова заснула, прижавшись щекой к подушке.
Аккуратно свернув платок, Этель положила его в комод, на самый верх, чтобы видеть каждый раз, выдвигая ящик. Платок станет ее талисманом, напоминанием о дне, когда Этель Молтби перевоплотилась в загадочную женщину по имени Ева. И о мужчине, который спросил ее имя и заставил поверить в то, что мать могла ошибаться, что мир полон возможностей, которые она только-только начала рисовать в своем воображении.
Глава 4
Лондон
Май 2019 года
Я стояла возле телефона в небольшом алькове у входа в фойе. Сверкающие жемчужины солнечного света просачивались сквозь витражные стекла распашных окон и усеивали стены и пол, навевая мысли о призраках.
Горе – как призрак. Я представила себе годы призраков, заточенных в каждой пылинке и лучике света в старой квартире, ждущих, когда кто-нибудь освободит их. Изучая серый лист на стекле, я начинала видеть свое задание совершенно по-новому.
Я должна была взять интервью у девяностодевятилетней бывшей модели и написать статью о том, как повлияла Вторая мировая война на современную моду. Эта идея казалась очень понятной, и у меня было время, поэтому я согласилась. Арабелла планировала опубликовать мою статью в журнале параллельно с выставкой моды сороковых в Музее дизайна, для которой бо?льшую часть одежды предоставила Прешес. Все выглядело довольно обычным.
А затем я познакомилась с Прешес Дюбо и поняла, что задание оказалось не таким уж однозначным, как я представляла себе изначально.
Горе – как призрак. Быть может, Прешес Дюбо ждала все эти годы, чтобы выпустить некоторых из них.
Я зевнула, ощущая себя совершенно разбитой. Я так и не смогла заснуть после пяти часов – полночи по нью-йоркскому времени, – и не только из-за разницы во времени. Мой телефон тренькал с пяти часов из-за входящих сообщений от Нокси, в которых она просила меня позвонить ей. Я подозревала, что это все из-за секции таксидермии мелких грызунов, куда я записала сестру в качестве подарка на день рождения, и поэтому не торопилась перезванивать, даже если она просто хотела поболтать. Моя семья и Уолтон, штат Джорджия, казались такими далекими, словно фильм, который я смотрела и любила многие годы назад, а теперь он уже не имел значения. Именно так я хотела его воспринимать и именно поэтому я теперь жила в Нью-Йорке.
Глядя в телефон, я двинулась на кухню, испытывая острую необходимость в кофе.
