скачать книгу бесплатно
– Благодарю вас! Разрешите идти?
– Да, и следующего позовите.
Дверь закрыть. «Фу-у-у!» Отпустило. Ай, чуток повело влево… Ну-ка, ну-ка… снова собраться. Ребятам в коридоре тоже продемонстрировал гагаринскую улыбку и изобразил победный жест – «Рот-фронт! Но пасаран!» Кто-то даже завистливо вздохнул.
По большому счету мне просто повезло. Народу было много, врачи из комиссии уже давно работали без отдыха. Придираться и внимательно смотреть никто не стал. Ура! Можно начинать собираться. Если честно, госпиталь надоел как… ну как не-знаю-что!
Пашку тоже выписали. Мы с ним оба хромые, правда, он сильнее. Единственное, что его напрягает, то что его направляют в запасной полк, а не в родную часть на передовой. Пашка на прощание попытался научить меня играть в шахматы. Так без толку же! Эндшпиль – гамбит… Мы договорились на то, что после Войны обязательно поедем отдыхать на Юг, там встретимся и будем до одури играть на пляже.
Выписка
Утраченные элементы обмундирования нам выдали на складе. Шинель и часть вещей, как оказалось, приехали вместе со мной, остальное выдали б/у (но чистенькое и заштопанное). Паше досталась почти новая шинель, чему он порадовался. Выданные валенки были без калош, чем поставили меня в тупик – как их носить, если будет слякоть. Кто подготовил на складе все остальное и даже подшил воротничок к гимнастерке, я не знал, но попросил неулыбчивого пожилого старшину, который выдавал нам обмундирование, передать им нашу благодарность. На прощание также выдали сухой паек, а кроме того, расщедрились на шоколад и Пашкин любимый «Казбек». Положено это было по нормам довольствия или нет, не знаю. По мнению соседа, нас облагодетельствовал кто-то из местных. С Пашкой «махнулись не глядя» – плитку шоколада на пачку курева. На всякий случай каждый сохранил чуток из своих запасов – помнили, что шоколад и папиросы стали лучшей меной и лучшим подарком.
Под расписку получили денежное довольствие. У меня тут же появился вопрос, куда девать эти здоровенные простынки, которые играли роль денег. Краем глаза покосился на Пашку, который привычно все скрутил – скатал и вложил в платочек, и сделал так же.
Оказалось, что после ранения и госпиталя положен краткосрочный отпуск. Паша хмуро сообщил о боях в районе Ленинграда и про то, что ехать ему, собственно говоря, некуда. Поэтому он собирался пару дней погулять по Москве, а потом отправиться к месту назначения. Его запасной полк был под Горьким. Пока мы не спеша собирали вещи и выписывали все документы, он мимоходом поворчал по поводу того, что комплект формы у нас неполный и что он собрался посетить военторг. Еще Пашка посетовал, что вещи, которые он оставил в прежнем полку, наверняка пропали или их раздали тем, кому нужнее. В этом мире Паша был моим проводником. Свою нездешность я маскировал как стеснительность и скромность. До военторга мы решили ехать вместе на метро. Ближайшей станцией были «Сокольники».
Итак, последний завтрак в госпитале. Потом мы спустились по боковой лесенке к каптеру, переоделись и прощаться в палату поднялись уже как настоящие командиры Красной армии. Пожали руки оставшимся ребятам, синхронно обняли с двух сторон нашу МедФедоровну. У нее снова глаза были на мокром месте.
– Смотрите, сынки, больше сюда не попадайте, – медсестра погрозила нам, как непослушным мальчишкам, потом обняла каждого и поцеловала в щеку.
Паша с его основательностью подробно разузнал не только дорогу до метро, но даже где находится лучший военторг. А также где находится ближайший. Я предложил еще посетить Красную площадь и ГУМ. Но потом, подумав, мы решили отказаться от этой идеи. Время было непростое – нарвемся на патруль, потом всю душу вытянут и в караулке промаринуют.
Ну все, мы попрощались со всеми и пошли по заснеженной дорожке парка по направлению к выходу. Ё-мое, а чего ж так холодно? Мы так не договаривались! После того как прошли КПП и попрощались, мы с Пашей одновременно опустили уши на ушанках. Пусть потом кто угодно рассказывает, а я теперь знаю – уже при минус десяти в шинели холодно, черт возьми! Это вам не пуховик и не зимняя куртка. Конечно, не конец света, тепло держится кое-как. Но я-то изнеженное дитя цивилизации! Вон – даже суровому воину Пашке тоже несладко. До «Сокольников» мы шли быстрым шагом с переходом на бег.
Станция встретила теплом и асфальтовым покрытием под ногами. В мое время полы заменили плитами под гранит-мрамор. А вот желтый кафель на стенах, серые четырехгранные колонны и решетчатый потолок точно такой же. Народу маловато. Даже как-то непривычно пусто. В вагоне тоже было крайне немноголюдно. Паша был первый раз в метро, и его интересовало буквально всё. Мы даже свою станцию чуть не проехали – он изучал полировку поручней, поверхность стенок вагона и пробовал на пружинистость диванчики. Осторожненько так. Остальные пассажиры были какие-то сумрачные и сосредоточенные. Особого внимания на нас никто не обращал. При встрече с другими людьми в форме ориентировался на Пашку – если он козырял, то и я с ним заодно. Если просто кивал, то и я тоже кивал.
Военторг приветствовал пустотой, тишиной и радушием двух пожилых продавцов и солидной дамы-кассира. Они снабдили нас всем тем, что требовалось красным командирам: безопасной бритвой с несколькими пачками лезвий (я взял тоже, может пригодиться), помазком, одеколоном, зубной щеткой (с настоящей щетиной), жестяной коробочкой с видом Спасской башни (там был зубной порошок), подшивным материалом (подворотнички – это для салаг), петличками и прочей фурнитурой, дополнительными ремешками к портупее, пуговицам и много еще чем. Приобрели планшеты, куда в уголке магазина переложили документы, а то в шинель и в «сидор» лазить было неудобно. То, что обноски, выданные нам в госпитале, не соответствовали высокому званию лейтенантов РККА, было ясно и так. Купили штаны (похожие на галифе) – для меня даже нашлись синие – «летчицкие». Приобрели и тут уже в примерочной одели теплое белье. Еще обзавелись свитерами, а с Пашкиной подачи еще и теплую безрукавку приобрел. Шинели, несмотря на их поношенность, мы решили не менять – сэкономили.
И снова я смотрел на Пашку и брал его действия за основу. Летчики, как оказалось, были богаче, чем пехотные лейтенанты. И еще мне положено было денежное вознаграждение за боевые вылеты. (Ого! Я, оказывается, успел боевые вылеты сделать…) Жадничать у красных командиров, воспитанных в духе пролетарского равенства и братства, считалось плохим тоном, и я, не задумываясь, сунул бывшему соседу по палате целых (а может, «только») четыреста рублей. Мы договорились, что он мне вернет после войны в Крыму вином и арбузами. Мою попытку купить ремень со звездочкой на пряжке (как в кино видел) Паша, как опытный товарищ, не одобрил. С его слов выходило, что будет неудобно застегивать и что сильно затянутый ремень мог порваться у шпенька.
– Это же для парадно-выходного. А ты вот с таким на пузе поползай – цепляется за все, и потом из него траву и землю замучаешься выскребать!
– Да у меня такой раньше был (ну, должен был быть). Я же на пузе не ползаю!
– Оно и видно – пижон! – Пашка никогда не упускал возможности мелкой подколки.
Продавцы, у которых наша пара была почти единственной клиентурой, помогали приодеться и собраться. Советовали, отводили к зеркалу, ориентировали в выборе, подсказывали, что еще надо взять. Благодаря их заботе мы обзавелись блокнотами, тетрадками, чернилами в пузырьках из толстого стекла, карандашами и ручками-самописками. Я представил себе, что потом придется писать, каждый раз опуская перо в чернильницу, и купил еще одну ручку – про запас.
Хромовые сапоги (валенки привязали к вещмешкам) и настоящие кожаные перчатки завершили нашу экипировку.
Паша стоял перед зеркалом, время от времени поворачиваясь то одним, то другим боком.
– Во! Теперь на людей стали похожи. А то после госпиталя в гостинице появиться было стыдно.
А потом Пашка проводил меня до трамвая… Нам пришла пора расставаться.
– Может, останешься? Вместе по Москве погуляем, покажешь места, которые знаешь. Ведь ты же тут бывал, а я впервые, – еще раз напоследок пытался меня уговорить бывший сосед по палате. – И повод у нас есть поднять за содружество родов войск. А потом, через пару дней, вместе поедем. Нам же на один вокзал!
Расставаться совершенно не хотелось. Кроме того, что Пашка был просто классным парнем, для меня он еще к тому же стал проводником в этом мире. Но оставаться в Москве декабря 1941 года с ее проверками, патрулями и НКВД мне было реально страшно. Я бы засыпался на первом же вопросе, а потом доказывай, что не диверсант. Это спасибо парням в госпитале – хоть ромбы (а не «ромбики») с треугольничками (а не «треугольниками») не путал. И узнал, что у меня на петличках не квадратики, а «кубари». Паша и Витька прощали мои «косяки», списывая на контузию, а то, что могли бы подумать другие военные, было нетрудно предугадать.
– Нет, Паш, не останусь. На вокзал-то нам на один, да на разные поезда. Твой скорый в Павлике {Павлик – устоявшееся просторечное наименование его жителями города Павловский Посад} не останавливается, а мой «пригородный» до Горького не идет. Да и своих стариков я последний раз только прошлым летом видел – обязательно надо проведать.
Звон подходящего трамвая заставил нас обняться на прощание. Потом Пашка хлопнул меня по плечу.
– Ну, давай, авиация! Станешь над нами пролетать – крыльями покачай!
– Заметано! Будем жить, пехота! – И я вскочил в последнюю дверь вагона. Трамвай тронулся и, набирая ход, поехал к Земляному Валу. Я стоял и махал своему товарищу в заднее окно вагона, пока остановка и Пашкин силуэт на ней растаяли в ранних сумерках. Я еще постоял, всматриваясь в заиндевевшее окно, а потом пошел и присел рядом с кондуктором.
– До Курского сколько остановок? – спросил я у замерзшей тетушки в черном пальто и сером платке с билетными роликами и потертой дерматиновой сумкой (или же клеенчатой?) через плечо.
– Я вам подскажу, – ответила она.
Мне предстояла контрольная проверка – встреча с родными Алексея Журавлева.
Старый Курский вокзал не впечатлил. Две тумбообразные башенки при главном входе и две такие же «афишные» тумбы на концах крыльев. Здоровенная пустая площадь перед вокзалом. В принципе на ней можно было бы разместить весь московский автопарк, который на тот момент был крайне невелик. За все время поездки от госпиталя встретились всего пара грузовичков (трехтонки? полуторки?). Вот и весь трафик. До знаменитых московских пробок еще лет 60 будет.
«Атриум», который потом возведут на этой площади, мне никогда не нравился – лучше бы оставили место для таксистов и для автобусов. А вот современный Курский вокзал с его размахом и простором все-таки лучше.
Расписание поездов повергло в тихий аут. Электрички шли только до остановки «Железнодорожной». До Павловского Посада, где, согласно документам, должны были жить «мои» родители, можно доехать на поезде (класс! всегда хотел покататься на настоящем паровозе!) за два с половиной часа. Это все мне объяснила строгая кассирша, выдавшая билет. Поезд был нескоро, и я решил где-нибудь перекусить, тем более что после нашего последнего завтрака в госпитале прошло уже полдня. Где перекусывают все пассажиры? Особенно если вокзальный ресторан закрыт. Правильно, в вокзальном буфете. Вот я туда и похромал. С одной стороны, зря переобулся в сапоги – ноги мерзнуть начали, с другой стороны – правильно, калош на валенках не было – сейчас бы наследил мокрыми лапами.
Ой, старый вокзал, а я тебя знаю! Половина Курского, которая сейчас обращена к поездам дальнего следования – это и есть старый вокзал. Как домой зашел. Вот туалет, вот зал ожидания, вот буфет. Все на своих местах. Только народу раз-два и обчелся.
Закон подлости – чего больше всего боишься, то и случается. Я нарвался на патруль. Троих военных с красными повязками заметил слишком поздно, чтобы куда-нибудь свильнуть. Так, спокойно. Небольшое волнение и легкое раздражение вполне допустимы – проверки никто не любит. Во всем остальном держимся так – я элита РККА, боевой летчик (до сих пор не знаю, насколько боевой), фронтовик, а они крысы тыловые.
Мужик с посеревшим усталым лицом и красными глазами – начальник патруля. Черные петлицы с алыми кубарями и танчиками. Шинель, портупея (а пряжка со звездочкой, какую Пашка отсоветовал брать), в отличие от меня, с кобурой. И кобура была явно не пустой. О-па, а ребята-то не промах. Скользящим шагом два других «комендача» чуть продвинулись вперед и встали с левого и правого бока. Я оказался почти в коробочке. Ясно, резкие движения ближайшее время будут противопоказаны и крайне вредны для здоровья.
Козырнуть у нас получилось синхронно. Спасибо армейской подготовке – научили и форму носить, и выполнять строевые приемы. Хотя исторически летунам прощалась легкая расхлябанность.
– Старший лейтенант Семенов, комендантский патруль. Прошу предъявить ваши документы.
– Младший лейтенант Ца… Журавлев. Следую в краткосрочный отпуск после ранения и далее к месту назначения. – Блин! Плохая оговорочка. Эти ребятушки могли вполне и зацепиться. На всякий случай бросил косые взгляды влево и вправо с недовольным видом. Выражать явно свое раздражение не следует, но показать, что мне их маневры понятны и не очень нравятся, тоже не мешает. Хорошо, что все документы переложил в новенький планшет. Щелк – и достал полную пачку.
– Пожалуйста, – сказал, протягивая документы старшо?му. Геометрия на петлицах благодаря ребятам из нашей палаты потихоньку стала проясняться – уже знаю, что по три «кубаря» на петлицах – это старший лейтенант.
– Из какого вы госпиталя?
– Из **57-го, вон же справка. – Это типа я не понял, что старлей уже начал проверку. То есть на их сленге – «прокачку». Так сказать, просвечивает, как рентгеном.
– Причина госпитализации? – Старший патруля продолжает изображать робота-зануду. (Слово «робот» уже есть в обиходе?)
– Вот, – сдвинул ушанку на затылок и открыл красный рубец шрама, идущий от края лба до уха. – И еще по ногам досталось.
Тянуло, ну тянуло, ляпнуть: «…что, тоже показать?» Не стоит. Не поймут. И хамить не следует – мужики на работе и дело свое выполняют качественно.
Правый парень с «пилой» на петлицах (я даже знаю, что этот рядок треугольничков называется «пила» и у мужика звание – «старшина») не отрываясь разглядывал меня все время проверки документов. Левый просто фиксировал мои движения. Поза преувеличенно расслабленная, а сам как пружина на боевом взводе.
– Что-то у товарища летчика ремни больно новые, …и сапоги тоже – не отрывая от меня взгляд, негромко сообщил правый старшему в патруле. Правильно засек. Сапоги, портупея, перчатки, планшет «не вяжутся с легендой» – новенькие вещи в госпитале обычно не выдают. Что же, остается перед развернутым строем личного состава объявить благодарность Пашкиной жабе, которая заставила продавцов военторга выписать нам квитанции. Их потом можно учесть по прибытии в свою часть и компенсировать.
Квитанции и чеки из планшета перекочевали к старшему патруля. Он их бегло проверил и вернул.
– Держите, – старший лейтенант протянул остальные документы, оставив себе только удостоверение, которое стал внимательно рассматривать еще раз. Я убрал все в планшет и ждал развития ситуации.
Старший патруля вновь просмотрел удостоверение, закрыл книжечку и протянул мне. При этом он глядел мне в глаза. Когда же я поднял правую руку навстречу, чтобы забрать документ, старший лейтенант неуловимым движением отклонил «корочки» вверх, и моя рука повисла в воздухе. Ха, да видели мы такой прием. В моей реальности гаишники любили так «права» «возвращать» после проверки. У наших еще ловчее получалось – вообще кистью могли крутануть – вот они твои «права» – а не возьмешь – оп, их нет. В наше время после этого фокуса обычно предлагалось предъявить страховку и «техосмотр», а потом еще и огнетушитель, буксировочный трос, знак аварийной остановки, а также аптечку. У нас так «на бабки разводили», а здесь, чувствуется, так диверсантов и дезертиров ловят.
Медленно опускаю руку. Чуть добавим раздражение – а то будет как «не по-настоящему».
– Разрешите осмотреть вещмешок. – Старлей-танкист не просит разрешения, он требует.
Ну что – давай, встань «в позицию», начни «качать права». Заяви этим мужикам, на которых, может быть, три часа назад дезертир с ножом прыгнул, что это требование, по моему мнению, несколько превышает их полномочия.
Правда, танкист смягчил ситуацию.
– Пожалуйста, – добавил старлей и чуть улыбнулся. Все – норма. Рамки приличия соблюдены. Он командир – и я командир. Но обстановка и время обязывают его действовать именно так. Откуда-то всплыло: «Москва на осадном положении». А мое удостоверение, видимо, уже у него в кармане – руки старшего лейтенанта снова свободны. Вот же «фокусник» на мою голову!
Хамить, ругаться, препираться не будем – на это сколько времени уйдет! И нервишек, которые потом если и восстанавливаются, то очень долго и на хороших курортах. Мне вообще-то скорее от этих мужиков нужно отвязаться и бежать в буфет, а им диверсантов и дезертиров ловить надо, а не проверять направление звездочек на пуговицах. Три неторопливых шага в сторону и молча ставлю «сидор» на лавку зала ожидания. Петлю ремней – снять и откинуть, теперь раскрутить и распустить завязку, раскрыть верх мешка. Шаг в сторону. Смотрите – чего мне скрывать? Буханку хлеба и три банки тушенки? Видите, вот обноски из госпиталя, которые в военторге выбросить не дала моя персональная жаба (Пашкина тоже уперлась)? Вот книжка Толстого с его лучшими вещами «Аэлита» и «Гиперболоид». Я ее честно стащил в госпитале – она там валялась; а наши бедовые воины могли на самокрутки извести или на туалет. Теплые носки, запасной комплект белья, мыльно-бритвенные принадлежности, завернутые в новые байковые портянки (еще раз спасибо военторгу) – составляют весь невеликий скарб молодого лейтехи. «Все свое ношу с собой» – не помню, как это будет по-латыни.
Левый патрульный, кажется, старший сержант, бегло проверил содержание вещмешка. Старлей профессионально фиксирует выражение моего лица, правый патрульный переключился на контроль моего поведения.
Молчим…
У меня начинается легкий мандраж (а может, и не легкий, а может быть, и «паника»): Ну чего прицепились? Вот ща начнется – «…прошу пройти для личного досмотра!» Тогда я точно «спекся». Если действительно станут крутить по полной программе, то засыплюсь на элементарном незнании текущей реальности. Можно, конечно, валить на контузию, но о синих штанах придется забыть. В лучшем случае – пошлют рядовым в пехоту. А могут и в «дурке» запереть, если сразу как диверсанта не хлопнут. Что же я не так делаю? Вот чего они сейчас меня разглядывают, как барыги древнюю икону?
Перевожу взгляд на старшо?го. А-а-а, пока я наблюдал, как мои шмотки проверяют, он мое удостоверение возвращает. На этот раз без подколок.
– До свидания, счастливого пути. – Прямо как гаишник на дороге. Ну а с другой стороны – мы же на вокзале.
Козырнули.
– Спасибо. Удачи.
Ага, мужики тоже оценили – хмуро улыбнулись.
Ну что, проверка пройдена? И все? Фу-у-у, пронесло. А может, Пашка был прав, и стоило в Москве на пару дней зависнуть. Хотя… Не, ну его на фиг – сердце чуть не выпрыгнуло, и голова разболелась. Прям как пенсионер с давлением. От проверок лучше подальше – спокойнее жизнь будет. И вообще – меня буфет ждет.
Дорога домой и знакомство с самим собой
Гастрономическое разнообразие буфета (пирожки, бутерброды, сосиски, котлеты) грозило нанести непоправимый урон моему бюджету. Позабавило, что пиво стоило почти три рубля, а чай с сахаром и лимоном – почти десять. Зубоскалить и спрашивать латте, капучино или эспрессо с американо не стоит – буфетчица хотя и пыталась профессионально натянуто улыбаться, но уж как-то не очень весело. И вообще – ну и цены. Хотя в аэропортах и на вокзалах всегда все в два-три раза дороже. Ограничился чаем с пирожком на месте и двумя пирожками с бутылкой пива – в дорогу. Ну нет у них ни кока-колы, ни «Аква-минерале», а пить захочется – что делать буду?
Поезд и свою платформу искал полчаса – никаких табло, никаких объявлений. Хорошо, хоть люди добрые подсказали. Паровоз так и не увидел – состав уже стоял у перрона, когда я зашел в полупустой заиндевелый вагон. Похоже на старую электричку, только места поменьше и как-то теснее. Блин, мне в этом холодильнике два часа ехать! С ума спрыгнуть! РЖД (или как их там сейчас) совсем опупели со своей оптимизацией расходов, – никакой заботы о пассажирах! Монополисты хреновы! Нет на вас свободного рынка с человеческим лицом доброго упыря!
Минут через десять я решил, что возвращаться в госпиталь с воспалением легких – это дурной прикол и сменил сапоги на валенки. Свитер и безрукавка усилили теплозащитные свойства шинели. Что еще можно делать для согревания? – только поднять воротник и опустить уши у шапки. Хорошо еще, что в госпитале ушанку дали. А то выдали бы буденовку – и что тогда делать? Пришлось бы разоряться в военторге на новый головной убор. В качестве дальнейших мероприятий по согреванию предусматривались физические упражнения. Купленное пойло надо использовать скорее: теплое пиво – гадость, но замерзшее пиво – гадость в кубе: грызть можно, а вытряхнуть из бутылки – нельзя.
Что будем делать ближайшие два часа? Будем продолжать углубленно знакомиться с личностью меня самого – Лехи Журавлева. Документы, еще документы, письма… Три фотографии… Что, есть невеста? Нет?
Фото с картонной подложкой изображало предвоенное семейство – стоящий серьезный и основательный мужчина средних лет с усами и в пиджаке, рядом сидит на стуле приятная, чуть полноватая женщина в кофточке и беретике с девочкой на руках. Под девчушкой можно было бы подписать – шалунья, кокетка, непоседа и общая любимица. По бокам два паренька. В том, что постарше узнал свое еще более молодое изображение. На обороте надпись «Москва. Июнь. 1938 год». Предположу, что по случаю хорошего выходного дня или отпуска семейство приехало в столицу погулять. Заодно и зашли в фотоателье. Потом одну из карточек молодой курсант, видимо, забрал с собой на память о доме. Начал рассматривать второй фотоснимок (любительский), который изображал небольшую группу парней в военной форме возле какого-то дома с колоннами. Во втором ряду с левого края нашел свою улыбающуюся физиономию. На обороте: «Клуб нашего военного городка. Август 1940 г.». На третьем снимке (весьма-весьма любительском – резкость поплыла не только по краям, но и ближе к центру) рассмотрел обнявшихся ребят в большой светлой комнате с кроватями в ряд. У двоих из них были очки. Это точно не военные… Для пионерского лагеря ребята слишком взрослые. Отгадка нашлась на обороте: «Студенты-химики в общежитии «имени монаха-химика Бертольда Шварца» первый курс. Сентябрь 1938 г.». У писавшего с чувством юмора и знанием советской литературы было все в порядке. А чья это примечательная рожица? Так выходит, я еще и в химическом институте успел проучиться. И в этой реальности тоже… А как же я стал летчиком? Что-то по срокам не вяжется. В институте даже тогда учились не менее лет пяти. Наверное, Алексей Журавлев буквально воспринял лозунг «Комсомолец – на самолет!» и не стал инженером-химиком – переквалифицировался в авиаторы. Ничего, после войны станет. Может быть… Если повезет.
Документы… Летная книжка… Выписка из личного дела… Аттестат продовольственный… Комсомольский билет. Хоть что-то похожее на то, что было и у меня. Э! А почему в билете только два ордена на первой страничке? Боевое и Трудовое Знамя. А, вспомнил… Остальные будут потом, а орден Октябрьской Революции вообще только в семидесятом году. Фотка в комсомольском билете была как копия из другой реальности. Вот ведь бывает же!
Письма…
Несколько писем от «матери». Для Журавлева без кавычек. Беспокоится о здоровье, просит не рисковать (где же я слышал – «летай пониже»?), вопросы о быте, про кормежку в столовой. Потихонечку сообщает о делах дома. Глава семейства просился в армию, а потом в ополчение, но его не отпустили. Он продолжает работать на фабрике. Младший брат присылал письма из училища, что у него все в порядке. (Это хорошо, что пацан не попал в мясорубку 41-го. Если ускоренным выпуском не бросят на фронт, то, может, минуют его Крым, Харьков и Сталинград. Дай бог этому пареньку…) Ниночка учится в школе и по вечерам помогает матери в госпитале. Судя по письмам, жизнь в тылу весьма несахарная, хотя впрямую об это не говорится. Весточек от «любимой» не наблюдается. Думается, за отсутствием таковой.
Подводим итоги жизни того парня – Алексея Журавлева, с точки зрения этого парня – Алексея Цаплина.
Уроженец Московской области, города Павловский Посад.
Семья: отец (Журавлев Иван Прохорович), мать (Дарья Никитична) и младшая сестренка (Ниночка) живут там же. Младший брат (Александр) – курсант военного училища где-то в районе Ярославля.
После окончания школы поступил в московский институт на инженера-химика. (Явно не МГУ, а вот какой? Неужели тоже родная Менделеевка?) В институте начал заниматься в аэроклубе Дзержинского района. Овладел пилотированием У?2. После окончания первого курса в 1939-м зачислен в Оренбургское летное училище. Освоил Р?5, Р-z и И?15. После выпуска в мае 1940 года направлен в смешанную авиадивизию. Принимал участие в боевых действиях с июля 1941 года. Сделал несколько вылетов на Р?5 на штурмовку войск противника. (Ага, самоубийца.) Переподготовка. Три боевых вылета на Ил?2. ** октября 1941 года при возвращении с задания атакован и подбит истребителями противника. Совершил аварийную посадку на аэродроме ****. Направлен в госпиталь. Находился на излечении в госпитале № **57. Предоставлен краткосрочный отпуск на Родину. Предписание № *** ***** от ** декабря 1941 года: прибыть в расположение 1-й учебно-тренировочной эскадрильи запасной авиационной бригады. Слава богу, это на Щелчке! Добраться от Павлика до Щелкова – пара часов. Правда, в мое время и на машине, если трасса будет без пробок. Стоп, а в этой реальности как?
Ладно, что имеем? Собственную «длиннющую» биографию молодого парня возраста двадцати лет примерно осмыслил еще в госпитале. Не понял тогда только отдельных деталей, что же произошло тем черным днем в конце октября 41-го? Я-то в ноябре на своей «шестерочке» столкнулся «в лобовую» с каким-то придурком, а этот парень получил «железок» от «мессера» и потом еще приложился головой при аварийной посадке. И высшие силы зачем-то решили меня закинуть сюда. Взамен Лехи Журавлева, который, видимо, не смог вытянуть свой последний бой…
Что в дальнейшем выдающегося должен был сотворить этот парень, я не знал. Может, только он смог бы «накрыть» что-то важное (например, залепить эрэс в какую-то «шишку» типа Манштейна или Гудериана), и это могло изменить течение событий. И вот теперь я должен сделать то, что он не сумел… «За себя и за того парня».
Но ведь я – это я; я же – не он. Я никогда не жил в Павлике. У меня не было сестренки и брата. И эти люди – не мои родители. Мне вообще надо на наш корпус новое «железо» у начальства выбить! А потом… Да мы с Василичем… Наши мужики тоже впрягутся, чай не пальцем деланы! Мы точно к Новому году объем вала подняли бы и «провал» по выпуску компенсировали! А еще я обещал Красотуле на антресолях разобраться, и зимние вещи уже можно доставать… И на «шахе» антифриз из радиатора начал подкапывать – надо будет на выходных покопаться… Отцу шарф мохеровый в универмаге присмотрел… У меня же все там… ТАМ – дела, завод, семья! Там моя Машенька уже с ума сошла. И как Лизке объяснить, куда я пропал. А что там родители… Мрак. От безнадеги выть хочется.
Прекратить! Всё! Я сказал: «Всё»! Хватит.
Пробегись взглядом по промерзшему вагону, еле-еле освещенному синеватым светом. Что, тут у всех веселый жизнерадостный вид? Они что, все сытые-пьяные, им тепло и комфортно? Вон на соседней лавочке-скамеечке тетушка и девчоночка друг к другу прижались, но все равно дрожат. Вон мужик в окошко смотрит – воротник драпового пальтишка повыше поднял. Лицо у него серовато-белое, только нос красный. В глазах, пялящихся вслепую в замерзшее окно, такая тоска, что… Лучше и не спрашивать, что у него случилось. Эти люди уже знают, что такое «похоронка». Знают, что значит «отоварить карточки» и что будет, если с этими карточками что-нибудь случится. Они уже знают, что война кончится не завтра и не следующим летом. Они знают, что такое работать по двенадцать часов без выходных и праздников.
Выходит, что я должен стать таким же, как они. Даже лучше. Чтобы через пару месяцев вылететь на фронт. И там можно хоть сдохнуть в тесной кабинке «Ила», но я просто обязан сделать то, что не смог реальный Лешка Журавлев… И совсем не обязательно, чтобы потом его или моим именем можно будет назвать улочку или кораблик. Надо просто честно воевать. Мне. И за себя, и за него.
Ну что за чертик саркастически поет в моей больной головушке: «Ага, летчик-налетчик! А ты самолетом-то управлять умеешь?» Блин, надо будет – сумею! Вон, у меня еще время в запасной учебной эскадрилье будет! А еще я на самолете в Адлер и Геленджик летал. Даже слово самолетное знаю – «рулежка». И вообще, у меня даже джойстик дома на столике стоял – я в «Ил?2 Штурмовик» играть умею!
Сумерки за вагонным окном превратились в полноправную ночь. Часы на руке отсутствовали – и купить не догадался, да и негде было. (Ага, еще бы поплакался, что зарядка на мобильнике села.) Лампочки под потолком имелись, но светили еле-еле. В дырочку, которую проковырял в ледяном наросте на окошке, были видны только снег и темень. Ни одного огонька. И где это мы сейчас едем? Последние полчаса дороги провел в тамбуре, выглядывая на каждой остановке. Заодно и немного попрыгал, чтобы согреться.
Свою станцию угадал благодаря водонапорной башне, которая стояла у платформы. Теперь через пути – и я на вокзале. Интересно, здесь введен комендантский час? В этом случае придется ночевать в вокзальном помещении.
Ну что за невезение – снова прилетела волшебная птица обломиного: двери закрыты. И спросить не у кого. Ладушки, взваливаем «сидор» на плечо и хромаем по заданному адресу.
Редкие прохожие, спешащие по делам и по домам, темнота, снег. Улицы расчищены только в центре, прошел три квартала и совсем все: тупик – заметено. Ветер улегся, так что можно хоть нормально вперед смотреть. Легенький снежок то начинает лениво падать, то прекращает. «Скрип-скрип» – давлю валенками снег под ногами. Еще пару домов, и вроде надо будет поворачивать налево. Это знание мне от прежнего Лехи Журавлева досталось? Интересно, какое у него там, в школе, было прозвище? Топаем. Уже совсем никого не видно на улице.
Ночь, тишина, темнота – ни одного огонька вокруг. Только снег скрипит под валенками.
Я так и не понял по поводу комендантского часа в Павлике. До фронта не так уж далеко. С другой стороны – чего его здесь вводить, это же не осажденная крепость. Городок объединял несколько рабочих поселков и пяток деревенских районов. Патрулей, во всяком случае, не встретил – ни армейских, ни милицейских. Или как будет на это время правильно? энкавэдэшных?
Что-то беспокойно на душе. Может, из-за того, что редкие прохожие вообще исчезли с улицы. Вот личный пистолет в кобуре добавил бы уверенности. Однако из прежних вещей Лешки Журавлева мне досталась только шинель. «ТТ» (ведь летчикам выдавали «ТТ», а механикам – «наганы»?) так, наверное, и остался в «оружейке» ШАПа. Хорошо, что в суматохе отправки и погрузки хоть документами и деньгами снабдить не забыли.
К месту припомнил байки старшего поколения о тех «веселых» временах. Может, в архивах и старых сводках не все сохранилось, но я слышал рассказы дедушек-бабушек про такие случаи. Самый последний был, кажется, осенью 45-го. За околицей деревушки, которая впоследствии стала нашим пригородом, зарезали солдата, возвращавшегося с «трофеями» из Германии. Ему до своей калитки три двора оставалось. И толку, что тех бандитов потом все-таки нашли? Человека-то не вернуть.
Ну и что мне-то делать в возможной ситуации? (Посмотрел по сторонам, потом оглянулся. Черт побери, вполне возможной ситуации.) Зарычать? Убежать? Или сказать, что мы с ними одной крови? Прикинул и так, и эдак. И принял бесповоротное решение – бежать не буду (да и куда тут убежишь), буду отбиваться. Три банки тушенки в «сидоре» вполне могут превратить вещмешок в кистень. Помню, в девяностые «Московский комсомолец» писал, как рьяная бабулька сеткой с консервами пару гопников так отоварила, что один даже в реанимацию загремел. Правда, я не старушка, но еще надо посмотреть кто из нас сильнее: она или бравый летчик после госпиталя, весящий 62 кг. Да и зимняя одежда будет гоблинам какой-никакой защитой.
И что дальше было бы? Надо налетчиков арестовать и сдать в милицию? Ага! Так бы они и арестовались. И еще неизвестно кто, кого и куда бы сдал, – я их в милицию или они меня на кладбище. Вот если еще «повезет» нарваться на дезертиров, и у них бы при себе короткоствол будет или обрез? Тогда уже гораздо проще и неинтереснее: «пиф-паф» – и трупик лейтенантика обнаружат по весне, после того как сойдет снег.
Хм. А как бы себя повели урки? Они же не на всех военных отпускников охотились – наверное, просто выбирали одинокого прохожего, за счет которого можно поживиться. А тут как раз я весь такой красивый и с мешком. Почти как Дед Мороз. Вот они могут захотеть подарков. То есть забрать. С небольшим применением мышечных усилий.
Чего я себе мозги накручиваю! На текущий момент вообще-то должен действовать закон военного времени. Нападение на военнослужащего. В форме. С явной целью грабежа. Я ничего не упустил? Кажется, им «вышак» светил бы «как с куста», а лейтенантику в моем лице – благодарность от органов за устранение маргиналов. Или все, что читал – смотрел в кино про эти суровые времена, – полная фигня?
