скачать книгу бесплатно
Карла мало заботили бедствия его подданных. На доклад сената о нищете и разорении Швеции он отвечал: «Что касается нужды в нашем отечестве, то ведь это уже столько раз повторялось, что было бы достаточно, если бы об этом сообщали как можно короче, – так ли обстоит дело, как прежде, или же ещё хуже».
Королевские походы 1716 и 1718 годов в Норвегию уже ничем не отличались от походов викингов, с их «битвами на льду», единоборствами, показной удалью. И как многих конунгов, короля ожидала смерть среди скал и лесов родной Скандинавии, в борьбе со своими соплеменниками. Карл XII пал от шальной пули при осаде Фредериксгальда. В кармане королевского мундира нашли молитвенник. Но если душе Карла и суждено было обрести бессмертие, то, конечно, не на христианских небесах – вечным её пристанищем должна была стать сумрачная Валгалла, где герои проводят время в яростных битвах, а вечером, собрав свои отсечённые части тела, пируют за столом Одина, едят из одной тарелки мясо бессмертного вепря Сехримнира и осушают принятые из рук валькирий черепа с пенным пивом.
От готов – к варягам
Приблизительно в I веке до н. э. (точной даты история не сохранила) к побережью Гданьского залива пристают три ладьи. Две из них принадлежат готам, в третьей сидят их союзники – гепиды. Возглавляет немногочисленную дружину вождь по имени Бериг. Так гласит древнее готское предание. Возможно, на самом деле переселенцев было больше. Родиной их, по всей вероятности, был остров Готланд, хотя в средневековой скандинавской традиции они предстанут выходцами из Швеции («острова Скандза»).
Пришельцам удаётся закрепиться на новом месте, что способствует притоку новых колонистов. В течение последующих ста лет они становятся хозяевами всего южнобалтийского побережья между Ютландией и устьем Вислы.
Во время правления короля Филимера (конец I – начало II века) готы вместе с семьями снимаются с обжитых мест. В поисках лучших земель для поселения они устремляются на юг. Вместе с собой готы увлекают подвластные им племена Балтийского Поморья – ругов, вандалов, часть поморских славян и балтов.
Двухтысячекилометровый поход в землю обетованную длится почти целое столетие. Пройдя Волынь и Подолию, готы в дальнейшем движении разделились. Одна их часть переправилась через Днепр и осела на побережье Азовского моря. Эти готы получат известность в античном мире под именем остроготов, или остготов. Другая, западная, часть готов станет прозываться везеготами/визиготами, или вестготами[13 - Латинизированные этнонимы «остготы» («восточные готы») и «вестготы» («западные готы») закрепились за остроготами и везеготами вследствие созвучия их самоназвания с латинскими наименованиями сторон света: «ост» – восток и «вест» – запад.]. Они расселились в устьях Дуная и Днестра. Границей между двумя ветвями готов служил Днепр.
К середине III века Готская держава охватывает всё Северное Причерноморье и Приазовье, где ещё недавно господствовали скифские и сарматские орды. Германский элемент в ней почти незаметен. Готы только возглавили разношёрстный племенной союз. По словам Аммиана Марцеллина (ок. 330 – после 395), устремляясь в битву, готы «издавали шум на разных языках».
В своём движении на запад везеготы вошли в соприкосновение с фракийскими племенами даков и гетов. Славные времена для этих народностей были уже в далёком прошлом. В I веке до н. э. они создали мощный племенной союз, во главе которого встал гетский вождь Бурвиста. Его власть признали кельтские, фракийские и германские племена, жившие на территории современных Румынии, Молдавии, Болгарии, Венгрии, Чехии и части Западной Украины (Буковина). Первыми из варваров дако-геты принудили римлян – этих «повелителей мира» – к выплате дани.
Преемники Бурвисты не сумели сохранить полученное наследство, и в 107 году император Траян превратил Дакию в римскую провинцию. Значительная часть даков и гетов была отброшена в междуречье Днестра и Дуная, куда вскоре начали проникать везеготы.
Смешение даков, гетов и везеготов на землях, которые долгое время принадлежали скифо-сарматским племенам, внесло сумятицу в античную классификацию народов. Прокопий Кесарийский (ум. после 562 года) писал: «В прежнее время готских племён было много, и много их и теперь, но самыми большими и значительными из них были готы, вандалы, везеготы и гепиды. Раньше, правда, они назывались савроматами и меланхленами. Некоторые называли эти племена гетами». Готов и гетов принимали за один народ, по созвучию племенных названий. Как заметил Исидор Севильский (ок. 570 – 636), «древние называли готов чаще гетами, чем готами». Эта традиция перешла затем в труды писателей раннего Средневековья.
Племенной союз остроготов достигает наивысшего могущества в середине IV века, когда во главе его становится Эрманарих из рода Амалов. Аммиан Марцеллин пишет, что это был «наиболее воинственный монарх, вызывающий испуг соседних наций благодаря своим многочисленным и различным доблестям». Эрманарих покоряет многие соседние народы. Особую славу ему приносят победы над племенем эрулов в Приазовье и многочисленными племенами славян, которые обитали между верховьями Днестра и Днепра.
На свою беду, Эрманарих живёт долго (предание отмеряет ему больше века жизни), и успевает увидеть своими глазами гибель Готской державы.
Однажды на берегу Сивашского залива, в районе Арабатской стрелки появляются всадники. Все они молоды и принадлежат к знатным родам гуннской орды, которая кочует на правом берегу Волги и в придонских степях. С некоторых пор гунны хищно поглядывают в сторону таврических владений Эрманариха. Но сейчас молодые люди просто охотятся на оленей. Одна самка прижата ими к самой воде. Неожиданно она бросается в воду, увлекая за собою охотников. К их удивлению, брод тянется до противоположного берега. Ступив на сушу, животное исчезает, оставив охотников ни с чем. Однако гунны ликуют: ведь теперь они узнали то, о чём раньше и не подозревали: оказывается, в Тавриду можно попасть, минуя хорошо охраняемый Перекопский перешеек. Вернувшись к сородичам, охотники сообщают им о своём открытии. Судьба Готской державы предрешена.
В 371 году гунны врываются во владения Эрманариха. Под их ударом держава готов рушится в одночасье. Престарелый готский король в отчаянии совершает ритуальное самоубийство. Большинство остроготов отступает на запад, к Днестру, оставшиеся ищут спасения в горных районах восточного Крыма.
Затем наступает очередь везеготов, которых гунны истребляют с беспредельной жестокостью, по свидетельству современника этих событий Евнапия.
В 376 году тысячи готских семейств скапливаются на левом берегу Дуная. За их спинами со дня на день послышится топот и ржание гуннских лошадей. Готы умоляют римские власти позволить им переправиться и поселиться во Фракии. Император Валент снисходит на их просьбу, намереваясь использовать варваров для пограничной службы. Однако снабжение переселенцев продовольствием организовано из рук вон плохо. Начинается голод. Алчные римские чиновники вместо помощи заставляют готов продавать за кусок хлеба жён и детей. Вспыхивает бунт, и толпы разъярённых варваров рассеиваются по Фракии и Мезии, предавая огню и мечу сельские местности.
Война с обеих сторон ведётся с чрезвычайным упорством. Балканские области по нескольку раз переходят из рук в руки. Девятого августа 378 года на равнине под Адрианополем разгорается решающая битва. Римское войско возглавляет сам император Валент, но гото-аланская конница к вечеру втаптывает в землю римские легионы. Валент, потерявший в сражении лошадь и всех своих телохранителей, пропадает без вести. Его преемник, император Феодосий I, чтобы спасти положение, дарует готам права федератов – союзников империи, получающих регулярное жалованье.
Включение готов в военную структуру империи сопровождается их христианизацией. По случайности, благодаря личным богословским пристрастиям «апостола готов» Ульфилы (311—383), новообращённые станут исповедовать арианство, которое I Никейский собор полувеком раньше объявил ересью.
Тем временем в Паннонию вступает гуннская орда, увлекая за собой угров, булгар и другие кочевые племена южных степей. Эти события становятся началом Великого переселения народов и крушения античного мира.
Агония Гесперии[14 - Название Западной Римской империи в трудах римских историков V—VI веков. Это слово пришло в латынь из греческого языка и в переводе означает «Запад, западные страны». Так греки называли западные области Средиземноморья, в узком смысле – Италию.] длится несколько десятилетий. И первый удар Вечному городу наносят везеготы, которых после разделения империи константинопольские василевсы с трудом спроваживают в Италию. Их вождь Аларих трижды осаждает Рим. Чтобы откупиться от его притязаний, римлянам даже приходится расплавить аллегорическую статую Доблести – поступок, оказавшийся символическим. Трусливое миролюбие не спасает, и 24 августа 410 года варвары врываются на улицы Рима. Грабёж продолжается три дня. Аларих, как добрый христианин, приказывает щадить церкви и церковную утварь.
Плотина римского лимеса взломана, и волны варварских нашествий заливают Балканы, Галлию, Британию, Испанию и саму Италию. Смертоносная тень германского меча накрывает империю. Вандалы, франки, свевы, бургунды, тюринги, англы, юты, саксы опустошают римские провинции. Везеготы после смерти Алариха уходят в Испанию и основывают там королевство. В последних кровавых лучах заходящего солнца античной цивилизации в Италию врываются остроготы Теодориха Великого, чтобы стать её господами на следующие шесть десятилетий.
На фоне всеобщего разрушения падение Вечного города вызывает только сдавленный стон. «Мой голос дрожит, и от рыданий перехватывает горло, пока я диктую эти слова, – делится своей скорбью святой Иероним. – Он завоёван, этот город, который покорил весь мир».
Спустя тысячелетие его слова гулким эхом отзываются в сердцах первых итальянских гуманистов. Под их пером готы превращаются в авангард германского варварства – врага культуры и цивилизации, который погрузил античную Италию в бездну одичания и забвения. Франческо Петрарка (1304—1374) первым напишет о «тёмных веках», пришедших на смену прекрасной античности, а секретарь папской канцелярии Флавио Бьондо (1392—1463), автор «Истории упадка Римской империи», назовёт эпоху, наступившую вслед за разрушением Рима, «средними веками», то есть, в сущности, безвременьем.
Для последующих итальянских историков эта периодизация станет уже привычной, а «готское» превратится в синоним «варварской дикости». Даже готические храмы будут противопоставлены античному зодчеству как образцы архитектурного уродства – идеалу.
Но на германском Севере подобные взгляды не в чести. Здесь принято гордиться происхождением от разрушителей Римской империи. Исторический миф делает шведских королей наследниками готской славы. В 1161 году формулу Rex Gothorum («король готов») включают в официальный королевский титул.
В Испании тоже не забывают о своих везеготских корнях. В 1434 году на церковном соборе в Базеле возникает дипломатическая неловкость: на одно и то же почётное место в зале заседаний претендуют епископ Бургоса (представитель королевства Кастилия) и посол английского короля. Оба ссылаются на древность своих народов, причём Бургосский епископ возводит родословную испанцев к готам, чьи славные деяния помнит весь свет.
Упоминание имени готов пробуждает ревность в епископе Упсалы Нильсе Рагвальдссоне. Он произносит перед собранием длинную речь о подвигах этого племени, не упустив и того, что готы первыми из германцев приняли христианство. И поскольку родиной готов была Скандинавия, заключает он, то именно ему как посланнику Эрика Померанского, первого короля Норвегии, Дании и Швеции, подобает занять первенствующее место.
Однако его красноречие пропадает втуне – Бургосский епископ изящно парирует аргументы оппонента тем, что заселившие Испанию готы, безусловно, превосходили достоинствами своих диких сородичей, которые остались дома.
Позднее историки назовут речь Нильса Рагвальдссона манифестом шведского готицизма. В Швеции ей рукоплескали, и в «Законе короля Кристофера» (1442) было особо упомянуто (по всей вероятности, тем же Упсальским епископом), что именно Швеция породила обе ветви готов, которые затем расселились по всему свету.
Впрочем, готицизм не был порождением XV века. Нильс Рагвальдссон опирался на давнюю учёную традицию. У её истоков стоял историк первой половины VI века Иордан, гот по происхождению, автор латиноязычного сочинения «О происхождении и деяниях гетов» (с лёгкой руки Теодора Моммзена за ним закрепится сокращённый вариант названия – «Getica»). Источниками ему служили «древние песни готов» и труды античных писателей, не дошедшие до наших дней. Стремясь доказать древность готского племени, Иордан начал счёт готским королям за девять поколений до Троянской войны и Энея, считавшегося отцом римского народа, и ввёл в родословную готов реальную и мифическую историю других народов – гетов, даков, скифов и даже легендарных амазонок. Италия во времена Иордана находилась под властью остроготов, и, видимо, россказни о благородном происхождении готского племени должны были облегчить тяжесть варварского ярма, согнувшего гордые римские выи.
Отзвуки заложенной Иорданом мифологии слышны в «Истории готов» Исидора Севильского (619—625), средневековой энциклопедии Бартоломея Английского «О свойствах вещей» (ок. 1250) и в так называемом Древнешведском легендарии (ок. 1290), где родиной готов прямо объявляется Швеция (она же Готия, она же Скифия), а шведский язык именуется «готским».
Едва возникнув, шведский готицизм становится орудием политики и служит для обоснования территориальных претензий Швеции к её соседям. Во второй половине XV века «Прозаическая хроника» и «Малая рифмованная хроника» включают в число прародины готов не только шведские земли, но также ряд областей, которые в то время принадлежали Дании.
«Отец шведской истории» Эрик Олофссон, или Олай (ум. 1486) мог уже работать непосредственно с рукописью Иордановой «Гетики», обнаруженной в 1450 году. В его «Хронике Готского королевства» Скандза-Готия-Швеция изображена настоящей землёй обетованной, а готы приравниваются к Новому Израилю, богоизбранному народу, которому суждено было населить землю.
Между тем у готов появляются исторические соперники. В 1517 году выходит в свет «Трактат о двух Сарматиях» ректора Краковского университета Матвея Меховского – подробное историко-географическое описание Восточной Европы. Подобно тому, говорится в предисловии, как «южные края и приморские народы вплоть до Индии» открыты королём Португалии, «пусть же и северные края с народами, живущими у Северного океана к востоку, открытые войсками короля польского, станут теперь известны миру». Попутно сочинение Меховского развивает идеи сарматизма (происхождения польского народа от сарматов) – польского аналога шведского готицизма.
В Риме книжная новинка попадает в руки шведского посла Иоанна Магнуса (Юхана Монссона). Этот любознательный прелат, живо интересующийся историей своего народа, чувствовал себя среди итальянцев в положении отверженного. Антиготская пропаганда итальянских гуманистов достигла своего апогея. Сами имена готов и других варваров – разрушителей Римской империи – вызывали ужас и отвращение. «Не раз доводилось мне, – сетовал шведский посол, – вступать в дискуссии и споры с чужестранцами о том, какими качествами обладают разные народы. Но как только они узнавали, что я – готский человек, то говорили, что готов надо опасаться, что варварам следует молчать, а славянам – исчезнуть на веки вечные; с выражениями омерзения и проклятиями в адрес отродья этого безбожного народа сообщали они со всей непререкаемостью, что его потомков надо избегать, как змеиное семя».
«Я, – продолжает он, – всегда испытывал глубокий интерес к чтению работ исторических писателей и космографов… прежде всего с особым рвением стремился я получить полное знание о том, откуда ворвались в жизнь так называемые готы…». Поэтому главу вторую «О готтах» в книге краковского ректора Иоанн Магнус читает с особым вниманием – и с первых же строк закипает возмущением. Польский учёный муж начисто отрицает какую-либо связь античных готов со Скандинавией. Истинные готы – это геты, исконные жители Скифии и Сарматии, расселившиеся затем по землям Римской империи; перед нашествием татар они носили имя половцев. А шведы «напрасно присваивают себе имена остроготтов и виссиготтов, так как прежде всего и по праву названы были восточными и западными не они, а те, что, как сказано, живут около Понта и Мизии… Эти же, живущие в Готтии (Швеции. – С. Ц.) на севере у океана в весьма холодной стране, а вовсе не на востоке, глупо и дурно делают, присваивая себе чужие имена».
Не желая поступаться собственными национально-историческими предрассудками в пользу чужих, Иоанн Магнус пишет письмо Матвею Меховскому. «Мы видим, – настаивает он, – что известнейшие историки и географы античности, упоминая готов, со всей определённостью говорили, что они вышли из королевства Швеции – моей родины. Если кто-то может опровергнуть свидетельства о том, что эти готы были шведы, то мне бы хотелось, чтобы были приведены истинные или хотя бы надуманные основания». Краковский ректор отвечает в оскорбительном тоне и к тому же предаёт огласке их переписку. Раздосадованный Иоанн Магнус принимается за собственное исследование истории готов, чтобы раз и навсегда разрешить вопрос об их происхождении.
Этот труд займёт у него двадцать лет, отягчённых изгнанием из Швеции[15 - Возведённый Густавом I Вазой в сан архиепископа Упсальского, Иоанн Магнус не захотел одобрить лютеранскую реформу шведской Церкви и предпочёл не возвращаться в Швецию. Его имущество на родине было конфисковано.], и будет напечатан уже посмертно в типографии его брата, Олауса Магнуса (1564). «История всех королей готов и свеев» увенчает шведский готицизм бутафорской короной, украшенной блёстками безудержной фантазии её автора.
Взяв за основу Иорданову «Гетику», Иоанн Магнус превратил скупой рассказ готского мифографа VI века в широкое литературно-риторическое полотно – феерический панегирик славным деяниям готов и шведов. Для воссоздания прошлого он использовал худший метод «исторической реконструкции», когда из соображений правдоподобия факты группируются в новый контекст, чтобы событие предстало в «правильном свете», а если фактов нет, то их просто выдумывают.
Под пером Иоанна Магнуса античная Готия предстала в виде огромной державы, которая раскинулась от Швеции до Причерноморья, а готы (выступающие под различными именами – скифов, гетов и т. д.) – одним из древнейших народов мира, покорителями царств и империй, участниками всех важнейших исторических событий от библейского потопа до современности. В противовес итальянской пропаганде о злобных варварах, несущих гибель и не способных к созиданию, готы Иоанна Магнуса были наделены всеми мыслимыми добродетелями, а также глубочайшими познаниями в религии и философии.
Так, опираясь исключительно на своё богатое воображение, Иоанн Магнус довёл свой труд до начала XI века, после чего, наконец, начал более строго придерживаться показаний источников.
«История всех королей готов и свеев» оказала сильнейшее влияние на шведскую историческую мысль. Достаточно сказать, что наследники Густава I Ваза царствовали под теми порядковыми номерами, которые следовали из перечня гото-шведских королей в опусе Иоанна Магнуса (при том, что одиннадцать королей – пять Эриков и шесть Карлов – существовали только в голове автора). В результате «последний викинг» Швеции правил под именем Карла XII, а не Карла VI.
Исторический мираж Великой Готии / Швеции подействовал на шведов опьяняюще. «Ни один из народов Европы, помимо классических народов, не мог предъявить прошлое, полное столь дивных испытаний в мужестве, как мы – потомки готов, – пишет современный историк Нордстрём. – Это придало нашему патриотизму новый элемент мужества, как раз в преддверии державного периода XVII в., в который, как казалось его современникам, возродились заново героические силы готов… С такой историей мы чувствовали себя аристократией Европы, которой предопределено владычествовать над миром»[16 - Nordstr?mJ. Goter och spanjorer. Till spanska goticismens historia // Lychnos. L?rdomshistoriska samfundets ?rsbok. Stockholm, 1971—1972. S. 95 // Цит. по: Грот Л. П. Путь норманнизма: от фантазии к утопии // Варяго-Русский вопрос в историографии. М.: Русская панорама, 2010. URL: https://profilib.org/chtenie/146440/vyacheslav-fomin-varyago-russkiy-vopros-v-istoriografii-49.php (дата обращения: 02.10.2018).].
Смотреть в прошлое без тени национального тщеславия, сквозь призму здорового скептицизма, могли единицы, такие как Олаус Петри (Улоф Петтерсон). Этот смелый лютеранский священник не боялся перечить ни сильным мира сего, ни общественным настроениям. В своей «Шведской хронике» он смёл вавилонскую башню готицизма, словно карточный домик, одним своим заявлением о том, что древняя шведская история не может иметь достоверного описания ввиду отсутствия письменных источников: «И поскольку у нас, шведов, нет ни одного старинного исторического сочинения, как у некоторых других народов, то нет у нас достоверного известия как о происхождении нашего шведского народа, так и о том, какой Швеция была вначале. <…> Всё это точно неизвестно, гадательно, нам не определить, что было достоверным в те далёкие времена, поэтому лучше этим не заниматься совсем, чем брести наугад…».
Но это был глас вопиющего в пустыне. Густав II Адольф превращает готицизм в государственную идеологию Швеции. Творение Иоанна Магнуса переводится с латыни на шведский язык и публикуется в качестве исторической библии шведов. Сам король во время придворных торжеств и маскарадов изображает легендарного готского короля Берига и в публичных речах не устаёт поминать подвиги готов, совершённые ими из стремления к славе и справедливости.
Если раньше извечным историческим врагом шведов изображалась Дания, то со времён принятия «Великой восточной программы» Юхана III к датчанам прибавились русские. Густав Адольф закрепил эту тенденцию, заявив уже в начале своего правления: «Русские – наш давний наследственный враг».
Отвечая на этот политический запрос, шведская историография не замедлила заняться подлогами и фальсификацией русской истории. Почин в этом деле принадлежал шведским дипломатам.
На рассвете 16 июля 1611 года четырёхтысячное шведское войско под началом генерала Якоба Делагарди атакует новгородские укрепления в районе Чюдинцовой башни. Изменник – холоп Иванко Шваль – открывает шведам ворота, и те с ходу врываются в город. Отряд московского воеводы Бутурлина отступает без боя. Разрозненные очаги сопротивления гаснут один за другим. Победители вне себя от восторга и сами не верят своему счастью. Участник штурма Матвей Шаум потом напишет, что шведы завладели многолюдным городом «малым трудом», «почти не ведая, как это случилось… так что едва 100 или 150 человек погибло из наших».
Сбылась мечта нескольких поколений шведских политиков и военных: Новгород – владение шведской короны!
Под давлением Делагарди новгородские власти соглашаются признать здравствующего шведского короля Карла IX своим покровителем и сверх того обращаются к нему с просьбой прислать одного из двух наследных принцев (Густава Адольфа или Карла Филиппа), с тем чтобы всем миром принести ему присягу как царю и великому князю Московскому и Владимирскому.
Подписывая эту бумагу, новгородцы отнюдь не чувствуют себя предателями общерусского дела. В 1611 году Московское государство переживает тяжелейший период смуты и буквально расползается на лоскуты. По стране рыскают польско-литовские банды и «воровские» казаки, в Калуге царствует Марина Мнишек. Кто-то вслед за Москвой присягает польскому королевичу Владиславу, а воеводы Первого ополчения тем же летом, надеясь получить от Швеции подмогу против поляков, составляют приговор о том, что «все чины Московского государства признали старшего сына короля Карла IX… достойным избрания великим князем и государем московитских земель».
В эти дни образованные русские люди, несомненно, подмечали удивительное сходство происходящего на их глазах с событиями, которыми открывается рассказ «Повести временных лет» о начале Русской земли. Русская история как будто совершила полный цикл, чтобы начать новый круг с прежнего зачина – призвания иноземных князей.
Между тем в конце октября 1611 года внезапный приступ ярости сводит Карла IX в могилу; опустевший престол переходит к его старшему сыну – Густаву II Адольфу. В начале следующего года новый король принимает приехавшего из Новгорода Петра Петрея де Ерлезунда, который совмещает должности придворного историографа и фискала. Петрей – доверенное лицо его отца, опытный дипломат и знаток России, где он провёл не один год и затем ещё дважды ездил с королевскими поручениями. С собой он привёз документ, подписанный светскими и духовными властями Новгорода от имени всех людей Московского государства, – официальное подтверждение их готовности целовать крест шведскому королевичу. Петрей обращает внимание Густава Адольфа на обоснование этого решения: русские, говорится в документе, призывают правителя из Швеции ввиду того, что прежние русские государи от Рюрика до царя Фёдора Ивановича «и корень их царьской от их же Варежского княженья… был».
Король и придворный историограф обмениваются счастливыми взглядами. Какая великолепная находка, и, главное, как кстати!
К их величайшему удовольствию та же формула читается в посольском приговоре, который на исходе зимы доставляет в Стокгольм новгородское посольство во главе с архимандритом Юрьева монастыря Никандром.
Шведы, разумеется, отлично осведомлены о том, что варягами русские называют не их одних, а все народы, живущие вокруг Балтийского моря. И тем не менее при следующей встрече, с уже другим новгородским посольством, они идут на прямую подделку содержания переговоров.
В начале лета 1613 года принц Карл Филипп, наконец, выезжает в Россию, чтобы короноваться царским венцом. Он останавливается в Выборгском замке, откуда посылает гонцов в Новгород с известием о своём приезде. Шведская делегация ещё не знает, что в России больше не нуждаются в заморских государях. Одиннадцатого июля в Успенском соборе московского Кремля Михаил Фёдорович Романов венчан на царство.
Новгородские власти пребывают в растерянности. В Москву срочно отправляется одно посольство, в Выборг – другое, под началом архимандрита Спасо-Хутынского монастыря Киприана. В его полномочия входит «только поздравить с приездом его княжескую милость от Новгородской области, и чем скорее, тем лучше, сопровождать его в Новгород…».
28 августа Карл Филипп, крайне недовольный проволочкой, принимает новгородских послов. Толмачом служит немец Ганс Флорих. Перевод с русского на шведский не всегда даётся ему слово в слово. Когда архимандрит Киприан заводит речь о государственной традиции Новгорода, Флорих начинает путать имена и числительные. Дабы подчеркнуть древность корней новгородского суверенитета Киприан сослался на так называемую «Августову легенду» происхождения князя Рюрика. Согласно ей, «в год 5457» (51 год до н. э.) император Октавиан Август «начал собирать дань со всей вселенной», для чего распределил подвластные области между своими родственниками. Одному родичу по имени Прус достались земли между Вислой и Неманом, «и с тех пор до нынешних времён зовётся это место Прусской землёй». Спустя какое-то время после смерти Пруса власть над Пруссией перешла к его потомку князю Рюрику, которого новгородские послы позвали княжить в Новгороде. «С тех пор стал называться Новгород Великим; и начал первым княжить в нём великий князь Рюрик».
Официальный статус этой легенды, впервые упомянутой в «Послании» митрополита Спиридона-Саввы (1518) и «Сказании о князьях владимирских» (ок. 1527), был закреплён уже к середине XVI века, когда она была включена в Воскресенскую летопись, «Государев родословец» и «Степенную книгу». Последние «Рюриковичи» не раз использовали идеи «Августовой легенды» в дипломатических спорах. Архимандрит Киприан пересказывал её шведам как нечто общеизвестное.
Со слов Ганса Флориха секретарь принца Даниэль Юрт де Гульфред записал это место из речи Киприана следующим образом: «На что архимандрит отвечал…, что, как то явствует из старинных летописей, имели новгородские господа испокон у себя своего великого князя. И что с самого начала никаких дел с московскими господами не имели. И ещё оповестил о том, что последний (привет толмачу! – С. Ц.) из их великих князей был из Римской империи по имени Родорикус (и ещё раз привет. – С. Ц.)».
Но, по всей видимости, Киприан упомянул и «варяжское княжение» Рюрика, или же «варяжество» первого новгородского князя могло вновь присутствовать в посольском приговоре. Именно это обстоятельство позволило шведам в официальном протоколе исказить слова архимандрита. Согласно записи шведской стороны Киприан будто бы заявил, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик, несколько сот лет до того, как Новгород был подчинён Москве, и по их мнению, было весьма важно иметь у себя своего великого князя, а не московского»[17 - На Руси того времени чётко отделяли шведов от призванных на Русь варягов. Так, в Оболенском списке Псковской первой летописи (редакция середины XVI века) под 1548 годом о зарождении королевской власти в Швеции сказано следующее: «Исперва не бе в них короля, но князь некий от иныя земля начат владети ими, яко же и у нас в Руси приидоша князи от варяг и начаша владети Рускою землею».].
Первое слово норманнизма сказано. И слово это – сознательная фальсификация. Рюрик впервые объявлен шведским конунгом – без малейших исторических оснований и научных изысканий, исключительно в интересах политической конъюнктуры.
Историография, впрочем, тотчас приходит на помощь политике.
Уже в следующем году Петрей публикует свою «Историю о великом княжестве Московском», где подробно освещается древняя история России и, в частности, вопрос о происхождении варягов и Рюрика. Ход его рассуждений таков: хотя русские называют варягами многие народы, живущие по обоим берегам Балтийского моря, разуметь под ними нужно именно шведов. Почему? Да потому что в русских летописях сказано, что славяне, прежде чем подчиниться варягам, вели с ними длительную войну. Между тем в шведских хрониках и преданиях (а на самом деле в исторических фантазиях Иоанна Магнуса) «есть ясные известия, что шведы с русскими вели сильные войны, взяли страну их и области вооружённою рукой, покорили, разорили, опустошили и погубили её огнём и мечом до самой реки Танаис (Дон. – С. Ц.) и сделали её своею данницей».
«Оттого кажется ближе к правде, – заключает Петрей, – что варяги вышли из Швеции или имели главного вождя, который, может быть, родился в области Вартофта, в Вестертландии, или в области Веренде в Смаланде, вероятно, назывался вернер и оттого варяг, а его дружина – варяги…».
Ну а поскольку никаких Рюриков шведская история не знает, то в ход идёт следующий аргумент, незабвенный в веках: «Русские не могут так правильно произносить иностранные слова, как мы, но прибавляют к ним лишние буквы, особливо когда произносят собственные имена, так Рюрик мог называться у шведов – Эрик, Фридерик, Готфрид, Зигфрид или Родриг, Синеус – Сигге, Свен, Симон или Самсон, Трувор – Туре, Тротте или Туфве».
Петрей вводит в свою книгу и сфабрикованную с его участием выборгскую речь архимандрита Киприана, которая в его передаче звучит так: «…Новгородская область, до покорения её московским государем, имела своих особенных великих князей, которые и правили ею; между ними был один, тоже шведского происхождения, по имени Рюрик, и новгородцы благоденствовали под его правлением». Статус «исторического свидетельства» она получит в 1671 году, с выходом в свет «Истории шведско-московитской войны XVII века». Её автор, Юхан Видекинди, вложит в уста Киприана следующие слова: «Из древней истории видно, что за несколько сот лет до подчинения Новгорода господству Москвы его население с радостью приняло из Швеции князя Рюрика…».
Но Петрей лишь откладывает историографическое яйцо норманнизма, которое ещё нужно высидеть. Этим займутся следующие поколения шведских историков.
По мере укрепления великодержавного значения Швеции готицизм постепенно пополняется идеями «викингства», уже непосредственно связанного с историей свеев и ётов (гётов) – двух слагаемых шведской нации. В конце XVI – первой половине XVII века происходит открытие исландских саг и памятников рунической письменности. Начинается настоящая охота за древностями. Во главу исторической науки выдвигаются люди с филологической подготовкой. Этимологические спекуляции становятся важнейшим методом исторических построений. С их помощью шведские учёные второй половины XVII века объявляют Швецию колыбелью всей европейской цивилизации, включая древнерусскую. «В Швеции, – скажет впоследствии Шлёцер, – почти помешались на том, чтобы распространять глупые выдумки, доказывающие глубокую древность сего государства и покрывающие его мнимою славою, что называлось любовью к отечеству».
16 мая 1702 года сильнейший пожар уничтожает большую часть Упсалы. От королевского дворца и кафедрального собора остаются одни выгоревшие остовы. Огонь не щадит и университет с его музеем, библиотекой и типографией. Ректор Улоф Рудбек-старший (предок Альфреда Нобеля) проявляет необыкновенную самоотверженность, спасая наиболее ценные раритеты. Но многое погибает без следа. В списке понесённых утрат значатся и принадлежащие Рудбеку вещи: собрание музыкальных инструментов, подготовительные материалы к изданию большого ботанического атласа «Campus Elysii», различные рукописи, а также почти весь тираж четвёртого тома «Атлантики» («Atlantica»). Уцелело лишь восемь недопечатанных экземпляров.
Потрясённый Рудбек уже не сможет оправиться от этих ударов. Смерть настигнет его в декабре того же года.
«Атлантика» была его Magnum opus[18 - Главный труд (лат.).], над которым он трудился последние десятилетия своей жизни. Первый том вышел в 1679 году, второй – в 1689, третий – в 1698-м. Это был титанический труд, призванный доказать, что Швеция есть платоновская Атлантида (она же древняя Гиперборея, остров Туле, Сад Гесперид и т. д.), легендарная родина наук и искусств. Поразительной особенностью «Атлантики» было сочетание фантастической эрудиции автора с ничтожеством аргументации и приёмов исследования, которые свелись к злоупотреблению «рискованными этимологиями» (чтобы объявить родственными те или иные слова в шведском и других языках), произволу в обращении с источниками («расшифровка» сообщений античных памятников через скандинавскую географию, историю, мифологию) и прочим наработанным к тому времени методам искажения чужой истории.
Так, герой германо-скандинавского эпоса король гуннов Атли (исторический Аттила) оказался у Рудбека не кем иным, как титаном Атласом, или Атлантом – первым царём Атлантиды, получившей своё название от его имени. Греческий повелитель северного ветра Борей превратился в древнего шведского конунга Боре, знаменитый водоворот Норвежского моря Мальстрём – входом в Аид, сухие слёзы Исиды, которые она проливала по умершему Осирису, обернулись снегом скандинавского севера и т. д. Даже сообщение античных авторов о том, что в Атлантиде водились слоны не поставило Рудбека в тупик. Ведь из «Младшей Эдды» известно, напоминал он, что скальды могли заменять в своих висах (скальдических стихах) одно животное другим, поэтому в данном случае древние писатели «под слонами имеют в виду волков».
Извечное господство шведов над Восточной Европой Рудбек подтверждал ссылками на Священное Писание, в котором упоминается «Гог в земле Магог, князь Роша, Мешеха и Фувала» (Иез. 38:1—2). Все эти имена и названия он легко этимологизировал из шведского языка, в результате чего получалось, что шведы (Гог) были князьями над финнами и венедами-русскими (Мешех и Фувал). Далее развёртывалась уже привычная для шведских читателей картина «золотого века» Швеции – Готии – Скифии: «Наши предки гиперборейские скифы, или гиперборейские норманны, – их насылал Бог на тех, кого хотел покарать, они покидали свою родину и подчиняли себе многие страны мира, а народы превращали в своих рабов, взимали с них дань. Те народы, которые жили ближе к их отечеству Старой Скифии, или Швеции сохранили за ними их старое название и продолжали называть их по-прежнему Скифией. Они покорили и тех, кто жил севернее истоков Дона, т. е. финнов, и тех, кто жил по реке Дону, т. е. русских, а потом захватили и остальную Европу и подчинили её до Меотийского болота (Азовского моря. – С. Ц.). Потом через много сотен лет из нашей первейшей и старейшей Скифии вышли другие могучие ватаги и, разделившись на два потока, покорили Азиатскую Сарматию до Каспийского моря, а также Польшу, Германию, Францию, Италию, Рим, Испанию и Африку».
Большое новшество раздела «Атлантики», посвящённого русско-шведским отношениям, заключалось в том, что Рудбек впервые в историографии соорудил этимологическую конструкцию для доказательства шведских корней слова «варяг». Вслед за Иоанном Магнусом он сблизил его с древним названием Швеции – Варгён (Warg??n), которое, в свою очередь, разбил на два слова: warg – волк и ??n – остров. Шведов нарекли волками, поясняет Рудбек, «поскольку волки – это те, кто грабят и опустошают и на суше, и на море…». Имена R?rick Varg или Roderik Warg (дословно: Рёрик / Родерик варяг), которые встречаются в исторических сочинениях Александра Гваньини (1538—1614) и Пауля Одерборна (ок. 1555—1604), Рудбек переиначил в Рюрика Варга-Волка, обитателя Волчьего острова (Варгёна – Швеции), чем победно и завершил свои историко-лингвистические разыскания.
Начало изучения древнерусской истории со шведским словарём в руках было положено.
Читая «Атлантику», легко поддаться соблазну причислить её автора к далёким от науки фантазёрам. Однако это впечатление обманчиво. Рудбек был добросовестный учёный, настоящий кладезь познаний в самых различных областях науки и техники. Будучи ещё студентом, он открыл лимфатическую систему человека (1653); став ректором Упсальского университета, основал при нём ботанический сад, который позже, благодаря Карлу Линнею, получил всемирную известность. Упсала обязана ему новый системой водоснабжения и организацией почтового сообщения со Стокгольмом. По его проекту в 1662—1663 годах построен анатомический театр. Астрономические наблюдения навели Рудбека на мысль, что кометы светят отражённым светом, а их хвосты направлены в противоположную от Солнца сторону.
Рудбек также немало содействовал развитию археологии. Именно он предложил датировать археологические находки по толщине почвенного («культурного») слоя.
Учёные XVII века исповедовали универсализм познания, для которого не было принципиальной разницы между препарированием трупа и анализом письменного текста. «Хороший анатом, – замечает А. В. Толстиков, – имел все основания надеяться на успех в том числе и на поприще изучения истории»[19 - Толстиков А. В. Анатомия истории Улофа Рюдбека. С. 169—189.]. Препарируя этимологическим ланцетом древнюю мифологию и письменные памятники, Рудбек хотел вычленить из них истину (в его понимании, разумеется). Недаром он пожелал предстать перед современниками и потомками в виде анатома, который вскрывает плоть истории, чтобы продемонстрировать сокрытые в ней тайны. К первому тому «Атлантики» прилагался Атлас, чей фронтиспис обыгрывал популярный сюжет публичного вскрытия трупа в анатомическом театре: сделав скальпелем на большом глобусе смелый разрез от Скандинавии до Азии, Рудбек обнаруживает под земной оболочкой, прямо под Швецией, древнюю прародину человечества – «Остров богов и нас, людей», или Атлантиду. За его действиями изумлённо наблюдают знаменитые мужи древности – историки, географы, путешественники, философы.
«Атлантику» действительно прочли самые выдающиеся представители учёного мира, и среди них Ньютон, Лейбниц, Монтескьё. Её воздействие на умы было так велико, что в 1689 году шведское правительство поручило филологу Юхану Габриелю Спарвенфельду отыскать в европейских архивах документы, которые подтверждали бы открытия Рудбека. Однако пятилетние странствия Спарвенфельда по книгохранилищам Испании, Италии, Швейцарии и других стран ни к чему не привели. Хвалебные отзывы вскоре уступили место критическому разбору исторических «вскрытий» Рудбека, особенно в области лингвистики и «рискованных этимологий». Имя его сделалось синонимом филологической ереси, а «Атлантике» суждено было сыграть роль надгробного камня готицизма, который постепенно утратил свою идейную привлекательность для историков.
Готлиб Зигфрид Байер
В 1673 году, на волне Контрреформации, в Венгрии начинается преследование протестантских священников. Среди сотен беженцев, вынужденных покинуть страну, числится и Иоганн Байер – лютеранский проповедник из Эперьеша[20 - Совр. Прешов (Словакия).]. Он перевозит семью в Кёнигсберг – тогдашнюю столицу Бранденбургского курфюршества – и в следующем году умирает в возрасте тридцати девяти лет.
Его сын Иоганн Фридрих избирает ремесло живописца. Но ему не везёт – редкие заказы, скудные заработки… Шестого января 1694 года его жена Анна Катерина производит на свет мальчика. Ребёнок получает имя Готлиб Зигфрид.
На момент рождения младшего Байера города Кёнигсберга формально ещё не существует. Название это распространяется на три самостоятельных городских поселения – Альтштадт, Кнайпхоф и Лёбенихт, обступившие Кёнигсбергский замок и кафедральный собор. Каждая из общин ревниво оберегает свои территориальные, административные и судебные права, а бастионы и рвы с водой, отделяющие одно поселение от другого, помогают им в этом.
За городскими стенами царит ещё вполне средневековый быт. Узкие улицы вьются, «как ленточные черви», по выражению путешественников, возле домов стоят ящики с нечистотами, по центральным площадям бродят свиньи. Зато имеется университет и выпускается газета, которую читают далеко за пределами Кёнигсберга, в том числе в Москве. Дворцовая библиотека хранит около десяти тысяч книг и манускриптов, в том числе бесценное сокровище древнерусской истории – сделанный в конце XV века список с летописного свода XIII столетия; особую ценность ему придают 618 миниатюр – в большинстве своём, это копии с древних оригиналов. Позднее рукопись получит название Радзивиловской (по имени последнего владельца, виленского воеводы Януша Радзивила), или Кёнигсбергской (по месту хранения с 1671 года) летописи.
Младшему Байеру идёт четвёртый год, когда с любекского торгового корабля, нанятого в Либау, на кёнигсбергскую землю сходят члены Великого посольства – московский волонтёр Пётр Михайлов со товарищи. Молодому царю, не желающему раскрывать своё инкогнито, отводят частный дом в Кнайпхофе.
Тем не менее гостям решено оказать великолепный приём. Предложенные им развлечения разнообразны и изысканны, ибо курфюрст Фридрих III, как может, подражает роскоши версальского двора. Однако быстро выясняется, что странный волонтёр терпеть их не может, за исключением разве что фейерверков. Придворным увеселениям он предпочитает прохождение курса артиллерийского дела у инженера прусских крепостей подполковника Штейнера фон Штернфельда.
Гуляя по городу, Пётр и не подозревает, что где-то рядом подрастают будущие российские академики – Готлиб Байер и Христиан Гольдбах (который, будучи старше своего академического собрата на четыре года, уже приступил к школьным занятиям).
Байеру школьная пора запомнилась бесконечным переписыванием классных упражнений. Он ходит в первых учениках, что побуждает более состоятельных одноклассников обращаться к нему за помощью всякий раз, когда школьное задание кажется им сложным. Иногда ему перепадает за это какой-нибудь подарок, но нередко просьбы товарищей подкрепляются одними угрозами. Чтобы не выдать себя, Байеру приходится переводить один и тот же латинский текст несколькими способами, подыскивая слова и выражения, отличные от тех, которые значатся в его собственной тетради. Впоследствии он найдёт, что эти детские мучения помогли ему выработать понятие о стиле.
Видя школьные успехи сына, родители Байера переводят его в королевскую латинскую гимназию – Фридрихсколлегиум (коллегия Фридриха, который в 1701 году добавил к своему титулу курфюрста Бранденбургского титул короля Прусского). Здешний преподаватель классической филологии Эгерс прививает Байеру охоту к чтению древнеримских писателей. Бессмертная латынь так полюбилась ему, что он, по его собственному признанию, «отвык мало по малу мыслить по-немецки и начал думать на латыни, когда писал».
В 1709 году Кёнигсберг навещает страшная гостья – чума. Эпидемия уносит жизни десяти тысяч горожан. Фридрихсколлегиум закрывается, но Байер продолжает заниматься самостоятельно. Когда в следующем году болезнь отступает из города, он записывается на богословский факультет Кёнигсбергского университета.
Юный студент буквально запирает себя в стенах аудиторий и университетской библиотеки. Зато уже на втором году обучения ему предлагают место учителя в низшем классе Фридриховой коллегии со столом, помещением и жалованьем в размере двадцати талеров. Условия не самые блестящие, но Байер соглашается на них, чтобы облегчить отцу бремя расходов на своё содержание. Отныне он даёт уроки чистописания и латыни ста пятидесяти ученикам, проводя ежедневно по семь часов в том самом классе, в котором не так давно сиживал сам. Для него словно не существует усталости, и он ещё находит время на изучение еврейских книг Ветхого Завета и чтение античных философов.
Однако спустя несколько месяцев его нервная система даёт сбой. Байеру начинает казаться, что он приобрёл дар ясновидения. Несмотря на чувство физической бодрости, время от времени им овладевают особого рода припадки, сопровождаемые конвульсиями всего тела, после чего он начинает ясно видеть события, которым только предстоит произойти. Позже Байер уверял, что всё случалось именно так, как ему представлялось в видениях. Впрочем, жизнь его протекала настолько однообразно и размеренно, что предвидеть его завтрашний день не составляло особого труда. Наваждение постепенно прошло само собой.
Поздней осенью 1711 года через Кёнигсберг вторично проезжает русский царь. Теперь это просвещённый монарх, которого интересуют не только корабли, пушки и фейерверки, но и вопросы гуманитарного образования. На этот раз он внимательно осматривает королевскую библиотеку, где ему показывают Радзивиловскую летопись. Заинтересованный Пётр приказывает сделать с неё список для его личной библиотеки. Копия будет прислана в Петербург два года спустя.
В 1713 году добытая должность частного учителя освобождает Байера от утомительных школьных занятий. Но он по-прежнему не позволяет себе ни минуты отдыха. «Я, – пишет он в автобиографии, – никогда не был доволен тем, что изучил, и думал всегда идти далее». Учёные интересы его разнообразятся и становятся более углублёнными. Он увлекается китаистикой и восточными языками, не забывая об отцах церкви и классиках. Недовольный своим латинским слогом, который кажется ему напыщенным, он корпеет над Титом Ливием, перемежая латинские штудии с изучением Конфуция и составлением китайского лексикона.
Переутомление на этот раз даёт о себе знать приступами тяжёлой тоски и полным физическим истощением. Байер выглядит, как скелет, обтянутый жёлтой кожей. Но даже в этом состоянии он не оставляет учёных занятий, укрепляя себя мыслью о предуготованном ему высоком предназначении. Когда душевное уныние овладевает им, он начинает распевать похоронные песни до тех пор, пока не высушивает душу до дна от струящихся слёз, а потом затягивает хвалебные псалмы и снова принимается за работу. «Я, – пишет Байер, – утешал себя тем, что ожидал от Господа всякого блага; что Он видел мою душу, а также то, что все мои работы клонятся к тому, чтобы я всеми силами мог доверчиво достигнуть того, к чему Он меня предназначал». Нельзя сказать, какое именно будущее рисовалось ему в те годы, но, несомненно, что оно было связано с научными свершениями.
Лучшим средством против ипохондрии тогда считалось путешествие, и Байер осенью 1714 года отправляется в Данциг, к своему родственнику, профессору красноречия Иоганну Сарторию. Выясняется, однако, что гостю не рады. Хозяин даже не отпирает для него двери своей богатой библиотеки. Байер рыщет по городу в поисках книжных лавок, где обзаводится рядом редких изданий, в том числе многотомным Сorpus Вуzantinum – собранием источников по византийской истории, которое впоследствии он использует для своих разысканий по истории русской.
Летом 1715 года Байер ненадолго возвращается в Кёнигсберг. Тут он вступает в загробную полемику с датчанином Олигером Паулли (1644—1714). Этот религиозный фанатик и удачливый купец, наживший огромное состояние посредством работорговли, объявил себя потомком царя Давида и новым Мессией, которому предопределено свыше обратить евреев в христианство и восстановить Израильское царство, о чём он письменно известил королевские дворы Европы с призывом поддержать его начинание. Кроме того, он взбудоражил церковные круги своим истолкованием крестных слов Иисуса: «Eli, Eli, Lama Sabachthani» («Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?» – Мф. 27:46; Мк. 15:34), которые он переводил как «для чего Ты прославил Меня».
