«Не живи»: как переписать сценарий жизни за 5 шагов. Реальная история

скачать книгу бесплатно

– Свет, приезжайте к нам (имеет в виду меня и моего тогда уже мужа). Отец опять напился. Он убьет меня. Может, он хотя бы вас постыдится.

– Не приедем. Раньше у меня не было выбора, теперь он есть. Я выбираю не возвращаться туда и не играть в игры. У тебя тоже есть выбор. Это твой мужчина, ты можешь оставаться с ним или уйти.

– Да, конечно! Мой мужчина… Есть у меня выбор… (обиженно и с подтекстом «его нет»). Тебе меня не жалко? (любимая манипуляция, такая же часто используемая как «Ты меня любишь? Тогда сделай что-то ради меня»)

– (Пара тяжелых секунд молчания, сглотнула ком в горле) Нет.

На самом деле было жалко. Очень. Я говорила это, а внутри все сжималось. В ту секунду на меня навалилась тонна вины, стыда, страха, отчаяния, злости и бессилия. А когда мама разрыдалась и повесила трубку, тонна чувств превратилась в 10 тонн. Наверное, если бы к тому моменту я не разучилась плакать, то тоже разрыдалась бы.

Я чувствовала себя запертой в ловушке: приедешь – предашь себя, не приедешь – предашь маму. Знаете, с чем это можно сравнить? Представьте, что кто-то говорит вам: «Выбирай, что будешь делать оставшуюся жизнь – дышать или есть / спать». Так это ощущалось. Хотя, конечно, когда ты отказываешься играть в токсичные игры, ты никого не предаешь, а спасаешь себя. Но это очень непросто.

Возможно, мой ответ был слишком грубым, но тогда у меня хватало сил только на это. И на то, чтобы мысленно сказать себе: «Ты молодец. Ты правильно поступила». А также на то, чтобы все-таки не приехать и не перезвонить. Руки потом тряслись еще пару дней… А чувство вины душило годами. Но зато в игры меня больше не втягивали, по крайней мере, в подобные.

Вероятно, я видела эту ситуацию по-другому – не так, как мать. Боишься, что убьет? Звони в полицию, а не мне. Не можешь это терпеть? Уходи. Ты взрослая женщина, у которой есть работа, здоровье (пока есть, но, оставаясь в нынешних отношениях, ты делаешь все для того, чтобы здоровья становилось меньше), уже нет на руках маленьких детей или других факторов, осложняющих ситуацию. Ты можешь уйти, но не хочешь.

К слову, наверное, я бы приехала по звонку, если бы обращение матери было реальной просьбой о помощи, а не аналогом истории про мальчика, который кричал: «Волки!». Раньше, в мои 16—17 лет, этот же прием звучал так: «Не уходи гулять. Не оставляй меня с ним одну. При тебе он ведет себя не так ужасно». Подобных ситуаций было много. Для меня они были один в один как этот разговор по телефону: выбор «дышать или спать», тонна стыда, вины и страха. Как правило, я выбирала себя и уходила, потому что понимала, что мать тоже может уйти, что я не несу ответственность за нее и ее мужа, что я не хочу добровольно оставаться в камере пыток. Тогда у меня не было психологической подготовки, но интуитивно я чувствовала, что все делаю правильно. Однако от этого не становилось легче, ведь мне все равно казалось, что я предаю маму…

Когда-то в детстве я спросила у нее, почему бы нам не вызвать полицию к пьяному дебоширу-отцу. На что мать ответила: «Ты что! Его же тогда в психушку заберут или в вытрезвитель отправят, но там или там убьют!». Мне кажется, дальше комментировать и разбирать эту ситуацию излишне. Хочу только привести еще один пример. Как-то она сказала: «Почему я должна уходить и где-то скитаться? Оставить ему дом, чтобы он там жил припеваючи?!» Значит, не так тебя все достало, и не так за свою жизнь боишься, если волнует это. Коли уж на то пошло, ситуацию с домом можно решить через суд, но для этого, конечно, нужно начать выходить из роли Жертвы…

Еще я спрашивала у матери, почему она сошлась с отцом и почему не ушла раньше. Ответ был один: «Раньше была дурой, а теперь мне деваться некуда». Одна и та же песня.

Сестры рассказывали, что до моего рождения мать все-таки однажды собралась уйти, но отец упал на колени и стал угрожать суицидом («Я повешусь»). Она осталась. Классика созависимости…

Эта часть родительского сценария «забавно» повторилась в моей жизни. В 15 лет я встречалась с мальчиком, ровесником. Отношения были хорошие, но в какой-то момент у меня влюбленность прошла, и я предложила расстаться. А он стал угрожать суицидом («Я брошусь под машину. Жить без тебя не могу»). Тут я интуитивно поняла, что точно надо бежать, сверкая пятками. Спойлер: ничего с собой не сделал. Хотя еще в течение нескольких месяцев писал, что бросился под машину и стал инвалидом, конечно, обвиняя в этом меня. Слукавлю, если скажу, что ни капли не испугалась и не поверила, но в то же время я понимала, что это громкий звонок в колокол и что я очень не зря решила расстаться.

Сейчас не интуитивно, а с опорой на психологию могу сказать: если кто-то угрожает вам суицидом – бегите. Во-первых, скорее всего, это просто манипуляция. А манипуляции, особенно смертью, – это отвратная основа для отношений. Во-вторых, даже если человек что-то сделает (ну, мало ли, там, например, сценарий «Убью себя назло тебе»), то это решение и ответственность этого человека, а не ваши. Замени вас на кого-то другого – манипулятор скажет и сделает то же самое. Конечно, не стоит дополнительно провоцировать и кричать что-то вроде: «Прыгай!», «Убейся об стену!», но и поддаваться влиянию не стоит.

В моем случае манипуляции можно списать на возраст. Какие подростки без драм? Хотя мне кажется, что угроза суицидом она и есть угроза суицидом… Но когда к ней прибегает взрослый человек, это говорит о том, что психологически он находится в лучшем случае на уровне подростка.

Навязывая роль Спасателя, меня учили не жить, а существовать в созависимости, спасать других. Или по примеру мамы либо отца стать Жертвой / Агрессором – что больше нравится.

Кроме истории со звонком матери была еще одна, которая также помогла мне понять, что я больше не хочу вариться в родительском котле. Не помню, когда это случилось – до или после того разговора, но это случилось.

Родители помогали мне с практикой в университете, скорее всего, это был 1—2 курс, то есть мне было примерно 18—19 лет. Я приехала к ним, мы из-за чего-то поссорились и я, провалившись в позицию ребенка, решила по старой памяти убежать из дома, хлопнув дверью. Но здесь меня ждало неожиданное развитие событий. На пороге откуда-то со спины или сбоку на меня накинулась мать, да так, что я чуть не упала. А вслед за матерью, копируя ее поведение и повторяя за ней: «Света, стой», накинулся отец. В прямом смысле: обхватили руками, стали физически удерживать и тянуть. Сказать, что я удивилась – это ничего не сказать. Меня шокировали два обстоятельства из этой ситуации:

1. Сам факт физического насилия. Даже родители раньше не позволяли себе такого, а вне этой семьи со мной никто так себя не вел. И я знала, что со мной так нельзя обращаться, да ни с кем нельзя! Да, могут быть ситуации-исключения, например, если ты удерживаешь человека от прыжка с моста. Или если человек на тебя кидается с кулаками, то тут можно и физически его схватить. Но здесь… Это было что-то новенькое и еще более мерзкое, чем то, к чему я привыкла.

2. Факт того, что оба родителя были трезвые. У матери проблем с алкоголем нет, но в этой ситуации я подумала, что есть. Даже специально внимательнее посмотрела на нее, отца и принюхалась, пытаясь учуять запах спиртного. Нет! Оба трезвые. И тогда я удивилась еще больше.

Не помню, чем закончилась история. Точно знаю, что драки не было, хотя, может быть, ее и пытались спровоцировать родители. Скорее всего, будучи в шоке, я просто осталась дома.

Меня и раньше втягивали в драки, но это было во время пьянок отца. Например, когда он хватал мать за волосы, а я в ответ – его, защищая маму. Или когда я вставала между ними. Один из таких случаев помню очень хорошо. Я встала между ними, отец отмахнулся, и я полетела в сторону, а мать накинулась на него с воплями: «Еще ребенка мне будешь бить!». В этот момент я почувствовала себя виноватой и была уверена, что если бы не встала между ними, то ничего подобного не случилось бы. Что сейчас мама не била бы папу ремнем с тяжелой пряжкой или другими предметами, попадавшимися под руку. Мне было страшно, я чувствовала себя виноватой. Глядя на эту ситуацию глазами взрослого человека, я понимаю, что мать просто нашла повод, за что зацепиться, а отец и вовсе не отдавал отчет своим действиям. Конечно, там не было моей вины. Но детская психика работает не так, как взрослая. Там и тогда я была уверена, что спровоцировала эту ситуацию.

А вот случай на пороге родительского дома я отчасти спровоцировала сама. Можно было отреагировать на конфликт по-другому, но я провалилась в детскую позицию, а два других обиженных ребенка решили ответить тем же. В той ситуации не было правых и виноватых. Там были три обиженных ребенка, которые что-то не поделили.

Участвовать в драках с ними я перестала примерно с 14 лет, поэтому и здесь продолжения не последовало. Кстати, отказаться от этой игры тоже было непросто. Помню, как во время пьянок отца мать пыталась привлечь меня: «Свет, помогай! Свет, держи его!». А я отвечала: «Не буду». Несмотря на то, что мать злилась и обижалась, а я чувствовала себя в тот момент предателем, я не хотела больше ни разнимать их, ни вставать перед отцом, ни искать его на улице (как говорила мать: «А то ж в сугроб упадет и замерзнет»), ни делать еще что-то подобное. И желание спасти маму сменилось мыслью: «Да хоть переубивайте друг друга! Может быть, тогда это все закончится».

Правила семьи

Живя в дисфункциональной семье, я очень рано поняла, что мир не розовый, в нем не бегают пони и единороги. Меня в нем встретил отец-алкоголик, созависимая и тревожная мать, застрявшая в роли Жертвы, скандалы, агрессия, бедность.

Пока другой ребенок мечтает жить в пряничном домике, ты мечтаешь и загадываешь каждый Новый год, чтобы папа не пил… А через несколько лет разочаровываешься в Новом годе, людях, мире. Папа снова пьет – чуда не случилось. А ты ведь очень просила. Очень-очень. И у папы, и у дедушки Мороза, и у Бога, и у Вселенной, и у кого угодно (авось кто-нибудь да услышит). Но чуда не случалось, и за одну ночь ты становилась еще на пару лет взрослее.

Я не раз думала, как бы сложилась моя жизнь, если бы отец не пил, а мать не была созависимой… Я представляла семью, которой у меня не было. Она мне даже снилась. И знаете, что было в этом сне? Простой семейный теплый вечер, где никто ни на кого не кричит. Каждый уважает и принимает другого, всем комфортно находиться здесь и сейчас рядом друг с другом. Все счастливы и улыбаются…

Лев Николаевич Толстой писал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Согласна, но у алкогольных семей все-таки есть общие правила несчастливости. Хочу разобрать их подробнее.

Не доверяй. Психоаналитик Дональд Вудс Винникотт в книге «Маленькие дети и их матери» описал базовые потребности каждого ребенка. От них зависит благополучие в детстве и во взрослой жизни. Это потребность в безопасности, здоровой привязанности, независимости, ощущении самоценности, свободном выражении чувств и в адекватных личных границах. Удовлетворение этих потребностей – основа доверия в детско-родительских отношениях, а позже и доверия другим людям, миру.

К сожалению, я не чувствовала себя в безопасности, мне не хватало близости (здоровой привязанности), свободы (независимости) и простора для самовыражения. О каком доверии миру может идти речь, если самый близкий человек обещает больше не обижать тебя и маму, а потом снова обижает? О каком доверии миру может идти речь, если другой самый близкий человек устанавливает границы хорошести и принимает тебя только тогда, когда ты соответствуешь им?

Не говори. В развернутом виде звучит так: «Не говори, что у нас есть проблема, потому что это стыдно и позорно. Мы будем делать вид, что мы нормальная семья, у нас нет проблем». Сейчас я понимаю, что стыдится тут нечего. Точно не мне должно быть стыдно, а тем, кто придумал это правило и устроил тот ад, в котором мне приходилось жить.

Сейчас я осознаю, что зависимость отца не имеет ко мне никакого отношения – это его проблема и зона ответственности, мне за это априори не может быть стыдно. Но раньше я этого не понимала, и мне было стыдно. Особенно в те моменты, когда сверстники могли подстегивать: «Что твой батя вчера творил-то!». Или когда отец, пахнущий перегаром и умирающий от похмелья, а иногда даже не до конца протрезвевший, выходил на работу и вел у нас уроки. Или когда нам в школе неожиданно с утра меняли расписание, и всем была понятна причина – учитель снова «заболел».

Один раз мать выдала: «А представляешь, если бы мы жили не в доме, а в квартире. Вот был бы позор, соседи с ума бы сходили от выступлений отца». Я промолчала, а про себя подумала: «То есть тебя смущает только это? Тут нечему радоваться. Почему мы, вообще, живем с ним?». К слову, соседи все равно знали про наш семейный секрет. Но подыгрывали, делая вид, что рядом с ними ничего не происходит.

Не чувствуй. В дисфункциональной семье ты учишься подавлять свои чувства и потребности. К тому же в какой-то момент сила и объем эмоций становятся больше, чем ты можешь выдержать, поэтому включается защитный механизм психики – эмоциональная анестезия. Об этом я расскажу подробнее в главе «Алекситимия – как я превратилась в Спока».

Не проси. В благополучных семьях, когда ребенку плохо, он идет за помощью к родителям. А что делать, если ребенку плохо из-за родителей? А пойти больше не к кому. Тогда ты привыкаешь не обращаться за помощью, терпеть. Просила ли я отца не пить? Конечно, но в итоге поняла, что это бессмысленно. Как и в случае, когда из-за буллинга в школе обратилась за поддержкой, а в ответ услышала: «Не обращай внимания на дураков». Для ребенка это звучит так: «Учись подавлять свои чувства и терпеть плохое обращение с собой. Ах да, и еще можешь не обращаться с другими проблемами. Все равно ничем не помогу». И ты учишься терпеть, рассчитывать только на себя или пытаешься, как можешь, справляться с трудностями сама.

Не доверяй, не говори, не чувствуй, не проси… Из этих установок и родительских предписаний, которые я разбирала выше, сформировался мой сценарий «Не живи». Ведь не желай, не мечтай, не будь собой, не чувствуй и другими способами уничтожай свое Я = не живи. А укрепил сценарий личный пример родителей.

* * *

Мы жили в деревне, до ближайшего города – 30 км. В деревне был местный дом культуры, детский сад, школа и несколько магазинов, но в целом удобств и перспектив мало. Мне кажется, родители выбрали это место не случайно. Так они спрятались от большого и ужасного мира, о котором мне рассказывали. Возможно, прозвучит грубо, но я это вижу так: осели в болоте. Всю жизнь на одном месте, на одной работе без каких-либо стремлений и интересов, без хобби и друзей. Я не видела в родителях интереса к жизни и жажду жизни. Видела день сурка и страх всего нового, а еще – упорное стремление всячески поддерживать положение Жертв. Видела несчастную, уставшую, замученную женщину и несчастного мужчину.

Хочу сказать еще пару слов об «удобствах» нашего дома. В нем даже не было горячей воды, хотя можно было поставить нагревательный бойлер, и у многих жителей деревни они стояли. Но, наверное, родители не хотели допускать и ложки меда в бочке с дегтем.

В доме было печное отопление, о котором периодически забывали, и тогда находиться там было холодно даже в куртке. Баня – раз в неделю, а иногда реже. До подросткового возраста меня это мало волновало, но когда ты девочка-подросток, тебя это начинает сильно беспокоить. И если голову можно помыть в холодной воде, то с подмыванием и мытьем тела все сложнее… Мне было очень неприятно ходить грязной, это еще больше ухудшало мою самооценку. А также учило подавлять потребности, в данном случае – физические. Холодно? Убеди себя, что не холодно. Хочешь помыться? Перехочешь. Лучше в принципе не слушай свое тело, разруби контакт с ним.

Какие еще были «удобства»? Туалет на улице, на ночь – ведро, которое отец во время запоев неоднократно разливал по дому. Словно считал, что его рвотных масс недостаточно. Кстати, какого-то отдельного уголка для ведра не было, оно стояло в прихожей-кухне… Да, об интимности речи не шло: лучше потерпеть или все-таки сходить на улицу.

Своей комнаты или угла у меня не было. В доме была кухня-прихожая, а за ней, отделенная дверью, общая комната без каких-либо перегородок внутри нее. Долгое время у меня даже не было своей кровати, поэтому спать приходилось с матерью или сестрой. И если своя кровать у меня все-таки появилась, то чтобы переодеться все равно приходилось проявлять смекалку. Как и в те моменты, когда хотелось уединиться, например, чтобы добавить новую запись в личный дневник, который в итоге все равно прочитали. Или хотелось с кем-то поговорить по телефону. Кстати, сообщения в нем тоже читали до тех пор, пока я не поставила пароль и стала везде носить телефон с собой.

Нужно ли говорить, что мне не оставили возможности выстроить адекватные личные границы? Их проламывали и на психологическом, и на физическом уровне.

Я не вижу объективных причин жить так, как мы жили. Мне кажется, что можно было ухитриться и выделить ребенку койко-место или купить нагреватель для воды. Особенно если вспомнить, сколько денег отец тратил на алкоголь или сжигал в состоянии пьяного угара с выпадом: «Не нужны мне ваши деньги!». Ну, а что? Каждый по-своему борется с комплексами. Не менее странно вспоминать, что у отца всегда находились деньги на алкоголь и сигареты, а в доме в то же время могло совсем не быть еды. Иногда мы несколько дней сидели без продуктов или брали их «под запись» (в долг) в магазине. И это были не суровые 90-е, это было начало 2000-х.

На каждом шагу я ощущала установку: «Мы бедные. Наш удел страдать». Видела этот особый тип мышления, при котором ты замечаешь только проблемы и даже не думаешь о том, что трудности можно рассматривать как задачи, искать способы хоть как-то улучшить свое положение. Но для этого ведь надо захотеть жить по-другому, а родители, видимо, не хотели – в болоте спокойнее. Хотя, может быть, их действительно все устраивало, возможно, это я так болезненно реагировала… Но я до сих пор считаю, что ни один человек не должен жить в подобных бытовых условиях и без личного пространства.

С подросткового возраста я начала видеть дисфункцию своей семьи, хотя и слова такого не знала. Став подростком, я начала мыслить более критично и сопротивляться реальности настолько, насколько это тогда было возможно.

Полагаю, у моих отца и матери были свои сценарии «Не живи». По крайне мере, то, что я видела, живя с ними и потом еще какое-то время общаясь, для меня означает именно это. Возможно, кто-то со мной не согласится и увидит эту ситуацию по-другому, но я вижу это так. Достаточно вспомнить о том, что отец зависимый, а мать созависимая. Алкоголизм – это растянутый во времени суицид, жизнь с алкоголиком – тоже отсроченное самоубийство. Поэтому ранее я упомянула, что мой сценарий «Не живи» формировался, скорее всего, еще и на примере родителей.

Было бы несправедливо не отметить другую часть моего детства – приятные воспоминания. Они есть. Например, я помню спокойные вечера с домашними пирогами. Помню, как мы с мамой пели песни (в детстве мне это очень нравилось) или играли в мяч. Помню, как отец сделал мне сачок ловить майских жуков, а на мое 15-летие тайно, сюрпризом заранее заказал торт с надписью. Еще родители всегда поощряли и поддерживали мой интерес к музыке, тягу к знаниям, книгам, головоломкам, кроссвордам и подобному. Что касается интеллектуального и творческого развития, здесь меня всячески поддерживали. Возможно, потому что оба родителя учителя, и образование стало одной из немногих адекватных ценностей семьи.

Помню и другие теплые моменты. Мне говорили, что я умница и красавица, меня хвалили, называли талантливым ребенком. Также я находила опору в других взрослых, например, до сих пор с большим теплом вспоминаю свою учительницу по музыке. И с сестрами мы в какой-то момент были очень близки. Полагаю, что все это помогло мне сохранить лучик света, дало шанс на другую жизнь и возможность все-таки адаптироваться в обществе, не убить себя или кого-то другого, не обозлиться на весь мир и не превратиться в монстра.

Но, к сожалению, параллельно поддержке и теплу родители одаривали меня подавлением и холодом. Почему-то иногда я переставала быть «умницей и красавицей» – превращалась в «поросенка и бесстыдницу». Наверное, поэтому долгое время мне было так сложно решить для себя, кто же я – «умница и красавица» или «поросенок и бесстыдница». Наверное, поэтому во мне все еще иногда просыпается синдром самозванца и суровый внутренний критик.

Я знаю, что некоторые люди с тяжелым детским опытом думают: «Меня же не били. Все было не так ужасно». Я знаю, что кто-то дополнительно стыдит и винит себя за то, что не хочет общаться с родителями, за то, что не осталось любви к ним. Меня тоже не били, у меня тоже было «не все так плохо», но себе и всем, в ком находят отклик эти строки, я скажу вот что: мериться болью и травмами – последнее дело. Да, есть дети, которых родители очень яростно и тотально уничтожают морально и физически. Есть дети, которые подвергаются сексуальному насилию. Есть дети, которые всю жизнь скитаются по приютам и встречают на своем пути только жестокость. Есть дети, которые становятся свидетелями не легких бытовых потасовок, а убийств. Думаю, что это наносит больший урон психике. Но это не означает, что нужно обесценивать свой опыт и отрицать проблемы, которые с ним связаны. У каждого своя история и боль. Если что-то повлияло на тебя, то это заслуживает внимания. Если я не хотела находиться в родительском доме и хотела убить себя, значит, что-то в этом доме было не так. По крайней мере, для меня.

* * *

Я очень стыдилась своей семьи и себя. Пик этого пришелся на подростковый возраст и раннюю юность. В 17 лет, когда будущий муж спрашивал, почему я не хочу познакомить его с родителями, я не знала, что ответить. Я боялась знакомить его с родителями, потому что была уверена, что, увидев мою «тайную» жизнь, он сбежит. А я очень не хотела, чтобы это случилось, поэтому старалась не показывать и не рассказывать, как я живу. Где и с кем я живу. Иногда мне казалось, что проще расстаться, чем познакомить его с семьей. Больше всего я боялась, что он увидит моего отца «во всей красе» и дом в том состоянии, в котором он бывал во время запоев отца.

Я не знаю, как родители живут сейчас, потому что на момент написания книги уже два года не общаюсь с ними. Да и перед этим в последние годы общение носило формальный характер. Доходило до того, что мы просто молчали:

– Привет.

– Привет.

– Как дела?

– Нормально.

Тишина в пару минут.

– Пока тогда что ли?

– Пока.

Я специально не спрашивала об их делах, чтобы не нарваться на очередную историю «Как все плохо». Иногда можно было услышать что-то нейтральное или позитивное, но мне не хотелось рисковать. Как однажды сказала мать: «У нас все как всегда, но тебе, наверное, не интересно слышать о выступлениях отца». Да, неинтересно. Не хочется.

Возможно, сейчас в семье родителей что-то изменилось. То, что я описываю, происходило по большей части 13 лет назад и раньше.

Глава 3. Шесть основных проявлений моего сценария «Не живи»

Людей, которые росли в алкогольной семье, в психологии называют ВДА (взрослые дети алкоголиков). У каждого такого человека свой опыт и история, но в то же время у нас есть схожие черты:

• негативное или нестабильное представление о себе и такая же самооценка

• инфантильность

• незнание своих потребностей, да и в целом незнание и непринятие себя

• ощущение «со мной что-то не так»

• повышенная (фоновая) тревожность

• недоверие к себе и людям

• агрессивность, в том числе вспышки агрессии

• противоречивость, особенно эмоциональная

• аутоагрессия и установка на саморазрушение

• изоляция и страх близости

• страх критики и поиск одобрения

• гиперответственность

• хроническое чувство вины

В человеке может проявиться весь набор черт или некоторые из них. Мне пришлось иметь дело со всем перечисленным.

Алекситимия – как я превратилась в Спока

Я действительно запретил себе любые чувства, осознав, что моя жизнь конечна. Когда умирал адмирал Пайк, я слился с его сознанием и почувствовал то, что чувствовал он в момент ухода. Ярость. Замешательство. Одиночество. Страх. Я испытывал схожие чувства, только сила их была экспоненциально больше в тот день, когда была уничтожена моя планета. Я решил, что больше не хочу их испытывать никогда.

    Спок, герой фильма «Стартрек: Возмездие»

Небольшое предисловие-сказка о том, кто же такой Спок, и почему я его вспомнила.

Спок – наполовину человек (его мама с Земли), наполовину вулканец (его Отец с планеты Вулкан). Вулканцы славятся своей безэмоциональностью, способностью всегда мыслить рационально и логично. Люди для вулканцев – несовершенная раса, потому что склонны поддаваться эмоциям.

Так получилось, что Спок унаследовал от мамы способность чувствовать. Большую часть фильма мы видим, как зарождается, а потом разворачивается его внутренний конфликт: Спок пытается подавить в себе эту способность, отрицает эмоции, старается быть невозмутимым. Он то дает волю чувствам, то снова запрещает себе испытывать их. Например, Спок с новой силой захотел избавиться от эмоций, когда его планета и близкие люди на ней были уничтожены. Тем не менее, ближе к концу фильма мы видим, что Спок принимает и признает свою эмоциональную часть, например, это отражают его слова: «Я никогда раньше так не смотрел на облака. Или на радугу… знаешь, я могу рассказать тебе, почему она появляется в небе, но просто любоваться ее красотой мне не приходило в голову».

Когда я смотрела фильм, в Споке видела себя. В какой-то момент в подростковом возрасте я перестала справляться с чувствами, которые навалились, и решила заблокировать эмоциональную сферу. Это была необходимость, чтобы не сойти с ума.

Как сейчас помню вечер, когда мы с подругой гуляли, и я ей сказала: «Хочу быть бесчувственной, как кукла». Скоро желание исполнилось. Само собой, я продолжала испытывать чувства, но пыталась убедить себя, что их нет: подавляла, отрицала, рационализировала. И в итоге разучилась понимать свои эмоции, а они стали накапливаться еще интенсивнее. Правда, в тот момент я не осознавала этого, а думала, что действительно перестала чувствовать. Примерно в 20 лет я начала понимать, что превращению в «куклу» было хорошим решением тогда, а сейчас мне это мешает.

В психологии неспособность распознавать свои эмоции и проговаривать их называют алекситимией. При определенных условиях это может принимать форму самостоятельного расстройства, у меня она включилась в качестве защитного механизма. Ожить получилось в 26 лет при помощи психотерапии и самостоятельной работы.

Психолог: «Что ты чувствуешь?».

Я: «Не знаю. Мне кажется…», «Я хочу сделать то-то», «Ну, я вот делаю…», «Это похоже на…», «Как будто…».