скачать книгу бесплатно
Она быстро обошла клавесин и встала так, чтобы видеть его лицо, его глаза.
– Когда умру, умру я там с ружьем в руках, разя и защищаяся, не знав, что страх, – весело пел Андрей Федорович, проникаясь бесшабашным задором и песни, и диктующей ее любви. – Услышишь ты, что я не робок в поле был, дрался с такой горячностью, с какой любил!
Анета держала веер, как дуэлянт – шпагу, целясь Андрею Федоровичу пониже пояса. Он знал это слово из языка модниц – веер говорил «ты можешь быть дерзким, сударь». Вдруг она полностью раскрыла свое оружие. Такое решительное признание в нежной страсти только уже состоявшиеся любовники, пожалуй, позволяли себе на людях.
Андрей Федорович, который не мог петь так, чтобы не верить в смысл слов, было ли это в личных покоях императрицы, на концерте для особо избранных или в храме, где певчим выдавали ноты, переплетенные в серебряные доски, неожиданно для себя всей душой устремился к Анете. Это было лишь мгновение, потому что дальше песня делалась шутливой, но оно было, и Анета уловила его, и восторжествовала.
У него же внезапно закружилась голова, словно бы легкая дурнота им овладела – да тут же и отпустила. Такое уже было сегодня с утра – но оказалось списано на бессонную ночь.
Потом Андрей Федорович спел еще несколько песен, уже с нотами, потому что они были новые, недавно сочиненные, а он хотел на концерте блеснуть свежим репертуаром. Схватился спорить с Александром Петровичем о том, что иные слова, рядом поставленные, не поются – хоть тресни, и поэт сам, своей рукой, своим пером, поправил стихи.
– Вот и все, пожалуй, – сказал он. – Благодарствую, друг мой. Перед концертом еще к тебе заеду. А вели-ка подать ну хоть брусничной воды, с погреба, ледяной.
– Жар прошиб? – Александр Петрович хлопнул в ладоши. – У меня вроде прохладно.
– А у меня с утра дышать нечем, солнце разбудило да и принялось свирепствовать. До сих пор тяжко. Так бы и поскидал всю эту сбрую, да не ехать же через весь город в одной рубашке.
Лакей заглянул, услышал приказание, кинулся исполнять. Очевидно, не одному Андрею Федоровичу было жарко, и сумароковская челядь отпивалась холодненьким – брусничная вода возникла сразу и была выпита с наслаждением.
– Так идем, что ли? – спросила Лизета, вставая и оправляя пышную свою робу, бирюзовую, шитую золотыми травами. В отличие от мужчин обе прелестницы больше бы маялись, не имей они возможности блеснуть тяжеловесными своими нарядами, а жару перенести – дело привычное.
– Да, душенька! – и Анета поглядела на Андрея Федоровича. Во взгляде было лукавое обещание, и он, невольно возбужденный от любовных песенок, поспешил к двери, придерживая у левого бока легкую шпажку с нарядным эфесом, и оказались они у портьеры одновременно, и Анета, через плечо послав господину Сумарокову прощальную улыбку, выпорхнула, а полковник Петров, плохо соображая, – за ней.
– А не написал бы ты, мой батюшка, песенки для женского голоса? – угодливо спросила Лизета. – Пляски эти новомодные не по мне, а спела бы не хуже кого другого.
– Я подумаю, – обещал господин Сумароков.
* * *
– Неловко, право, – говорил Андрей Федорович, уже опомнившись, уже пытаясь извернуться. – Где Сытный рынок и где моя убогая хижинка? Я извозчика возьму!
– Как ты забавен! – отвечала Лизета. – Ты уморить меня решился, право! Бесподобный болванчик! Не я же тебя везу, сударь, а лошади!
– Перестань, радость моя, шутить, это ничуть не славно, – добавила и Анета. – От таких рассуждений у меня делается теснота в голове… Ах, вели остановить!
– И точно, ты уже дома, – Лизета постучала в стенку, чтобы кучер натянул вожжи. – Лакея я не взяла, придется тебе, сударь, выйти из кареты и помочь Анете спуститься.
Лакеев Лизете и не полагалось – там, где она жила, было кому встретить и руку протянуть, а таскать с собой ливрейного слугу – много чести для театральной девки, так решил ее граф, и спорить она не стала – пока, во всяком случае.
Андрей Федорович вышел первым и предложил руку танцовщице. Она, манерничая, сошла со ступеньки – и тут кучер, явно получив приказ от хозяйки, ударил по лошадям. Карета помчалась. Болтавшаяся дверца захлопнулась сама собой.
Андрей Федорович резко повернул голову вслед карете – и перед глазами поехало…
Смех Анеты заставил его собраться с силами.
– Уж коли ты тут, сударь, так взойди, не побрезгай нашим угощеньицем, – подделываясь под простую мещанку, пригласила Анета. – Да идем же, не кобенься, сударь мой, прохожие смотрят!
Она ввела растерявшегося Андрея Федоровича в дом, где на третьем этаже нанимала маленькую квартиру.
– Коли это шутка… – начал было он, уже сердясь, – так я обязан сказать…
– Тише, тише! – перебила Анета. – Вот сюда!
И поспешила вверх по лестнице, подхватив серебристые свои юбки достаточно высоко, чтобы явить взору мелькающие башмачки, модные, тупоносенькие, и белые щегольские чулки с вышитыми стрелками.
Андрей Федорович взялся за перила – в голове сделалось то, что Лизета назвала полуфранцузским словом «вертиж». Он подумал, что можно без ущерба для достоинства зайти и попросить напиться. А затем и убраться прочь, сославшись на важные дела. Как можно скорее!
Анета подождала его у самой двери. Кто-то шел сверху – и она, вдруг схватив за рукав, втащила свою добычу в квартирку, да так, что тесно прижалась грудью к зеленому кафтану.
Шустрая горничная выскочила в прихожую, присела, улыбнулась, наклонив набок головку в маленьком чепце, – и отступать стало некуда, Андрей Федорович не мог читать хозяйке мораль при горничной, выставляя себя в смешном свете.
– Идем! – Анета первой вошла в гостиную, маленькую, но премило убранную, с полосатыми креслицами и кушеткой, с консолями, уставленными фарфором, с прочим модным убранством. Тот, с кем она рассталась некоторое время назад, был щедр на подарки, вот только денег в руки предпочитал не давать.
Жар внезапно охватил Андрея Федоровича. Все еще не понимая причины этого жара и не греша на свое, до сей поры безупречное, здоровье, он попытался собраться с силами и дать вежливый, но твердый отпор искусительнице.
– Вот тут я живу, – сказала она. – Теперь ты будешь знать. Я не многих принимаю, но тебе всегда рада.
Сев на кушетку, она так расправила юбку, что заняла все место. А Андрею Федоровичу указала на кресло. Он ощутил внезапную слабость и сел.
– Анета, голубушка, нельзя ли брусничной воды? – спросил, как и собирался, полагая, что холодная вода непременно справится с жаром.
– Я велю Дуне оршаду подать. А что? Неможется? – Анета забеспокоилась, живое, худенькое, по моде подкрашенное личико преобразилось тревогой.
– Нет, просто пить охота.
Но Анета насторожилась. Она вспомнила, что и у Сумарокова Андрей Петрович был ей чем-то странен…
– Ты в лице переменился, батюшка мой! Погоди-ка! – она вскочила и вышла.
Дуня, горничная, наперсница многих ее проказ, подслушивала у двери. Анета не возражала – Дуня столько уж раз благодаря этой затее вовремя приходила на помощь, что впору было ей за подслушивание еще и приплачивать.
– Что, барыня?
– Дуня, помнишь – тебя лихорадило? Я тебе травки заваривала? У тебя не осталось?
– А погляжу!
Тревога хозяйки перелетела к горничной – ее подвижная мордочка тут же отразила беспокойство, да еще увеличенное в несколько раз, чтобы и издали было видно: горничная служит не за страх, а за совесть.
– Воды вскипяти! – командовала Анета. – Салфетки приготовь!
Тут в комнате грохнуло. Словно бы кресло опрокинулось…
Обе разом втиснулись в дверь.
Андрей Федорович лежал на полу.
– Ахти мне, сознания лишился… – прошептала Дуня.
– Господи Боже мой, да что ж это за напасть?! – Анета уж была не рада, что заманила к себе красавчика-полковника.
Хозяйка с горничной опустились на колени, Дуня приподняла Андрея Федоровича и пристроила его голову у себя на плече.
– Ох, барыня, это поветрие такое гуляет! У соседей, у Шварцев, ребеночек так-то за сутки сгорел. За руку тяните!
– Так то – ребеночек…
Вдвоем они подняли Андрея Федоровича с пола и уложили на кушетку, потом мокрой салфеткой стали промокать лицо, приводя в чувство.
На салфетке остался покупной румянец – Андрей Федорович, как почти все придворные, и волосы пудрил, и лицо подкрашивал. Но черные, домиком, брови были свои, как и длинные ресницы, и даже родинка на щеке, которую самая опытная кокетка сочла бы мушкой.
– Аксюша… – прошептал Андрей Федорович.
– Что это он?
– Жену зовет… Дуня, как же нам с ним быть?
– Погодите, барыня, настой сделаю, напоим. Придет в себя, по лестнице сведем, извозчика кликнем и домой отправим. А извозчику скажем – напился барин в стельку, чтобы не испугался.
– Не может же быть, чтобы он умер! – вскрикнула вдруг Анета. – Не может быть, Господи, не может этого быть!
– Вон у Шварцев ребеночек помер. Шварцша все думала – травками отпоит, и за доктором не послала.
– Поди, поди! Завари наконец травки!
Анета выпроводила Дуню и стала делать то единственное, что могла, – менять мокрые салфетки на лбу у Андрея Федоровича.
Он звал Аксюшу, то тихонько, то, сердясь, повышал голос, и Анета отвечала:
– Да, да, миленький, да, жизненочек, я тут…
Он ловил руку жены – и Анета давала ему свои пальцы, которые он сжимал так, что от колец делалось больно.
Вошла Дуня с чашкой.
– Придержите его, барыня, я поить буду.
Андрея Федоровича усадили. Пить он не пожелал – только понапрасну залили горячим настоем камзол и кружевце на груди.
– Как же быть-то, Дунюшка? Он весь горит!
– За доктором бежать?
Они переглянулись.
Театральная девка много чего могла себе позволить, и если бы молва разнесла, что она имела в квартире троих любовников разом, одного в шкафу, одного под постелью, и третьего – в постели, это лишь придало бы ей блеску. Но умирающий?…
Многие знали, что полковник Петров по душе танцовщице, да все никак не соберется ответить на ее шаловливые авансы. Лизета первая бы рассказала всему свету, как злилась Анета на отсутствие взаимности. И вдруг он, испив всего-навсего брусничной водицы, падает без чувств в Анетином доме…
Анета, как умела, послушала пульс Андрея Федоровича. Биение жилки ничего ей не сказало.
– Что же это за хворь такая?! – воскликнула она. – Господи Иисусе, спаси и сохрани!
В гостиной образов не было, а лишь в спаленке. И перекреститься-то танцорке было не на что…
– Воля ваша, а я за доктором побегу, – решительно сказала Дуня. – Ну как помрет он тут у вас – всю жизнь, барыня, расхлебывать будете – не расхлебаете!
– Нет, нет, погоди…
И точно – открыл глаза Андрей Федорович и посмотрел вполне осмысленно.
– Где я?…
– У меня, Анета я, – Анета склонилась над ним, чтобы он лучше разглядел лицо.
– А-а… Ты?…
– Ну да, я, ты ко мне в гости зашел, и тебе плохо сделалось. Сейчас Дуня доктора приведет, у нас по соседству немец живет, он тебя посмотрит…
Андрей Федорович прошептал невнятное и, видя, что его не поняли, повторил. Анета с Дуней наклонились и расслышали отдельные звуки.
– В силе? В какой силе?…
– Василий? – догадалась Дуня.
Не сразу сложились у них слова «отец Василий», а когда стало ясно, что больной требует не врача, а священника, – обе женщины впали в ужас.
– Погоди помирать, жизненочек, сейчас доктора приведем, сейчас тебе полегчает! – Анета повернулась к Дуне. – Да беги же, дурища! Не то и впрямь помрет!
Дуня беспрекословно выскочила из гостиной.
Анета осталась наедине с человеком, которого – и двух часов не прошло – любила веселой, дерзкой, сладостно-лихой любовью. Только что она успела насладиться мгновением победы – когда, втаскивая избранника в прихожую, успела прижаться к нему и дала волю стремительным предчувствиям близости. Она и сейчас его еще любила – но из желанной добычи он сделался тяжким грузом, бедой, которая еще неизвестно как отзовется на будущем.
Анете было страшно.
Андрей Федорович, снова утратив сознание, стал метаться, потом стих.
– Господи, да что же это за кара такая, что за наказание?! – взмолилась Анета. Спрашивала она не об Андрее Федоровиче, а о себе, потому что уж она-то никак не заслужила такой неприятности.
И, чтобы спасти от неприятности себя, она стала молиться, повторяя известные с детства слова, потому что спасти лежащего перед ней в беспамятстве мужчину должен был доктор, имеющий прийти с минуты на минуту.
В комнате между тем стало темнеть. Анета встала с кушетки и зажгла две свечи.
Никогда еще она не испытывала такого одиночества, как наедине с любимым. Но был ли этот человек сейчас любимым? Того она уже не знала. Больше всего на свете она желала, чтобы этот день случился заново – и тогда уж она не стала бы сговариваться с проказливой Лизетой, нет, она даже в сторону полковника Петрова не взглянула бы, она бы и к Сумарокову не поехала, она бы и из дому не вышла, а сидела на кушетке и шила нарядный ночной чепец, начатый еще на прошлой неделе.
– Что, барыня, как он? – раздался взволнованный голосок.
– Ах, Дуня! – словно к единственной сестре, бросилась Анета к горничной. – Где ты пропадаешь?! А герр Гринфельд?…
