скачать книгу бесплатно
Роза, кинжал и корона
Оксана Царькова
Нам так не хватает поэзии, любви, рыцарей и надежды. Моя душа бродила по вселенной и услышала эту волшебную мелодию. На чёрном металле золотыми завитками рисовало Древо Жизни цветы и замки, узоры красоты души. Я записала эту песню… Смешение поэзии и фэнтези про «попаданцев». Любовь и романтика. Маленькое чудо в тёмные времена.
***
Той песни услышь, ты звук за горой,
Что ветер несёт, умолкая.
Она о любви и о счастье с тобой,
С тобой, моя дорогая.
Разлука в мирах, временах нам дана,
Злым демоном чёрным, кровавым.
И только они нас спасут ото зла,
Вернут наши чувства и славу.
Вернут нашу жизнь, объятья в ночи.
И наши злачёных два трона.
От нашего завтра живые ключи.
Роза, Кинжал и Корона.
***
РОЗА
***
Алая роза, лепесток к лепестку
Тугие бутоны, закручены жёстки.
Стоит на ветру, мила и неброска.
Не пахнет, все мимо идут.
Не знаете вы, что под алым корсетом,
Нежное сердце стучится, живёт,
И любит и плачет, и песни поёт.
Хотя, и изранено тонким стилетом.
***
Открыла один глаз – темно… Открыла второй – темно. Значит, утро ненавистного понедельника уже наступило. Поставила в ленту тоскливое эмоджи. Ууууу. Фото в инсту – #Ненавижу_понедельники. Фильтр: чёрное на чёрном. Нет такого? Очень, очень жаль.
Аааа! Как голова гудит. Весь вечер вчера писала стори, как мы с Сэм ходили в караоке. Орали дуэтом, как ненормальные: “По лицу роса…Я к тебе босая…Босая”. Раз сто. Вру, конечно, в этом караоке-баре можно только две песни на круг. Но, если очень-очень-очень хочется, то… И бармен, такой, ничего себе… Армен? А! Ну вот же он на нашем с ним селфи – бармен – Армен. Вот так и запомнила, в рифму… За рифму три шота. Зачем?!! Опять буду “Састак” свой жевать, и жалеть себя, жалеть без конца…
– А тому ли я…пам-пам. Обещание лю… Фу! Ненавижу это слово. – В моём зеркале на смартфоне отражается миленькая черноволосая, черноглазая бестия. Маленький чертёнок, двадцати лет от роду, хотя, иногда мне не верят. Паспорт всегда с собой в сумке ношу. – Босая, босая, босая!
Ноги мои уже на полу, холодно, морозно. Опять, тетка Марина экономит на отоплении. Бррр. Ну, прямо, бзик у неё на этой почве. Бегает, счётчики проверяет, считает, бормочет себе под нос что-то. Ненормальная… Мы же не бедные, бабосики на вкладах. Всё ок. Экология-шмэколгия. Повернулась мозгами она на экоЛогичности окончательно. Мусор перебирает, все пакеты полиэтиленовые выбросила, заставляет меня с этой эко-авоськой ходить в магазин, как бабку-пенсионерку. Позор. Но, ничего. Она добрая, хоть и старая. Сорок лет! это ужас, какая она древняя. И одинокая. Только я у неё – свет в оконце. Единственная племянница, родители мои канули в лету при моём рождении. Я даже не могу у неё узнать, что такое – канули в лету. Это как? Утонули, что ли? И трясётся она надо мной, как над хрустальной вазочкой: – Ой! Розочка, не пей, не гуляй, высыпайся. Ты же маленькая, сердечко слабенькое… Тыры-пыры, в сердце дыры. Хорошо, что я всем говорю, что меня зовут Роуз. Розочку я бы не вывезла.
Ещё одно селфи: #Замерзаю. И ножки в носочках. Тэээкс, выложила, лайкнула, лента та-та-та.
Что за грохот? Марина, блин.
Влетаю в кухню. Так и есть. Марина опять мутит смузи с семенами чиа. Уронила со стола блендер, и смузи растёкся по полу тошнотворной зелёной лужей. Блендеру, похоже, хана. Ураа! Я так люблю блинчики на завтрак, жирненькие, пузырчатые, со сметанкой. Ням! Пока Мара не сошла с ума по своему ненаглядному ЗОЖу, мы часто с ней так завтракали. Болтали, смеялись. А теперь, она худая, злая, зелёная. Совсем, как этот смузи. Была себе Мара пышечка с ямочками, а теперь – доска с сучками.
– Мара! Давай, блинчиков сделаем. Позавтракаем, как люди. А? – Делаю ми-ми-мишное лицо, надуваю губки уточкой. Должно подействовать. – Ми-ми-ми. Меня, Мара, обними!
– Розочка! Отвали. Твои блины – тыща калорий, два кэгэ на заднице, и, три часа с личным тренером. – Рычит зелёная, злая, здоровая Мара. Бесячая. Ненавижу её такую, почти, как эту “Розочку”. Убить её за это готова…
– Мара! Сколько я тебе говорила. Никаких Розочек. Зови меня – Роуз. Договорились? Я – Роуз, а тебе – смузи от пузи. Ла-ла-ла!
Я очень люблю петь. В душе, в караоке, везде. Так я вываливаю себя в социум. Выговариваюсь, выкрикиваю, выплёскиваю. Всё, что во мне за двадцать долгих прожитых мною лет накипело.
– Роуз. – Вот, умеет же Мара, когда хочет! – Роуз, сегодня приди, будь любезна, не в два ночи. – Голос Мары дрожит, зеленеет вместе с ней. – С твоим сердцем такой режим неприемлем. Я сколько буду из корзинки твои блистеры “Састак” вытряхивать? Орёшь там, надрываешься, в своём караоке, с подружаней твоей – Светкой лохматой.
– Не Светка, а Сэм. Сколько раз тебе повторять, что не лохматая она, а это у неё дредлоки. Сэм их обожает. А я её обожаю. Мы с горшка вместе. Не мешай нашему счастью, Мара!
Я шутливо утыкаюсь в её плечо. Как в детстве. Когда мы были очень близки. Читали вместе книжки про рыцарей, замки и фей. Зажигали свечи. И танцевали, под клавесины. Менуэты, там всякие. Вэнги, Воксы.
Это Мара так танцы называла. Я, потом гуглила про Вэнг и Вокс. Нет таких танцев. Мара всё выдумала. Вот, фантазия у неё. Тридцать поз кряду протанцевать, и не ошибиться ни разу. Рука вверх, веер вниз, поворот, ножка вправо… Вокс.
Я и не заметила, как шагнула в Вокс позицию. Поскользнулась на смузи, и полетела на пол вниз головой на холоднючий кафель. Баммм! Сбрякала Роза в странную позу.
– Розочка! – Мара бегает вокруг меня, причитает, и, постепенно, становится прежней розовой булочкой. – Розочка! Цвет, мой алый, ты не ушиблась? Как сердце? Не молчи, Розочка!
***
На стенах мерцают разлитые свечи.
Вокс медленный плачет на лютне струной…
Твои обнимаю я хрупкие плечи.
Нам встретиться надо за серой стеной.
Вэндел старинный прикроет нам спины.
Шершавые камни согреют ладони.
В цветах Орелина мы будем невинны.
Вокс лютню струною медленно тронет…
***
Что это было? Какой Вэндел, какой Орелин? Именно так – Вэндел имя собственное, вроде бы, замок, а Орелин – куст, пахнет как апельсин… Темно…
***
КИНЖАЛ
***
Золото сыплется с тонкой руки.
Железная твердь не сдаётся.
Чёрное стило умело веди.
Как будто, кинжалом дерёшься.
Выводишь на чёрном розы златые,
Птиц в вышине, и юную деву.
Друга надёжного руки святые,
Всё здесь уподоблено странному Древу.
Ветки, ростки, лепестки и цветы.
Стило царапает, чёрный стирая.
Золото льётся, вьёт завитки,
От злобного глаза сокрытого рая.
***
Ратушная площадь. По узкой улочке, налево. Цок, цок, цок. Старый ослик прядёт ушами, отгоняет назойливых мух. Жара… Каменный город раскалён, как большая сковорода пекаря Боги. За хвостом ослика, снова налево. Тук, тук, тук. Башмаки деревянные, тяжёлые, неудобные, единственные. Цок, тук, цок, тук. Пришли. В щель двери вывалился толстый, красный пекарь Боги. Окинул сальным взглядом убогую процессию: старый, седой ослик, облепленный мухами, за ним – худющая, чёрная тень. Тень пошатнулась и превратилась в Дирка. Ученика оружейника Мора. У паренька особый дар – затейливо рисовать золотую филигрань по чернёному металлу. Завитки, цветы не похожи ни на что. Волшеба, не иначе. Вот и Боги – не устоял, заказал себе табличку, чтобы повесить над дверью пекарни. "Боги – хлеба, крендели, булки".
– Дирк, старина, – Боги расплывается в улыбке, которую все слишком хорошо знают, и боятся пуще огня, – а зачем ты привёл ослика?
Дирк дёрнул плечом, мол, надо и привёл. Длинный, нескладный, чёрные волосы до плеч, чёрные глаза, чёрное, закопчённое кузнечным горном лицо.
Оружейник Моран не щадил своего единственного ученика – сироту, и гонял наравне со старым осликом. С раннего утра и до самой поздней ночи, Дирк ковал мечи и кинжалы, пики и молоты, а потом, как будто бы в своё свободное время, писал, царапал, железным пером – стилом, на чернёных латунных дощечках, свои необычные золотые завитки, которые складывались, как песня, в причудливые узоры. Таких красот в городке Бринберге, отродясь никто не видывал.
Двадцать один год назад оружейник Моран, одинокий всеми забытый пропойца, нашёл на своём крылечке корзину, а в ней – молчаливого, насупленного, черноглазого младенца. Рядом с младенцем лежал кинжал, неземной красоты, изрезанный причудливыми узорами, которые сложились в слова Вэндел и Дирк. Дирк, ясно, кинжал, а вот Вэндел? Может, имя его отца? Моран Кан повздыхал, да и забрал домой к себе чёрное дитя. Прозвал его Дирком, и выучил оружейному делу, кинжальному бою. Всему, чем сам владел в совершенстве. Как только малец встал с четверенек, он взял в свои ручонки стило, начал царапать загогулины на всём, что царапается. Да так затейливо, чудно.
Кинжал из корзины Моран, знамо дело, отдал Дирку. Тот приделал кожаный ремешок с ножнами, и носил этот кинжал, не снимая, на шее.
Боги, жирная, жадная скотина, так о нем все в Бринберге говорили, положил свой глаз на этот кинжал. И всякий раз, как видел Дирка, сулил ему мешок золотых дукатов за его талисман.
Дирк, хоть и ходил вечно впроголодь, только отмахивался головой, отпускал глаза в пол, и старался поскорее убежать прочь, подальше от назойливого пекаря.
Но, сегодня никуда не убежишь. Боги позвякивал пятью дукатами, что ему надо за табличку получить, в своём жирном кулаке, но Дирку их не отдавал.
Вонючий пот катился по ослику и по Дирку. Душная улица пыталась сварить обоих бедолаг, прямо между серых, раскалённых каменных стен.
– Дирк, дружище, – огромный живот Боги напирает на ослика, а ослик напирает на юношу, и оба они вдавливают Дирка в каменный угол, – отдай мне кинжал, я пока упросом прошу, а потом, и силой могу.
Ряха Боги краснеет, и от нахлынувшей жадности мелко трясётся щеками. Вдруг, Боги задирает свою круглую башку, и радостно скалиться куда-то вверх. Слишком поздно Дирк понимает – куда загнал его бессовестный булочник – в нужной угол.
В Бринберге, как и в любом средневековой городе – в домах нужники были устроены на втором этаже, а дыра выходила выступом на улицу. Все знали, что к стенам жаться нельзя. Неровен час, может и дерьмо на голову свалиться.
И в сей момент, это самое дерьмо, неотвратимо, неслось на голову Дирка. А он зажат между стеной и осликом.
Шмяк! Дирк облит с головы до ног смердящей жижей. Боги трясётся, как квашня, в беззвучной истерике, ослик всё больнее впивается в Дирков живот своим тощим задом.
Злоба, чёрная злоба, закипает в Дирке. Он хватается за кинжал рукой. Рука скользит, срывается, старая кожаная ленточка рвётся. От неожиданности старый ослик взбрыкивает, вылетает из угла на улицу, Дирк теряет равновесие, поскальзывается на дерьме, залившем всё вокруг, и затылком прикладывается к булыжной мостовой Бринберга. Последнее, что он видит угасающим взглядом – жирная лапа Боги тянется к его кинжалу. Темнота.
***
Рыцари Вэндела, верные мне,
Возьмите свои вы кинжалы.
Вспорите вы брюхо злой тишине,
Вырвите чёрное жало.
Пусть лютня играет героям своим,
Овеянным ратною славой.
И девы кладут Орелина венки
На ваши достойные главы…
***
Да, именно так в раю и должно быть. Вэндел – дом, родной, замок. Орелин – куст померанцем пахнет. Темно.
***
КОРОНА
