скачать книгу бесплатно
– Анастасия Дмитриевна не привыкла к обществу, – сухо сказал Закатов. – Я надеюсь, господа Браницкие всё же извинят её и меня.
– Неужто тряпок жёнке не накупили, Никита Владимирыч? – довольно развязно поинтересовался Трентицкий. – Нельзя так, мой милый, нельзя… Этак с женщиной что-то вовсе скверное станется! Их же хлебом не корми, а дай перед соседками повертеться в каком-нибудь гроденапле или муаре! И она вам не спустит, что вы о своих мужиках думаете более, чем о ней!
Молодой Агарин тихо рассмеялся. Закатов, взглянув в его темные, масляно блестевшие глаза, вдруг почувствовал острый, как тошнота, приступ отвращения. В который раз подумал: незачем было сюда ехать.
– Вот и в карты вы не играете, я вижу, – не унимался Трентицкий. – Крупной игры я и сам, признаться, не одобряю, а по маленькой отчего не позабавиться? Люди повыше нас не брезговали! Думаю, и господа сочинители, коих вы весьма почитаете, резались в вистик понемножку! А, Никита Владимирович?
– Не вижу, признаться, в этом никакого удовольствия, – без улыбки сказал Закатов. – Да и денег у меня свободных нет.
– Ну, вот видите! – сочувственно сказал Агарин. – А вы мне тут изволите толковать о двух днях барщины! А послушали бы разумных людей да надбавили пару деньков – глядишь, и в вист перекинуться было б на что! Вот вы конный завод у себя затеяли, у цыган жеребцов купили… Хороших жеребцов, нечего сказать, да только это дело тоже капитала требует! А вы своим мужикам лесу без счёта на избы отпускаете, коров в хозяйство даёте… Верно ли, что вы в прошлом году, когда недород свалился, весь свой хлеб в деревню отдали, так что и продать было нечего?
– Ну, коли б я весь отдал, так перед вами бы сейчас не стоял. Помер бы зимой с голоду вместе с женой, – усмехнулся Закатов. – Пустое. Но и дать своим мужикам умереть тоже, согласитесь, было бы непрофитно. Покойница Веневицкая довела их до того…
– …что они её уходили топором, – сурово закончил Агарин. – Вот к чему недогляд и попустительство приводят! А вы им, мерзавцам, ещё и потакаете! В острог троих сдали – а можно было бы полсела! Это же сущий бунт! Мы, соседи, несколько месяцев тряслись, слушая новости из ваших владений! Ну да дело прошлое, что теперь поминать… Но только, милый мой, не повторяйте же прежних ошибок! Я ведь всё понимаю, молодость, светлая пора… Всё думаешь мир изменить! А он, проклятый, не меняется! – он доверительно придвинулся к тяжело молчавшему Закатову, подмигнул. – Я сам, признаться, когда женился на своей Авдотье Михайловне, ей в угоду отменил внушения на конюшне. Ну и что из этого путного вышло? Ей же девки в лицо хамить начали! Уж по первому зову не бегут, ленятся! Ты ей, мерзавке, слово, а она тебе в ответ – десять, и смотрит, поганка этакая, прямо в глаза, чуть ли не смеётся! Я всё терпел, не хотел в бабьи дела лезть… Но уж когда мужики в моём лесу для себя рубить начали… Да прямо средь бела дня, еретики, без стыда и совести, дров у них, видите ли, нет!.. Тут уж я послабления отменил да на стародедовский путь всё возвернул. Как перепороли всю эту порубную команду да вслед за ней полдевичьей – так порядок и воцарился! Сама Авдотья Михайловна мою правоту признала – а это за четверть века семейной жизни хорошо если раза два было! Мужик – он вор, свинья и хам, его в крепкой узде держать надобно!
– А этот ваш Гришка? Воробей или как его… Стриж? – вмешался Истратин. – Вы же, Мефодий Аполлоныч, сущую змею на своей груди вырастили! Теперь всему уезду мука!
– Ох, не травите душу, мой милый… – сокрушённо вздохнул Агарин. – И сам знаю, что надо было пресечь вовремя… не допустить… Но как и предположить было?! Служил парень тихо-мирно конюхом, характер имел, конечно, бешеный… Ну да у меня унять всегда умели. И вдруг, извольте видеть, просит разрешения жениться! И выбрал-то, стервец, самую красивую девку в усадьбе! Ну уж нет, говорю, не для тебя такова ягодка! Так что вы думаете?! В ту же ночь, мерзавец, сбежал! Да не просто так, а красного петуха мне подпустил! Весь флигель спалил, чуть самый дом не занялся! А с ним ещё четверо утекли, коих я в рекруты определил! И что теперь? Прячутся на болоте и разбойничают по уезду! Да и другие к ним бегут, уж сколько соседей жаловались! И урядник приезжал, расспрашивал! По дороге в Бельск теперь хоть вовсе не езди! Экая свинья неблагодарная оказалась!
– Поймают, Мефодий Аполлоныч, не переживайте, – успокоил Трентицкий.
Агарин только горестно отмахнулся.
– Ну, свиней и хамов и среди нашего брата помещика предостаточно, – совершенно невинным голосом заметил Закатов. – Между прочим, я только что, у ворот, видел вконец умученное существо! Стоит экипаж – а к нему сзади девка привязана! Грязная, пыльная, вся зарёвана, и ноги в кровь сбиты! Вёрст двадцать, не меньше, пробежала за дрожками! Отвязать её, покуда хозяева веселятся, разумеется, никто не удосужился… Господа! Ведь даже лошадей после долгой дороги вываживают, обтирают, дают отдых…
Закатов сообщал это всё спокойным полунасмешливым тоном, по которому непонятно было – шутит ли он или говорит всерьёз. На веранде воцарилась неловкая тишина. Кто-то нахмурился, кто-то неуверенно заулыбался. Трентицкий, покосившись на Агарина, ехидно поинтересовался:
– Николай Мефодьич, не в ваш ли огород камешек-то? Ваше это «существо умученное»?
– Васёнка-то? – с натянутой улыбкой переспросил Агарин. – Да-с, моя. Ну, тут уж, господа, я просто вынужден был… Девка упряма, дерзит, Николаше перечить осмеливается… Безусловно, надо было высечь – но Николаша ведь и не дал! Кожу, видите ли, портить не захотел, говорит – сущее сияние лунное! Пришлось хоть таким вот образом наказать. А как же иначе прикажете, государь мой? И то благодарна, дура, должна быть, что семь шкур не спустили!
– А ведь прав Николай Мефодьич-то! – ухмыльнулся Трентицкий. – Вы ведь, молодой человек, с ней уже неделю эдак по гостям катаетесь? Надо полагать, скоро совсем шёлковая станет! Вот как, Никита Владимирович, хамок-то вразумлять надо! Побегает ещё с недельку за дрожками – глядишь, и поумнеет! А вы с ними миндальничать думаете!
– Что ж, возможно, – сдержанно сказал Закатов. И вдруг, повернувшись к младшему Агарину, спросил: – А что, Николай Мефодьевич, не сыграть ли нам сейчас на эту вашу Васёну? Поставите её на кон?
Младший Агарин недоверчиво улыбнулся… И потерял улыбку, наткнувшись на холодные серые глаза Закатова.
– Позвольте, но… но ведь это запрещено, – запинаясь, выговорил он.
– Да пустое! Оформим после по бумагам, есть же способы…
– Пожалуй, всё же нет, Никита Владимирович. Не обессудьте. Всё-таки это папенькин подарок и…
– Оставь, оставь, Николаша! – немедленно вмешался старший Агарин, которому, в отличие от сына, неожиданная ситуация очень понравилась. – Бог с ней, с Васёнкой, проиграешь – не беда! А вот увидеть нашего болотеевского схимника за игрой – это действительно забавно! Вообрази, я за два года его ни разу с картами в руках не видал! Обет, что ли, у вас таков, Никита Владимирыч? Или, несмотря на молодые годы, уже успели наделать роковых ошибок?
– Почти что так, – коротко сказал Закатов. И, не позволяя Агарину развить далее эту тему, спросил: – Итак, Николай Мефодьевич, во что поставите Василису?
– Право, не знаю, – тот нахмурился. – Девка хороша, но очень зла и строптива, так что… Чёрт, да я и не знаю, сколько это может нынче стоить! Папа!
– Да поставь в тысячу по-соседски! – совсем развеселился Агарин. – Имейте в виду, Никита Владимирович, если бы вы её покупали, я бы с вас все пять содрал! В самом деле – хороша! Сейчас, конечно, грязна несколько, но ежели умыть…
– В тысячу, годится, – коротко сказал Закатов, усаживаясь за зелёный стол. Агарин-младший неловко опустился напротив, и сразу же казачок в красной рубахе подал запечатанную колоду. Стол плотно обступили любопытствующие, и игра началась.
Закатов выиграл Василису в первый же кон. Разгорячившийся Агарин пожелал отыграться, отец его поддержал, и через полчаса возле Никиты лежала ещё стопка смятых ассигнаций. Рядом уже никто не улыбался. Помещики поглядывали друг на друга с недоумением и даже некоторым испугом.
– Николаша, может быть, довольно? – наконец в замешательстве сказал старший Агарин. – Господину Закатову положительно везёт сегодня. Отыграешься позже!
– Не думаю, – ровным голосом заметил Закатов, складывая ассигнации. – В ближайшее время я не собираюсь возвращаться к висту. Меня сие занятие совсем не развлекает.
– Странно! – удивился Николай Агарин, которого стремительная игра и огромный проигрыш привели в крайнее возбуждение. – Вам так везёт, вы, можно сказать, магистр виста… кто бы мог предположить! И вы не играете?!
Закатов только неопределённо пожал плечами и встал.
– Мы не выпьем за ваш выигрыш? – неуверенно сказал кто-то.
Никита обвёл глазами изумлённых, недоверчиво смотрящих на него соседей. Пить ему совершенно не хотелось. «Вот ведь чёрт… У них теперь будет разговору на месяц, пожалуй!»
– Благодарю вас, господа. Охотно.
Чуть позже победитель и проигравший подошли к каретному сараю. Василиса спала под дрожками со скрученными за спиной руками. Агарину пришлось довольно ощутимо потыкать её сапогом, чтобы она заворчала сквозь зубы, как сердитый щенок, и приподняла лохматую голову. Молодой офицер принялся отвязывать верёвку, которой девушка была за шею привязана к поперечине дрожек. Василиса следила за ним с нарастающим ужасом.
– Васёнка, вот твой хозяин новый, болотеевский помещик, – сквозь зубы отрекомендовал молодой Агарин. – Ну вот, Никита Владимирыч… получите свой выигрыш.
– Благодарю, – коротко сказал Закатов. – Василиса, ступай вон к тому тарантасу и разбуди моего Кузьму. Объясни, что я тебя выиграл в карты, и ждите, скоро уж поедем.
– Не привяжете? – удивился Агарин. – Считаю долгом предупредить: девка с норовом, может и сбежать.
– На таких-то ногах? – жёстко усмехнулся Закатов, провожая взглядом ковыляющую холопку. – А впрочем, пусть бежит, если хочет, искать не стану. Я, знаете ли, не особо дорожу тем, что мне легко досталось. Однако, Николай Мефодьевич, благодарю вас за игру. Приятно было тряхнуть стариной.
– Вам ничуть не было приятно, – мрачно сказал Агарин, и Закатов первый раз за вечер внимательно посмотрел на него. – Вы и играть не собирались. Может быть, я и кажусь вам пустым человеком, но я вовсе не полный дурак.
– Вы не можете казаться мне пустым человеком, поскольку я вас совсем не знаю, – медленно сказал Закатов, шагая обратно к дому по сумеречной дубовой аллее.
Агарин невольно пошёл рядом, стараясь приладиться под хромоту своего нового знакомого. Увидев, что Николай не отстает, Закатов неожиданно спросил:
– Ваш папенька говорил, что вы воевали в эту кампанию?
– Под началом генерала Меншикова, – немного удивлённо подтвердил Агарин. – Дошёл с ним до Малахова кургана.
– Стало быть, мы с вами могли бы там даже видеться, – усмехнулся Закатов. – Мне именно там разворотило колено… И физиономию заодно. Кончали московский корпус?
– Петербургский.
Некоторое время молодые люди шли не разговаривая. Закатов смотрел поверх макушек дубов на бледный месяц, поднимающийся в небо. Агарин искоса поглядывал на своего спутника.
– Послушайте, Николай Мефодьевич, – вдруг негромко сказал Закатов. – И заранее извините, если мои вопросы покажутся вам слишком неуместными. Я и так, кажется, среди соседей уже кажусь опаснейшим чудаком…
– Это ведь из «Евгения Онегина»? – уточнил Агарин.
– Вы и «Евгения Онегина» прочли? – без улыбки удивился Закатов. – Я вижу, вы действительно образованный человек, и, думаю, храбрый офицер… Вы воевали. Неужели вам в самом деле безразлично то, как здесь относятся к людям?
– Я не понимаю вас! – искренне и изумлённо сказал Агарин.
Закатов остановился. Пристально посмотрел в молодое красивое лицо. Убедился: действительно не понимает. Но почему-то остановиться уже не мог:
– Послушайте, ведь эта ваша Василиса… Она же в некотором роде человек! Вы в Бога веруете? Кажется, в Евангелии сказано, что все мы равны перед Всевышним… Она очень красива, и я, как мужчина, готов вас понять… Но неужели вам приятно будет вступить в права хозяина… После того, как она полмесяца отбегает за вашими дрожками, как привязанная шавка? И уже даже на сторожа-пьяницу будет согласна? Право, не понимаю. Вам не будет… противно? – отрывисто выговорил Закатов.
Агарин смотрел на него во все глаза. Затем, запинаясь, выговорил:
– Вы, господин штабс-капитан, в самом деле… странный человек!
– Пожалуй, – помолчав, согласился Никита. Отвернувшись, сказал: – Если мои слова чем-то обидели вас, то прошу меня простить. Всякий живёт как может. Если вы не умеете совладать с девушкой иначе, как измучив её до полусмерти…
– Господин штабс-капитан!!! – возмутился наконец Агарин. – Вы позволяете себе недопустимые высказывания! Я…
– Ещё раз прошу прощения, – вяло отозвался Закатов.
Но Агарин уже не унимался:
– Вы действительно мало знаете меня! И не имеете права на подобные реприманды! Что вы назвали девушкой? Да что это за проповедь, в конце концов?
– Если вам требуется сатисфакция… – будничным тоном начал было Закатов, но Агарин прервал его резким взмахом руки:
– Не требуется! Я не дерусь с увечными и умалишёнными! Да и повода, право же, нет! Ещё не хватало стреляться из-за дворовой девки! Прав был отец, вы не в себе! Взрывная контузия – тяжёлое дело, господин штабс-капитан! – последние слова Агарин выговорил, уже скрываясь за поворотом аллеи.
Закатов усмехнулся. Постоял немного и продолжил свой путь к дому уже один.
На душе было отвратительно. Никита успел пожалеть и о своём карточном выигрыше, и о минувшем разговоре. Прихрамывая, он двигался по тропинке и спорил сам с собой по давней привычке одинокого человека.
«Глупость, и более ничего… К чему это было нужно? Ишь, сыскался проповедник… Если человек преспокойно может кататься по всем соседям с девкой на аркане – его никакими проповедями не возьмёшь. Мог бы и сообразить! Ещё и Бога зачем-то приплёл, в которого сам не веруешь… И ведь все они тут таковы! И покойный отец был такой же! И ты, ты сам давно ли прозрел?! Да в твоём собственном доме девки пряли с измочаленными спинами – сидя на цепи! А ты ничего не знал и знать не хотел! Торчал в Москве, получал доход с имения и в ус не дул! А теперь, скажите, пожалуйста, читаешь мораль мальчишке! А отношения с соседями теперь совсем испорчены! Ещё, чего доброго, Трентицкий и луга не захочет продавать, Настя расстроится… Тьфу, болван… Ещё Василису эту теперь надо же куда-то девать!» – не мог успокоиться Закатов.
Сойдя с тропинки, он притянул к себе отяжелевшую от росы ветвь садовой калины. Протёр разгорячённое лицо мокрыми листьями, не удержав, выпустил упругую ветку, и та, распрямившись, окатила его холодными каплями. Вполголоса выругавшись, Закатов выбрался из-под куста, вернулся на тропинку – и только сейчас обнаружил, что забрёл не туда. Дома не было видно за сплошной массой чёрных деревьев; о том, где он находится, можно было судить лишь по звукам бравурной музыки оркестра. В чистом небе уже в полную силу, опоясавшись голубым ореолом, сиял месяц; крупные звёзды влажно мигали около него. Оглядевшись, Закатов наконец заметил сквозь переплетение ветвей чуть заметный свет из окна – и сразу же понял, где находится. Это был флигель старого дома Браницких, в котором давно никто не жил. Закатов долго с изумлением смотрел на освещённое окно, пока не вспомнил, что у хозяев гостят какие-то дальние родственники, которые из-за траура не принимают участия в сегодняшнем празднике. Вероятно, это те самые родственники и есть… Должно быть, уже спать ложатся. Закатов как можно тише продрался сквозь мокрые ветви и заросли мальв на дорожку, идущую под самым окном, и уже зашагал по ней к дому, когда в освещённом окне дрогнула занавеска. И голос – тот, который он узнал бы из тысячи, – заставил его замереть на месте.
– Саша, может быть, закрыть окно? Софья Стефановна простудится…
– Вера, в комнате дышать нечем! – возразил уверенный бас. – Если ты сейчас закроешь, панна Зося просто задохнётся! Оставь окно в покое! И, честное слово, пора спать! У нас меньше трёх часов осталось!
– Вы как хотите, а я спать всё равно не в силах! – весело отозвался ещё один знакомый Никите голос. – Как можно спать в присутствии ангела?!
Ни о чём больше не думая, Закатов одним прыжком пересёк расстояние до окна и, схватившись за трухлявый наличник, громко спросил:
– Саша! Петя! Вера Николаевна! Это вы?!
Воцарилась тишина. Затем пятно свечи стремительно проплыло из глубины комнаты к окну, в жёлтом свете мелькнули китель и эполеты. Затем показалось смуглое, чернобровое и усатое лицо Александра Иверзнева. Некоторое время полковник молча смотрел в темноту. Затем неуверенно позвал:
– Никита? Закатов?! Вот это встреча! Ну-ка, брат, сигай сюда!
– Саша, ты с ума сошёл! Он не сможет никуда «сигать», у него нога, ранение… – послышался встревоженный женский голос, от которого у Никиты снова мурашки пробежали по спине. Сам не зная как, он взлетел на подоконник – и тут же забарахтался в объятиях Саши, а затем незамедлительно перешёл в медвежьи лапы среднего Иверзнева – Петьки, который ещё в кадетском корпусе носил кличку Геркулесыч.
– Никита! Никита! Да как же ты здесь?! Откуда ты узнал?! Почему ночью?! Сестрёнка, погляди-ка, кто тут под окнами бродит!
– Бог с тобой, Петька, ничего я не знал, откуда же?.. – с трудом пропыхтел Закатов. – Да пусти же, медведь, задушишь… Это случай, я здесь гость… Просто проходил мимо, услышал голоса… Да поставь же меня на место, Святогор окаянный! Вера… Вера Николаевна… Княгиня… Добрый вечер!
Она ответила не сразу. Улыбнулась, подошла ближе, тоненькая, как девочка, в своём глухом чёрном платье. Внимательно посмотрела на него.
– Здравствуйте, Никита Владимирович. Вот уж не ожидала! Сколько лет, сколько зим!
– Я… тоже… никак не ждал, – запинаясь, ответил он. И больше ничего не мог сказать, потому что заговорил Александр:
– Собственно, чему ты, Верка, удивляешься? Где же ему ещё быть? Бельский уезд! Вероятно, имение в двух шагах, верно, Никита?
– В семи верстах.
– Ну вот! Ты сюда в гости приехал? А мы, понимаешь, проездом… остановились у знакомых, знать не зная, что праздник будет. Только напрасно, кажется, причинили хозяевам лишние хлопоты… Ну, теперь уж ничего не поделать. Впрочем, завтра мы отбываем в Москву, домой.
– Что ещё случилось, господи? – испугался Закатов. Помедлил, боясь выговорить самое страшное. – Что-то… от Мишки? Дурные вести? Он ведь, кажется, уже на место должен прибыть?
– О, нет! Слава богу, нет, ничего дурного! – торопливо заверила его Вера, и Никита заметил, как в глазах её блеснули слёзы. – От Миши было письмо, он здоров… Ещё не доехал, но уже совсем скоро… И обещал сразу же написать! Ох, да что же я снова, как последняя дура, реветь собралась… Никита, простите, ради бога… А у нас между тем такое счастливое событие! Не хватало ещё портить его слезами! Петя, Софья Стефановна, ну что же вы молчите?!
Только сейчас Никита заметил, что в комнате находится ещё одна женщина. Она сидела у дальней стены, и её платье смутно белело в полутьме. Пётр, подойдя, подал ей руку. Вместе они подошли к освещённому столу.
– Что ж, знакомьтесь, – с лёгкой неловкостью выговорил Пётр. Поймав удивлённый взгляд Никиты, смешался, усмехнулся, отвёл взгляд. Никита, не привыкший видеть Геркулесыча в таком смущении, недоверчиво вгляделся в его некрасивое лицо со следами давней детской оспы… И убедился, что Петька глупо, невыносимо, оглушительно счастлив.
– Софья Стефановна, позвольте вам представить друга моего, графа Закатова Никиту Владимировича. Никита, прошу любить и жаловать: Софья Стефановна Годзинская. Моя невеста.
Барышня, стоявшая рядом с Петром, была ослепительно хороша. С тонкого, словно нарисованного кистью акварелиста лица прямо, немного растерянно смотрели блестящие чёрные глаза. Тяжёлые тёмные косы были убраны в простой узел, слегка растрепавшийся к вечеру. Высокий чистый лоб, нежная линия подбородка, мягко очерченные губы, тень от густых ресниц, дрогнувших, когда она подала Никите свои бледные, ещё по-детски тонкие пальцы… Рядом с тридцатичетырёхлетним Петром его невеста казалась ребёнком – да ей и было не больше девятнадцати. При виде этой сияющей красоты у Закатова даже дух перехватило. Он бережно коснулся пальцев девушки и от растерянности спросил:
– Так это вы – панна Зося?..
– Я, разумеется! – просто и весело ответила она, рассмеявшись, и наваждение разом схлынуло. – Отчего вы так на меня смотрите? Вам Пётр Николаевич что-то навыдумывал про меня?
– Лишь то, что влюблён в вас безумно, – усмехнувшись, ответил Никита. – Я это слышу уже три года. Да ведь это чистая правда! Увидев вас, кто усомнится?
Зося снова рассмеялась – звонко, без капли кокетства, – обернулась к жениху, и Никита внезапно почувствовал укол острой зависти к этим двум счастливым людям. Тут же устыдившись этого чувства, он задал первый пришедший на ум вопрос:
– Но, если вы оба здесь, значит?..
– Да! – перебил его Пётр. – Мы венчаемся завтра, здесь, в церкви графов Браницких! И – к чёрту родительское благословение!
Зося Годзинская происходила из старейшей варшавской семьи. Годзинские, пламенные польские патриоты, ненавидевшие Россию и «клятых москалей», отметились и во время «варшавской заутрени», и в бунт 1830 года, после которого чуть не половина мужского состава семьи отбыла на сибирские рудники. Однако конфедератские настроения в семье не только не утихли, но разгорелись с новой силой, как торф, прикрытый углём. По-прежнему на семейных и дружеских сборищах проклинались враги «ойчизны польской». По-прежнему строились планы освобождения, произносились страстные речи и собирались средства «на освобождение». Но всё это происходило втайне, за закрытыми дверями. Более того, старики Годзинские всячески старались подчеркнуть свою благонамеренность и лояльность официальной власти. В их доме говорили по-русски, на балы и рауты неизменно приглашались русские семьи и офицеры батальона внутренней стражи. Двое старших сыновей Годзинских учились в Петербургском университете, младший оканчивал гимназию в Варшаве. Дочь Зося была на выданье, и в женихах у красавицы панны недостатка не было. Но покуда пан Годзинский выбирал самую достойную партию для дочери, панна Зося и Петр Иверзнев, штабс-ротмистр Варшавского полка, насмерть влюбились друг в друга.
Три года Пётр пытался сломить сопротивление Зосиного отца. Три года в семье Годзинских не прекращались слёзы, ссоры и упрёки. Юная Зося обладала стальным характером: объявив отцу, что она не выйдет ни за кого, кроме штабс-ротмистра Иверзнева, она раз за разом отказывала блестящим польским женихам. Разумеется, можно было обвенчаться тайно и без позволения родителей. Но положение осложнялось тем, что Пётр Иверзнев служил при главном штабе польского наместника. Тайный брак штабного офицера с девицей из известной варшавской семьи мог вызвать бурю возмущения в городе, где и так достаточно было бросить спичку, чтобы вспыхнул очередной бунт. Пётр боялся рисковать своей карьерой и положением русского гарнизона в Варшаве. Зося плакала, молилась и ждала.
Неизвестно, сколько бы ещё продолжалось это мучение, если бы месяц назад старший брат Зоси не был арестован в Петербурге за нападение на русского офицера во время студенческих волнений. Двадцатилетнего парня приговорили к Сибири и каторжным работам. После этого пан Годзинский решительно объявил дочери, что через неделю она выходит замуж за графа Гжельчека, давнего друга семьи.
Зося не возразила отцу ни словом. Но тем же вечером она пришла на квартиру Петра Иверзнева – одна, без горничной, тайком скрывшись из дому.
… – И вот она стоит передо мной, белая как стена, глаза угольями горят… И говорит – спокойно, будто на светском рауте: «Решайте мою судьбу, Пётр Николаевич, я всё сделаю по вашему слову!» – рассказывал Пётр, от волнения дёргая и обрывая уже четвёртую кисточку на бархатной скатерти.
