скачать книгу бесплатно
– Отослали.
Все поплыло перед глазами Владимира. Он прислонился к стенке и соскользнул на пол.
Очнулся Владимир только к вечеру. Склонившаяся над ним сестра вводила ему под кожу какую-то жидкость.
Владимир с укоризной глянул на сестру.
– Что ж это вы придумали – живого человека в морг определять?
– Так то кома, хлопчик, – медсестра ловко выдернула иглу.
– Что, кома? – переспросил Владимир.
– Такой случай, когда дыхания и пульса нет.
– Когда дыхания и пульса нет, тогда и человека нет, —недовольно пробурчал Владимир, с трудом перевалился на бок и закрыл глаза.
* * *
На девятый день Владимир сидел против госпитального врача и, с жаром прижимая к груди руки, говорил:
– Товарищ старший лейтенант, ну дайте мне любую бумажку. Бригаду мне свою догонять надо.
– Тоже мне, герой выискался. Чего тебе тут не сидится?
– Да геройства здесь никакого нет, товарищ старший лейтенант, просто место у меня в бригаде родное, насиженное. Состав-то у меня инженерно-технический, а до этого я почти год в пехоте оттарабанил.
– А-а, – понимающе протянул врач, – так вот ты о чем.
– Ну да, – еще больше оживился Владимир. – Я места своего в два счета лишиться могу. А куда на пополнение отправят? Не дай бог, в какую-нибудь пулеметную роту упекут. Там мне мало не покажется.
Ты пойми, голова, никакой бумаги я дать тебе сейчас не могу. Весь госпиталь тю-тю, – врач описал рукой немыслимую траекторию. – Только мы тут вместе с Катериной с инвалидской командой застряли. Не горюй. Не сегодня-завтра нас отсюда заберут и…
– Товарищ старший лейтенант, в моем дивизионе меня каждый сверчок знает…
– Ну, куда ж ты, парень, пойдешь? На деревню к дедушке? До фронта – без малого сто километров.
– Степан Филимонович…
– Ты что, Владимир, под трибунал подвести меня хочешь? Все по закону делать надо. Команду в госпитале сформируют и пошлют всех, куда следует, – стараясь не смотреть Владимиру в глаза, офицер нервно забарабанил пальцами по столу.
– Степан Филимонович, мы ж ведь уральские, считай, земляки…
Врач вскинул голову и сердито посмотрел на Владимира:
– Ты, Владимир, из-за своей дурной башки горюшка-то еще хлебнешь. В общем так. Сержант Пулькин!
– Гвардии сержант, товарищ старший лейтенант!
– Гвардии сержант Пулькин! Нарушать законы не буду и вам не советую. Идите!
– Есть, – Владимир поднялся и поплелся в свою палату.
* * *
И в правду, поначалу дела складывались как нельзя лучше. Километрах в двадцати от госпиталя Владимира нагнала машина со связистами.
Перевалив через борт «студебеккера», Владимир почувствовал себя, наконец, в своей тарелке. Старший по званию, лейтенант, строго посмотрел на него:
– Как это тебя, братишка, здесь очутиться угораздило?
– Я, я по пути, – Владимир вдруг смешался. – Часть свою ищу.
– Значит, часть свою ищешь? – лейтенант пристально стал разглядывать Пулькина.
– Так точно, товарищ лейтенант! Четвертую гвардейскую тяжелую минометную бригаду…
– Четвертую бригаду? – в разговор вмешался сидевший подле лейтенанта старшина. – Так мы же там третьего дня были. Ты, случаем, Воронцова Степана не знаешь?
Владимир вскочил:
– Степу? Так он же комсорг дивизиона. Зуб у него еще передний выщерблен, он…
«Студебеккер» подпрыгнул на колдобине, Владимир не удержался на ногах и полетел на дно грузовика.
На развилке дорог автомобиль притормозил.
– Тебе, братишка, в сторону Бешенковичей. Это еще километров тридцать верных. Да смотри, – перевалившись через борт грузовика, крикнул вдогонку лейтенант, – по самой дороге не иди. Иди вдоль, перелесками.
***
Утреннее летнее солнце золотило стволы сосен и приятно согревало спину. Пробудившийся мир ворвался в безмятежную душу Владимира шорохами леса, гомоном птиц, запахами трав и цветов и покосившийся столб с табличкой «Achtung, partisanen!» бессмысленно чернеющей готическим шрифтом, казался атрибутом нереального, выдуманного мира.
Внезапно лесную тишину рассек гул моторов. Владимир поднял голову. Почти над самыми верхушками деревьев пронеслось звено бомбардировщиков с красными звездами.
«Наши, – улыбнувшись, подумал Владимир, и его мысли вернулись в привычное русло. – Лучше, конечно, поспеть к ужину. Приду и строго так скажу: «Это почему вы мне каши не положили?» А еще лучше подползти к палатке и не своим голосом завыть: «Нечипоренко, раб божий, почто ж ты Владимиру махорки-то жалел, почто…»
– Стой! Руки вверх! – словно из-под земли перед Владимиром предстали три автоматчика в ладных гимнастерках с синими петлицами войск НКВД.
– Ребята, чего уж сразу вверх, я…
– А того, – рослый сержант ткнул Владимира стволом автомата в грудь, – ты руки-то не опускай, – он похлопал Владимира по карманам. – Оружие имеется?
– Нет.
– По уставу отвечай: «Никак нет, товарищ сержант».
– Никак нет, товарищ сержант, – ответил Владимир, сообразив, что здесь с ним шутить никто не собирается.
– Документы?
– Тут, в левом кармане.
Сержант извлек желтый листок и быстро пробежал его глазами:
– Больше ничего?
– Ничего.
Увесистый кулак обрушился на голову Владимира.
Едва устояв на ногах, Владимир с немым изумлением уставился на сержанта. Тот снова загундосил:
– А это для тугодумов. Как положено, отвечать надо, понятно?
– Так точно, товарищ сержант, понятно.
– То-то, – сержант с ухмылкой посмотрел на Владимира. – Значит, дезертируем помаленьку?
– Никак нет, товарищ сержант.
– Молчи, с тобой все ясно. Ремень-то сними. Ну, чего как пень стоишь? Ремень, говорю, снимай.
Владимир расстегнул ремень и протянул его конвоирам.
* * *
В низенькой избенке с закопченными окнами за ободранным столом сидел белобрысый молоденький лейтенантик и сосредоточенно выводил на листе бумаги замысловатые кривые. Множась, кривые складывались в загадочные фигуры, затем по мановению руки художника фигуры исчезали, разламываясь на черные квадраты и прямоугольники. Несмотря на летний день, над столом висела зажженная от автомобильного аккумулятора лампочка, уродуя тусклым светом пределы убогой избенки.
– Так говоришь, Петрович, дезертира привели? – не поднимая головы, лейтенантик задумчиво продолжал чертить таинственные знаки.
При звуке этого голоса Владимир с тоской поглядел на конвоиров и, набрав побольше воздуха, выпалил:
– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант!
Офицер поднял голову и устремил на Владимира взгляд полный ненависти.
– Помолчи, голубчик. Петрович, документы при нем какие нашли?
Сержант положил на стол злополучный листок. Белобрысый склонился над ним и пожевал губами:
– Треугольный штамп вместо гербовой печати. А где воинский билет, где мобпредписание?
– Товарищ лейтенант, весь госпиталь перевели. Остались только…
– Пойми, голубчик, – перебил его лейтенант, – чем меньше ты будешь врать, тем больше у тебя шансов остаться живым.
– Товарищ лейтенант, ну сами посудите. Если б я был дезертиром, какой смысл мне к фронту идти? Я бы обратно драпал, – Владимир, ища поддержки, остановил свой взгляд на солдате, лицо которого было перечеркнуто глубоким шрамом. Владимиру показалось, что этот солдату его, Владимира Пулькина, врагом не считает.
Лейтенант встал и принялся расхаживать по избе.
– Знаешь, голубчик, сколько я умников речистых видел? Гимнастерка одна твоя чего стоит – цирк. А этот фиговый листочек? Я тоже могу сказать что я – Папа римский, да кто ж этому поверит? – он резко остановился, глаза его сузились в две маленькие щелочки. – Петрович, объясни подследственному всю тяжесть его положения. Да только не здесь, выведите его отсюда.
Через пару минут Владимира снова ввели в избу. Разъяснительная работа Петровича была зафиксирована на лице Владимира в виде основательно разбитой физиономии. Лейтенант указал Владимиру на табурет, дал карандаш и листок бумаги.
– На, пиши. Сегодня двадцать девятое июля одна тысяча… Да не смотри на меня дурнем, под диктовку мою пиши: сегодня двадцать девятое июля одна тысяча девятьсот сорок четвертого года. Написал? Так. Теперь напиши тоже самое, только с левым наклоном.
– Попробую, товарищ лейтенант. Только вряд ли у меня получится с наклоном.
– А ты не тушуйся, – притворно ласково пропел белобрысый, – может, что и получится.
Владимир понял к чему эти упражнения по чистописанию. Он встал.
– Товарищ лейтенант, виноват… Я, я сам себе эту бумагу написал.
На физиономии лейтенанта засияла снисходительная улыбка:
– Вот видишь, уже лучше, уже теплее. Значит, и должностную подпись подделал. Так?
– Никак нет, товарищ лейтенант. Подпись ставила медсестра, Екатерина Ва…, – Пулькин осекся, сообразив, что негоже подводить медсестру, оглашая ее фамилию.
– Так, значит, сообщники имеются.
– Никак нет, товарищ лейтенант.
– Помолчи, голубчик. До тебя здесь один ну так хотел быть похожим на дезертира, а на поверку оказался полицаем. Два дня юлил и все напрасно. Разъяснили мы его. Говори все, как есть, кто ты, откуда, куда шел.
Владимир собрался с мыслями и принялся излагать свою историю. Слушая, лейтенант вдруг стал подмигивать и, покачиваясь на табуретке, с издевкой повторять за Владимиром: Кома…, морг…, похоронка…
Владимир побледнел и почувствовал, как по спине поползли капельки холодного пота.
Белобрысый запрокинул голову и по-мальчишески засмеялся.
– Ну, комик, ну артист! – и вдруг, побелев от ярости, наклонился к самому лицу Владимира. – Даю тебе сроку до завтрашнего утра, вспомнить все как есть, хорошенько вспомнить! – и, обратившись к конвоирам, бросил. – Уведите этого артиста.
* * *
Владимира отвели на другой конец деревни и посадили в глубокую яму. На дне валялась груда разбитых черепков, ошметки луковой шелухи да полусгнивший ящик.
«Немного же они здесь потрудились», – подумал Владимир об «энкавэдешниках», догадавшись, что совсем недавно на месте ямы был деревенский погреб, у которого фугасом сорвало крышу и завалило вход.
Вскоре в яму спустили кусок хлеба и кружку воды. Хлеб был сырой, непропеченный, но Владимир мигом его съел, примостился на ящик и, глотая из кружки тепловатую воду, стал собираться с мыслями:
«Если они мне пожрать дали, значит, в расход пускать не собираются. Да и никаких прав на это у них нет, чтобы без суда и следствия в расход пускать меня, бойца Советской Армии! – Пулькин вспомнил чувство тревоги, охватившей его перед уходом из госпиталя. – Ну, надо же было мне на этих мордоворотов наткнуться! У них одно: «Руки вверх!», а кто ты им наплевать. Да, дело мое штрафбатом пахнет. Пока там разберутся, сколько воды утечет».
Незаметно день склонился к вечеру. Высокие легкие облачка вспыхнули розовыми дымками и, темнея, исчезли. Наступила ночь, и с ней к Владимиру пришел глубокий, чуждый тревог и волнений сон.
Проснулся Владимир под утро от холода. Пытаясь согреться, он охватил себя руками и принялся ходить из угла в угол ямы. Так он «намотал» не один километр и стал опасаться, что о его существовании могут долго не вспомнить, как вдруг в яму спустили лестницу. Склонившийся над краем охранник, крикнул:
