скачать книгу бесплатно
– Да тут всё есть. Нам с Катюшей хватает пока что, – то ли мужу, то ли дочери проговорила Наина.
Серикбай не расслышал ни слова, но понял, что жена ни в чём не нуждается. Махнул Наине и быстро пошаркал прочь, словно пытаясь стереть подошвой чужое жирное и красное “спасибо за сына” на асфальте.
Дома Серикбая ждали родственники, но он не торопился туда и тянул время. Постоял на воротах на школьном футбольном поле, пока мальчишка-вратарь бегал по нужде в кусты. На спор с пацанами попрыгал на половинках автомобильных шин, торчащих из земли. Сделал круг, чтобы не идти через двор с прилавками, который местные называли базарчиком. Там он встретил бы знакомых, и перед каждым пришлось бы держать ответ, кто у него родился. А женщины тянули бы его в магазин и советовали, чем обрадовать Наину. Серикбай и так планировал купить жене хороший подарок за сына, а вот потратить заначку на побрякушку за дочь у него не поднималась рука.
На заднем дворе дома, на земле у запертого на амбарный замок бомбоубежища Серикбай заметил что-то красное, похожее на заветренный кусок мяса. Он пригляделся и понял, что это яшма. Серикбай сунул камень в карман и пошёл домой.
Дверь ему открыла счастливая Аманбеке в праздничной, расшитой бисером и металлическими бусами жилетке поверх красного платья. Её выщипанная и густо накрашенная бровь быстро изогнулась вопросом и тут же встала на место. Аманбеке поднесла пальцы в перстнях к губам, словно пытаясь удержать слова во рту.
– Дочь, – тихо сказал Серикбай.
– Значит, будет Улбосын, – Аманбеке вздёрнула подбородок, и тяжёлые серебряные полумесяцы в ушах качнулись.
Имя Улбосын в посёлке давали старшим дочерям в семьях, где ждали наследника. Имя означало “да будет сын”, и каждый день и час оно звучало как молитва. Все Улбосын, не имея прямого родства, походили друг на друга сутулостью, мягкостью форм и всегда виноватым взглядом. Серикбай согласился с сестрой.
Подобранный камень Серикбай отдал местному ювелиру в его лавку, где красную яшму отполировали и оправили в серебро. Кассирша со знанием дела предложила купить бархатный подарочный мешочек, в котором Серикбай и преподнёс кольцо жене. Наина с восторгом всматривалась в плавные разводы на камне и целовала крупный нос мужа. Не ожидая такой реакции, но почувствовав какую-то особенную благодарность от жены, Серикбай выпросил обещание родить ему сына, а до тех пор – разрешение называть дочь Улбосын, хоть по документам она будет Катей. Наина согласилась и стала наслаждаться материнством, не снимая кольца даже тогда, когда другие обычно снимают. Замешивала ли тесто, стирала ли бельё, парилась ли в бане – к кольцу ничего не прилипало, и казалось, что камень со временем становится только ярче. Даже во время второй беременности, когда пальцы заметно отекли, Наина не снимала кольца.
Кате было семь лет, когда в доме заговорили о пополнении. Она не понимала, как относиться к этой новости, и следила за тем, как реагируют другие. Отец, всегда строгий с Катей, казалось, уже заранее прощал все шалости ещё не рождённому сыну. Родственники поздравляли отца и косились на уставшую мать.
Прежде статная и громкая, излучавшая силу, Наина вдруг тяжело задышала и как будто ослабла. Катя нехотя помогала матери тащить сумки из магазина и потом задумчиво рассматривала след от полиэтиленовых ручек на ладони. Нехотя помогала матери обуваться. Она чувствовала себя Золушкой, которая надевает хрустальный башмачок на ногу злой сестры. Пыталась впихнуть разбухшую, с выпуклыми венами, ногу матери в кожаную туфлю. Аманбеке научила её хитрости – заталкивать на ночь в туфли мокрые скомканные газеты. Сначала это помогало, но затем ноги как будто ещё выросли, и Катя с криком вытаскивала свои пальцы, застрявшие между пахнущей гнилью стелькой и маминой пяткой.
Наина прижимала тогда дочь к большой своей груди и приговаривала, что, как только родится малыш, станет легче. Но Катя не успокаивалась. Ей казалось, что всё, что происходит с телом матери, неизбежно произойдёт и с ней самой. Раздует живот, и мелкими трещинками разойдётся кожа на груди. Худые и сильные ноги и руки станут похожими на дрожжевое тесто. Иногда она всматривалась в вывернутый наружу пупок матери, пытаясь понять, как оттуда можно вытащить ребёнка. Наина тогда ловила её взгляд и притягивала к большому своему животу “поздороваться с братиком”.
* * *
Наине стало плохо в ночь на первое сентября. Она уткой расхаживала по комнате, несколько раз пыталась погладить купленную к школе одежду. Но как только брала в руки утюг, ей тут же хотелось либо прилечь, либо изогнуться у дверного косяка буквой “г”. Катя нетерпеливо нарезала круги вокруг матери и не сводила глаз с её тугого живота. Наине казалось, что дочь видит её сквозь одежду, и она прикрывала пупок рукой.
В тёмное время суток красная яшма в кольце казалась почти чёрной. Катя просила дать примерить кольцо, Катя просила погладить ей одежду, Катя просила заплести ей косы на ночь. Наина не отвечала. Она ловила себя на мысли, что больше всего на свете хочет отмотать время и никогда не заводить семью. Не рожать детей. Не готовить обеды и ужины, не стирать и не гладить одежду. Не подстраиваться под мужа и его родственников.
Наина молилась, чтобы Бог избавил её от мучений, и тут же корила себя за то, что торгуется. Когда у неё отошли воды и боль ударила в поясницу с новой силой, она дала клятву, что, если Бог услышит её молитвы, она посвятит всю оставшуюся жизнь ему.
Катя проснулась от причитаний Аманбеке, расхаживающей по квартире с важным лицом.
– Вставай, Улбосын! Школу проспишь.
– А где мама? – Катя быстро осмотрела комнату на предмет новых маленьких людей.
– Рожает. Где ещё ей быть, – Аманбеке выудила из ящика серванта несколько газет и стала раскладывать их на столе. – Ты в школу пойдёшь?
– Да встаю я, – Катя бросила взгляд на ловкие руки Аманбеке, которые заворачивали в газеты подсохшие гладиолусы, и недовольно поморщилась. – Это что, с нашей клумбы цветы?
– Уж какие были, Улбосын.
– Я не Улбосын! Сколько раз повторять? Я – Катя.
– Улбосын, Улбосын. А если Наинка снова родит девочку, будет Кыздыгой.
– А Кыздыгой что значит?
– Кыздыгой переводится как “перестань рожать девочек”.
– А кого надо рожать, чтобы тебе дали нормальное имя? – Катя села расплетать косички.
– Мальчиков, конечно! Сыновей!
– Фу-у-у! Мальчишки такие противные.
– А ну замолчи и одевайся. Мужчины – лучший пол, – Аманбеке швырнула в Катю так и не поглаженным сарафаном и ушла на кухню.
Когда Катя, умытая и кое-как причёсанная, зашла спросить, где белые гольфы, Аманбеке возилась с конскими внутренностями в жестяном тазу. Пальцы, непривычно голые без колец, скользили по кишкам, освобождая их от бурой кашицы. Перстни с зелёными и бирюзовыми камнями лежали на кухонном столе. Катя двумя ладошками прикрыла рот и с отвращением стала наблюдать, как ловко Аманбеке превращала плотные кровавые верёвки в кожаные ленты.
– А ты не отведёшь меня в школу, апа? – Катя двумя пальчиками подкрадывалась к блестящим кольцам.
– А ты сама не найдёшь дорогу разве? Мой Тулин с первого класса один ходит. Может, ты завтра пойдёшь в школу, а сегодня поможешь мне?
– Ну нет, ты чего! – Катя отдёрнула руку от тёткиных сокровищ и пошла обуваться.
В тёмной прихожей она вытащила новую пару туфель из коробки, обулась на голую ногу, бегло глянула на себя в зеркало и вышла на улицу. При дневном свете букет Аманбеке в размокшей газете выглядел совсем плохо, и Катя выбросила его в первые попавшиеся кусты. В школьном дворе нарядные дети уже строились в шеренги, когда Катя отыскала знакомых ребят. Её одногодки, которые во дворе казались слабыми и неуклюжими, на школьной площадке, в выглаженных блузках и с родителями за спиной, выглядели на порядок старше, как персонажи фильмов про школу.
Катя вдруг осознала, что стесняется своего помятого наряда, не знает, куда ей встать и куда идти. Готовая расплакаться, она вцепилась в лямки рюкзака и резко развернулась в сторону дома, утопая белыми каблучками в гравии.
– Вот ты где! Абатова Катя, верно? – На Катю сквозь толстые стёкла очков смотрели серьёзные глаза усатой учительницы.
Катя кивнула, вспомнив, что не успела почистить зубы, и пожалела, что вообще не осталась дома с Аманбеке.
– Я твоя учительница, Арувзат Абубекировна.
Учительница взяла Катю за руку и оставила её рядом с собой в первом ряду.
То, что родился братик, Катя поняла ещё в подъезде по смеху отца. Он и его сестра, словно два индейца, сидели в центре комнаты на корпе и принимали поздравления. Она молча уселась рядом и невидящими глазами уставилась в стену. Кто-то предлагал ей бешбармак, кто-то колбасу из конины, кто-то разливал шурпу, а кто-то поставил перед носом блюдо с баурсаками. Катя схватила горячую лепёшку и, обжёгшись, уронила её на подол.
С жирным пятном на школьном сарафане Катя проходила год. Она научилась прятать его между складками, прикрывать руками или учебником. Делала это на автомате, когда одноклассницы нарочито громко обсуждали её внешний вид. Иногда Кате становилось так стыдно, что она давала себе обещание исправиться и больше времени уделять своему внешнему виду. Но потом возвращалась домой, подменяла уставшую мать, чтобы та сходила в церковь, и до позднего вечера нянчилась с Маратиком.
Катя думала, что будет ревновать маму к братику и ненавидеть его за это. Но мать так мало внимания уделяла сыну, что Кате становилось жалко ребёнка, похожего на ожившую куклу. Она прижимала его к себе, и тёплый орущий свёрток успокаивался. И чем чаще Катя подходила к плачущему малышу, не в силах больше слышать его крики, пока мать занималась своими делами, тем чаще Наина оставляла её присматривать за Маратиком. В конце концов она приноровилась делать уроки с Маратиком на руках. От этого все домашние работы были написаны корявым почерком, словно в черновике, а на обложках тетрадей и книг красовались пятна от томатов, тыквы, мяса и всего, из чего Катя делала пюре для брата. Иногда крошки будто намеренно прятались в её колтунах, чтобы повеселить соседей по парте.
– Неряха! – слышала Катя.
Она облизывала солёные цыпки на руках и по привычке поднимала плечи, защищая голову. На неё после таких кричалок обрушивались учебник или портфель. Катя обзывалась в ответ, кидалась драться, но оказывалась в меньшинстве и всегда проигрывала. Больше всех Катю задирал сын Аманбеке – Тулин. Он был старше Кати на одиннадцать месяцев, но из-за плохой успеваемости и постоянных драк остался на второй год и заявился в школу не первого сентября, а четвёртого.
– Катюха! – громко крикнул Тулин, вваливаясь в класс.
Услышав знакомый голос, Катя обрадовалась и отложила ластик, которым тёрла каракули Маратика в тетради по арифметике.
– Закинь соплю за ухо! – пронеслось откуда-то с задних рядов.
Катя обернулась и увидела брата. Тулин заржал, завернул верхнюю губу и цыкнул слюной между передними зубами. Он был чемпионом по плевкам во дворе. Катя почувствовала, как по шее заскользило что-то тёплое и отвратительное. Одноклассники противно захихикали.
* * *
Если с рождением сына Наина отдалилась от семьи, то Серикбай, наоборот, подобрел даже к дочери. Он не замечал синяков, которые Катя приносила из школы, но регулярно привозил детям необычные игрушки из дальних поездок. Зачастую Маратик был ещё мал для этих игр, и всё доставалось Кате. А в рейсы он ездил часто. Аманбеке говорила, что он это делает, чтобы заработать хорошее приданое для дочери и наследство для Маратика. И чем толще становился конверт, куда отец откладывал деньги, тем чаще мать уходила молиться.
Раньше, чтобы “побыть наедине с Богом”, она ездила в город, но, когда в посёлке заговорили о строительстве храма, Наина зачастила на пустырь, где временной церквушкой стал списанный с железной дороги вагон пассажирского поезда. Она уходила туда, как только укладывала сына на дневной сон. Примерно в это время у Кати заканчивались уроки, и она сломя голову бежала домой. Маратик обычно спал, но иногда она находила его в кроватке плачущим и запачканным. Тогда она брезгливо относила его в ванную комнату и, не прикасаясь руками, струёй воды сбивала с него подсохшие какашки. Испачканную одежонку она скидывала в таз и заливала горячей водой, отчего вонь ещё сильнее заполняла комнату.
– Эй, Улбосын! Ты дома? – Аманбеке всегда открывала дверь своим ключом.
– Даа! – крикнула Катя, впопыхах вытирая плачущего Маратика.
– А чем так пахнет, Улбосын? – Аманбеке заглянула в ванную.
– А ты догадайся с трёх раз, – ответила Катя папиной фразой.
Аманбеке быстро забрала Маратика и схватила Катю сзади за шею, словно за шкирку.
– Ты ещё будешь мне дерзить? Если мать тебя не научила, как надо разговаривать со взрослыми, я научу.
– Что я такого сказала-то? – взвизгнула Катя и вцепилась в руку тётки.
– А ты подумай, свинота! Смотри, какую грязь ты развела! – Аманбеке поволокла племянницу к тазу с замоченными пелёнками. – Нравится тебе говно? Так поешь вонючего супчика!
В этот момент на пороге ванной с неловким кашлем появилась усатая учительница.
– Здравствуйте. У вас дверь открыта была, я услышала крики. Здравствуй, Катюша.
Учительница строго посмотрела на Аманбеке, та расплылась в улыбке, поцеловала племянника и погладила по голове плачущую племянницу.
– Дела семейные, простите. Чай будете? Пройдёмте на кухню.
Катя облегчённо вздохнула и обрадовалась краткой минуте свободы.
– Не буду, спасибо. Я бы хотела поговорить с Наиной, она дома?
– Дома, – ехидно ответила Аманбеке. – У Господа вашего. Она теперь, наверное, спит и видит себя невестой Иисусовой. А родных мужа и детей забросила. Ну, вы и сами видите.
– Она прямо сейчас в храме?
– Ага.
– Хорошо. Я схожу туда, – учительница беспокойно заглянула в комнату и направилась к выходу.
– Я с ней! – крикнула Катя, понимая, что, как только за учительницей закроется дверь, Аманбеке вернётся к воспитанию “супчиком”.
– Вот что за шайтан! Не девочка, а не знаю кто.
Аманбеке заготовила свой самый суровый взгляд, который обычно гипнотизировал её собственного сына, но Катя, не оглядываясь, выбежала из квартиры раньше учительницы.
* * *
На территории будущего храма шло строительство. Горластые работяги в основном были мусульманами, они не чертыхались, но эмоционально возводили руки к небу с воплем “о, Аллах!”. Некоторых прихожан передёргивало, но потом рабочий улыбался, обнажая ряд зубов в цвет позолоченного купола, и напряжение спадало. В конце концов, в посёлке давно смирились с соседством двух религий.
Наина не успела вовремя уложить сына и занять место поближе к батюшке, поэтому теперь вынуждена была “висеть” на подножке вагона-часовни. Она сверлила взглядом затылки православных соседок, пытаясь расслышать проповедь, но в ушах стояли только звук отбойного молотка, разбавленный возгласами “о, Аллах!” в разных тональностях, и гул прихожан.
Наина поправила на голове тугой платочек и обернулась, почувствовав за своей спиной чьё-то присутствие. Арувзат Абубекировна выступила вперёд.
– Наина, здравствуйте.
– Здравствуйте, – Наина смерила учительницу нехорошим взглядом. – Родительское собрание на выезде?
– Иди побегай, девочка, нам с твоей мамой нужно поговорить, – учительница мягко улыбнулась Кате, и её мокрые от пота усы узором разошлись по губе.
Крупные, не по погоде одетые женщины проводили взглядами Катю, и каждая про себя решала, как будет строить разговор. Учительница рассчитывала на душевную беседу, но что-то в облике Наины показалось ей таким враждебным, что теперь она уже сомневалась в необходимости этого разговора. Наина же, недовольная тем, что сначала опоздала, а теперь вынуждена пропустить службу, во всём винила дочь: если бы Катя пришла со школы пораньше…
– Наина, я хотела поговорить о Катюше. Она очень способная девочка.
– И поэтому в дневнике одни тройки?
– Не поэтому, а, видимо, потому, что девочка устаёт дома, – учительница заметила, как зло блеснули глаза Наины.
– Знаете что, Арувзат Абу-бе-ки-ров-на? – то ли вспоминая, то ли боясь произнести неправильно, медленно проговорила Наина. – У вас есть программа, вот по ней детей и учите. А я со своими детьми как-нибудь разберусь, с Божьей помощью, не с вашей.
– Я не хотела с вами ссориться…
– Но ссоритесь!
– Что ж вы детей своих разлюбили? – устало спросила учительница на выдохе.
– Катя-я-я! – Наина смотрела не на учительницу, а как будто сквозь неё. – Катя, бегом сюда.
– Над ней в школе смеются! Девочка ходит как попало, сама себе стирает, сама себя кормит.
– Когда я говорю “бегом”, значит, надо быстро бегом! – Наина схватила за руку запыхавшуюся Катю и потащила к вагончику.
– Вы совсем рехнулись с этим своим Богом! – уже в спину Наине крикнула учительница и, словно испугавшись собственных слов, заторопилась прочь от храма.
Со стороны Наина с дочерью напоминала кондуктора, который поймал безбилетника и не даёт тому сбежать. Она крепко держала Катю за руку и тащила её вглубь временного храма. Катя смотрела вслед учительнице и больше всего хотела пойти с ней. Перевела взгляд на новенький золотой купол, похожий на ёлочную игрушку, и то ли помолилась, то ли загадала желание – жить с учительницей.
Кате сразу стало нехорошо в душном вагончике, но она поняла, что сопротивляться матери бесполезно, и притихла. Перед ней вырос алтарь, застеленный красной клеёнкой в белый горох, весь в иконах и стеклянных банках с искусственными цветами. Катя смотрела на каплевидные головы святых, на их большие грустные глаза и хотела плакать. Иисус с Новым Заветом в руках был похож на директора школы. Казалось, и он глядел на Катю с упрёком. Она боялась религии матери. Всё, что рассказывали отец и Аманбеке про своего Аллаха, было похоже на сказки. На Аллаха нельзя было посмотреть, в их церквях не было страшных распятий и икон. Вместо священников у них были имамы, но и те напоминали сказочного Хоттабыча. Поэтому в мечетях Кате не было страшно.
– Стой спокойно, – прошипела Наина.
Горячее дыхание матери неприятно заполнило ухо, и Катя дотронулась до него рукой, будто проверяя, нет ли ожога. Она отвернулась и чуть не сшибла косичками подсвечники. Воск от тающих свечей превращался в грязно-жёлтое тесто и, оплывая, делался похож на некрасивые лица. Катя незаметно стянула бесхозный искусственный цветок и проволочным стеблем обозначила на воске дырки-глаза и кривую улыбку.
– Ты что творишь?! – хриплым голосом спросила старая прихожанка.
Катя бросила цветок на пол и обернулась на мать. Наина не смотрела на дочь.
* * *
Со смертью Маратика Аманбеке смягчилась к Кате. Она даже перестала называть её Улбосын и запрещала Тулину в неё плеваться. Правда, он не особо слушался. Аманбеке приходила к ним в дом и, если Наины не было, усаживалась на корпе, заплетала Кате косы, рассказывала разные истории. Однажды как бы невзначай спросила про Серикбая.
