скачать книгу бесплатно
Но Архаров мог держать пари, что кавалера де Берни изловить не удалось!
И точно – оказалось, что зловредный француз, ранее повредивший ногу, угодил в какую-то колдобину, не отойдя и полусотни сажен от дома вдовы Огарковой. Постоял, потосковал – и заковылял обратно, да так шустро! Архаровцы, следившие с немалого расстояния, не успели добежать – а он уже колотился в дверь и вопил по-французски весьма пронзительно.
– Клаварош, чего он вопил? – спросил Архаров.
– Требовал впустить. Кричал, как будто за ним разбойники гонятся.
– Ничего больше?
– Именно это, ваша милость.
– Черти б его драли… Кой час?
– Третьи петухи уж прокричали, ваша милость, – вместо Клавароша ответил Тимофей.
До восхода оставалось часа два, не более. Архаров подумал – и велел ехать за Матвеем, может, еще удастся спасти раненого. Сам же потребовал к себе в кабинет пленника.
Пленник, как он и думал, оказался из мазов, из тех, что промышляют не в самой Москве, а окрест нее. До сих пор этот детина с московским обер-полицмейстером не встречался и понятия не имел, что столь значительная персона умеет орать на байковском наречии, применяя все его заковыристые словечки весьма точно.
Архаров велел позвать Сергея Ушакова и оставил его в кабинете с пленником, чтобы тот растолковал пользу немедленного и чистосердечного признания. Сам же отправился в мертвецкую, откуда за ним прислали.
– Ваша милость, не думали, не чаяли… – так встретил его смотритель мертвецкой Агафон. Этот крепкий старик жил тут же, при Рязанском подворье, выполняя еще и обязанности сторожа, и его сразу призвали для приемки троих свежих покойников.
– Что там у тебя?
– Ваша милость, я-то знаю – одежду повреждать не велено… я тряпицей лишь…
Старик был взволнован.
– И что ты сделал тряпицей?
– Харю ему протер, гляжу – а он баба…
– Кто – баба?
Агафон подвел обер-полицмейстера к лавке, где лежало тело в распахнутом армяке. Сажа с лица была кое-как стерта.
– Баба, и все при ней, я пощупал, ваша милость… И стриженая, без кос…
– Дожил ты, дед Агафон, покойниц щупать, – пошутил Архаров. На самом деле он был сильно озадачен – мало ему было недоразумений вокруг подвала, так еще и переодетая мужиком баба.
– Так одежду повреждать не велено…
– Посвети-ка.
Баба оказалась немолодая. То есть, в ее годы придворная особа была еще девицей на выданье, но крестьянка уже приближалась к роковому порогу, за которым получала звание старухи. Изношенное тело и худое жалкое лицо не вызывали более у мужчин приятного волнения, а когда этого у бабы нет – тогда уж точно старость.
Архаров проявлял к женщинам довольно необычное любопытство. Ему нравилось исподтишка на них поглядывать, отмечая уловки кокетства – смех, ужимки, игру веером. Как всякий здоровый мужчина, он был рад случаю заглянуть в декольте, рад увидеть ножку выше колена. В гостях у отставного сенатора Захарова он от души порадовался французским картинам: пейзаж красивого парка в модном аглицком стиле, к толстой ветке привязаны качели, на качелях девица раскачивается, высоко задирая ноги, так что видны подвязки. Но все женщины и девицы были для него, в сущности, на одно лицо. В свое время он не признал на улице Дуньку, выскочившую к нему из кареты. Теперь – наверняка не признал бы тех девиц, с которыми бывал близок в Санкт-Петербурге. Вот разве что запомнилось одно необычное личико, тоже, кстати, суховатой лепки, с выдвинутым вперед острым подбородком… Так, может, потому и запомнилось, что среди бело-розовых и кругленьких – диковинка?..
Однако эта покойница в армяке чем-то была знакома…
Архаров некоторое время вглядывался в ее лицо, чтобы убедиться – она именно та, кого он уже не первый день числит в покойницах, да только все руки не доходят разобраться с Демкой и Тимофеем.
Память ничего внятного не подсказывала, но похоже, что перед ним лежала Тимофеева жена. Не по приметам, а по чутью…
Он особо не всматривался в нее, когда гнал прочь от крыльца полицейской конторы, он просто полагал, что именно так она должна была объявиться – в заброшенном подвале, задушенная.
Ничего не сказав Агафону, он пошел прочь из мертвецкой.
– Клашку ко мне Иванова, живо!
Прибежал Клашка.
– Скачи ко мне на Пречистенку, разбуди и доставь сюда моего Ивана… стой! Пусть Сенька закладывает экипаж… Сенька, Иван, Сашка… – Архаров задумался, припоминая, кто еще из его дворни был с ним в тот вечер, получилось, что лишь эти трое. Опять же, домой после ночных проделок лучше возвращаться в карете, а не в седле.
Клашка убежал, а Архаров пошел обратно в кабинет.
Там Ушаков уже успел потолковать с пленником и внушить ему, в чем его выгода.
– Ваша милость, прикажите позвать писаря, он все доложит, как было, – сказал Ушаков. – Звать его Данилой Журавлевым, по прозванию Циглай, из коломенских мещан. Он, понятно, все без разбору валит на покойного Скитайлу, да только, ваша милость… он такое городит, что проверять придется…
– Ну и что он городит? – спросил Архаров, садясь за стол. – Станови его предо мной, Ушаков, да все свечи зажги.
– Божится, будто Скитайла прознал про клад с золотой посудой от кого-то из наших.
– Прелестно, – сказал, помолчав, Архаров. – Теперь ты сам говори, Циглай.
– Я, барин милостивый, от Скитайлы слыхал! У него дружок какой-то у вас тут, и он Скитайле наговорил, будто полицейские клад ищут, и чтобы Скитайла поглядывал, его на место наведут, а слам – пополам…
– Выходит, кто-то нас выслеживал для Скитайлы, чтобы знать, где мы розыски ведем? – спросил Архаров. – Ну, ловко… додумались, сукины дети… Что скажешь, Ушаков?
– Мудрено уж больно, ваша милость. Ведь что вышло? Мы из подвала, и ваша милость изволила говорить, что понапрасну туда лазили, а они – шасть в подвал, где заведомо ни хрена нет?
– Так кто искал-то? – перебил его Циглай. – Одно дело вы, поглядели да и бросили, а иное дело Скитайла, он умеет клады отыскивать, у него и ладанка на кресте висит заговоренная на клады.
– Вот что, Циглай. Сейчас тебя отведут вниз, сиди, вспоминай, что ты про Скитайлина дружка помнишь, – велел Архаров. – Будешь умен – легко отделаешься. Начнешь запираться – для таких случаев у нас господин Шварц имеется, слыхал?
– Слыхал… – прошептал Скитайлин подручный. И по роже было понятно – что именно слыхал.
Циглая увели.
– Ваша милость, позвольте внизу до утра пересидеть, – сказал Ушаков. – Скоро Чкарь придет, будет кашу варить, самовар вздует, хлеба даст.
– Ступайте…
Проводив взглядом Ушакова, Архаров вздохнул – ему вдруг захотелось есть, и в ожидании экипажа стоило, пожалуй, присоединиться к полицейским. Непременно они знают, где Чкарь прячет свои припасы.
Он вышел из кабинета, больше всего на свете желая съесть ломоть ржаного хлеба, присыпанный солью, – давнее полузабытое удовольствие. Но в коридоре ему попался Устин Петров, и Архаров тут же вспомнил – с Устином связано некое недоразумение… он не догнал длинноногого мошенника, но к досаде примешалось еще что-то…
– Поди-ка сюда, Петров. Доложи внятно, как ты мошенника упустил.
Устин, повесив голову, встал перед начальством.
– Упустил по своей дурости… и бегаю плохо, ваша милость, виноват…
– А вот взял бы пистолет – и не упустил бы.
– Да, ваша милость.
– Вперед без оружия на дело не выходи. Не то с Вакулой спознаешься.
– Да, ваша милость.
– Ну так как же ты за ним гнался?
Архаров ощущал состояние Устина точно так же, как если бы Устин ему громко докладывал: при первых вашей милости словах я перепугался безмерно, а когда понял, что более вопросов о моем промахе не будет, расслабился; однако вопрос прозвучал, и мне вновь стало жутко при мысли, что придется сказать правду.
Устин не врал, признаваясь в своем неумении резво бегать. Однако тут была еще какая-то правда, которую он безнадежно пытался скрыть. Архаров вспомнил, как Устин чумной осенью пытался пострадать за убийство митрополита Амвросия, выгораживая тем самым истинного убийцу. Сейчас творилось нечто весьма похожее.
– Увидел, побежал, кричал ему, он не послушал, выскочил на Спиридоновку, а там и другой… они далеко от меня были, я лиц не разглядел…
– А что, должен был разглядеть?
– Да… там в окне свет горел…
– Так и ушли?
– Так и ушли, ваша милость.
– В какую сторону, к болоту или к Никитским воротам?
– К болоту…
– Дважды ты соврал, Петров, – спокойно сказал Архаров. – И лица ты видел, и не к болоту они убежали. Приди в себя и отвечай без вранья. Кто они были таковы?
– Лиц я точно не видел, ваша милость! – воскликнул Устин.
– А какого хрена тогда выгораживаешь, коли не твои знакомцы? Говори как есть, видишь, я тебя не пугаю. Кого ты признал? Из своей церковной братии, что ли?
Архаров даже пошутил – лишь бы Устин успокоился и заговорил прямо.
Ответа обер-полицмейстер добился не сразу. Как не сразу и догадался, в чем загвоздка: Устин признал в преступнике кого-то с Рязанского подворья.
– Петров, будет тебе вилять. Там ведь кто-то из наших был. Хочешь, чтобы я всех перебрал? Ну? Кто он?
– Ваша милость, я глазами слаб… – очень вовремя вспомнил про это горе Устин. – Я ошибиться мог, темнота, далеко…
– Ну?
– Клаварош, ваша милость…
– Мать честная, Богородица лесная! Вот утешил!.. Ладно, ступай. Впредь не ври.
Но Устин вздохнул и никуда не пошел.
– Ступай, говорю, – велел Архаров, уже подбирая в голове доводы против француза. Доводов этих было довольно – и в первую очередь его подозрительное прошлое, ведь не от хорошей жизни он удрал из своей родной Франции на север, к варварам, которые три четверти года ходят в шубах, а по улицам их диких городов слоняются бешеные медведи.
– Ваша милость, я, верно, обознался…
– Ступай, дурак.
Сейчас допросить Клавароша Архаров не мог – француз доложил, что де Берни по причине хромоты никуда не пошел, и отправился восвояси, возможно, к Марфе. Эта самая связь с Марфой была вторым доводом против француза – мало ли какую интригу затеяли эти двое.
И, коли так, следовало тщательно проверить все то, что рассказывал Клаварош о господине де Берни. Намешал там правды и недомолвок – поди знай, что на самом деле рассказал ему учитель, а главное – что наговорил учителю сам Клаварош. И не было ли устранение де Берни от событий этой ночи заранее продуманным действием?
Как будто Архарову мало было загадочной покойницы в мужском наряде, что лежала сейчас в мертвецкой…
Стоило вспомнить о ней – послышался голос Никодимки. Архаров сперва ушам своим не поверил – что делает его камердинер в полицейской конторе перед рассветом? Оказалось, Клашка Иванов, посланный за экипажем на Пречистенку, рассказал, что господин обер-полицмейстер, сражаясь с мошенниками, извозился в грязи. Пока закладывали экипаж, Никодимка притащил чистый кафтан со штанами и даже чулки. Причитая, что их милости Николаи Петровичи, шлепнувшись в грязном на сиденье, изгваздают внутренность кареты так, что потом не отчистишь, а карета нужна ежедневно для важных визитов, он в конце концов сам забрался вовнутрь и поехал переодевать барина.
Ругаться было бесполезно. Тем более, что правота камердинера была очевидной.
Пока Иван с Сенькой ходили в мертвецкую, Архаров позволил снять с себя кафтан, действительно весьма грязный, и облачить себя в другой, чистый и теплый. А потом все ему вдруг стало безразлично, даже то, что они признали в бабе ту дуру, что перепутала полицейскую контору с острогом, и он поехал домой, желая лишь одного – добраться до постели. Даже размышления о Клавароше – и те отложил на завтра. Сказал себе, что утро вечера мудренее, – так и вышло.
Он собирался хоть немного поспать, он даже разделся и лег, но сон не шел, опять же с каждой минутой в спальне делалось все светлее. А когда обер-полицмейстера все же разморило, со двора донесся какой-то шум. Архаров крикнул Никодимку, тот прибежал босой, в одних портках и рубахе, сдвинул ставни, задернул шторы и добился вполне приемлемого мрака.
Поспав всего часа два, Архаров потребовал кофею и, сгрызя всего один сладкий сухарь, велел закладывать экипаж.
Утро было превосходное, солнечное, истинно майское утро, но он сидел в карете с задернутыми занавесками, видеть не желая красоты мира – да и какая красота, коли в Москве творятся необъяснимые безобразия? Того гляди, государыне донесут, что обер-полицмейстер не выполняет обязанностей.
Саша, сидевший напротив, видя эту хмурую рожу, громко дышать боялся.
Прибыв в полицейскую контору, Архаров прежде всего осведомился, что с раненым. Ему доложили – приехал доктор Воробьев, в меру пьяный и недовольный, разругал в прах тех, кто делал перевязку, и хотел было увезти горемыку с собой, но ему не дали. Так что пленник, правильно перевязанный, лежит и хрипит разодранной глоткой в верхнем подвале, удастся ли от него добиться толку – одному Богу ведомо.
Буркнув нечто непотребное, Архаров потребовал к себе ту команду, которой было приказано поймать господина де Берни. Но начал не с Клавароша, а с новенького, бывшего десятского Евдокима Ершова. Этот парень не был повязан круговой порукой и не имел резонов выгораживать сослуживцев. Но он еще не наловчился читать карту, и с Архарова семь потом сошло, прежде чем Ершов разобрался в геометрических фигурах, ее составляющих, и точно указал пальцем, где был он сам, где – прочие, и в котором месте хромающий господин де Берни раздумал идти к Гранатному двору.
К тому моменту, когда в кабинет вошел Клаварош, Архаров уже знал, что француз какое-то время был незрим для прочих архаровцев, и вычислял – успел бы он добежать до руины Гранатного двора, да еще вернуться оттуда, куда его загнал преследующий Устин, – со Спиридоновки, или же сей подвиг был под силу лишь крылатому ангелу. На беду, ни у кого из архаровцев не было при себе часов, д и сам обер-полицмейстер тоже не догадался на них лишний раз посмотреть, и потому он никак не мог совместить действия обеих команд. Вроде бы получалось, что в то время, когда откапывали сервиз, господин де Берни уже отказался от ночной прогулки, так что Ершов, Клаварош и Захар Иванов вполне могли счесть долг исполненным и разбрестись в разные стороны. Коли так – Клаварош имел прорву времени для всевозможных ночных похождений… особливо коли знал заранее, что де Берни вернется домой…
Француз вошел в кабинет и встал перед архаровским столом точно в такой позе, которая не помешала бы самому обер-полицмейстеру при аудиенции у ее величества: спина прямая, плечи развернуты, руки готовы к элегантным маневрам с табакеркой, одна нога выставлена вперед, и общее ощущение – будто Клаварош не столько стоит на полу, сколько подвешен над ним, чем и объясняется удивительное равновесие его фигуры.
Была в его движениях некая тщательно выпестованная беззаботность, предмет зависти всех архаровцев, полагавших ее непременной принадлежностью светского человека. На сей раз обер-полицмейстеру почудилась в повадке француза фальшь…
Архаров задал несколько вопросов, услышал совершенно правдивые ответы, и уже собирался приступить к строгому допросу, как вдруг заметил, что Клаварошевы штаны прорваны на колене.
– Вели Марфе зашить, – приказал он, тыча пальцем в прореху. Еще только недоставало, чтобы архаровцев вся Москва честила оборванцами, а вслед за тем и оборванцев – архаровцами. И так уж скоро всех задир и забияк начали архаровцами звать…
– Она мундир чинит, – отвечал несколько удивленный Клаварош. – Фортуна ко мне неблагосклонна. Я напо… напал на гвоздь. В темноте, у стенки.
И показал пальцами длину этого выдающегося гвоздя.
