скачать книгу бесплатно
Чующие смерть
Светлана Турмова
Случалось ли вам встречать белого пса с темной ночью в глазах? А незнакомца с лицом из ваты, предлагающего активное послесмертие? Если нет, то вам повезло. Для Алексея Константиновича Глушко такая встреча обернулась печальным образом: похоронами, причем его собственными. Однако прежде он умудрился заключить договор, по которому его посмертное существование должны обеспечить непрожитые годы других людей. И… белый пес в помощь. Ведь только он знает, как пахнет смерть каждого из нас.
Светлана Турмова
Чующие смерть
Странного белого пса Алексей Константинович Глушко впервые увидел осенью, в середине плачущего навзрыд октября. Пес лежал в груде палых листьев, не шевелясь, – словно каменное изваяние, вдруг выросшее посреди двора. Впрочем, Алексея Константиновича поразила не столько неподвижная грация животного, сколько взгляд, направленный прямо на него. Пристальный. В упор. Стоило Глушко отделиться от подъезда, сделав пару шагов, как пес повел носом и тут же поднялся на лапы, не потрудившись стряхнуть со снежной шкуры осеннюю прель, будто ждал именно его…
Алексей Константинович так оторопел, что позабыл раскрыть зонт, уставившись на пса во все четыре глаза. Картинка двоилась и троилась, размываемая дождем, струящимся по стеклам очков.
– Костич, ты чего это мокнешь? – Анна Викторовна, соседка по лестничной клетке, осторожно взяла Алексея Константиновича за локоть, на всякий случай вознеся свой зонт и над его головой тоже.
Никто, кроме Анны Викторовны, не называл его Костичем. Когда пытался деликатно попенять, соседка отмахивалась:
– Длинно звучишь: язык заплетать неохота. Все претензии к твоему папеньке.
Но папеньке сложно было что-либо предъявить по той простой причине, что он отошел в мир иной лет двадцать как. Алексей Константинович сам уж восьмой десяток разменять успел и не заметил – время скорым поездом пронеслось по рельсам его жизни.
– Костич!
– А? – Глушко очнулся, мимоходом отметил пакет: видать, соседка прямиком с магазинного рейда.
– Бэ! Чего застыл, говорю?
– Да собака там. Аннушка, видишь собаку? Белую?
– Какая собака? Нету никого!
– Как нету, как нету?! – Заволновался Алексей Константинович. – Вон же она, на детской площадке, у песочницы стоит! Прямо на нас смотрит!
Соседка заглянула ему в лицо, и, сменив тон, жалостливо протянула:
– Ты как себя чувствуешь-то, Алеша? Может, плохо тебе, а?
Глушко не стал ничего объяснять. Сердито вырвал локоть, отряхнул усеянный каплями портфель, тщательно протер линзы очков. Хорошо, что до работы рукой подать: с осени до лета он заведовал гардеробом в местной библиотеке. Зарплата меньше, чем копеечная, но это пустяки. Главное, есть чем заполнить одинокие стариковские будни.
Белый пес остановился недалеко от библиотечного крыльца. Опустился на землю, приняв позу отдыхающего Сфинкса. Приготовился к ожиданию? У Алексея Константиновича неприятно заныло в левой половине груди. Он поторопился скрыться за дверью, еще раз тщательно протер очки. Может, Аннушка права, и он сходит с ума? Иначе почему соседка не увидела белого пса?..
***
– Что это вы, Алексей Константинович, домой не торопитесь? – Весело поинтересовалась заведующая, застегивая в вестибюле пальто.
Ее забавляло, как пожилой гардеробщик мнется у дверей, мусоля солидный портфель, словно отличник, опасающийся встречи с уличными хулиганами.
– Никак нет-с, Юлия Владимировна, – взял себя в руки тот. – Просто не могу позволить себе выйти вперед дамы, к тому же старшей по званию.
Он услужливо распахнул дверь перед начальницей, улыбнулся.
– Ну и затейник же вы, – рассмеялась заведующая.
Алексей Константинович шагнул за ней. Он не желал признаваться себе, что просто-напросто боится выйти за порог в одиночестве, боится опять увидеть белого пса, безмолвного, точно последнее мгновение жизни.
Залитая дождем дорожка у крыльца пустовала. Алексей Константинович облегченно выдохнул, подумал о приятном: завтра у него выходной – можно за покупками выбраться. И пусть ноет, кажется, каждая косточка в теле, словно стеная, как надоело поддерживать стареющую плоть. «Наверно, погода меняется», – придумал оправдание костному нытью Глушко.
***
Белый пес легко лавировал между прохожими. В череде снующих, как муравьи, людей путеводная нить запаха привязывала его лишь к одному из них. Алексей Константинович как раз упаковывал в пакет купленные четвертушку тыквы и головку лука-порея. Краем глаза заметил белое мелькание. Обернулся. Вздрогнул. Поспешно застегнул портфель и ввинтился в самую гущу толпы.
***
«Раз, два, три, четыре, пять…
Выходи скорей искать –
Кому глазки закрывать,
Кому время умирать…»
Детский голос выводил жуткую считалочку, а Алексей Константинович затравленно смотрел на ребятишек. Их было шестеро, в возрасте от десяти до четырнадцати. Босоногие, облаченные в серые хламиды, они стояли кружком, и самый младший мальчик водил пальцем от одного товарища к другому, повторяя странные слова.
Местность вокруг пустынная, захлебнувшаяся в молоке тумана. Слова здесь звучали прерывисто, будто воспроизводилась старая кинопленка. Голубовато-дымчатый небосвод, запечатанный, как сосуд с джинном, белым кругляшом луны, казался преувеличенно бледным. В этом пространстве между днем и ночью царили вечные сумерки.
– Ты Смерть – тебе водить! Кого поймаешь – того забираешь! – Крикнул считающий, ткнув в грудь одного из игроков, и ребятишки кинулись врассыпную.
Вода достал что-то из кармана, старательно приладил к лицу. Но вместо того, чтобы гнаться за товарищами, внезапно развернулся к Алексею Константиновичу. Тот от ужаса не мог даже мизинца согнуть.
– Твой черед, – глухо объявил Вода. – Пес идет за тобой, он знает запах твоей смерти.
Глушко отшатнулся и упал прямо в туман. Над ним нависло лицо, но отнюдь не мальчишеское. Его даже человеческим трудно было назвать – ватная маска, из прорезей которой смотрела чернь.
Алексей Константинович закрыл глаза. Когда открыл, запеленатое в вату лицо исчезло. Зато в знакомой позе Сфинкса посреди тумана возлежал пес.
Алексей Константинович часто задышал, выступающая нижняя губа конвульсивно дергалась, точно зачерпывала влажный воздух. Он сделал особенно глубокий вдох и проснулся.
Растрепанный Глушко доковылял до ванной, сунул голову под холодную воду, а потом долго растирал полотенцем. Ему чудилось, будто сон по-медузьи влип в волосы и жалит затылок немилосердной болью. Пришлось выпить анальгин, опустошить полбутылька валерьянки и сунуть под язык валидол. Только после этих манипуляций Алексей Константинович смог заставить себя вновь улечься в постель.
Примерно через час Глушко ощутил приближение дремы и почему-то вспомнил ребятишек из сна. «Дети, играющие в Смерть… Впрочем, они часто играют, если не в нее, то с ней, и даже не понимают этого, – думал с валериановым спокойствием Алексей Константинович. – Запросто сходятся с незнакомцами, идут в одиночку домой по ночным улицам со слепыми фонарями, без страха садятся в неизвестные машины, пробуют всякую дрянь, веря на слово тем, кого прежде в глаза не видели… А все это лишь затем, чтобы острее почувствовать жизнь. Играть со Смертью, чтобы ощущать пульс Жизни – никогда не понимал этот парадокс».
***
Он и правда не понимал. Возможно потому, что больше всего на свете боялся умереть. Этот страх шел с ним рука об руку с малых лет.
Как-то бабушка послала его в магазин – Алеше было семь. Июнь. Первые в его школьной жизни летние каникулы. На душе солнечно, в ушах звонко от птичьего щебета. Может, поэтому группа людей в черном, собравшаяся у шестого подъезда, показалась Алеше пугающе неуместной в ясном дне. Часть стояла молча, опустив головы, все до единой помеченные темными повязками. Другие тихо поскуливали, прикрывая бледные лица платками, а одна ревела в голос. Женщину с обеих сторон держали под руки, не давая ей бухнуться на колени. Кто-то совал под нос маленький прозрачный пузырек. «Наверно, не хотят, чтобы тетя платье выпачкала, тротуар же пыльный!», – решил Алеша. Он заметил, что все эти люди сгрудились вокруг бордового ящичка, установленного на табуретках. Что же они такое интересное увидели?
Протиснувшись среди взрослых, Алеша с любопытством заглянул в ящик. Там лежала кукла – маленький мальчик лет трех, укрытый одеяльцем.
«Зачем его накрыли? Жарко же!», – удивленно подумал Алеша и неожиданно узнал куклу. То есть раньше это была вовсе не кукла, а Владик. Алеша часто наблюдал, как он гуляет с мамой, тетей Таней, или копается в песочнице. Но почему сейчас Владик лежит с закрытыми глазами? Неужели спит? Днем? Надо его поскорее разбудить! Может, тогда все эти черные люди перестанут плакать? Алеша осторожно потрогал малыша за плечо:
– Эй, Владик, ты почему спишь? Вставай!
Женщина, которой не давали падать, вырвалась из державших ее рук и с воем вцепилась в Алешу, орошая его футболку слезами. Алеша чувствовал, как длинные ногти больно вонзаются в кожу и неожиданно для себя начал кричать. Он кричал и кричал, пока не ощутил, что захват ослабел. Люди не без труда оттащили рыдающую тетю Таню от мальчика. Суровая старушка тихонько пристукнула Алешу по лопатке:
– Иди-ка домой от греха подальше. Не видишь? Горе у нас! Умер Владик. Хороним его. Танечка сама не своя, не ровен час, опять на тебя кинется…
Алеша тогда так и не дошел до магазина. Сидел на качелях во дворе, недоумевающий и встревоженный. Что такое «умер»? Какое-то злое заклинание, превратившее Владика в куклу, а милую веселую тетю Таню – в воющую черную ведьму? Неужели все люди такими становятся после этого «умер»? Алеша даже заплакал: во-первых, ему было очень жалко Владика и его маму, а во-вторых, до ужаса не хотелось превращаться в куклу.
С тех пор в Алешиной душе и поселился страх. Пропитал насквозь, заполнил все поры. Страх смертной черноты, что скрыта в бездонных глазах Вечности.
***
– Удивительно! Я бы даже сказал, невероятно! – Врач разглядывал снимки, почти не обращая внимания на сидящего перед ним Алексея Константиновича.
– Простите, доктор, вы восхищены, или поражены? – Резковато прервал утомительные восклицания Глушко.
– Ну, восхищаться не приходится, – посерьезнел врач. – Судя по этим снимкам, у вас жутчайший остеопороз, батенька. Кости сыплются, как мука!
– Тогда что ж вас удивляет? – Похолодев, пробормотал Алексей Константинович.
– Да то, что у вас при этаком положении дел нет ни одной травмы!
Алексей Константинович криво усмехнулся. Если бы доктор знал, насколько его пациент осторожен, он бы назначил ему еще и психиатра.
Глушко имел обыкновение передвигаться черепашьим шагом, чтоб, не дай Бог, не запнуться. А то ведь не заметишь, как на тот свет загремишь! С годами страх смерти в нем только усиливался, в конце концов превратившись в навязчивую идею.
Спускаясь по лестнице, Алексей Константинович держал в голове образ, как он, поскользнувшись, падает вниз и разбивается в кровь. Это заставляло его вцепляться в перила и чередовать шаги нарочито медленно.
Дорогу он переходил исключительно по пешеходному переходу, причем искал непременно со светофором. В школьные годы ему не раз случалось опаздывать на урок, потому что светофор отстоял очень уж далеко, приходилось ограничиваться «зеброй», и Алеша ждал, пока подойдет кто-то из взрослых, чтобы перейти проезжую часть вместе. Перспектива попасть под машину пугала до одури, хотя в Алешином детстве это надо было еще умудриться сделать – автомобилей-то раз-два и обчелся, не то что сейчас, в суматошном железно-пластиковом двадцать первом веке.
Собственно, однажды из-за этого своего иррационального страха Глушко сильно опоздал на свидание с любимой девушкой, ибо дорога оказалась для него непреодолимым препятствием. Девушка такое отношение к себе расценила как крайнюю степень хамства и распрощалась навсегда. Алексей Константинович потом подумал: это даже к лучшему – одному надежнее.
Самое интересное, что при этой особенности характера к врачам он обращался в самом крайнем случае, хотя, казалось бы, должен бежать по первому чиху. Почему? Тоже боялся. Диагноза, не подлежащего выправлению. И сейчас не пошел бы обследоваться, да Анна Викторовна вынудила. Соседка не забыла историю с белой собакой, к тому же Алексей Константинович в последние несколько дней беспрестанно сетовал на «болящие косточки». Когда же он внезапно под вечер заявился к ней, весь взъерошенный, с глазами, почти принявшими размер очков, и дрожащим голосом умолял зайти с ним в его квартиру, Анна Викторовна окончательно утвердилась в мысли: что-то с Костичем не то. И она чуть не палкой погнала Глушко к врачам, угрожая, что, ежели по своей воле не пойдет, она напишет заявление участковому: сосед-де невменяем и опасен для окружающих. Конечно, это еще надо проверить, но беспокойство гарантировано. Пришлось подчиниться…
И вот теперь это все: блеклый кабинет с пыльными жалюзи, сквозь которые щурится ленивое ноябрьское солнце, стол с горкой затрепанных карточек, доктор, поджимающий губы и цокающий, как лошадь, над его, Глушко, результатами.
Долгих умных докторских речей Алексей Константинович толком не уразумел, понял лишь одно: болезнь его необратима («Ну а что вы, батенька, собственно, хотели, в вашем-то возрасте?»), можно только некоторое время поддерживать существование. Сколько? А кто ж вам скажет? На все воля Божья…
***
– Ну, ничего-ничего! Всякое бывает. К тому ж у кого нет этого… пороза… в наших-то летах? – Анна Викторовна суетилась на кухне, собираясь кормить гостя.
Алексей Константинович, ссутулившись, сидел за столом. Неужто, наконец, случится то, чего он всю жизнь боялся?
– Видно, помирать мне, – тоскливо озвучил свою печаль Глушко.
– Прямо уж и помирать! – Подбоченилась Анна Викторовна. – Да с этаким диагнозом добрая половина стариков живет! Осторожность соблюдай, лекарства, что доктор прописал, пей.
– С такой осторожностью проще вовсе на улицу не выходить.
– Что-то ты разнюнился, Костич! А уныние – смертный грех. Да и куда ты ходить собрался? Библиотека твоя – через дорогу! Магазины – в шаге от дома, а пенсия и зарплата на карточку приходят…
Алексей Константинович ничего не ответил. Взгляд его, устремленный в пол, зафиксировался на пятках Аннушки, порхавшей вдоль плиты и столешницы в домашних тапочках без задника. Крупные, округлые, розовые, полнокровные пятки, ровные и гладкие, словно принадлежащие не пенсионерке за шестьдесят, а спелой сорокапятилетней ягодке. Глушко внезапно ощутил волну гнева: да что она может понимать со своими розовыми пятками?! Где ей сочувствовать, ежели в самой столько жизни, что даже самая оконечность ею наполнена? И пес не Аннушку почуял…
– Ты просто разволновался, Костич, – продолжала болтать Анна Викторовна, не вникая в настроение Глушко. – Сейчас я тебя накормлю, кровушку твою немного разгоню, глядишь – и повеселеет на душе-то. И потом, мы ж все не вечные…
Соседка привстала на цыпочки, чтоб дотянуться до верхней полки шкафчика, где у нее была заначена бутылочка коньячку. Алексей Константинович, не отрываясь, смотрел, как резво, задорно приподнялись ее пятки и будто еще порозовели от прилива жизненных сил… В этот миг он возненавидел Аннушку, почувствовал, что готов в глотку вцепиться, лишь бы сделать нить ее жизни не такой прочной…
