скачать книгу бесплатно
– Эту-то срамоту для чего здесь рисовать? – строго спросила она. – Книжица-то, чай, про государево венчанье…
И тут же залилась краской, потому что на соседней странице заместо заглавной буквы сидели друг против дружки крохотные голые мужик и девка, ножонки между собой непотребно перекрестив.
– Давай сюда, постница, – Дуня забрала книжицу, еще раз открыла свое с Петрушей изображение и перекрестила его.
Дверная занавеска колыхнулась – заглянула Наталья Осиповна.
– Ушла государыня-то, – сообщила она. – Помолилась, Дунюшка?
Дуня быстро передала Аленке книжицу, а та, почти не глядя, сунула ее в книжное хранилище.
– Ужинать собирают, – сказала боярыня. – Сегодня к столу рыба дозволена. На поварне кашки стряпали – судачиную, да стерляжью, да третью – из севрюжины, да икру пряженую подадут, да вязигу в уксусе, и луковники испечены, и пироги подовые с маком… Да киселей сладких наварили, да, Дунюшка, вот что тебе бы есть сегодня не след…
– А что, матушка? – удивилась Дуня.
– Оладьи сахарные. Сахар-то, слыхивала, на коровьих костях делан, скоромный, стало быть, а государыня Наталья Кирилловна того не разумеет, велит печь и в пост… Да вот еще что – шти постные и лапша гороховая! И ты бы, Аленушка, тех оладий не ела. Не то скажут – экую дуру Лопухины с собой в Верх взяли, постного от скоромного не отличит…
Видя, что боярыня не гневается, застав Аленку в крестовой палате, девушка подошла к ней и приласкалась – поцеловала в плечико, прижалась к бочку. Боярыне-то сподручнее приобнять маленькую Аленку, чем статную Дуню.
– Ступай, ступай, светик, господь с тобой, – отослала свою воспитанницу Наталья Осиповна. – А тебе, государыня, к столу наряжаться пора. Не так часто государь с тобой за стол садится – принарядись!
– А ты, матушка? Ты наряд не сменишь?
– А и сменю… – прежде хорошенько подумав, решила боярыня. И, обремененная мыслью о наряде, поплыла из крестовой прочь.
– Я первая пойду, ты трижды «Отче наш» прочтешь – и за мной! – приказала Дуня. – Меня боярыни одевать поведут.
Вдруг в дверях снова появилась взволнованная Наталья Осиповна.
– Ахти мне, глупой! Совсем забыла!
– А что, матушка? – поспешила к ней Дуня. – А что?
– Да господи!.. Лососину еще к столу подадут, с чесноком зубками!
И, перекрестив доченьку, боярыня окончательно убралась из крестовой.
– А что, Аленушка, к лицу ли мне кичный наряд? – поворачиваясь и красуясь, спросила Дуня.
– Прежде лучше было, – честно отвечала Аленка.
Прежде-то по спине коса спускалась, знаменитая Дунина коса, для которой Аленка смастерила такой косник, что все диву дались. Изготовила она толстую шелковую кисть, а связку ее оплела жемчужной сеточкой-ворворкой. Теперь же Дуне плели две косы и укладывали их вокруг головы, сверху натягивали тафтяный подубрусник, затем плетенный из золотных нитей волосник, к которому крепилось очелье, низанное из жемчуга. Оно прикрывало Дунюшкин лоб до бровей, но не мешало – она в девках к такому убору привыкла. И уж сверх всего надевалась нарядная кика.
– Что бы надеть? – задумалась юная государыня.
А чего надеть – имелось немало. Дуня и Наталья Осиповна получили доступ к сундукам, ларям и коробам, где хранились наряды еще царицы Авдотьи Лукьяновны, не говоря уж о нарядах царицы Марьи Ильиничны. Всё это часто перетряхивалось, травками от моли пересыпалось и всё еще было настолько хорошо, что, случалось, выпарывали из рукавов-накапков, которые делались длиннее подола летника, шитые жемчугом вошвы и отделывали ими фелони для священников верховых кремлевских церковок.
– Верхнюю сорочку надень полосатую, из шиды индийской, что полоски алы с золотом да белы с золотом, – подумав, предложила Аленка. – К ней поясок плетеный золотной… Телогрею белую атласную на тафте, с золотыми пуговками и с золотным кружевом… И довольно будет.
– Не скучно ли – белое да белое? – задумалась Дуня. – А коли шубку кызылбашской камки?
– К шубке меховое ожерелье надобно. Взмокнешь, светик.
– Да шубка-то легонькая!
– Кызылбашская камка легонькая? – изумилась Аленка.
– Не бурская же!
И поспешила Дуня из крестовой палаты – наряжаться.
– Тогда уж летник атласный желтенький, персидского атласу, где узор птичками! – крикнула Аленка вслед и тут же испугалась – не услышал бы кто. За дверьми-то ждут сенные девушки и ближние боярыни – родная матушка Наталья Осиповна, Авдотья Чирикова и Акулина Доможирова, которые с Лопухиными дружны, да змея – Прасковья Алексеевна Нарышкина, вдова государынина братца Ивана, которого семь лет назад Наталье Кирилловне пришлось выдать стрельцам на расправу. Дуне еще когда рожать, а змею государыня уже теперь в мамы к внуку определила.
– Птичками и бабочками? – переспросила, обернувшись, Дуня. – Ох, птичку-то прибери, спрячь! В книжное хранилище, Аленушка, за книги! Я на ночь помолиться приду – заберу!
И ушла – красоваться перед любимым мужем.
Аленка дождалась, пока шорох тафтяных летников и шаги стихли в переходах, осторожно выбралась из крестовой. Тут ей взошло на ум, что легонькая шубка персидской объяри, узор – дороги и бабочки, тоже была бы хороша. Не зимняя шуба, чай, а – шубка, столовый наряд… Но не догонять же Дуню…
Вернулась Аленка в светлицу, а там уж суета – к вечеру все торопятся работу закончить, починенное сдают, с утра-то государь снова свое потешное войско в Прешбурге школить собрался… Батюшки, а у Аленки рукав не вшит! А становой кафтан-то – государев!
Провозилась Аленка до того, что последней в подклет ушла. Ужинать ей принесла разумница Матренушка. Тут оказалось, что не всё перечислила боярыня Лопухина. Еще большие пироги с сигами и сельдями для праздника пекли. Что осталось с царского стола – мастерицам послали. И Аленке хороший кусок пирога перепал, ей и хватило, а были еще оладейки в ореховом маслице – так тех она и не осилила, Матрена подъела.
В подклет девушка прокралась, когда те, что спать собрались, уж засыпали, а те, что с полюбовниками уговорились, лежали тихонько, готовые живо подняться да и выскользнуть. Не Верх, чай, – сельцо, дворец огородами окружен, каждый кустик ночевать пустит!
Легла Аленка на свой войлочек, отвернулась к стенке. Свой сарафанец из крашенины лазоревой, отороченный мишурным серебряным кружевом, с оловянными пуговицами, сложила ровнехонько, не то что шалые девки. И вроде даже задремала, когда вдруг раздались на дворе крики, да такие отчаянные, что в подклете, не разобравшись, заголосили:
– Ахти нам! Пожар!..
Коломенский дворец – красы несказанной, но коли полыхнет сухое дерево – успеть бы выбежать, а имущества уж не спасти. С визгом, с причитаниями кинулись мастерицы из подклета в одних сорочках. Поднялись, спотыкаясь, по лесенке, выскочили на высокое крыльцо, а по двору потешные с факелами носятся.
– Да где же кони?! – раздался пронзительный крик.
Не воды требуют – коней… Да что же это деется?
А Дунюшка-то младенчиком тяжела! А ну как с перепугу скинет?
Забыв про заведенные порядки, понеслась Аленка, как была, переходами в государынины покои. Только сарафанишко прихватить успела и кое-как на бегу напялила его поверх сорочки. А косник в косу да повязку на голову, чтобы не выскакивать на люди простоволосой – про то она и не подумала.
Навстречу ей бежали с огнем люди – один высокий, в одной белой рубахе, впереди, прочие, тоже неодетые, за ним поспевали. Аленка вжалась в бревенчатую стенку, пропуская государя. Вот он каков без кафтана-то… Длинноногий, тощий, глаза выкачены, дороги не разбирает… За ним – постельничий, Гаврюшка Головкин, с одежонкой через плечо, за Гаврюшкой карла Тимофей поспешает, и – батюшки! Пистоль у Тимофея в руках! И постельный истопник Лукашка Хабаров, весь расхристанный, взъерошенный, с саблей наголо! И князь Борис Голицын, одетый так, словно и не ложился.
Пронеслись, выскочили во двор, перебежали открытое место, сгинули во мраке… И тут же за ними – непонятно кто, с охапкой верхнего платья, проскочил мимо Аленки, сапог обронил – и за ним не вернулся.
Господи Иисусе, неужто Софья стрельцов на Коломенское двинула?
– В рощу всё неси! – раздался голос князя Голицына. – В рощу, дурак!
А как бы в ответ – вой из царицыных хором.
Аленка понеслась туда – к Дунюшке!
Замешалась в больших сенях среди сенных девок, среди перепуганных постельниц, среди бабок да мамок. Увидела Пелагейку – та стояла, привалившись к стене, и лишь головой крутила вправо-влево, приоткрыв редкозубый рот.
– Пелагеюшка! – так и бросилась к ней Аленка. – Да что ж это деется? Спаси и сохрани!
– Стрельцы по Стромынке прискакали, свет! – отвечала карлица. – Кричали – на Москве набат гремит, полки сюда движутся!
– Бежать же надо! – без голоса прошептала Аленка.
– Государынь собирают! – Карлица снова принялась вертеть головой. – Возников в колымаги закладывают. Сейчас и двинутся в путь!
Но не было в ее голосе испуга, а какое-то насмешливое веселье.
– А нас, а мастериц?
– Ты, Аленушка, при мне держись, – велела Пелагейка. – Я-то не пропаду, нас, карлов, николи не трогают!
– Я к Дуне! – вскрикнула Аленка, мало заботясь, так или не так назвала государыню всея Руси. И побежала – маленькая и верткая, и проскочила в двери.
В покоях верховые боярыни сами укладывали короба и увязывали узлы. Все здесь смешались – и казначеи Натальи Кирилловны, и казначеи Дунюшки, оказалась тут и светличная боярыня Настасья Кокорева, и государева мама – Матрена Романовна Леонтьева, и мама царевны Натальи – княгиня Ромодановская, и старенькая княгиня Домна Волконская. Тут же, как всегда, от волнения в беспамятстве, сидела Наталья Осиповна. Женщины толклись, мешая друг другу.
Несколько в стороне, у окошка, стояла Наталья Кирилловна, как всегда – в темном наряде, обняв дочку. Смотрела в пол, сдвинув красивые черные брови. Кусала губы. И молчала. Царевна Натальюшка испуганно приникла к ней.
Аленка огляделась – Дуни не было.
Тогда она вдоль стены прокралась к двери в крестовую палату.
Дуня стояла на коленях перед образами, пылко вполголоса молилась, не по правилу, путая слова, добавляя своих. Рядом, на коленях же, стояла сестрица Аксиньюшка и молчала, стиснув губы, глядя мимо образов.
– Господи, со мной что хочешь делай, хоть стрельцам отдай, хоть огнем пожги! Спаси Петрушеньку, Господи! Все обители обойду, Господи! – твердила Дуня.
Аленка кинулась на колени с ней рядом.
– И ты молись, и ты, светик! – воскликнула Дуня, повернувшись к ней. Аленка изумилась – не испуг, а восторг был на лице подружки.
– Да, Дунюшка, да!..
– Мы его вымолим! Мы, только мы – понимаешь? Аленушка, ничего у него более нет – только молитовка!
– Да, Дунюшка, да… – ошалело повторяла Аленка. Отродясь она не видела таких глаз у подружки, обезумевших, огромных…
– Вымолим, выпросим, спасем… – позабыв о самой молитве, обещала Дуня с непонятной радостью. – Не настигнут его, не тронут его – а это мы, а это – молитва наша…
Она повернулась к сестрице.
– А ты что же?
Девочка молчала.
– Аксиньюшка, свет! – Решив, что это с перепугу, Аленка поползла к ней на коленях, наступила на широченные рукава-накапки Дуниного летника, дорогой атлас затрещал.
– Дунюшка! – отбиваясь от Аленки, вздумавшей встряхнуть ее за плечи, воскликнула Аксинья. – Что же это? Он убежал, тебя с чревом бросил? А ты – молиться за него?
– Государь же! Ему себя спасать надобно! – возразила Дуня, да так, что и спорить с ней было невозможно. – Государь же, Аксютка!
– И матушку свою бросил, и сестрицу Натальюшку! И всех нас! – упрямо добавила девочка. – Вот подымут нас стрельцы на копья, а он-то цел останется!
– Государь же!.. – в третий раз повторила Дуня. – Я бы и на копья – он бы уйти успел!..
Вдруг Аленка поняла – а девочка-то права…
Возникло перед глазами лицо бегущего царя – черные глаза навыкате, рот приоткрыт в немом крике, и в каждом движении, в каждом взмахе длинных рук – ужас!
Она села на пятки.
Дуня, как бы не замечая, что родная сестра и лучшая подруженька молчат, снова обратилась к образам. Да и кто ей сейчас был нужен, коли она сама, только своей любовью и своей молитвой, желала спасти Петрушу от стрелецких полков?
– Пойдем к матушке, Аксиньюшка, – шепнула Аленка девочке. – Обеспамятела матушка…
– Пойдем, – отвечала Аксинья. И видно было, что не одобряет она старшую сестру, до того не одобряет, что и к молитве ее присоединиться не захотела. Лишь, подойдя к дверям крестовой, обернулась, перекрестилась на все образа разом и поклонилась в пояс, как дома научили.
Строга была девочка – уж эта за любезного мужа на копья не кинется.
Высунули носы Аленка с Аксиньюшкой из-за пыльного сукна, но выходить не стали, так и застряли меж занавесок. Потому что остались за это время в горнице три женщины – государыня Наталья Кирилловна, княгиня Волконская да царевна Натальюшка, прибавился же один неожиданный посетитель – мужчина. Князь Борис Голицын.
Княгиня Домна Никитична с незапамятных времен в Верху служила, царице была предана. Что до Натальюшки – негоже, конечно, чтобы посторонний мужчина, не родственник, на царевнино лицо глядел, да в эту ночь, видать, не до правил. Сообразив всё это, Аленка поняла, что прочих женщин выслали ради тайного разговора, и удержала меж занавесок Аксинью.
– Да всё же, Борис Алексеич, – государыня подошла к князю, – боязно мне что-то…
– Ты, матушка государыня, в шахматы игрывала? – спросил князь.
Она кивнула – мол, да, еще покойный супруг забавы ради обучал. Кивнула и Натальюшка – видать, пыталась понять взрослые речи.
– Видывала, как супротивнику три и более фигур отдают, а он, дурачок, берет? Вынуждают его поставить свои фигуры в неловкое положение, потом же ему стремительный удар наносят. Затянулась эта дурь, матушка. Или Софья про тебя с Петрушей нелепое скажет – и вы то в терему по целым дням обговариваете, или Петруша Софью не тем словечком обзовет – и ей доносят, и она по месяцу дуется. Девкой назвал! Так девка покамест и есть, ни с Федькой, ни с братцем моим, чай, ее не венчали… Девкой и останется.
– Устала я, князюшка, от пересудов, потому лишь тебя и послушала…
– А меж тем государство – как пьяный мужик в болоте, уже по самые ноздри ушел, вопить нечем, лишь пузыри пускает… – продолжал Голицын. – Мы теперь с шумом да гамом отступили, сейчас, с божьей помощью, соберемся, все с утра к Троице поедем да укроемся, а Софьюшке – объяснять всему миру, что не собиралась она посылать стрельцов брать приступом Преображенское. А чего ради в Кремле суета да сборы были? За каким бесом – прости, государыня, – ворота позапирали? Почему стрельцы набата ждали? Ах, подметное письмишко нашли? Государыня, сам то письмишко сочинял и веселился! Сколько в Преображенском у тебя с государем людишек? Шесть сотен конюхов да подьячих, да истопников, да постельничьих пойдут ночью в Кремль царя Ивана и с сестрами губить! Блаженненький разве какой поверит.
– Преображенское приступом брать… Господи, да чего тут брать, факел швырни – и заполыхает, – намекая на старые деревянные строения, сказала Наталья Кирилловна. – Однако не надо было Петрушу одного отпускать. С дороги бы не сбился…
– Далеко ли отсюда до Троице-Сергия? С ним трое, и уж один-то – надежен.
– Гаврюшка Головкин, что ли? Многим ли он Петруши старше?
– Еще карла, Тимошка. Да Мельнов, государыня. Тот стрелец, что с известием прискакал. Слышала, чай? Не кричал – дурным голосом вопил: спасайся, мол, государь, в Кремле набат бьет, стрельцы на Стромынке рядами строятся! Вот голосина – сам не ожидал… Такой охраны с лишком хватит. Пусть все ведают, в какой суматохе государь жизнь спасал…
Князь негромко рассмеялся.
