скачать книгу бесплатно
Инквизитор
Яна Тулиша
Young Adult. Инстахит. Средневековье
Никто не расскажет вам правду о ведьмах. Церковь будет проповедовать истину священного огня и вред еретического учения, а обычные люди открестятся от истины и поплотнее закроют ставни на ночь. Лишь некоторым смельчакам удалось узнать о ведьмах больше. Один из них – Адам Пэйн. Инквизитор, усомнившийся в действиях церкви и примкнувший к ведьмам, чтобы огнем и мечом нести свою правду в мир, погрязший в крови.
Это его история.
Яна Тулиша
Инквизитор
© Тулиша Я., 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021
Адам
История заключенного.
Дело номер 902.
Отец Адам.
Перо замерло на поставленной точке и подскочило. Державший его мужчина на мгновение задумался, затем изящно обмакнул кончик пера в чернильницу и исправил написанное.
Адам Пэйн.
В этот раз он аккуратнее вывел имя того, с кем ему позволили побеседовать. Верховный отец Рафаэль редко разрешал общаться с заключенными, ведь их зараза могла легко проникнуть в чужие умы и сердца. Но Натану не раз приходилось выслушивать различные душераздирающие истории, он мог бы даже написать книгу о каждом из осужденных, но знал, что тогда удостоится смерти.
Натан был из тех людей, что держатся за победителя. Он знал, что церковные убеждения всегда подвергались и будут подвергаться сомнению, а стоящие у власти всегда будут пытаться силой удержать крупицы мира. Ему предоставлялась редкая возможность созерцать человечество на одной из низших ступеней развития. Но один он ничего не мог поделать, да и желанием большим не горел. Пусть молодые сражаются и воюют за свободу и равноправие, он лишь хотел дожить оставшиеся годы в тишине и спокойствии.
А жизнь его, если подумать, была весьма неплоха. И пусть другие не считали его даже за мужчину, он был тих и до ужаса неприятен каждому. Свою жизнь он посвятил книгам и изучению прошлого, переписывая старинные манускрипты. Натан стал летописцем, и до сих пор его это устраивало. Главное – писать то, что от него хотят, ни больше ни меньше. Он прекрасно знал, какое наказание ждет его, упомяни он какую-нибудь ересь в своих текстах. Так что слушать и записывать истории осужденных стало его маленькой местью инквизиции. Он научился избегать их глупые правила, оставаясь в безопасности, хоть и рискуя каждый раз.
Натан почувствовал легкое волнение, когда в дверь постучали. Он бросил взгляд на стол, проверяя, все ли на своих местах. Длинное гусиное перо, чернильница в серебряной подставке, потрепанная книга с уже начертанным там именем…
– Входите! – произнес он громко и поправил темную рясу.
Он не был служителем церкви, но все равно обязан был соблюдать все ее правила и обеты, так как являлся летописцем. Другие священники с подозрением относились к его деятельности, один несколько лет назад даже донес на него Рафаэлю. Но у Натана хорошие с ним отношения, к тому же Верховный отец знал, что ни на что злодейское тот не способен.
Тяжелая дубовая дверь отворилась, и вошли двое солдат. Шлемы скрывали большую часть лица, заметны были лишь изогнутые недовольством губы. Под руки они вели молодого заключенного. Сердце Натана учащенно забилось. Он так ждал этой встречи, хотел узнать правду об этом человеке, и вот наконец ему позволили!
Он едва не подскочил на месте, но, сдержавшись, лишь указал широкой ладонью на стул перед собой. Стражники грубо пнули заключенного, и тот почти на ощупь отыскал сидение. Натан впервые видел его так близко.
Стражники и инквизиторы хорошо над ним поработали, на мужчине не осталось живого места. Это был еще даже не мужчина, его лицо дышало юностью и энергией. Серые глаза из-под густых бровей смотрели настороженно и враждебно, Адам явно готов был оценить опасность и моментально на нее среагировать. Волосы темного цвета, как мог судить Натан, но здесь могла возникнуть ошибка: человек, проведший больше двух месяцев в подземелье, мог утратить первоначальный облик, испачкавшись в земле и грязи. И действительно, все его лицо и руки, выглядывающие из-под порванной рубахи, были покрыты засохшей кровью и пылью, которая ложилась на кожу слоями. Подбородок и щеки покрывала бесформенно отросшая борода. Натан испытал некоторое отвращение, оценив, в каком положении держали этого человека. Но в нем возникло еще какое-то чувство. Восхищение, быть может. Несмотря на два месяца истязаний и пыток, исхудавшее тело и от усталости ввалившиеся глаза, Адам был прекрасен.
Натан задумчиво потер лысину и сложил руки перед собой.
– Мы будем за дверью, если понадобимся, – произнес один из стражников и, проверив железные оковы на пленнике, покинул помещение. Второй последовал за ним, и в комнате повисла тишина.
Натан неожиданно осознал, что ужасно переживает и не знает, с чего начать. Как вообще вести беседу с таким человеком? Раньше он общался с преступниками, которым были предъявлены серьезные обвинения, но впервые пред ним предстал столь загадочный персонаж. Более двенадцати лет об Адаме ничего не было известно, кроме того, что он сбежал и предался ереси. Но теперь он пойман, схвачен, сломлен. Так сказал ему Рафаэль.
Натан снова посмотрел на Адама. Об этом человеке многое можно было сказать, но сломлен он точно не был. Да, может, внешне он и напоминает скелет, но внутри у него покой. Натан видел это по его глазам.
– Назовите свое имя, пожалуйста, – вежливо начал он.
Адам задержал взгляд на летописце, а затем вновь отвернулся и принялся рассматривать стопки книг, расставленные в крошечной комнате.
– Вы и так его знаете, – ответил он нехотя. – Иначе не позвали бы меня.
Голос его показался Натану похожим на скрежет металла. Но он списал это на истощение.
– И все же я настаиваю.
В этот раз Адам внимательнее всмотрелся в лицо допрашивающего. Пронизывающий взгляд заставил Натана напрячься, ему показалось, что прямо сейчас его читают, словно открытую книгу.
– Адам Пэйн, – раздался негромкий ответ.
– Мое имя Натан. Мне позволили провести с вами последнюю беседу перед судом, дабы не утратить подробностей вашего дела.
Адам сощурился, словно оценивая свои шансы на побег. Но потом мгновенно расслабился и подтянул колени к себе на стул.
– И что же вы хотите знать? – поинтересовался обвиняемый.
– Все, – с энтузиазмом отозвался Натан. – Вашу историю, мотивы к поступкам, мысли…
Адам хмыкнул, смерив его насмешливым взглядом.
– Какой в этом смысл, если на суде будут задавать те же самые вопросы?
Натан потер уставшие глаза. К старости он стал слегка подслеповат, но все равно продолжал работать при плохом свете.
– Суд направлен на доказательство вины и вынесение приговора, наша беседа – на запись услышанного, – терпеливо объяснил он.
– И зачем же миру знать мою историю? – искренне удивился Адам. В его голосе явно слышалось подозрение.
– Думаю, потомкам будет интересно знать, отчего католическая церковь едва не пошатнулась, – Натан едва заметно улыбнулся, понизив голос.
Адам беззвучно засмеялся, вскидывая руки в кандалах. Кажется, такой ответ его устроил. Но уже в следующее мгновение его настроение резко изменилось, а лицо помрачнело.
Натан взял в руки перо, выжидающе глядя на заключенного. Тот опустил руки и некоторое время сидел молча. Воспоминания отнимали у него больше сил, чем исцеление от ран.
– Вы должны знать, Натан, – произнес Адам едва слышно. – Это не моя история. Она никогда не случилась бы, не соверши я самый чудовищный поступок в своей жизни.
– Вы о сожжении ведьмы? – переспросил Натан, обронив перо и внимательно вслушиваясь. Чернила потекли по странице, оставляя темный след. Но летописец не думал об этом: все его внимание было сосредоточено на Адаме.
– Да, – кивнул заключенный и опустил глаза. – Это было началом моего пути. Днем моего триумфа. Так я тогда думал. «Возрадуйтесь! Ибо в этот день к нашему правому делу присоединился еще один служитель Бога!»
Натан похолодел. Рафаэль часто говорил так, приветствуя новеньких. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что из услышанного сегодня он мало что запишет в свою книгу. Потому что этот рассказ предназначен для потомков, а не для инквизиторов.
Конец
– С чего мне начать?
– С начала, Адам. Начните с начала.
Начало… А когда было начало?
Мы бежали с очередного убийства. Мелькали улицы, переулки, повороты. Этот городок не такой большой, как остальные, но потеряться в нем легко. Вы даже не заметите, как свернете не туда и окажетесь в тупике. Чего-чего, а тупиков здесь хватает. У нас не было времени рассматривать окрестности, но, должно быть, это вошло у меня в привычку.
Город был грязным и словно мертвым. Ничто не радовало глаз, ничего не хотелось запечатлеть в памяти. И все же какие-то детали остались. Помню, как мы пробежали мимо тучной женщины в ярких пышных юбках и чуть не столкнули ее в грязь. До того она недовольно кричала на мальчика в дырявом костюме. Кажется, он украл с ярмарки конфету. Потом на нас обрушился цветочный горшок, полетевший прямо с высокого балкона и сопровождавшийся супружескими криками. Судя по всему, жена выигрывала. Больше мне ничего не запомнилось.
Все смешалось в отчаянной погоне. Единственное, чего хотелось, – остановиться и глотнуть свежего воздуха. Но где вы возьмете свежий воздух в городе? Он протух, смешался грязью и пылью дорог. То ли дело чистое поле в начале весны или густой лес после дождя! Вы и представить не можете, как там хорошо дышится. Но я отвлекся…
Мы бежали. Уже спустили собак, те с громким лаем преследовали нас. Наша спутница сильно отставала, ее ноги и кисти рук были измазаны в саже, на коже не осталось живого места от ожогов. Нам с Блэр приходилось останавливаться и помогать ей подниматься, сама она идти почти не могла.
Но собаки не отставали, а мы знали, что они – еще не самое страшное, что ждет нас, если попадемся. В конце концов я взял раненую ведьму на руки. Бежать стало гораздо тяжелее; Блэр, не останавливаясь, что-то тихо шептала и указывала мне путь. Она выглядела изможденной и усталой, но продолжала оглядываться, ожидая, что наши преследователи вот-вот появятся из-за угла. С каждым шагом я все сильнее увязал в раскисшей грязи и широких полосах земли, оставленных проезжающими телегами. Страх гнал нас вперед, словно затравленных волков на охоте.
Мы бежали так быстро, как только могли. Падали, поднимались и продолжали бежать. Мы бежали, и время бежало вместе с нами, обгоняя. Я знал, что мы опоздаем.
Мы опоздали.
Нам не хватило каких-то тридцати шагов, чтобы пересечь границу города и скрыться в лесу. Они не последовали бы за нами туда. Но нам не хватило. Должно быть, это судьба.
– Вы верите в судьбу?
– Нет. Да. А нужно?
Инквизиторы взяли нас в круг прямо на границе города. У нас был шанс скрыться, убежать – нас должны были страховать. Но мы сдались. Спасенную ведьму вырвали из моих рук, мгновенно сковав ее запястья цепями. Как будто она могла им помешать! Волосы разметались, спутанные в колтуны, местами вырванные разъяренной толпой. Ее лицо, запачканное кровью и пеплом, выражало спокойствие. Она так и не пришла в себя. Ей повезло.
Меня и Блэр разделили, ее также заковали в железо – по легенде, именно железо для них опаснее всего. Но вы же знаете… Легенда есть легенда. Ведьмы не боятся железа, они боятся того, что за ним следует. И я знал участь Блэр. Она им ничего не расскажет, еще ни одна настоящая ведьма не выдала имена своих сестер. А Блэр была настоящей.
Я не сопротивлялся, когда мне заломили руки за спину и связали их, но уже простой веревкой. Кисти рук мгновенно онемели и безвольно повисли. При желании я мог бы легко разорвать путы и скрыться, но не стал. На площади уже начали собираться люди. Они кричали оскорбления в наш адрес и бросались камнями. Один булыжник попал мне в бровь, оставив свежую алую полосу, но мне как будто было и не больно. Встретившись последний раз с зелеными глазами Блэр, я покорился. По ее взгляду мне все сразу стало понятно, она просила меня об этом. И я уступил ей.
Нас уводили под бешеные крики толпы. Инквизиторы долго стояли и любовались произведенным эффектом. Они ликовали, уповали на их злость, купались в ненависти. Я знаю, как это работает, уж поверьте. Стоит только найти виновного и указать на него людям, как они готовы лезть в бой с кулаками. Дайте человеку предмет ненависти, ткните в него пальцем, и он полюбит вас, как родного отца.
– Вас предали?
– Нет. Просто дали по заслугам.
Мой взгляд был прикован к кромке леса. Там, среди широких кустарников и вековых сосен, за нами следили несколько десятков пар глаз. Они не вышли помочь. Просто смотрели на нас с Блэр и ничего не делали. То был день, когда мы стали изгнанниками с обеих сторон. Мы больше не принадлежали ни праведникам, ни ведьмам.
Никто не пришел нам на помощь. Мы убили очередного инквизитора и почти спасли девушку с уже зажженного костра. Но ведьмы не выполнили свою часть сделки. Они предпочли спрятаться и потерять двоих, чем пожертвовать всеми в нечестной битве. Простая арифметика.
В какой-то степени это моя вина. Они так и не смогли свыкнуться с мыслью, что среди них гуляет святой отец. Это была их месть, их правосудие. Они хотели, чтобы праведник страдал так же, как они сами. Ведьмы избрали меня своей жертвой. Я всегда это знал, просто отказывался верить. Единственное, о чем я жалею, – это то, что Блэр пришлось страдать за меня. Она не заслуживала этого. Если подумать, никто из них такого не заслуживал.
На углу площади, где нас схватили, был выставлен позорный столб. На нем догнивала привязанная отрубленная голова. Вокруг нее роем носились мухи, смрад разносился на всю улицу. Вороны уже склевали большую часть лица, и тяжело было разобрать, кому же принадлежала эта голова. Но огонь справился с ней гораздо лучше: когда-то красивые волосы сгорели до корней и уродливо оголили череп, в котором стали видны мясные дыры.
– Знаете, что это такое, Натан?
– Столб ведьмы. Предупреждение ее сестрам и всем остальным о том, что случится, если кто-то будет колдовать или использовать магию.
– В ту ночь на этот столб повесили голову Блэр.
Начало
– Кто-то говорит, что вы – дьявол, а кому-то вы кажетесь святым. Где правда?
– Не стоит задавать вопросы, на которые не хочешь знать ответы.
Отец всегда говорил, что истина абсолютна. Любые ее версии – ложь.
– Адам, принеси воды! – Голос, родной и переливчатый, как студеная вода поутру.
Я подаю матери небольшой кувшин. Это далекое воспоминание.
Мама. Матушка. Уже и не помню, как она выглядит. Помню, что руки у нее были теплые и мягкие. Это всегда меня удивляло. Как человеку удавалось заниматься такими черными делами, как стирка белья, мытье полов и готовка для целой оравы детей и все равно сохранять чистые руки. Должно быть, все зависит от души.
Я рос, и мир рос вместе со мной. Мое детство нельзя назвать радостным, я родился в большой семье, где редко выпадало досыта поесть.
Мама часто говорила со мной о том, чего я не понимал. Она говорила о церкви, о жестокости, о несправедливости в жизни. Она говорила, что я должен найти свое место в этом мире. К сожалению, я так и не узнал, на каком месте меня видела она. Мама была самым красивым человеком, которого я знал, и самым мудрым. Иногда ее голос звучал в моих снах, он убеждал меня принимать людей такими, какие они есть, а не смотреть на их статус и одежду.
А потом вдруг она исчезла. Я не знал, не понимал тогда. Только отец стал ходить понурый и опечаленный. Но больше он ни разу не говорил о матери. Мы тоже.
Через несколько дней на столб вывесили обожженную голову, но я не мог узнать в ней мать и, как всегда, равнодушно прошел мимо. Пока ты не сделал чего-то плохого, вряд ли обратишь свой взор на преступника.
В возрасте десяти лет отец – не мой, а церковный – решил, что я должен посвятить себя Богу. Он говорил, что мне уготована великая судьба, если я ступлю на верную стезю и буду совершать праведные поступки.
– Вы согласились?
– Конечно. Я был молод.
А еще наивен, глуп и эгоистичен.
Рафаэль, тогда он был еще просто отцом, привел меня в церковь. Он научил меня всему, что я знаю, внушил ложь вместо истины и захватил мой разум. Он сделал меня безумцем, так же, как и тысячи других мальчиков с улицы.
Когда я стал ходить туда каждый день, мой отец отвернулся от меня. Он стал кричать, и с каждой новой ссорой наши отношения становились все хуже. Я не мог более оставаться в том доме и ушел.
Рафаэль взял меня под свое крыло, поселил в церкви. Его ласковые речи всегда успокаивали меня.
Я начал молиться Богу. Я не знал, что просить у него, просто повторял заученные слова, сложив ладони вместе. Рафаэль говорил, что знание придет само, нужно лишь открыться ему. Но, сколько я ни пробовал, мой разум оставался пуст. Это злило меня, и порой я ломал от отчаяния мебель.
Тогда отец позволил мне спуститься в подземелье церкви. Знали ли люди, приходя помолиться, какое зло царит у них под ногами? Сомневаюсь. Люди предпочитают видеть правду, только когда им это выгодно. Никому не интересны чужие страдания.
Я впервые видел, как горит ведьма. Мне нравилось смотреть, как ее плоть чернеет и покрывается пламенем, рассыпаясь в пепел. Зло должно было быть уничтожено.
Рафаэль видел во мне потенциал, он сам так сказал. Каждый раз, показывая мне страдания пойманных женщин, он рассказывал, сколько плохого они совершили, какие чудовищные заклятия наложили. И я уповал на их боль. С каждой сломанной костью, с каждым криком я чувствовал наслаждение и дрожал от переизбытка чувств.
Тогда отец стал тренировать меня. Я никогда не думал, что священники могут быть бойцами или воинами. Но длительные тренировки и голодание изменили мое мнение. Я стал солдатом, мои руки и ноги окрепли, все тело закалилось. Мне не была страшна боль, я сам стал болью.
