скачать книгу бесплатно
– Не знаю. В Земский приказ, должно быть…
– Вот дурак. Никто же тебя не разглядел, никто на тебя не покажет.
– Я то совершил, что должен был совершить. Теперь пусть судят, – сказал убийца. – А мне уж все равно.
– Так я понапрасну тебя спасал?
– Понапрасну.
– Диковинное дело…
Павлик уже малость опомнился. Его почти не удивил собственный порыв спасти убийцу от толпы и от караула. Он, как это с ним часто бывало, доверился не рассудку, а душе. Душа же сказала: такой странный и скорбный человечек не потому ткнул ножом Пшонку, что более делать было нечего. Он вызнавал приметы, услышал про лягушку на руке и опознал в Пшонке давнего врага. А литвины в Смуту немало зла здешним жителям содеяли.
Все это подумалось Павлику, когда он сам себе пытался объяснить свой поступок.
– Слушай, добрый человек, – сказал убийца. – Коли хочешь совершить хорошее дело, ступай, Христа ради, на Лубянку, там всякий покажет двор князя Пожарского. Спроси Чекмая…
– Чекмая?!
– Да. И все ему расскажи. Передай – Ермачко Смирной прощения просит, что не смог послужить, а из беды его выручать не надобно, он сам разумел, что делает.
– Точно, Смирной! – вспомнил Павлик. – А я – Бусурман. Ты должен меня помнить! Слушай, Смирной, я Чекмая сыщу, все расскажу, но он мне непременно прикажет тебя привести. Давай сговоримся так. Я – на Лубянку, а ты – вон в ту церковь Божию, не знаю, в честь кого поставлена. И там меня жди, понял? Иначе князю придется ради тебя Земский приказ беспокоить, а у него других забот хватает. Жди, понял! А коли до конца вечерней службы за тобой не приду – так ступай хоть в Земский приказ, хоть в баню на Яузе! Уразумел?
– Уразумел…
Глава шестая
Увидев Бусурмана, Чекмай удивился:
– Ты что ж, так скоро Ластуху сыскал?
– Не Ластуху, я Ермачка Смирного сыскал. Пойдем во двор, я тебе в воротах ничего сказывать не стану.
– Ну, пойдем.
Узнав, что натворил Ермачко, Чекмай почесал в затылке.
– Вот чуяло же мое сердце – от него только и жди подвоха… За дочку посчитался, и не побоялся ведь… Ладно. Сам я решать не стану, пойдем к князю. Убийство – дело такое… сам понимаешь…
Князя пришлось ждать – у него снова сидел немец-лекарь. Они неторопливо беседовали – и не только о врачевании. Герр Яган Шварцкоп как приехал в Московию лечить варваров при царе Борисе, так там и осел. В первую же зиму оказалось, что варвары умеют лучше образованных людей одеваться в мороз, и герр Яган завел себе длиннейшую шубу, к ней – теплый меховой колпак, теплые высокие, по колено, сапоги на меху. Потом же он и вовсе стал одеваться на московский лад, купил кафтаны, однорядки, порты, вышитые рубахи. Когда же он перестал брить бороду и бойко заговорил по-русски, его стали звать во все богатые дома. Это его спасло в Смуту – когда купцы целыми обозами убегали в Вологду, то и его с собой прихватили. До Вологды он, впрочем, не доехал. Помотало герра Ягана, ставшего в конце концов Иваном Ивановичем, изрядно, а с князем он познакомился при диковинных обстоятельствах.
Когда первое ополчение, которое вели воеводы Ляпунов, Репнин и Пожарский, с ратниками, пришедшими из многих городов, подступило к Москве, московские жители взбунтовались против ненавистных ляхов. Улицы завалили санями с дровами, скамьями, бревнами, по захватчикам стреляли с крыш. Ляхи, отбивались, нашли способ сладить с русскими – они подожгли город. Ополченцы поспешили на помощь посадским жителям, начались уличные бои. Князь Пожарский со своими ратниками бился возле своего подворья на Лубянке, весь день бился и был несколько раз ранен. Когда стало ясно, что придется отступить, соратники тайно вывезли князя на телеге, укрыв рогожами, в Троице-Сергиеву обитель. Там неисповедимыми путями оказался Яган Шварцкоп и был приставлен к раненому. Сам он потом по всей Москве похвалялся, что вытащил князя с того света.
Так что беседа у них, немца и князя, случилась долгая – было что вспомнить.
Павлик сильно беспокоился – если Ермачко его не дождется, то пойдет отдаваться служителям Земского приказа. Но немец ушел, и князь принял Чекмая с Бусурманом.
– Стало быть, мне теперь решать судьбу этого бесноватого? – спросил князь, когда Павлик доложил про убийство. – Чекмай, что скажешь?
– Скажу так – он по примете опознал одного из тех литвинов, что свели со двора и, статочно, погубили его дочку. Писать челобитную он не стал – он же приказный, знает, что такие дела могут долго тянуться, а Пшонка, поняв, что над ним тучи сгустились, попросту убежит. И вот я думаю – раз уж Пшонка мертв, так нельзя ли из того извлечь какую ни есть пользу?
– Ты про что? – удивился князь.
– А про то – на его отпевание и похороны сбредутся прочие литвины…
– Истинно так! – князь повернулся к Павлику. – Быстро доложи, кто ты таков.
Бусурман посмотрел на Чекмая.
– Он из стрельцов, употреблялся в делах Земского приказа, прочее потом доложит, – сказал Чекмай. – Сейчас же…
Он замолчал, продумывая решение.
Павлик смотрел на него с надеждой. Ведь может, поблагодарив, выпроводить из княжьих палат, а за Ермачком отправится сам с княжьими дворовыми. И – все… Ведь найти Мамлея Ластуху за оставшиеся два дня вряд ли возможно.
А Чекмай смотрел на Павлика.
Он видел перед собой бойкого и сообразительного молодца, с виду – девичью погибель. Если забыть обстоятельства их первой встречи – то впечатление весьма приятное.
И еще он увидел в глазах Павлика надежду.
Пожалуй, стоило попробовать этого человека в деле…
– Сейчас, может, нам послужит – я его еще испытаю. Ступай, Бусурман, за Смирным, с тобой пойдет Дементий. При нужде – вдвоем отобьетесь. Приведите этого раба Божия тайно, задворками. Дементий знает – как. И тогда буду с тобой разговаривать, – сказал Чекмай. И сам, спустившись к подклету, где жил Дементий, вызвал молодца и велел сопровождать Павлика. Из оружия позволил взять с собой кистень.
Потом Чекмай вернулся к князю.
– Не понравился мне твой Бусурман, – проворчал князь.
– Он и мне при первом знакомстве не полюбился.
– Так что же? Для чего он тебе? Для чего тот, кто убийцу от Земского приказа спасает?
– У него, сдается, нюх. Он как-то догадался, что в этом деле за убийцей – правда. Хотя он горяч, это и по роже видно. Однако… однако…
– Ты оправдываться вздумал?
– Нет, княже. Просто я с сего дня – за него в ответе.
– Будь по-твоему…
– В том деле, что мы затеяли, нам не ангелы надобны и не праведники…
– Так-то оно так…
Это не было спором – каждый сказал, как мыслит, и продолжать не стали; продолжение сама жизнь покажет.
Потом князь пошел в крестовую палату – помолиться на сон грядущий, а Чекмай обошел двор, убедился, что все в порядке, кому надо – те на страже. Он заглянул и в чуланчик, где ночевал Гаврила.
Княгиня взяла к себе двух сенных девок, служивших Зотовым, но девки еще не поняли, что на княжьем дворе шалости сурово пресекаются. Чекмай боялся, что застанет у Гаврилы одну из них, и придется принимать строгие меры. Не к Гавриле – его дело молодецкое, а к девке, забывшей про стыд.
Воспитанник оказался один и спал. Чекмай разбудил его.
– Прости – может статься, твоя помощь потребуется.
Имелось в виду: когда придет Бусурман, один или с Смирным, неизвестно, как повернется разговор, и не пришлось бы Бусурмана выпроваживать со двора. А это лучше делать в четыре руки.
Очень скоро в горницу, которую взял себе Чекмай и где сидел с Гаврилой, заглянул Дементий.
– Я привел их. Сюда впустить?
– Впускай. Сам пока побудь в сенях.
Вошли Бусурман и Ермачко Смирной. Бусурман – гордо, как полагается вышагивать по двору крупному и охраняющему хохлаток петуху. Ермачко же – понуро, глядя себе под ноги.
– Что ж ты, Ермолай Степанович? – спросил Чекмай.
– Прости Христа ради, не сдержался… В голову ударило… И нож твой загубил…
– Ножей у меня в хозяйстве довольно. И что – ты всегда таков? Как что придет в голову – так тут же, не рассуждая?..
– Нет… Я тихий…
– Хорош тихий! Бусурман, за вами от церкви никто не увязался? Не больно-то хочется, чтобы в наши дела вмешался Земский приказ.
Если бы Павлик ответил «почем я знаю», тем бы и кончилась его служба князю Пожарскому. Но он сказал:
– Нет, я нарочно приотстал, чтобы убедиться.
– Так… И что ж нам теперь с тобой делать, Ермолай Степанович? – спросил Чекмай.
– Что угодно… Мне уж все одно…
– А скажи, Ермолай Степанович, откуда ты знал, что у твоего врага на руке – красное пятно?
– От соседки, она все видела, пряталась на чердаке. Она его, того Пшонку, и раньше видала. У нас по соседству жил литвин, так Пшонка к нему захаживал.
Чекмай задумался. Нужно было принять решение.
– Про других иродов она тоже сказала? Их же, поди, было трое либо четверо.
– Одного по имени назвала. Того, соседа…
– И как же ирода звать?
– Адамка Руцкий. Я его искал, да он куда-то сразу перебрался, след потерялся.
– Адам? Вот уж точно не православное имя. Праотец Адам, про него и малые дети знают. Потому, поди, и запомнилось, – сделал вывод Чекмай. – Приметы были?
– Брюхо знатное. И нос – как шило.
– Соседка жива?
– Жива. Кто на Москве Смуту пережил…
– Тому сам черт не страшен, – завершил Чекмай.
Во время этой беседы Павлик стоял подбоченясь. Он не стал вмешиваться, а гордо ждал, пока о нем вспомнят.
– Ну, Бог с тобой, Ермолай Степанович. Я тебя спрячу. Будешь жить тут, пока не станет понятно – опознал тебя кто, когда ты своего Войка Пшонку ножом ткнул, или Бог милостив – того не случилось. Климка! Я знаю, ты там у двери сидишь, заходи.
Подручный Чекмая Климка вошел.
– В том доме, где я друзей угощал, уже несколько горниц пригодны для жилья. Возьми сенник, набей его сеном, устрой там нашего гостя, дай чем укрыться. Будешь о нем заботиться, еду ему с поварни приносить. А ты, Ермолай Степанович, сиди там тихо, как мышь под веником, грехи замаливай. Со двора не смей уходить. Авось обойдется…
Ермачко молча поклонился и покорно ушел вместе с Климкой.
– Еще не опомнился, – заметил Чекмай. – Как бы у него ночью покаяние не началось. Хоть тот Пшонка и был сукин сын, однако ж – кровь…
– Дозволь откланяться, – сухо сказал Павлик. – Мне про Смирного толковать недосуг. Мне завтра спозаранку Мамлея Ластуху искать.
– И где ж будешь искать?
– Ластуха, статочно, прозвище крепкого молодца. Пойду к купцам, что зерном торгуют. Они сильных молодцов нарочно ищут.
– Не ходи к тем купцам, зря время потратишь. Мамлей Ластуха – ростом вершка на полтора пониже тебя и, насколько я знаю, отродясь мешков с зерном не ворочал. Прозвание, видать, унаследовал от батюшки. А разведай, кто приводит обозы из сибирских украин. Может статься, его нанимают, чтобы он был при обозе.
– Благодарствую.
Павлик поклонился и пошел прочь.
– Да постой ты! Я ж тебе еще и доброго слова не сказал за то, что ты выручил Смирного! – воскликнул Чекмай.
– Считай, что сказал, – вполоборота отвечал Бусурман.
– Где тебя при нужде искать?
– Сыщу Ластуху – сам приду.
– Экий ты норовистый.
– Таким матушка родила.
С тем Павлик ушел, а Чекмай стал собираться. Снял зипун, натянул кольчугу, поверх нее – короткий кафтан. Потрогал рукоять засапожника, поправил свисавшую на голенище кисточку. Взял в левую руку деревянную рукоять летучего кистеня. Спустился во двор и, предупредив сторожей, направился в гости.
Ульянушка и Глеб не удивились позднему гостю, они не первый год знали Чекмая. Но удивление все же было, и немалое, когда он попросил Глеба с утра сбегать в Иконный ряд и выменять там большой старый образ «Житие Алексия, человека Божия».
– На что тебе старый? – спросил, зевая, Глеб. – Ведь не в подарок же. Я тебе, коли хочешь, новый напишу.
