скачать книгу бесплатно
– Эта звезда – источник всяческого изобилия. Только взглянешь на нее, любое твое желание исполнится как мое повеление. А теперь скажи что-нибудь своему богу, красавица, – попросил Тха.
Дева Барымбух послушно открыла рот, но вместо слов выпустила свист. Второй раз открыла дева рот, надула щечки, поднатужилась и выпустила завывание. Третий раз открыла рот Барымбух, напряглась, что есть силы и выпустила такой вой, что чуть не скинула Великого Тха с его трона.
– Все-все, понял-понял, не продолжай, – сказал Тха и дал деве язык и зубы.
Так Барымбух научилась извлекать звуки, и складывать их в слова. Но все же молчать у нее получалось лучше, чем говорить. И стало молчание достоинством Барымбух, а вслед за ней – достоинством всех дев мирозданья.
Вскоре спустилась Барымбух на Землю создавать мир Туркужина. Осмотрелась она и призвала с помощью звезды Сампо всех богов, каких только знала. Собрались вместе все боги, какие только есть, и принялись за работу.
Миг и раскинулась с одного края Туркужина тысяча озер и еще больше рек, и наполнились они рыбой и всяким водоплавающим зверем. Поднялся дремучий лес, и заполнился он птицей и всяким лесным зверем.
Еще миг и с другого края Туркужина поднялась тысяча гор и еще больше расселин, ущелий и плато, и появились в них птицы и всякие горные звери. Потекли реки, заполнили моря и заселились они рыбой и всяким морским зверем.
Береговая линия острова обустроилась многочисленными бухтами и заливами. Кое-где выделились полуострова со скалистыми берегами. По всему острову устроились пещеры, сообщающиеся друг с другом извилистыми катакомбами.
– Это специально для гномов, – заметила Барымбух.
Затем дева вновь взглянула на свой безымянный пальчик со звездой Сампо и призвала из далеких миров первых поселенцев – гномов и великанов, испов и невидимых духов, каких только знала.
Ранним утром счастливого дня спустился на Туркужин Великий Тха. Увидел он прекрасные моря, озера и реки, горы и долины, всю зелень и живность, какая только есть и остался доволен, но не удовлетворен.
– Кого-то не хватает, – сказал Тха и призвал из далеких-предалеких миров героев-нартов(3). Герои те летали, как птицы, плавали, как рыбы, повелевали стихиями и вообще были очень сильными и храбрыми. Лицом же и статью все они были точной копией Великого в лучшие, молодые его годы.
И снова Тха был доволен, но опять не удовлетворен. Потому что, посмотрев на многочисленных обитателей Туркужина, вдруг подумал: они такие разные, как же их удержать вместе?
Сначала подумал, а затем соединил всех невидимыми нитями из небесного шелка. Потянулись нити от сердца к сердцу каждого туркужинца; и образовалась сеть. Сеть проявилась на миг и исчезла, оставив свое воплощение – туркужинский язык – язык межвидового общения, который назвали так же языком мира, любви и согласия. И заговорили на нем все без исключения – от первого героя-нарта до последней травинки.
Шло время. Жизнь на Туркужине бурлила и изливалась; и ничто не предвещало беду, пока однажды два брата-героя не поспорили и не подрались. Никто не понял, что стало поводом для ссоры, зато намерение убить, возникшее одновременно у обоих героев, эхом отозвалось в сердцах всех островитян и дошло до небес Верхнего мира.
– Не допущу! – вскричал Великий Тха, разбуженный шумом, поднял жезл и ударил им оземь.
Грянул небесный гром, сверкнула молния, подожгла землю и разделила спорщиков Стеной огня; и как раз вовремя, потому что братья уже стояли друг против друга с острыми-преострыми мечами.
К несчастью, гром и молния оказались такой силы, что порвали сеть из небесного шелка, от чего туркужинцы – все и каждый – получили увечья.
Особенно пострадали герои-нарты. Увечья исказили их лица, поубавили стати. Они больше не походили на Великого Тха, перестали чувствовать Его присутствие, потому обзавелись личными именами, отличными от имени своего Создателя…
Взяв личные имена некоторые из героев-нартов стали просто героями, другие – просто нартами; и лишь единицы остались и героями и нартами одновременно.
От этих-то единиц и пошли первые сказочники и художники, и это отдельная история, не вписывающая пока в контекст повествования…
Что касается братьев-спорщиков, нить небесного шелка, соединявшая их сердца, оборвалась в первую очередь. В тот же миг разучились герои-нарты летать как птицы, плавать как рыбы; само собой, забыли туркужинский и даже то, что родила их одна мать.
Зажили бывшие братья – герой на севере, нарт на юге – разделенные Стеной неугасимого огня, растянувшегося от одного края острова до другого.
Опечалился Великий, а что делать не знает. Тогда-то и созвал Тха самую первую хасу – совет мудрейших. Приглашенные на хасу боги решили оставить все как есть. Еще решили, им тоже надо разделить свои силы, чтобы присматривать за подопечными: боги Севера отправились на север, боги Юга остались на юге.
Только дева Барымбух, ставшая к тому времени Важной Дамой, благодаря особым полномочиям и звезде Сампо, по-прежнему, беспрепятственно перемещалась по всему Туркужину.
Вместе с ней перемещалась и ее тень по имени Ора.
И снова шло время. Потомки героя и все, кто остался на севере создали Северное Королевство. Потомки нарта и все, кто остались на юге – Южное Княжество, в котором и жил славный Сосруко, по прозвищу Коротыш.
Мы расскажем о нем в следующих историях, а пока…
История четвертая
Дауд и Адиюх
В Южном Княжестве нарты с давних времен рождались на свет парами: будущие муж и жена приходили в жизнь почти одновременно. Чтобы не перепутать, кто чей суженый – любовь, как известно, слепа, и от нее порой случается столько бед, – родители новорожденных отправлялись к гадалке, узнать, где живет или где родится дитя, предназначенное богами их чаду.
Гадалки, к которым обращались нарты, жили то тут, то там. Они походили то на древних старух, то казались совсем молодыми. Но, скажем по секрету, на весь Туркужин, включая север и юг, была лишь одна гадалка – Ора. Именно она успевала и тут, и там, выводя на праведный путь доверчивых обитателей острова.
Как и подобает приличной тени уникальной девы, Ора отличалась особой пластичностью, на раз меняя свой облик и имя.
Герой этой истории, Дауд, едва родился, когда внезапно умер его отец, Тута. Дурное предзнаменование – что и говорить.
Тута был особенный нарт, потому опишем его кончину, как она есть. Хотя мы находимся внутри фантазийной повести, не станем ничего приукрашать. Собственно, мы ничего не приукрашаем, но только со всем старанием записываем слова наших гениев…
Итак, Тута. Будучи членом большого уважаемого семейства, и целого клана воинов, он так и не проявил интереса к забавам своих братьев, но предпочел крестьянский труд и стезю пастуха.
Даже сарказмы матери, Бицы, древней как горы Туркужина старухи, не могли подвигнуть его на упражнения с луком, стрелами или Жан-Шерхом(4).
– Ты ведешь себя как раб, послушен как великан-полукровка. И в кого ты такой уродился? – негодовала Бица, – Ты же из клана героев!
Терпеливо снося упреки матери, Тута, вместе с тем, так и проходил в пастухах до самой своей кончины, случившейся утром другого дня после рождения Дауда.
Он умер, как и жил – тихо, в своей постели, – став первым нартом княжества, ушедшим так бесславно. Кончина Туты, казалось, легла на семью несмываемым позором.
Бедная Бица, изображая досаду, едва взглянув на мертвое тело сына, сказала:
– Хороший бурдюк получился бы из его кожи, на теле ни одной царапины.
Только по одним этим словам мы можем понять, что? в Южном Княжестве почиталось за доблесть и каким позором легла смерть пастуха на его семью.
Публично выразив досаду, Бица развернулась и ушла со двора, оставив для завершения обряда похорон старших сыновей: одного безногого, двоих безруких и троих безмозглых участников бесчисленных походов и войн.
Казалось, уход Туты не вызвал ни у кого ни печали, ни сожаления. По причине бесславной кончины, его супруга Нуша даже не услышала слов соболезнования.
Именно поэтому, сразу после окончания похорон, молодая вдова решила сходить к гадалке. Она надеялась услышать доброе слово хотя бы от нее.
Оставив крошечного Дауда родне, Нуша собралась в путь. Она полагала – по одной, только ей известной причине, – что гадалка живет в самой густой лесной чаще.
На самом деле никто не знал, где живет гадалка и как ее найти. Но каждый, кто в ней нуждался, безошибочно выходил на правильный путь. Под ногами ищущего, образуя тропинку, расступалась трава, звери и птицы сопровождали его, помогая преодолеть трудности и достичь цели.
Рождение Дауда, смерть Туты и непреодолимое желание сходить к гадалке случились зимой, в лютый холод. Так что не было для Нуши ни травы, чтобы расступиться, ни зверей, чтобы проводить до места.
Зато птиц хоть отбавляй. Замерзая на лету, они с шумом падали на землю то тут, то там, указывая путь в чащу. Так и продвигалась Нуша к своей цели – по трупам погибших птиц – то ли день, то ли два дня, а может еще дольше.
Однако даже самый длинный и скорбный путь имеет конец. Вот и Нуша, долго ли коротко ли шла, но пришла к дому Оры.
Несмотря на стужу, Ора поджидала гостью у порога своего дома. Она сидела на небольшом камне. Гадалка оказалась самой старой женщиной из всех, кого встречала Нуша в своей жизни.
Моя свекровь Бица годится ей во внучки, подумала она. И зачем она сидит на таком холоде?
Увидев Нушу, старуха начала медленно вставать. Опираясь на клюку, она сделала одну попытку подняться, затем другую…
– Нет-нет, сиди, – попросила Нуша.
– Былымым щымыщ яхыхьэм къотэдж, укъэтэджын хуекъэ!?(5) – возмутилась старуха и с третьей попытки поднялась со своего места.
Встав, Ора пригласила Нушу присесть на камень, а сама начала кружить перед домом, словно что-то забыла. Камень, оказавшийся теплым и сухим, несмотря на снег и стужу, на миг привлек внимание Нуши, но она, конечно, не села на него, а участливо спросила гадалку, может ли чем-то ей помочь.
– Бац, Баляц, Цак, Цакина! – прокричала вместо ответа Ора, пряча улыбку удовлетворения то ли учтивостью Нуши, то ли своим даром перевоплощаться в древних старух.
В тот же миг вышли из куста четыре старика – один с лучиной, другой с котлом, третий с ножом, а четвертый с козлом на поводу.
Зарезали старики козла – мясо в котел, кости на стол – и гадалка принялась за дело.
Раскинула она кости и задумалась. Отрезала кусок ткани от подола Нуши, сожгла тряпицу над лучиной, смешала пепел с кровью козла, вылила ее на снег и вновь задумалась: что такое?
Кровь между тем ушла в землю, а пепел остался лежать таинственным рисунком. Долго смотрела Ора на тот рисунок; смотрит и молчит, вздыхает, кряхтит, потом снова молчит и качает головой.
Забеспокоилась Нуша:
– Неужели у моего сына не будет суженой?
– Будет невеста у твоего сына. – наконец заговорила Ора, – Родится она в семье Канжа, назовут ее Адиюх.
Обрадовалась и тут же опечалилась Нуша.
– Да разве отдаст Канж свою дочь мне в снохи? Самый знатный нарт селения разве захочет породниться с сыном первого нарта, умершего в своей постели?
Посмотрела гадалка на Нушу пристальным взглядом и сказала:
– Это все, что мне позволено тебе сообщить. А теперь отведай перед обратной дорогой горячего бульона, и мяса с пастой, силы тебе еще понадобятся…
Пока Бац, Баляц, Цак и Цакина прибирались, Ора, как велит закон гостеприимства, проводила Нушу до тропинки.
Прошла Нуша пять шагов по пути, что сама же и натоптала, обернулась кивнуть да улыбнуться, как велит закон учтивости, а Оры и след простыл; словно ее никогда не было. Посмотрела Нуша назад чуть дальше, но нет ни дома, ни стариков – лес стеной да снег горой.
Испугалась вдовушка, поежилась не от холода, но страха, и пустилась вон из чащи.
Бежит, а сама думает, как не наступить на мертвых птиц. Затем смотрит уголком одного глаза, все птицы лежат по краям тропинки, словно посторонились. Смотрит уголком другого глаза, мертвые птицы вроде и не мертвые вовсе.
Хочет Нуша остановиться, присмотреться, разглядеть, а не может – ноги не слушают, бегут себе и бегут; так до самого селения и добежали.
Остановилась Нуша на околице перевести дух, выпрямить спину, восстановить нартскую поступь и тут же узнала, что в доме Канжа родилась прекрасная девочка; и назвали ее Адиюх.
***
Дауд и Адиюх с малых лет были не разлей вода. Едва проснувшись, бежали то купаться, то гулять, то играть в кости-альчики. Однако детские радости не долги. Пришло время, Адиюх начали обучать рукоделию и всему, что нужно знать девушке на выданье. Дауд же ушел в горы пастухом. Вслед за отцом, Тутой, юноша так и не пристрастился к воинским забавам. Ни бабушка Бица, ни дядья не могли повлиять на его выбор.
Это случилось осенью, когда за моросящим дождем уже пришли туманы и холода. Все знали, с холодами начинается охотничий сезон горных великанов. Потому пастухи спешили вернуться домой.
Дауд с товарищами пасли на альпийских лугах табун лошадей. Увидев надвигающийся туман, они тоже принялись собираться в путь. Но настали сумерки, и юноши решили дождаться утра следующего дня.
Не знали нарты, что великан Емынеж(6)
– отличавшийся особой свирепостью и коварством – уже вышел на охоту. Всю ночь бродил он по горам, не находя добычи. На рассвете увидел великан шалаш, наступил на него одной левой и убил замешкавшихся табунщиков.
Дауд в это время находился на соседнем пригорке. Услышал он крики товарищей, обернулся, а там черный Емынеж, выковыривает из соломы бедных нартов.
– Ах ты, гад! Получай же тогда! – вскричал Дауд, достал пращу, хорошенько прицелился, раскрутил, метнул камень, и ослепил жестокого убийцу.
Когда Емынеж с воплем упал, Дауд подбежал и обезглавил чудовище острым кинжалом.
С вершины Горы Счастья наблюдал за происходящим славный, но уже старый бог лесов и животного мира Амыш.
Амыш в прошлом был нартом, но, получив в дар волшебную свирель – белую с одного края и черную с другого, – стал богом. Случилось это давным-давно, но он по-прежнему любил свой народ.
Что касается свирели Амыша – она творила подлинные чудеса. Стоило заиграть на ней с белого края, как природа цвела и преображалась, плодилась и множилась. Преданье гласило, если заиграть на волшебной свирели с ее черного края, мир увянет и погибнет.
Амыш владел волшебной свирелью тысячи лет. За это время он ни разу не спутал ее животворящий белый край со смертоносным черным. Но, старея, он все реже играл на ней. Амыш ходил по земле так долго, что начинал думать, смерть благостней жизни. Сколько раз его правая рука останавливала левую, подносившую к губам свирель с ее черного края.
Внутренняя борьба разгоралась, а достойный преемник не находился…
Увидев, как ловко Дауд расправился с великаном, Амыш решил наградить юношу. Держа в правой руке цветущий посох, левой придерживая под уздцы пегого альпа, предстал Амыш перед табунщиком.
Длинные волосы бога развевались на ветру. На его правом плече сидел сокол, на левом белка. Большой снежный барс, медведь, олень и косуля, лиса и два пушистых зайца сопровождали бога, не слишком приближаясь и не удаляясь.
Через плечо перекинута сума со свирелью.
Дауд, конечно, догадался, кто перед ним. Он с почтением приветствовал Амыша, и, скрывая свою печаль о товарищах, произнес:
– Я бы пригласил тебя в шалаш, благородный Амыш, но, как видишь, он сломан.
– Да не затмит Тха твою печаль о потере друзей еще большей скорбью. Я видел поединок с великаном, и желаю наградить тебя за храбрость, – сказал Амыш, передавая Дауду альпа.
Нарты хорошо знали, как Амыш любил делать подарки. Никто из них не уходил из лесов Южного Княжества с пустыми руками. Изобильны были также моря и реки, поля и даже горы княжества.
Но одаривая нартов, на самом деле, бог доставлял удовольствие в первую очередь себе. Так в нем просыпалось давно забытое чувство радости. Правда, это чувство быстро улетучивалось. Гоняясь за ним, Амыш и старался, наполняя природу своими дарами; увлекая нартов чистотой и прохладой вод, пением птиц, благоуханием цветов и ароматом плодов.
Храбрость Дауда стала прекрасным поводом доставить себя еще немного радости. Передав юноше альпа, Амыш ждал, когда радость от сделанного подарка пройдет, и он покинет табунщика. Но радость все не проходила, а только возрастала; бог стоял напротив пастуха, как вкопанный.
– Это же Я! Ты – это Я! – заговорил вдруг Амыш, изменившимся голосом.
Бог сказал эти слова один, другой, третий раз, все более и более воодушевляясь и вроде как распаляясь, но, не нагреваясь, а будто наполняясь и даже приподнимаясь над землей. Вот и сокол отлетел в сторону, и белка с плеча соскочила. Даже медведь с барсом и лисом замерли, но стоят на месте – стыдно ведь бежать, как два трусливых зайчишки.
