скачать книгу бесплатно
Рис. 14. Один из стада Эпикура.
Карикатуристы, убедившись по личному опыту в ограниченности средств художественной карикатуры, старались наверстать на выборе сюжета и смелом разрешении разных художественных проблем.
Прежде всего произошел переворот в выборе символов: вместо наивных фигур лисицы и волка появился разукрашенный бубенчиками дурак, как носитель всех человеческих слабостей и пороков. После первых робких дебютов дурак вскоре занял первенствующее место как в литературной, так и в художественной сатире.
Себастиан Брант нагрузил свой «Корабль дураков» сотнями различных дураков. Эразм Роттердамский написал довольно объемистую «Похвалу глупости».
Рис. 15. Ганс Гольбейн. Глупость, оставляющая кафедру.
Художники не отставали от писателей и воспроизводили дураков в самых разнообразных положениях, пользуясь этим символом как для выражения собственной мысли, так и для иллюстраций к произведениям вышеназванных сатирических авторов (рис. 14, 15).
Рис. 16. Мужская и женская головы. Карикатура Леонардо да Винчи.
В эпоху же Возрождения карикатура получила еще одно важное дополнение: она перестала быть анонимной и каждое художественное сатирическое произведение выходило за подписью её творца. Если в прежние времена мы встречали только отдельные памятники карикатуры, то теперь рядом с творением мы находим и имя. И какие имена! Самые величайшие художники не пренебрегали карикатурой. До нас дошли произведения Леонардо да-Винчи, Рафаэля, Тициана, Дюрера, Гольбейна, Брюкхеля, Калло и великого из великих Микеланджело.
Для Леонардо да-Винчи, как истинного сына своей эпохи, желавшего всё постичь и всё знать, карикатура интересовала как художественная проблема. К смешному или уродливому органу, будь то нос, ухо или рот, артист старался нарисовать всю фигуру или все лицо, которые бы во всех своих составных частях были уродливы или смешны, и при этом нередко достигал поразительных результатов (рис. 16). Что с его стороны это были не отдельные художественные эскизы, а строгое систематическое изучение проблем карикатуры, доказывает нам громадное число сатирических рисунков, оставшееся после смерти Леонардо да-Винчи.
Рис. 17. Минос.
Чтобы иметь представление, какие высокие сатирические произведения создавал Микеланджело, стоит только взглянуть на рис. 17, изображающий могучую фигуру Миноса. Рассказывают, что моделью для лица Миноса послужила физиономия церемониймейстера папы Павла III, которого великий художник превратил в адского судью из мести, по той причине, что когда это произведение в первый раз было представлено папе, то церемониймейстер высказал неодобрение, что Минос был изображен совершенно обнаженным. Художник прибавил фигуре длинные уши, а хвост, которым обвит Минос, превратил в змею. Эта легенда имеет мало правдоподобия: в эпоху Возрождения карикатура на личности почти не существовала. Искусство в то время задавалась более высокими целями, оно разрешало разные художественные проблемы, период же личной карикатуры уже миновал, и если некоторые образцы этого рода и остались от Ренессанса, то они служат как бы придатком или частью главного.
Рис. 18. Тициан. Лаокоон. (1540 г.)
Карикатура в расцвет этой эпохи впервые поднялась до самостоятельного отдела искусства и эту самостоятельность сохраняет и до сих пор.
К тому же роду относится и карикатура Тициана «Лаокоон», хотя прежде ее считали сатирой на скульптора Бандинелли. Предполагали, будто Тициан изобразил группу Лаокоона под видом обезьян, чтобы осмеять Бандинелли, который хвастался тем, что превзошел в пластическом искусстве древних художников.
Но теперь уже доказано, что эта знаменитая картина не носит никакого личного характера, а осмеивает только «плаксивость» настоящей древней группы Лаокоона.
Рис. 19. Неравные любовники.
Стараясь поднять карикатуру до художественного произведения, Ренессанс отнял от неё характер безличия, который она имела в Средние века. На высоту художественного произведения подняло карикатуру и то обстоятельство, что насмешка была признана всем обществом, как законная сила.
Кинжал, эпиграмма или карикатура с одинаковой быстротой и ловкостью применялись для уничтожения врагов. Какую обильную пищу для насмешки давала та эпоха, мы можем убедиться из произведений современников.
Рис. 20. Ловушка для мужчин.
Частная и общественная жизнь претерпела коренное изменение. Новый кодекс нравственности не имел ничего общего с прежним. Хорошим считалось всё то, что увеличивало число наслаждений, дурным все, что препятствовало наслаждениям. Понятие о нравственности в силу новых жизненных условий сильно изменилось сравнительно с понятиями о нравственности в Средние века.
Рис. 21. Любовь каждого делает дураком.
Холостая жизнь средневекового крестьянина или ремесленника являлась следствием нищеты этих двух классов. Совсем другие причины побуждали оставаться холостым купца XV столетия. Его коммерческое дело совершенно не зависело от домашней жизни; есть ли у него жена или нет, для хода его торговли это не имело никакого значения. Брак и домашнее хозяйство являлись для него предметом роскоши. То же самое можно сказать о городских юристах, чиновниках и врачах. Женщина, освобожденная от домашних забот, имея много свободного времени, понемногу эмансипировалась, заинтересовалась новыми вопросами и превратилась в то свободное, легкомысленное существо, в обществе которого можно было читать рискованные новеллы Боккаччио и Банделло, не боясь вызвать краску на её лице.
Рис. 22. Юноша на верёвке, карикатура Теодора де-Бри. Из «Emblemata saecularia».
Понятно, что такая односторонняя эмансипация женщин и их крайняя развращённость вызвали на них целый ряд художественных сатир, из которых мы приводим здесь некоторые, как, например, «Неравные любовники», «Ловушка мужчин», «Любовь каждого делает дураком».
Такие карикатуры не находились в противоречии со взглядами на нравственность, и в других странах, например, в Голландии, художники для большей рельефности насмешки часто тоже прибегали к сюжетам грубо комическим; особенно в этом отношении выделились два сильных художника-карикатуриста: Теодор де-Бри и Питер Брюкхель.
Рис. 23. Сухощавые, Питера Брюкхеля.
Бри подарил своей стране две книги карикатур: «Emblemata saecularia» и « Emblemata nobilitatis», и прославился остроумной карикатурой на герцога Альба, известной под именем «Начальник глупости».
Рис. 24. Толстяки, того же автора.
Одну карикатуру из собрания «Emblemata saecularia», под названием «Юноша на веревке» (рис. 22), мы прилагаем здесь.
Брюкхель известен своими фантастическими рисунками, представляющими в нескольких версиях соблазнение святого Антония, но эти рисунки, вследствие своей аллегоричности, далеко не так понятны, как две другие его карикатуры- «Сухощавые» и «Толстяки» (рис. 23, 24), производящие громадное впечатление своим бьющим в глаза контрастом. Если рисунки на святого Антония нуждаются в комментариях, то «Толстяки» и «Сухощавые» по своей простой идее и великолепному исполнению не требуют никаких объяснений. Кроме того, эти две карикатуры представляют собою зародыш социальной художественной сатиры, которая немного позднее с большим успехом культивировалась лотарингцем Калло, одну из карикатур которого, а именно карикатуру на моды, мы приводим в этой главе (рис. 25).
Рис. 25. Жак Калло: Карикатура на моды.
Впоследствии мы еще вернемся к этому замечательному художнику, с большой экспрессией рисовавшему гротески из жизни нищих и странствующих комедиантов.
Несмотря на заимствованную древнегреческую культуру, общество эпохи Возрождения в нравственном отношении недалеко ушло от Средних веков. На женщину всё ещё смотрели единственно как на источник наслаждений, и только благодаря гуманистическому образованию грубая чувственность несколько скрашивалась требованиями красоты. Типичную картину распущенности и разврата представлял собою французский двор во второй половине XVI столетия. Брантом, этот Боккаччо второй половины эпохи Возрождения, верными штрихами рисует нам придворную жизнь того времени.
Что бы скорей и короче ознакомить читателей с тем, какие отношения существовали между мужчиной и женщиной при французском дворе, мы приведём здесь небольшую выдержку из сочинения Брантома: «Vies des dames galantes».
«Я знал когда-то прекрасную светскую даму, – пишет Брантом, – которая была страстно влюблена в одного из придворных. Чтобы обратить на себя его благосклонность, она испробовала попеременно все средства, но безуспешно. И вот раз, находясь в аллее парка и видя его, идущим к ней, она сделала вид, будто у ней свалилась подвязка, и, подняв немного платье, обнажила ногу и принялась поправлять свои панталоны и подвязку. Придворный, у видя чрезвычайно красивую ногу, пришел в восхищение и влюбился в даму, правильно рассуждая, что две такие прелестные колонны должны поддерживать не менее прекрасное здание. И то, что не могло сделать лицо, с успехом выполнила красивая ножка. С той поры эта дама стала его любовницей и располагала им, как хотела».
Этот маленький отрывок изображает одно из скромных похождений придворной дамы времен Екатерины Медичи, но, тем не менее, он довольно отчетливо характеризует тогдашнюю придворную жизнь.
Одним из характерных признаков упадка нравов всегда служит мода. Брантом с большой подробностью описывает модные костюмы того времени. Изысканные, но вместе с тем красивые туалеты времен Франциска I при его последователях исчезли. Появилась мода на всё экстравагантное, бьющее в глаза, на всё чудовищное и неестественное. При Екатерине Медичи не одевались, а переодевались. К этому времени относится начало моды у женщин переодеваться в мужское платье и исполнять должности, которые прежде исполнялись пажами. В то же время мужчины старались придать себе женственный вид, носили всякие драгоценности, делали декольте и проч. Достаточно вспомнить «миньонов» Генриха III.
Придворные балы того времени носили характер необузданный, почти безумный. Танцы и сцены, которые можно было наблюдать на этих балах, не поддаются никакому описанию Представители такого двора, т. е. короли Генрих II и III, уже давно известны истории, и поэтому их характеристики мы давать не будем. В начале Екатерина Медичи старалась несколько сдерживать двор и молодых королей, но затем не только выказывала полное равнодушие к упадку нравственности, но даже сама принимала участие в общем разврате. Так, для своих придворных дам и служанок она придумала совершенно особый откровенный костюм. Все приближённые к ней женщины носили юбки, разрезанные продольно с боков и перехваченные у бедер пряжкой, верхняя же часть туловища обтягивалась таким узким корсажем, что груди были доступны взглядам во всех своих подробностях. Так дочь Великолепного Лоренцо Медичи разрешила эротическую проблему женского костюма!
Средний класс, т. с. богатая буржуазия, как это всегда бывает, подражал двору. Распущенность и бесстыдство, грязь и разврат, переполняя дворец, выливались на улицу. Дочери и жёны буржуа во второй половине эпохи Возрождения превращаются в каких-то неистовых жриц Венеры. Публичные женщины служат для них образцом моды и нравственности. За богатым классом деморализуются нравы и остального городского населения. Духовная и светская власть, суд и парламент – всё преклоняется пред победоносно шествующей Фриной.
Все сказанное относительно французского двора с таким же успехом можно приложить и к другим государствам, лишь с небольшими вариациями. Та же самая распущенность царит в Испании, в Германии, в Италии. Возьмите для примера сочинения Пьетро Аретино и вы будете поражены сходством общественной жизни Венеции, которую описывает этот поэт, с жизнью Парижа, так детально изображенную Брантомом.
Понятно, что такое общество давало массу пищи для сатиры, как художественной, так и литературной, и мы имели бы в настоящее время целый ряд иллюстраций общественных и, главным образом, придворных нравов, если бы парламентскими указами во многих странах не были запрещены карикатуры на придворную жизнь.
Рис. 20. Битва женщин из-за штанов (карикатура анонимного автора).
Тем не менее, до нас дошли любопытные памятники этой интересной эпохи, но нарисованные не народом, остававшимся в своей массе неиспорченным, а самими же придворными. Карикатуры на придворную жизнь рисовались художниками, близко стоявшими ко двору, а распространялись членами королевской фамилии. Большинство этих сатирических произведений вызваны на свет Божий придворными интригами, личной ненавистью, соперничеством и другими мало возвышенными душевными побуждениями. Круг, для которого они предназначались, был очень ограничен и требовал тонкой изящной работы.
Действительно, со стороны технической эти гравюры на меди не оставляют желать ничего лучшего. Наиболее интересные в культурно-историческом смысле и наиболее редкие экземпляры мы воспроизводим здесь. Почти все они служат как бы комментариями тех нравов и обычаев, о которых мы только что говорили. На первом плане следует поставить снимок с великолепной карикатуры «Битва женщин из-за штанов» (рис. 26), которая просто и остроумно осмеивает женскую приверженность к мужскому платью, сильно развившуюся в то время.
Рис. 27. Нелли: Королева лени из Кокана.
Королевы, фрейлины и гражданки – все стремятся захватить себе эту принадлежность мужского туалета. Но если эта карикатура страдает несколько отвлеченным характером, зато другая носит уже чисто личный характер, – мы говорим о гравюре художника Нелли: «Королева лени из Кокана (рис. 27).
Рис. 28. Н. Мануэль: Смерть и вдова; смерть и невеста.
Нетрудно догадаться, против кого направлена эта злая сатира. Женщина, сидящая в кресле, никто иная, как королева Екатерина Медичи, а девушки, прислуживающие ей, её придворные дамы, которых, она для услаждения глаз высокопоставленных особ, нарядила в оригинальные, но далеко не скромные костюмы. Не менее остроумные и интересные придворные карикатуры имеются и на «миньонов» Генриха III.
Наряду с придворной карикатурой действовала и жила карикатура чисто народного происхождения. Но так как, вследствие неоднократных парламентских указов, народным художникам были запрещены прямые насмешки над обществом, то карикатура приняла аллегорическую форму, воспользовавшись для этого популярной легендой о «Пляске смерти».
Рис. 29. Г. Гольбейн: Смерть и епископ.
Легенда эта зародилась еще в Средние века, когда на земное существование смотрели, как на переходное состояние, а смерть считали избавительницей, которая в любое время могла заставить человека покончить расчёты с юдолью плача и отправить его в лучший мир. Пляску смерти иногда в сатирическом, иногда в серьезном стилях изображали на стенах церквей, на отдельных картинах и даже на коврах, служивших вместо обоев в богатых домах. Пытались даже воспроизводить эту легенду под видом маскарада, и история рассказывает нам, что в октябре 1424 года «Пляска смерти» была публично исполнена парижанами на одном из кладбищ в присутствии герцога Бедфортского и герцога Бургундского, вернувшихся в Париж после Вернейльской битвы.
В эпоху Возрождения фигура смерти на сатирических рисунках появлялась не реже фигуры дурака. С жестами, не допускающими никаких возражений, смерть, в виде скелета с косой за плечами, убеждала каждого, что она единственный победитель и владыка мира. Постукивая костяшками, она напевала свою монотонную песнь у каждой двери, безразлично, кто бы за этой дверью ни жил: бедный и богатый, великий и малый, император и папа, монах и счастливая невеста, все ей подвластны, всех увлекала она в свой подземный мир, танцуя и напевая всё одну и ту же мелодию.
Художники в массе разнообразных рисунков воспроизводили эту пляску, и такие великие мастера, как Ганс Гольбейн младший, Николай Мануаль и другие-не раз разрабатывали этот сюжет.
Рис. 30. Жофруа Тори. Смерть.
Наши три иллюстрации (28, 29 и 30) показывают, в каком духе исполнялись эти сатирические рисунки. Положение действующих лиц, принадлежащих к разным классам общества, аксессуары, которыми они окружены, их более или менее сильное сопротивление мало соблазнительному танцору, – всё это носит характер не только сатирический, но даже игриво-шутливый. Сама смерть имеет добродушно-весёлый вид и, по-видимому, находит в танцах большое наслаждение.
В карикатурах на смерть выразилась реакция на ту вакхическую оргию, которая охватила в XV и XVI веках большую часть населения западных государств.
Глава IV. Реформация
Реформационное движение вспыхнуло не сразу. Ещё задолго до появления Лютера в народе зародилось недовольство духовенством и, главным образом, высшими духовными особами, которые своей распущенной жизнью вызывали не раз злобные сатиры и насмешки у всех классов общества. В Германии до сих пор еще живут пословицы, бывшие в прежнее время ходячими остротами на духовенство. Одна из этих пословиц: «Одежда не делает монаха», была даже не раз иллюстрируема разными художниками (см. рис. 31). В других западных государствах шутки и остроты на пап были не менее многочисленны, но в общем всё это были лишь отдельные нападки, не имевшие крупного значения и не беспокоившие ни пап, ни папских приверженцев.
Серьезный поход против распущенности нравов римского духовенства первой объявила Италия. Насмешки и остроты одного из римских граждан, Пасквино, направленные исключительно на пап, быстро приобрели такую популярность, что впоследствии всякая нападка на личность стала называться именем Пасквино или Пасквилем.
Рис. 31. Одежда не делает монаха.
Первые пасквили на духовенство были короткими по размеру, но едкими и злыми по мысли эпиграммами, больно коловшими пап и чрезвычайно нравившимися народу. Каждое утро появлялась какая-нибудь злая эпиграмма на кого-нибудь из духовных и вскоре итальянцы привыкли к этим шуткам, как привык человек XX столетия к утренним телеграммам. Просыпаясь утром, римский житель спрашивал себя: «Что-то новенького сказал Пасквино?», и Пасквино никогда не заставлял ждать себя с ответом. «Знаете ли вы, что имеет в себе львиного папа Лев X?», спрашивал он однажды после безумно роскошного пира, который задал накануне папа и сейчас же сам отвечал: «Желудок и прожорливость!». Когда этот папа, умер, Пасквино написал следующую эпитафию: «В сем гробу гниют жирные телеса Льва X! Он оставил тощими своих овец, зато теперь сам утучняет землю». Узнав, в каком изобилии распродает папа Юлий II отпущение грехов, Пасквино воскликнул: «Юлий – купец, обманывающий весь свет; он продаёт то, чего сам никогда не получит – небесное блаженство».
После смерти Пасквино на сцену явились его многочисленные подражатели. В честь Пасквино на берегу Тибра была воздвигнута статуя и эту статую каждый день чуть не сплошь покрывали маленькими записочками с остротами на пап. Чтобы как-нибудь прекратить этот поток злых насмешек, Адриан VI приказал бросить статую в Тибр. «Как, – воскликнул он, – в городе, где любому человеку можно зажать рот, я не в состоянии заставить молчать кусок мрамора!». Но, тем не менее, Пасквино не замолчал, и, несмотря на колесование, на пытки, на смертную казнь, итальянцы не переставали зло и ядовито вышучивать пап.
Но и папы со своей стороны нисколько не старались жить нравственнее. Большинство развитых людей того времени возмущалось грязью и развратом, в котором буквально захлёбывалось римское духовенство. Церемониймейстер папы Александра VI пишет следующее в своем дневнике: «Каждый день папа приглашает к себе девушек и устраивает танцы или балы. Цезарь и Лукреция (двое из двенадцати детей Александра VI) присутствовали на одном из таких балов, 26-го октября 1501 года, хотя Лукреция 15-го сентября вышла замуж за герцога д’Эсте».
