скачать книгу бесплатно
Меня же, как главного зачинщика мероприятия, наказательно отсадили за обедом за отдельный стол, с целью ограничить мое опасное влияние на податливые от скуки молодые умы. Этому то, как раз, я очень даже обрадовалась, ведь рядом больше не сидело Женьки Зиновьева, который всегда надкусывал горбушки и противно плевал в грушевый компот, чтобы застолбить стакан с самым большим куском.
Данные организаторские способности, а вернее их неоднозначный результат, вызывали удручение моих приличных родственников и неизменно сопровождались вызовом кого-то из них к уполномоченному по присмотру за детьми лицу – воспитательнице старшей группы.
Лицо было, разумеется, крайне недовольно и следуя правилам советской педагогики, должно было решительно пристыдить родителей и предотвратить асоциальное поведение пятилетней личности, склонной к опасным инициативам, не одобренным министерством просвещения.
За ужином вопрос поднимался всегда один – кому из семьи идти на очередные выяснения обстоятельств преступления.
По определению моей бабушки, данный детский сад никаких нужных образовательных функций для развития ее любимой внучки не выполнял, а поэтому ее венценосного присутствия и не заслуживал. Более того, мог даже нанести вред образовательно-воспитательной модели, принятой в нашей семье, если судить по некоторым речевым стилистическим оборотам воспитательницы Марины Сергеевны, выкрикиваемых фальцетом, когда мы не хотели спать днем или Боря швырялся пластилином.
Папа, мой сообщник, изготовивший паспорта, вел себя также крайне непедагогично: интересовался моими садиковскими авантюрами с нескрываемой живостью, уточнял подробности и, случалось даже, смеялся громко и непозволительно весело. Просил только, впредь, все-таки не покидать территорию, ограниченную зеленым забором и сильно не расстраиваться.
На встречу с неизбежным оставалось отправиться маме. Будучи человеком воспитанным, а значит терпеливо-вежливым и уважающим общественный порядок, она соглашалась, однако, крайне тяготилась пространностью и избыточной эмоциональностью речей воспитательниц. Ибо речи были отрывисты, лингвистически не стройны и подкреплены двумя фундаментальными аргументами – “А если, они все так делать будут?” и “Их двадцать, а нас двое”.
Мама с трудом сдерживала желание доказательно обосновать провалы в системе дошкольной педагогики, но примерно на десятой минуте монолога обычно сдавалась. Она кивала головой, соглашаясь с любыми определениями вопиющего безобразия, свершенного ее дочерью, только бы побыстрее покинуть территорию сего карательно-образовательного учреждения.
Необходимой, завершающей кульминацией обвинительной речи воспитательницы должно было быть обещание родителя сделать выводы и всенепременно наказать виновницу. Виновница, то есть я, стояла рядом, для достижения максимального педагогического эффекта и, опустив голову, ковыряла землю носком оранжевых кожаных сандалий, размышляя о том, какие-такие выводы должна была сделать. Возможно, в следующий раз надо получше продумать время операции, учесть состав группы и ширину прутьев зеленого забора…
Наказанием, сопровождавшим меня по дороге домой, был, по обыкновению, глубокий мамин вздох и настоятельная просьба не подвергать ее более никогда такой потери времени, а особенно подобным речевым экзекуциям.
Что такое экзекуция, я понимала не до конца и, в первый раз, за разъяснениями пришлось отправиться к дедушке. Будучи человеком, наделенным хорошим художественным вкусом, классическим образованием и альбомом с репродукциями Гойи, он не нашел ничего образнее, как показать мне сцену расстрела мирных граждан.
Душераздирающее действо я запомнила в пугающих деталях, маму стало жалко, нелегальные тренировки на детских массах пришлось прекратить.
Однако, уже к девяти годам, из организованных мини Миклухо-Маклаем массовых правонарушений, семейная история все-таки зафиксировала уже достаточно объемный список.
Соревнования по скоростному спуску на учебнике “Азбука” по деревянной лестнице школьной библиотеки и с металлической крыши невысокого школьного сарая, правда уже без участия “Азбуки”, но с участием параллельного класса, турнир по съезжанию с гигантской кучи макулатуры на самой макулатуре и голосование за отмену наказания, в виде отсидки в классе виновного, пока все гуляют.
Сила моих речевых способностей укреплялась и в пятом классе я создала тайную организацию, в которую одноклассники хотели вступить больше, чем в пионеры.
Все происшествия сопровождались неизменным энтузиазмом детских масс и неодобрением взрослых. Но, как и где использовать свои мотивирующе-организаторские способности в мирных целях, к сожалению, мне никто не объяснял и все подобные эcкапады логично заканчивались занесением порицания красной ручкой в дневник или вызовом мамы к классной руководительнице. На протяжении последующих лет эти способности были надолго забыты и глубоко погребены под навыками более социально приемлемыми и удобными взрослым.
Только лет в двадцать пять, я c удивлением обнаружила, что без страха и с удовольствием могу выйти на сцену и рассказывать, в общем то, о чем угодно. И тысячный зал cделает любые, предписанные мной упражнения. Встанет, как один, потом сядет, а если сказать что-то с паузой, очень тихо и медленно, то затихнет и замрет в абсолютной тишине. Если я выступлю на собрании, подчиненные обязательно перевыполнят план, клиенты купят все дополнительные опции, а начальник выдаст незапланированное финансирование на весь мой регион.
Говорить неудобную правду в глаза, смотреть с интересом операцию на открытом сердце в девять лет, иметь супергибкие суставы или память, выращивать невероятные цветы, печь волшебные торты на старых газовых печках, не обращать внимания на возраст, любить только цифры или плавать, считать, что пауки прекраснейшие создания или вселять надежду – все это, тоже Суперсила.
Суперсила есть внутри каждого из нас. Счастливчики те, кто интуитивно ее уже нашел и пользуется. А всем остальным, совершенно непременно нужно попытаться ее распознать. Если, еще слабенькую, но уже все-таки ощутимую силу, не забивать в детстве, взращивать в юности, развивать и пользоваться потом, то, как выясняется, именно она, а не диплом экономфака и пригодится в жизни по-настоящему.
И если бы родители пораньше нашли в детях их суперсилу, или друзья непременно бы нам на нее указали, тогда, годам так к сорока, на свете, было бы неизбежно больше счастливых людей.
Про солянку и непарламентское большинство
Шел десятый июльский день моего пребывания в пионерском лагере в Анапе. Я, одиннадцатилетний, опытный, как мне представлялось, в деле поездок в пионерские лагеря человек, уже покорно смирилась со многим.
С морем, которое не море, а еле колышущаяся, мелкая, мутная вода, с обшарпанными корпусами, двухэтажными страшноватыми кроватями, туалетом на улице, лысыми тополями и сухой травой, вместо буйной тропической растительности и тотальной скукой, похожей на эту самую, высохшую от зноя траву. Но, главное, меня не покидало ощущение, что я попала в стан другого, незнакомого мне детского племени. И были они не этнографического, а тревожно-настороженного характера и обитали где-то глубоко в животе.
С виду окружающие двуногие были такие же, как я. Cтояли смирно на линейках в форменных защитных шортах, бежевых рубашках и алых галстуках. Отдавали салют, ходили строем и пели пионерские песни. Но, как только, ежеутренние мероприятия заканчивались, и все переодевались в обычную одежду, оказывалось, что у этого племени какие-то другие, неизвестные мне правила.
Школа, танцы, теннис, двор, поездки с родителями на море и пионерские лагеря. Я постоянно сталкивалась с набором разнообразных детских личностей и везде и сразу находила единомышленников и соратников по приключениям. Дальше жизнь начинала течь своим естественным детским чередом. Здесь же, я чувствовала себя пришелицей из параллельного мира. Видимо, этот мир чувствовал тоже самое и обходил меня стороной. Но поняла я это не сразу.
Месяц назад, за семейным ужином было объявлено, что этим летом я еду в пионерский лагерь (бурный восторг). На море (а куда же еще?). Но, не в Гагры (нуу… ладно). Я уже продумывала, когда лучше рассказать хорошую новость лучшей подруге Юльке, как вдруг папа произнес слово “Анапа”. Внутри меня все сжалось и где-то далеко в желудке, между котлетой и борщом, появился серый туманный комок неприятного предчувствия.
С прошлой поездкой в Анапу, в моей жизни, были связаны самые пренеприятные детские воспоминания. Но это же было давно, путевка досталась папе “по случаю” отказываться от такого, было нельзя, да и, честно говоря, наше с котлетой мнение, взрослых особо не интересовало.
Тогда мне представлялось, что все пионерские лагеря должны были быть совершенно одинаковые. Как “Василек” в Гаграх, лагерь от маминого научного института, в который я ездила уже два раза.
Там обязательно должно было быть прозрачное соленое Черное море, блестящая галька, красивое белое здание с колоннами, утонувшее в зеленых листьях гигантских магнолий, из огромных окон которых видны темно-синее море, длиннющие кипарисы и пальмы, с сухими волосатыми стволами.
А еще друзья, приезжающие каждый год, веселые вожатые в пилотках, которые говорили, что пионер не может сидеть без дела и устраивали конкурсы с призами, спортивные соревнования, экскурсии на красивые озера, в парк и обязательно большой поход в горы. Там вожатые будут ловить выловленную с мальчишками рыбу, потом разжигать костер, варить суп и запекать картошку на костре. А мы – доставать ее длинной палкой из горячей золы, есть и думать, что ничего вкуснее на свете не существует. По ночам обязательные cтрашилки, важные девчачьи разговоры и вылазки мазать соседний третий отряд зубной пастой.
В странном месте “Анапа”, все было совершенно по-другому.
Не было пальм, а были длинные тощие тополя, с летящим белым пухом, как в обычном городском дворе, желтая жухлая трава, ржавые качели и туалет во дворе, куда очень страшно идти ночью. Вместо большой белой каменной лестницы с кипарисами, по которой ты бежишь к морю, наступая на чужие сланцы, узкая тропинка через колючие кусты с противной паутиной, ведущая к огромному полю песка, за которым начиналось то, что мои соотрядники восторженно называли морем. Я сердито бурчала про себя, что “и море тут ненастоящее”, мелкое и зеленоватое, к которому надо было долго-долго идти по жаре и песку через разбросанные повсюду, похожие на старые тряпки, водоросли. “И как там можно плавать, если зайти разрешают только по пояс?”. В этом месте решительно все было не так. Даже название.
В свои одиннадцать, я не знала, что почти все пионерские лагеря в Советском Союзе принадлежали каким-нибудь учреждениям – заводам, фабрикам, научным институтам, комбинатам питания. Это значило, что в лагерь “Союза писателей” приезжали дети писателей, в “Юный железнодорожник” – дети железнодорожников, на воротах же нашего было написано что-то невыговариваемое, про какой-то минпродсредмаш.
Основных законов лагерного бытия было два. Первый – девочки и мальчики между собой не общаются. Второй– развлеки себя сам. Нет, еще третий был – прав тот, кто сильнее. Все три малопонятны и на практике доселе особо неприменимы.
Главным организованным времяпровождением была ежедневная уборка территории. По два часа в день нужно было бродить по жаре, собирая фантики или махая веником по пыльному плацу. В остальное время, девочки сидели на лавочке перед корпусом, болтали ногами и громко смеялись, когда чей-то шлепанец, сделанный из старого босоножка, метко влетал в дверь. Они дружно грызли семечки, которые звались “семками”, и по непонятной причине бросали шелуху не в рядом стоящую урну, а прямо под ноги.
Мальчишки нескончаемо пинали старый кожаный мяч и друг друга на поле вытоптанной травы, называемом стадионом, переругивались, употребляя не совсем известные мне и явно не разрешенные словесные обороты.
Вожатые интересовались нами вяло, и можно было почти весь день делать, что хочешь. На море нас водили не два раза в день, а один, и от этого задача борьбы со скукой еще более усложнялась. Все это было странно, но похоже всем, кроме меня, привычно.
Книжка, взятая с собой, быстро закончилась, другую взять было не у кого. Это стало понятно по гробовой тишине, установившейся в палате, после вопроса – “Есть ли у кого-то что-нибудь почитать?”. На меня, и так странно косились из-за того, что в первый же день, я не поняла, что такое “толчок” и “чувяки”. Потом, мне еще и пришлось объяснять, как это “колготиться”. Все, кроме меня одной, почему-то знали, что “четверть” – это трехлитровая банка, а “толчёнка” – картофельное пюре.
Наличие у меня детского чемоданчика, а не рюкзака цвета хаки, как у всех, кепки “Адидас”, вместо панамки и вопроса “Когда нас поведут покупать пепси-колу?” оказало решающе влияние на мою, и так, подпорченную уже в первые дни, репутацию. Общаться со мной было трудозатратно, следовательно, не понятно зачем. А скорее всего, меня просто сочли глупой или недоразвитой. Кулёмой, на их языке.
Еще в этом мире было принято делиться, причем как-то безоговорочно принудительно. То есть, у тебя, конечно, просили, но и руку протягивали одновременно. При такой постановке вопроса, не отдать предмет чужого вожделения вариантов не оставалось.
В первый же день пришлось дать “поносить” соседке по палате модную цепочку, с фиолетовой эмалированной бабочкой и потом, весь вечер, с замиранием сердца ждать ее возвращения.
Другая моя соседка, Ирка Власенко, коротко стриженная, мускулистая, cильно загорелая девочка, выше всех на голову, говорила только о тренировках по гандболу и бабушкиных пирожках с капустой.
Однажды, проходя мимо меня по коридору, она ни слова не говоря, молниеносно точным выбросом правой руки по диагонали вверх прижала мою ладонь к стене и миролюбиво улыбаясь, аккуратно вынула из нее пачку “Земляничного” печенья. Я даже не успела удивиться. Я и не подозревала, что девочки бывают такими крепкими и могут так сильно хотеть печенье.
Непримиримую картину ежедневного бытия завершало то, что у меня не было халата. А девочку, у которой в гардеробе не было Халата, представить себе в этом социуме, видимо, было никак невозможно. В итоге, я решила не усугублять ситуацию и прекратить дальнейшие попытки переговоров с миром, в котором царили неизвестные мне “мослы”, “расхолодки”, полное отсутствие книг и права на частную собственность.
