скачать книгу бесплатно
– И думать нечего допускать его к ней, – добавил старый слуга, в раздумье почесывая голову.
– Без сомнения. Я сам выйду к нему, – отвечал я решительно. – Поставь Франциска с другим человеком у ворот, Жиль. А ты, Мари, будь поблизости. Круазет пусть останется со мной.
Все эти приготовления заняли одно мгновение, и я встретился с Видамом в начале описанного дефиле.
– Мадемуазель де Кайлю, – сказал я с поклоном, – к сожалению, не совсем здорова сегодня, Видам.
– Значит она не примет меня? – сказал он, взглянув на меня весьма неласково.
– Нездоровье лишает ее этого удовольствия, – отвечал я через силу.
Поистине это был удивительный человек – при виде его вся моя храбрость уходила куда то, должно быть в пятки.
– Значит она не желает принять меня. Хорошо, – повторил он, как будто и не слышал, что я сказал, и эти простые слова прозвучали точно смертный приговор. – Теперь, мсье Ан, я должен поговорить с вами. Какое удовлетворение намерены вы предложить мне за смерть моего слуги? Это был скромный, тихий человек, которого вы убили вчера. Бедняга только излишне увлекся своею преданностью истинной вере.
– Я убил его потому, что он поднял руку на мсье Сент Круа де Кайлю у самых ворот дома виконта, – отвечал я решительным тоном, будучи заранее подготовленным к этому ответу. – Вам известно, мсье де Безер, – продолжал я, – что виконту предоставлено право на жизнь и смерть всех живущих в этой долине?
– За исключением моего дома, – прибавил он спокойным тоном.
– Совершенно верно, но пока ваши люди находятся в стенах вашего дома, – возразил я. – Ибо наказание последовало неожиданно, и человек не имел времени покаяться, то я готов…
– Что?
– Заплатить отцу Пьеру за десять поминовений по его душе.
Я был страшно поражен тем неожиданным впечатлением, которое произвели мои слова. Видам разразился громким смехом.
– Клянусь Пресвятой Девой, любезный друг, – воскликнул он, продолжая смеяться, – уж и потешили вы меня! Вот так шутник! Поминовения? Да ведь убитый был протестантом!
Последние слова поразили меня более всего. Казалось, этот человек с его кощунственным смехом совсем не походил на прочих людей. При выборе своих приспешников он не соображался с их верой. Он знал, что по его приказу гугенот будет готов убить своего единоверца, а католик – закричать: «Да здравствует Колиньи!». Я был так ошеломлен его словами, что не находил ответа, и меня выручил находчивый Круазет, сказав:
– Как же объяснить, мсье де Видам, его преданность истинной вере?
– Истинная вера для моих слуг, – отвечал тот, – моя вера. Потом у него, по видимому, блеснула новая мысль.
– А что важнее всего, – продолжал он медленно, – не пройдет и десяти дней, как в этом убедятся многие тысячи. Запомните мои слова, мальчуган! Это вам пригодится. А теперь вот что, – продолжал он своим обычным тоном, – я не прочь сделать приятное соседу. Я не желал доставлять вам беспокойство, мсье Ан, из-за моего канальи, но мои люди будут ждать какого-нибудь вознаграждения. Выдайте мне эту зловредную тварь, бывшую причиной всей свалки, чтобы я мог его повесить. Тогда мы будем квиты.
– Это невозможно, – отвечал я с напускным хладнокровием, ибо для меня было ясно, кого он подразумевал.
Разве я мог выдать посланца Павана! Никогда!
Он взглянул на меня, по видимому, совершенно равнодушно, но с такой улыбкой, от которой я почувствовал себя весьма неловко.
– Не придавайте большого значения одному удачному удару, молодой сеньор, – сказал он шутливо, покачивая головой. – В ваши годы мне пришлось драться уже с дюжину раз. Однако, должен ли я понимать, что вы отказываете мне в удовлетворении?
– Предлагаемым вами способом – конечно, – отвечал я. – Но…
– Однако! – воскликнул он с грубой насмешкой, – дело прежде всего! Безер, конечно, получит свое удовлетворение и в свое время, будьте уверены в этом. И, конечно, не от такого неоперившегося цыпленка… Это к чему? – ткнул он ногой стоявшую на террасе кулеврину, незамеченную им раньше. – Вот что! Понимаю, – продолжал он, бросив на нас проницательный взгляд. – Вы ждали осады! Эх, вы, ротозеи! Вы и забыли, что из вашей кухни идет спуск над крышею лавки старого Фрэти! Я готов прозакладывать себя, что он открыт! Неужто вы воображаете, что я подступил бы с этой стороны, пока найдется хоть одна лестница в Кайлю! Уж не воображаете ли вы, что старый волк превратился в барана?
С этими словами он повернулся к нам спиной и удалился с гордым, торжествующим видом. Он мог торжествовать! Мы стояли, как пораженные громом, стыдясь взглянуть друг другу в лицо.
Разумеется, спуск был открыт. Вспомнив теперь об этом, мы были до того уничтожены сознанием его превосходства, что я даже забыл проводить его до ворот, как того требовала вежливость. Мы поплатились за это впоследствии.
– Это сам воплощенный дьявол! – воскликнул я с негодованием, ходя в своем нетерпении взад и вперед и потрясая кулаками в направлении Волчьего логов а. – Мне кажется, я ненавижу его еще пуще прежнего!
– Я также, – сказал Круазет спокойно. – Но гораздо важнее то, что он нас тоже ненавидит. Во всяком случае, следует закрыть спуск.
– Постой минутку, – отвечал я после нескольких новых проклятий по адресу нашего посетителя, когда Круазет собрался уходить, чтобы распорядиться этим. – Посмотри ка, что там делается внизу.
– Честное слово, ведь он, кажется собирается покинуть нас! – воскликнул Круазет.
Внизу действительно слышался шум лошадиного топота по мостовой. Несколько всадников выезжали из ворот Волчьего логов а, ив чистом утреннем воздухе до нас доносились звуки их голосов и бряцание уздечек. Последним выехал лакей Безера, фигура которого была нам знакома. Через седло его была перекинута пара туго набитых дорожных мешков, при виде которых мы не могли удержаться от радостного восклицания.
– Он уезжает, – пробормотал я, едва доверяя своим глазам. – Он уезжает!
– Подожди, – отвечал сухо Круазет.
Но я был прав. Нам не пришлось долго ждать. Он действительно уезжал. Вскоре мы увидели его самого: он сидел на сильной серой лошади, и у его седла виднелись кобуры с пистолетами. Его мажордом бежал около, выслушивая последние приказания. Калека, привлеченный этою суетою, покинул свое обычное место у церковной паперти и протянул руку за милостыней. Видам, проезжая мимо, зверски хлестнул его плетью по лицу, и до нас донеслись его ругательства.
– Будь он проклят! – воскликнул в праведном негодовании Круазет. Я не сказал ничего, вспомнив, что этот нищий пользовался особым покровительством Катерины. В памяти моей всплыл случай, бывший незадолго до того, когда в бытность виконта дома, у нас устроилась большая соколиная охота на пари. Безер и Катерина ехали тогда вместе по улице: при этом Катерина подала нищему монету, а Безер швырнул ему весь свой выигрыш.
Сердце мое сжалось при этом воспоминании. Но ненадолго. Он все таки уехал или собирался уехать. Мы оставались неподвижны, устремив глаза по направлению маленькой кавалькады из семи всадников, двигавшейся к северу по белой дороге, и продолжая следить за ними, перекидываясь временами словом другим, пока наконец движение их не замедлилось, и они не стали подниматься по крутой горной дороге в Кагор, а затем и в Париж.
С радостными возгласами – с Круазетом во главе, мы бросились через террасу и двор в одну из внутренних комнат замка, куда вбежали, едва переводя дух.
– Он удрал! – закричал громко Круазет.
– Он поехал в Париж, и пусть его преследуют всякие неудачи!
При этом мы подбросили в воздух шляпы и испустили торжествующий вопль, но ожидаемой поддержки со стороны присутствующих дам не последовало. Когда мы подняли упавшие шляпы и посмотрели несколько сконфуженно на Катерину, она, вся бледная, глядела на нас полными презрения глазами.
– Глупые вы, глупые, – только и сказала она.
Этого было достаточно, чтобы уничтожить меня. Я ожидал, что лицо ее прояснится при нашем известии, но вместо того, оно носило незнакомое мне доселе выражение. Эта добрая, кроткая Катерина назвала нас дураками! И безо всякой к тому причины! Я ничего не мог тут понять и в своем смятении обратился к Круазету. Он же смотрел на Катерину испуганными глазами, а мадам Клод вообще плакала тихонько в своем углу. Меня охватило тяжелое предчувствие предстоящей беды.
– Глупые, – повторила наша кузина с горечью в голосе, нервно ударяя носком башмачка по паркету. – Уж не думаете ли вы, что он мог унизиться до мщения вам? Или, что он мог бы повредить мне, оставшись здесь, на одну сотую долю против того как… – тут она остановилась, как будто не находя слов для выражения своего презрения.
– О! Он мужчина! Он понимает! – воскликнула она, гордо поднимая голову. – А вы что – мальчишки! Разве вы можете это понять!
Я смотрел, пораженный, на эту разгневанную маленькую женщину. Трудно было представить, что это наша кузина. А Круазет, сделав шаг вперед тем временем, поднял что-то белое, валявшееся у ее ног.
– Да, прочтите это! – воскликнула она. – Прочтите! О! – и она с таким безудержным гневом ударила своей рукой по столу, что кровь показалась у нее на пальцах.
– Зачем вы не убили его? Зачем вы не пользовались случаем? Ведь вас было трое против одного! – почти шипела она.
– Он был в вашей власти! Вы могли убить его, но не сделали этого! Теперь он убьет меня!
Мадам Клод в это время тихим голосом произносила имя Павана, призывая всех святых.
Через плечо Круазета я прочитал письмо. Оно начиналось так, без всякого обращения: «У меня есть неотлагательное дело в Париже, мадемуазель, касающееся столько же вас, как и меня: я должен увидеть Павана. Он отдал вам свое сердце. Оно принадлежит вам, и я доставлю его вам по принадлежности. Или его правую руку, которую он также отдал вам… В этом я ручаюсь своим словом».
Письмо было без подписи, и написано какой-то красной жидкостью. Может быть кровью… Какая низкая, жалкая выходка! На адресе было написано грубым почерком «Мадемуазель де Кайлю», и стояла печать с гербом Видама – волчьей головой.
– Негодяй! Презренный негодяй! – вскричал Круазет.
Он первым прочел письмо и понял его смысл. Глаза его наполнились слезами, но это были слезы гнева.
Страшное негодование охватило и меня. Я был весь как в огне, поняв всю безграничную жестокость этого низкого человека, способного так мучить невинную девушку.
– Кто доставил это письмо? – закричал я громовым голосом. – Кто подал его мадемуазель? Как оно попало ей в руки? Отвечайте же!
Одна из горничных со слезами пролепетала, что письмо дал ей Франциск для передачи мадемуазель. Я заскрежетал зубами, а Мари вышел из комнаты, чтобы найти Франциска, а заодно и стремянной ремень.
Видам, без сомнения, захватил это письмо с собой, будучи в уверенности, что его не допустят до свидания с моей кузиной. Уходя один через ворота, он решил воспользоваться представившимся случаем и, наверное, отдал послание Франциску, прибавив к нему какую-нибудь мелкую монету, чтобы тот доставил его по назначению.
Мы молча переглянулись с Круазетом, сообразив все это.
– Он будет ночевать сегодня в Кагоре, – сказал я мрачно.
– Я так не думаю, – тихо отвечал он, отрицательно качая головой. – У него свежие лошади, и мне кажется, он будет продолжать путь. Он привык скоро путешествовать. А теперь, когда…
Я кивнул, хорошо понимая, что он хотел сказать далее.
Катерина опустилась на стул, склонив голову на руки, беспомощно распростертые на столе. Но услышав эти последние слова, или под влиянием какой-то новой мысли, она вскочила на ноги в совершенном отчаянии. Лицо ее подергивалось, фигура сгорбилась, как будто она испытывала физическое страдание.
– О, я не могу долее выносить этого! – простонала она. – Неужто никто ничего не сделает? Я сама поеду за ним! Я скажу ему, что откажу Павану! Я сделаю все, все, что он захочет, только бы он пощадил его!
Круазет с рыданиями выбежал из комнаты. Для нас были просто невыносимы страдания молодой девушки, но мы не могли ничем ее успокоить, прекрасно понимая ту ужасную угрозу, которая заключалась в письме. Под влиянием междоусобных войн и религиозной вражды, а может быть и благодаря господству итальянских взглядов, соотечественники мои превратились в диких зверей. Творились еще более ужасные дела, чем те, какими угрожал Безер, и все это сходило безнаказанно. Но выдумать такое, по истине дьявольское мщение, предметом которого была беззащитная любящая женщина, по моему мнению, мог только один Рауль де Безер.
Мадам Клод поднялась со своего места и, обняв руками за шею Катерину, подала при этом мне знак, чтобы я удалился. Я пошел по направлению к террасе, встретив по дороге несколько испуганных слуг. Мне казалось, что только там я смогу дышать свободно.
Там я нашел Мари и Круазета, молчаливых и со следами слез на лицах. Глаза наши встретились, и мы без слов поняли друг Друга.
– Когда? – произнесли мы все разом, причем братья вопросительно взглянули на меня.
Это заставило меня несколько придти в себя, и, подумав немного, я отвечал решительно:
– Завтра на рассвете. Теперь уже час пополудни. Нам нужны деньги и лошади. Через час все это будет здесь, и мы, пожалуй, успели бы попасть в Кагор к вечеру, но тише едешь – дальше будешь. Выедем завтра на рассвете.
Они только кивнули головами в знак согласия.
Мы задумали большое дело: отправиться в отдаленный, незнакомый нам Париж, разыскать там мсье де Павана и предупредить его о грозившей опасности. Мы должны были спешить наперегонки с Видамом во имя спасения жизни жениха Кит. Если б мы доехали до Парижа ранее Безера ила даже вместе с ним, то успели бы в первые сутки предупредить Павана. Нашею первой мыслью было взять с собой сколь можно более народа, чтобы при первом удобном случае совершить нападение на Безера и убить его. Но люди, оставленные виконтом с нами в замке в виду мирного времени и отсутствия какой-либо опасности по соседству, далеко не отличались храбростью. У Безера же была подобрана шайка самых отчаянных швейцарских кондотьеров, готовых на все, подобно своему хозяину. Поэтому мы решили, в конце концов, что будет благоразумнее ограничиться одним предупреждением Павана, и, в случае надобности, сражаться вместе с ним против общего врага.
Мы могли бы еще отправить гонца. Но все наши слуги, за исключением Жиля – слишком старого для такого путешествия, не имели никакого понятия о Париже. Да и никому из них нельзя было доверить столь серьезное поручение. Мы подумали было о посланце Павана, но он был уроженцем Рошеля и, будучи посланным с полдороги, никогда не бывал в столице. Так что нам ничего не оставалось, как ехать самим.
Я помню, что мы решились на это предприятие не без глубокого раздумья. Париж смутно представлялся нашему воображению громадным городом, полным всяких опасностей. Треволнения придворной жизни не привлекали нас. Подобно всем, выросшим в провинции, нас приводило в трепет само столкновение с большим светом и, как вообще бывает с молодежью, нас пугала мысль, что мы не будем походить на других. Мы задумали опасное предприятие, и нам делалось страшно. Если бы могли только предвидеть, что ожидает нас впереди, то нам было бы еще страшней.
Но мы были молоды, и к чувству страха примешивалась известная доля приятного возбуждения. Мы пускались в опасное путешествие подобно древним странствующим рыцарям, и нам представлялся случай заслужить наши шпоры. Нам предстояло увидеть большой свет и разыгрывать роль взрослых людей! Мы спасали своего друга и делали счастливой молодую девушку, которой поклонялись.
Сделав все необходимые распоряжения, мы ничего не сказали Катерине или мадам Клод, поручив Жилю сообщить им обо всем только после нашего отъезда. Мы также позаботились, чтобы о нашей поездке немедленно дали знать виконту в Байону и внушили Жилю необходимость запирать ворота до нашего возвращения и следить за кухонным спуском. Только после всего этого мы вспомнили о своих постелях, но сердца наши сильно бились от волнения, и мы долго не могли сомкнуть глаз.
– Ан! Ан! – позвал Круазет, приподнимаясь на локтях, часа через три после того, как мы улеглись. – Как ты думаешь, что подразумевал Видам, когда говорил сегодня утром о сроке в десять дней?
– Какие десять дней? – спросил я сердито, ибо Круазет разбудил меня, когда я только начал засыпать.
– Он говорил, что через десять дней все увидят – чья вера истинная.
– Право, я не знаю. Ради Бога, не мешай мне спать, – отвечал я, выведенный из терпения болтовней Круазет.
Ведь у нас на уме было такое серьезное дело!
Глава III. По дороге в Париж
Солнце еще не поднялось над холмами, когда мы в сопровождении одного слуги были уже в конце долины, и, приготовляясь к подъему, придержали лошадей, обернулись и бросили последний взгляд на Кайлю – на серые, нагроможденные друг на друга, постройки маленького городка с поднимающимися над ними башнями. Тревожные мысли вновь на время овладели нами. Нам предстояли серьезные испытания, ибо времена были неспокойные. Но юность и свежий ветер скоро разгоняют заботы. Выбравшись на возвышенность, мы веселым галопом скакали то через широкие прогалины в редком дубовом лесу, где деревья тянули свои ветви, словно руки, в одном направлении, то по голым равнинам, где разгуливал ветер. Иногда мы спускались на дно мелового оврага, где в густых зарослях папоротника журчал ручеек или в роще ютилась какая-нибудь одинокая ферма.
После четырехчасовой езды мы увидели перед собой на повороте реки Кагор. Проскакав по Валандрийскому мосту, перекинутому здесь через Ло, мы остановились у постоялого двора на городской площади, где обыкновенно останавливался наш дядя. Мы заказали себе завтрак и объявили с гордостью хозяину, что едем в Париж, на что он всплеснул руками:
– Экое горе! – воскликнул он с сожалением в голосе. – Будь вы здесь вчера, вы могли бы продолжать путь вместе с Видамом де Безер. Ведь, простите, ваши сиятельства, вас немного, а дороги теперь похвалить нельзя!
– Но с Видамом было только шесть человек! – отвечал я, небрежно постегивая хлыстом по сапогам.
Хозяин покачал головой:
– О, мсье Видам знает мир! – сказал он с лукавым взглядом. – Он не попадет впросак! Один из его людей шепнул мне, что к ним присоединятся еще двадцать бравых молодцов в Шатору. Говорят, что война кончилась, но… – и добрый человек при этом пожал плечами и бросил выразительный взгляд на несколько превосходных окороков, коптившихся в устье громадного камина. – Но, конечно, вашим сиятельствам все это известно лучше меня, – прибавил он скороговоркой. – Я маленький человек, и я только желаю жить в мире с моими соседями, независимо от того, куда они ходят: к обедне или на проповедь.
Подобные рассуждения были столь обычным явлением в те времена среди состоятельных людей, как в городах, так и в провинции, что мы не высказали при этом никакого мнения. Но, подкрепив свои силы и заручившись содействием почтенного человека в Лиможе для перемены лошадей, мы тронулись в дальнейший путь не без глубокого раздумья.
Свита в двадцать шесть человек, за исключением тех случаев, когда путешествовали дамы, казалась в это время чем-то необычным, даже для самого Безера, у которого было много врагов.
Очевидно, кроме уже известного нам, у Безера был в голове какой-то другой план. Тут наши догадки останавливались, ибо распоряжение о подкреплении из Шатору было, очевидно, сделано им, когда он еще ничего не знал о предстоящей свадьбе Катерины. Правда, чувство ревности могло пробудиться в нем задолго до этого, или задуманное нападение на Павана составляло только часть другого, более обширного, плана. Во всяком случае, поездка наша представлялась теперь еще более спешною, а шансы на ее успешное завершение уменьшились.
Зрелище дороги и разнообразные живописные сцены, встречавшиеся в пути, все это большей частью новое для нас, не давало сосредоточиться на грустных мыслях. Все обращало на себя наше внимание: будь то хорошенькая девушка, отставшая от цыганского табора, или оборванный солдат, безразлично дравшийся по желанию господ на той или другой стороне, или пара бродяг, бредущих из Валенсии (они называли себя «жонглерами») и распевавших песни на прованском диалекте, или нормандский барышник с длинною вереницей лошадей, или вершины Пюи де Дома, поднимавшиеся над овернскими холмами на востоке – созерцание всего этого доставляло нам удовольствие.
Однако, мы никогда не забывали цели нашей поездки. Мы, часто разбитые и измученные дорогой, никогда не поднимались утром, чтобы первой мыслью не было: «Вот завтра или послезавтра (в зависимости от дня) мы устраним беспокойство Кит». Да, все это было ради одной Кит, и вряд ли нам пришлось испытать в другой раз такое чистое чувство высокого энтузиазма и самопожертвования!
По пути мы почти не встречали знатных путешественников. Чуть ли не половина французского дворянства была в Париже на праздниках по случаю королевской свадьбы, так что мы не испытывали затруднения в перемене лошадей. Хотя до нас и доходили предупреждения, что дороги не безопасны из-за множества распущенной после войны солдатчины, но мы еще ни разу не были остановлены и не подвергались каким-нибудь неприятностям в пути.
Я не намерен пересказывать все события первого моего путешествия, хотя и вспоминаю о нем с удовольствием, или передавать все впечатления от городов, через которые мы проезжали. Достаточно будет указать на Лимож, Шатору и Орлеан, и что в Шатору нам пришлось испытать горькое разочарование в одной из наших надежд. Мы ожидали, что у Безера при присоединении подкрепления в Шатору будет задержка в перемене лошадей, и что поэтому, двигаясь быстрее, мы сможем нагнать его и даже проскользнуть раньше его в Париж. Но в Шатору мы узнали, что люди его ранее получили приказание следовать вперед, в Орлеан, и ждать его там, так что он мог продвигаться вперед до этого города без задержки. Он явно спешил, потому что, выехав из Орлеана на свежих лошадях, достиг в полдень того же дня Ангервиля, находившегося в сорока милях от Парижа, и, не останавливаясь, двинулся далее, между тем как мы добрались туда только к вечеру шестых суток после выезда из Кайлю.
Мы въехали на большой постоялый двор, который казался еще больше благодаря сумеркам, до того измученные, что едва были в состоянии слезть со своих седел. Наш слуга Жан взял в повод четырех лошадей и повел их в конюшню. Несчастные, измученные животные, понурив головы, покорно следовали за ним. Некоторое время мы переминались с ноги на ногу, расправляя одеревеневшие члены. Вокруг же все было полно движения и суеты. Из открытого окна над воротами доносился звон посуды, мелькали огни и слышались торопливые шаги людей, бежавших по коридорам. Полумрак двора рассеивали два только что зажженных фонаря. В одном из углов его двое кузнецов подковывали лошадь.
– Они говорят, что нашим лошадям нет места, – объявил возвратившийся Жан, почесывая голову с недовольно сконфуженным видом провинциального слуги.
– Да и нет! – крикнул один из собравшейся перед нами кучки чьих-то слуг.
Слова эти были произнесены нахальным тоном, а прочие заметно были расположены поддержать его. При свете стоявшего на земле фонаря я мог разглядеть, что все они носили значки одного хозяина.
– Послушайте, – сказал я строго, – конюшни большие, они не могут быть заняты только вашими лошадьми. Вы должны найти место и для моих.
