скачать книгу бесплатно
Я увидела в кабинете знакомое лицо. Он тоже меня узнал.
– Здравствуйте, садитесь, – сказал он. – Сейчас страницу допечатаю и займусь вами.
Возразить было нечего. Я села смотреть, как он воюет с машинкой. Страницу он печатал минут пятнадцать, не меньше.
– Я по поводу Розовской, – напомнила я. – Было еще одно нападение. Преступник прошлой ночью кидал ей камушки в окно, но она затаилась, а этой ночью он ломился в дверь. Потом со злости выдрал дверной звонок и ушел.
– С дверным звонком? – уточнил мой собеседник.
– Да, он его потом на улице выбросил.
– А Розовская?
– Розовская орала от ужаса. Надо опросить соседей. Может быть, кто-то видел его в окно.
Следователь задумался.
– А почему сама Розовская не обратилась? – спросил он.
– Она собиралась… – растерялась я. – Я ей велела, чтобы она с утра зашла. Наверное, что-то помешало…
– А не кажется вам… – он подвинулся через стол и машинку ко мне поближе и уставился мне в глаза своими сладкими, черными, турецкими, воображая, видимо, что они способны загипнотизировать, – что ваша подруга Розовская… м-м-м… ну, фантазирует, что ли? У меня создалось впечатление, что она женщина нервная, возбудимая… Какие-то камушки, человек в дверь ломился… Она ведь и тогда не могла его толком описать. То он у нее среднего роста, то выше среднего. То у него темные волосы, то – она не помнит.
– Когда человека душат, ему как-то не до роста или волос, – зло ответила я.
– Все равно – слишком она часто сбивалась в своих показаниях. А теперь еще попытка взломать дверь. Ну, скажите честно, это ведь нелепость какая-то! Из всех дверей могли повыскакивать соседи. Кто-нибудь наверняка бы вызвал патрульную машину! Разве не так?
– Вызывали милицию, – сообщила я, – но дежурный ответил, что свободных машин сию минуту нет, все в разгоне. Как будет – так пришлет. До сих пор не прислал.
– Это вам тоже Розовская сказала? – поинтересовался он.
– Почему же? Я сама и звонила.
– Вы?
– Да, я там ночевала.
Возникла пауза.
– Вы его видели? – жестко спросил следователь.
– Конечно. В окно. Но я видела его с третьего этажа и тоже не смогла бы сказать, какого он роста. К тому же во дворе темно, а в комнате светло. Могу сказать только, что на нем была темно-синяя куртка, возможно джинсовая, и рубашка в клеточку, светлая. А штанов, простите, не разглядела. Что же касается роста, насчет которого путалась Розовская, то мы с ней проводили следственный эксперимент.
– Это как? – заинтересовался следователь.
– Очень просто. Я сама пыталась ее придушить.
Он отшатнулся.
– Не до смерти, – успокоила я его. – Мы положили на пол стопку книг, я душила ее с высоты стопки, мы меняли количество книг, пока она не сказала – стоп, он держал меня именно таким образом. Ошибка в пределах пяти сантиметров.
Мы опять помолчали.
– Нельзя ли бумагу? – спросила я. – Дам показания. Все-таки я свидетель и должна это сделать. А Розовскую обязательно к вам пришлю.
– Присылайте, – ответил он.
И мрачно смотрел, как я описываю события этой бурной ночи – разумеется, не все.
Очень мне не понравился его взгляд. Но делать нечего – именно этому человеку доверили ловить маньяка и преступника в темно-синей куртке. Я не могла воззвать к милицейскому начальству, чтобы его заменили кем-то другим. Другой будет делать то же самое. Этот хоть примитивную вежливость соблюдает.
Он уточнил малозначительные детали, и мы расстались.
День был испорчен напрочь.
Я маялась вплоть до последней тренировки.
Неприятно чувствовать полную свою беззащитность, а приходится. Неприятно знать, что пока у тебя все в порядке, государство вроде как к тебе благоволит, а стоит тебе попасть в беду – первым делом выражает тебе официальное недоверие.
Параллельно я думала о том, что придется Соньку временно поселять у себя. При моей патологической страсти к порядку и ее не менее патологическом отрицании всякого домашнего порядка это было чревато взрывом.
Взрыв, взрыв…
К концу тренировки он и случился.
Мои нервы не выдержали.
Была завершающая прыжковая серия. На сей раз я ее построила на элементах канкана. Наверно, живет во мне маленький садист, получающий наслаждение от извращений. Когда мои бегемотицы, сцепившись локтями, не в лад и на разную высоту вскидывают объемистые ножки, а потом скачут и вертят воображаемыми подолами, я балдею. Такого ни в одном цирке не увидишь.
И вот они плясали, а я смотрела.
Первой слева была Вера Каманина, у нее маленькая дочка и ей сейчас ехать на другой конец города. Второй была Люда, она тоже живет в каких-то трущобах. Третьей – Наташа, она хоть и толстушка, но молоденькая и хорошенькая, я понимаю, как мужчинам нравятся такие симпомпончики. Четвертой – Алка Зайчиха, ее я взяла в группу на свой страх и риск, без медицинской справки, и вот она явственно задыхается, но не желает сходить с дистанции, скачет – только большие груди подскакивают. Пятой была Надя, за ней однажды увязался пьяный и чуть на тренировку не вломился. Я спросила – а что же не убежала? Ведь убежать от пьяного – плевое дело! А она застеснялась. Мои бегемотицы стесняются бегать, ей-богу! Они твердо знают, что бегают комично! Черт бы их, дур, побрал!
Я быстро оборвала канкан и отмотала назад пленку.
– А ну, еще раз! Быстрее! Быстрее!
Они скакали, а мне было страшно на них смотреть – ведь если за ними погонится сволочь, у них не хватит дыхалки, чтобы убежать, не хватит силы и сноровки, чтобы как следует двинуть ногой! Это же – команда обреченных!..
– Ноги выше поднимайте! Колени – выше! До плеча! Еще!
Я подхватила Веру под локоть и задала им жару! Я плясала вместе с ними, пока сама не облилась потом. Когда опомнилась – половина бегемотиц уже сошли с дистанции и стояли с ошалелыми глазами.
– Еще три круга бегом! Пошли!
Уже без всякой музыки я гнала их по залу, гнала жестоко, и по четвертому, и по пятому кругу. Они тяжело топали за спиной. Я увеличила скорость. Странно, но никто не отстал. И тогда я перешла на шаг, вышла на середину и показала им серию упражнений на расслабление.
Да. Оказывается, бывают и такие истерики.
А Сонька на следующий день категорически отказалась идти в милицию.
– Они же мне не верят! – объявила она. И возразить было нечего.
Разве что утешить – успокойся, мне они тоже не верят.
Во мне зрела ярость – не та пылкая, охватившая меня, когда я узнала про Сонькину беду, а тяжелая, густая, гуляющая по мне с током крови, растекающаяся под кожей. Ярость, обретшая плоть. Ставшая яростью кровь.
Так я ее чувствовала.
Кровь – живое существо. Со своим нравом. Кто-то уживается с собаками и кошками. Ничего удивительного. Мне предстояло теперь ужиться с собственной кровью.
* * *
Когда на кладбище забрел лесничий Илларион, одна только Жизель знала степень его вины перед ней. Прочие виллисы знали одно – он предал, и он повинен смерти. То есть проступок и кара в чистом виде, без подробностей.
Белое облако окружило его, а он изнемогал в танце. Кабриоль, падение… Встал, подскочил высоко… кабриоль, падение… И музыка – воплощенный страшный суд.
Но в этом ли справедливость? И есть ли в единстве «вина – кара» место для чего-то третьего?
Ведь такого же предателя Альберта Жизель пощадила и спасла. Спасла от справедливости. Собой прикрыла, рассказала беспристрастному суду повесть о своей любви к нему и тянула время до утреннего благовеста.
Как пересекаются эти две ниточки, из которых одна связывает проступок и кару, а другая – справедливость и милосердие. И может ли милосердие стать той силой света, которая исцелит нас, грешных?
* * *
Настал вторник.
Я отправилась на шабаш.
Оделась я сообразно тамошним вкусам – в единственное свое элегантное платье (купленное непонятно зачем три года назад и впервые добытое из глубин шкафа), в лаковые лодочки (а вот обувь – моя слабость, у меня шесть пар изящных туфелек, не считая босоножек, и во всех я могу танцевать без устали, такие они легкие и удобные!), волосы украсила пряжкой из искусственного жемчуга (Сонька купить заставила).
Вообще у меня есть красивые платья, даже нарядные платья, но элегантность мне противопоказана. При моей странной, если не отталкивающей физиономии и гладко зачесанных, собранных в узел волосах натягивать английский костюм равносильно самоубийству. Нет, я никого не собираюсь пленять, но нагонять холод на окружающих я тоже не хочу.
С собой я взяла покупной тортик и коробку пирожных. Мне красиво увязали их вместе, чтобы нести за бантик. Со стороны поглядеть – припозднилась элегантная женщина, стучит каблучками по асфальту, торопится в гости в приличный дом, вот же – не бутылку тащит, а сладости. А это она на ведьмовский шабаш направляется.
Анна Анатольевна встретила меня без эмоций. Одной неудачливой ведьмой за столом больше, одной меньше – какая ей разница? Лишний голос в хоре на кулинарные темы. Она была в другом, тоже весьма пристойном, даже изысканном платье с драпировками по левому боку, которые она еще могла себе позволить. И прическу сделала иную – чуть покороче, с напуском на лоб.
Другие тоже отличились туалетами – кроме бабы Стаси. Та была в домашнем фланелевом платьице самого старушечьего покроя и расцветки, что-то вроде мелких цветочков и ромбиков. по коричневатому немаркому фону. Баба Стася явно пренебрегала здешним ритуалом.
– Уже? – шепотом спросила она меня, а я, естественно, села рядом с ней.
– Что – уже?
– Сбылось?
– Нет еще.
– Так что же ты сюда приперлась? – сердито спросила она.
Мне это даже понравилось.
– Бабушка, я Зелиала видела, – прошептала я ей на ухо.
– Ну! – обрадовалась моя замечательная бабуся. – А ну, на кухню, на кухню! Там все расскажешь!
Мы выбрались из-за стола.
И я ей рассказала действительно все – про поединок демонов над свежей могилой, про странные разговоры об ангеле справедливости, про договор и, наконец, про то, что я в растерянности – знаю, что милиция нам с Сонькой не поможет, а сама и рада бы, но не представляю, с какого конца взяться за дело.
Баба Стася заставила меня еще раз и с подробностями рассказать всю Сонькину историю и описать место действия.
– Проще простого! – авторитетно объявила она, подумав с минуту. – Живут в том доме старухи аль нет?
– Какие старухи? – изумилась я.
– А бабкины ровесницы.
– Какой еще бабки?
– Не соскучишься с тобой, подружка, – совершенно по-молодому преподнесла мне баба Стася. – Сони твоей семья как разменялась? Добрые люди бабушку к себе век доживать взяли, а в ту квартиру Соня вселилась, ведь так?
– Поняла, поняла! – обрадовалась я. – Только как мне тех старушек допрашивать? У меня ведь такого права нет.
– Допрашивать, права нет! – передразнила меня баба Стася. – Экие у тебя слова нечеловеческие. А мы их не допрашивать, а попросту спросим. Ведь знают же они, с кем соседка встречалась, кто к ней в гости ходил, а иным часом и жил у нее. Все на квартире завязано, помяни мое слово. Соня твоя никому, пигалица, не нужна.
– Это точно, – я вспомнила следователя, внутренне сопротивлявшегося моему потоку информации. – И даже хорошо, что она в милицию идти не захотела. Как бы она там нарисовала мой вылет из окна? А? Ее бы точно в дурдом увезли!
– А что, видела она, как ты перекидывалась? – забеспокоилась баба Стася. – Это уж вовсе ни к чему!
– Нет, я ее в комнату отпихнула, она даже на пол, кажется, села. Она уверена, что я по стенке со второго этажа сползла!
Баба Стася хихикнула в кулачок.
– А ведь сползла бы! – давясь смехом, прошептала она. – Ох, сползла бы! Кабы я перекидываться не обучила!
– Наивная, она, Сонька, – объявила я. – Ей что угодно можно внушить.
– И такую ты в подруги выбрала?
– Да нет, это она меня выбрала…
– …и присушила? Другие-то подруги есть иль нет?
– Обхожусь.
– А мужик?
– Обхожусь.
