скачать книгу бесплатно
– Сейчас мы его прикончим!
Интеллигент с бородкой достал из сумки газету и хлопнул по тонкой ноге женщины. Наполовину зашибленный слепень отлетел в сторону попал в туфлю соседки Пономарёва.
– Вы что, с ума сошли? – Она наклонилась, пытаясь в тесноте достать насекомое из подследника. – Соображать надо, а не просто перед дурами выпендриваться!
– Пардон! Пардон, мадам!
Мужчина был красный, как рак, которого недавно съел задыхающийся, посиневший толстяк.
– Сейчас я его достану, погодите…
– Нет уж, спасибо, я сама достану! – огрызнулся эффектная дама с расцвеченной «перьями» укладкой. – Да замолчите вы, ненормальная! Слепня она не видела, аристократка! – Это уже относилось к худышке.
Пономарёв уже ничего не слышал. Яркий, искристый, похожий на электросварку свет вспыхнул перед глазами. Дёргаясь, изрыгая из себя пиво с раками, он упал в освободившийся проход, прямо на девочку, которая лизала мороженое. Та испуганно отскочила, а потом присела на корточки.
– Ой, дяденька, что с вами?
– Человеку плохо, товарищи! Человеку плохо…
– Водителю постучите, пусть остановит!
– Пожилой мужчина, сомлел в духоте…
– Ох, и рвёт его сильно! Давление, наверное, очень высокое!
– Вы ему голову поднимите. И на лоб что-нибудь холодное…
На толстых губах пожилого пассажира выступила обильная пена. Он громко захрипел, а потом обмяк. Шофёр остановил автобус и вызвал «скорую». Девушка в чёрной майке, со светлыми пушистыми волосами, пыталась напоить Пономарёва минеральной водой из бутылки. Несколько человек, включая и бородатого, обмахивали его газетами.
Через пятнадцать минут по Будапештской улице примчался РАФ с красными крестами, и на его крыше уже крутилась мигалка. Около автобуса «скорую» встречала возбуждённая толпа. Из кабины выскочил молодой мужчина с белёсыми усиками и в очках со светлой оправой. Он легко вскочил в автобус и наклонился над Пономарёвым, у которого изо рта лилась вода.
– Сюда, сюда, доктор! Давление, наверное, у мужчины зашкалило. Он сидел вот на этом месте, тяжело дышал. А потом упал как-то сразу, потерял сознание. Надо было раньше внимание обратить, но он не просил о помощи.
– Тише, успокойтесь, не мешайте!
Врач присел на корточки, взял влажную толстую руку Пономарёва с выколотой фигурной буквой «Г». Он поднял веко, пощупал шею и, тяжело вздохнув, стянул с головы белую шапочку, одновременно кладя руку покойника ему на грудь.
В салоне автобуса воцарилась тишина, какая всегда бывает на том месте, где только что умер человек. Несмотря на то, что вокруг стояло много народу, не колыхался воздух, и вроде бы даже перестали свистеть над проспектом стрижи. Мужчины сняли кепки и бейсболки, женщины жалобно заморгали глазами. Все взгляды устремились к врачу, который, промокнув шапочкой лицо, выглянув из автобуса.
– Вась, носилки давай! – крикнул он шофёру.
– Что там? – проворчал крепкий мужчина и нехотя выбрался из-за баранки.
– Известно что – летальный исход. В морг, стало быть, ему теперь дорога, – скучным голосом сказал врач.
Именно сейчас, очнувшись от потрясения, пассажиры заговорили наперебой, не слушая друг друга. Кто-то из них плакал, кто-то тяжело вздыхал. А Григорий Тимофеевич кучей лежал в проходе, смотрел полуприкрытыми глазами через потолочный люк на небо. И многие присутствующие здесь, верили, что туда только что отлетела его душа…
* * *
Вера Александровна Абоянцева вернулась домой ровно в десять часов вечера. Светлое тепло, какое бывает только в Петербурге и только в июне, здорово запутало её со временем. Солнце стояло почти над самой крышей дома, лучи пронизывали молодую листву деревьев насквозь, а в воздухе струились ароматы многочисленных цветов. Тем не менее, через два часа должна была наступить полночь.
Абоянцева развязала стянутые на талии рукава светлой полотняной куртки, встряхнула её и повесила на крючок. Скинула баретки, ногой задвинула их в угол, подняла с пола рюкзак и прошла в комнату. Восточная сторона сейчас была наиболее тёмной, но всё равно в вечернем воздухе словно рассеялась алмазная пыль, которая заставляла стены светиться. Абоянцева толкнула раму, и у самого её лица чёрным сполохом мелькнул стриж.
Вера Александровна вернулась к дивану и села, свесив крупные мужские руки между колен, обтянутых пыльными джинсами. Под полосатым нитяным джемпером с короткими рукавами прорисовывались торчащие лопатки, сутулая спина. Абоянцева смотрела туда, в окно, на сияющий вечер, за которым должна была прийти пленительная белая ночь. Только в это время года Вере Александровне не было тоскливо, и пропадал страх перед нависшей над ней опасностью.
Абоянцева приехала из Комарово, от подруги, которая много лет подряд предоставляла ей бесплатную дачу в лучшем месте Карельского перешейка. А вот нынче отказалась, – впервые в жизни. Всё-таки Комарово, охотников на комнаты много, а денег нет; приходится сдавать каждую клетушку. Абоянцева покивала, для виду соглашаясь, а сама не на шутку разозлилась.
Рушился её жизненный уклад – всё стало дорого, подруги часто к себе не звали. Да и самой принимать их накладно. Так можно размотать все пачки денег, которые ещё валялись в ящике стола. Подарки теперь тоже не копеечные, и поэтому поддержание имиджа влетит в круглую сумму. Теперь уже не до филантропии, самой бы уцелеть.
Напевая песню Новеллы Матвеевой «Девушка из харчевни», Абоянцева встала и бездумно прошлась по комнате. Потом замолкла, покусала выцветшие губы. Она внимательно оглядывала наполовину содранные обои и покрытые пожелтевшими газетами вёдра с извёсткой. Десять лет назад затеяла ремонт, и до сих пор не смогла закончить. А по нынешним ценам – и думать нечего. Один рулон обоев стоит столько, сколько раньше – ремонт квартиры «под ключ».
Вера Александровна всегда долго запрягала, многократно возвращаясь к началу, мучаясь, не находя себе места. Таким образом, она осталась без проигрывателя, зимних сапог и кухонного гарнитура, а вот теперь – и в неотремонтированной квартире. Сколько бы денег ни было, а всё равно тратить их рука не поднималась. Любимая еда – вермишель с жареной колбасой и яйцом – теперь застревала в горле при мысли о ценах. Абоянцева просто жарила себе хлеб, запивая его бледным чаем с одной ложечкой сахарного песка.
Из-за этого она похудела и побледнела ещё больше. И сейчас, увидев в зеркале высохшее, как у монахини, лицо, седые пряди волос, которые она для маскировки красила перекисью, Вера покачала головой и отвернулась. Теперь она и себя не могла убедить в том, что выглядит молодо. В ноябре будет пятьдесят семь, а тут, чего доброго, и шестьдесят с хвостом могут дать.
Всё-таки заступничество многочисленных друзей помогло ей в прошлом году, когда Вера Александровна едва не оказалась на скамье подсудимых. Конечно, на самом деле спасли её августовские события. Но в течение полугода, пока она сидела на подписке о невыезде, подруги строчили в прокуратуру письма, создавая образ безгрешного ангела.
Женщины жизнью своей клялись, что Верочка никак не могла работать на преступников за деньги. Абоянцевой и впрямь «бабки» не так уж были нужны. Со своей милицейской зарплаты она умудрилась накопить полиэтиленовый мешок денег. У неё брали взаймы все, вплоть до Захара Сысоевича Горбовского, который теперь стал полковником и занял высокий кабинет. То, что Вера Александровна согласилась прослушивать разговоры их передавать их содержание в банду Веталя Холодаева, было продиктовано скорее идейными соображениями.
Она ненавидела Союз и коммунистов, кроме того, мечтала сделать жизнь других чем-то похожей на свою собственную. Абоянцева не понимала, за что ей, тихой и кроткой, такая судьба. Почему у неё все умерли, по ночам мучают кошмары, а у других – мужья, дети, семейное счастье? Она могла бы не сделать несколько абортов от туристов и тогда, не осталась бы одна, но…
Забота о ребёнке была бы естественной, а Вера Александровна привыкла делать одолжения. Даже кота не могла завести – чем же тут гордиться? Раз взяла, должна кормить, и никакой благодарности. А вот подруги – это да! Носить им черешню в больницу Вера не была обязана, а, значит, восторгов получала немеряно.
Тюремной камерой и плесенью на Абоянцеву пахнуло в прошлом году, когда в феврале завели уголовное дело. Из-за последней наводки, случившейся как раз во время «павловского» обмена денег, она была разоблачена, уволена из органов и лишь «по состоянию здоровья» помещена под подписку о невыезде. Каждый день по несколько раз ей звонили, проверяли, дома ли. Замордовали допросами и очными ставками с членами той группировки, куда она поставляла сведения.
Следователь куражился, то и дело грозил изменить меру пресечения на содержание под стражей. У Веры Александровны началась бессонница, поднялось давление, совершенно пропал аппетит. Она никак не могла забыть бешеных глаз Всеволода Грачёва – брата погибшего от рук бандитов Михаила Ружецкого. У него остались жена, как потом оказалось, беременная, и девятилетний сын. Довелось встретиться и с матерью Кати Корсаковой – медсестры со «скорой помощи». Девушка была насмерть сбита их же машиной при задержании бандитов в Шувалово.
– Говорили, что вы – замечательный человек! Якобы всё делаете для друзей. Как же вы могли на преступников работать? Ведь люди погибали по вашей вине! Знали, что по вашим звонкам убивать станут. Вот такие святоши хуже всяких грешников, потому что действуют под личиной. Я знаю, что детей у вас нет, и потому вы меня не поймёте. Кто мне дочку вернёт, Катеньку мою ненаглядную? Будьте вы прокляты! Пусть мою жизнь возьмут, только б и вы по земле не ходили!
Так говорила Вере худенькая женщина в чёрном пальто из букле, с норковым воротничком. Она всё время плакала, никак не могла успокоиться – даже после уколов. Вспомнив об этом, Абоянцева вскочила с дивана, подбежала к окну и стала жадно дышать вечерним воздухом. Сирень уже отцвела, но её аромат ещё чувствовался в благоуханных струях, которые затопили квартиру. От него сладко сжималось сердце, и как будто возвращалась молодость.
Тогда казалось, что ни за что не выскочить. Вера вспомнила, как тридцать первого января, на следующий день после гибели Ружецкого, она сидела в кабинете Захара Горбовского, готовая уже ко всему. А вокруг стояли менты и гебисты, жаждущие её крови. Вера им всё высказала, чтобы не думали, будто она боится. Какие же у них тогда были злобные рожи! Всеволод Грачёв еле сдерживался, чтобы не ударить её кулаком в лицо. Так скрипел зубами, что слышно было в другом углу кабинета. А потом продолжал влиять на следователя, устроившего настоящую психологическую травлю одинокой, слабой женщины.
И вдруг – девятнадцатое августа, тот страшный понедельник, когда Вера рыдала около транзистора, положив голову на письменный стол. Она поняла, что её сейчас увезут в тюрьму и уж там-то выместят свою ярость. Сообразив, что терять уже нечего, Вера Александровна потеплее оделась, собрала кое-какую еду и поехала на Исаакиевскую площадь. Там, привычная к походной жизни, она провела три дня среди защитников демократии и встретила победу.
Как она ликовала, кричала, плакала и прыгала вместе с мальчишками среди не убранных ещё баррикад, когда из Москвы пришла весть об окончательном провале путча! Жалела только, что из-за подписки не смогла выбраться в столицу, к «Белому дому». И радовалась не зря – очень много уголовных дел, в том числе и её собственное, в начале сентября закрыли «за отсутствием состава преступления».
Более того, её фамилию внесли в несколько списков, объявили борцом с коммунистическим режимом и защитником демократии, героически противостоящим путчистам. Ещё тогда пообещали, что будет даже медаль за активные действия в поддержку законной власти; и всех, кого вписали, обязательно наградят.
Абоянцева имела кучу всяких званий и значков, являлась ветераном труда, добилась статуса блокадницы. Теперь бы вот получить ещё ту медаль! Позавчера, двенадцатого июня, в День независимости России, по радио сообщили, что такая награда действительно будет.
Вера Александровна, закинув рюкзак за диван, решила наконец-то принять душ. Никого сейчас не ждала, и её не звали в гости. Ранее заполненные до предела дни оказались нескончаемо длинными и скучными. Раньше она ещё надеялась устроиться на работу, но теперь поняла – всех только увольняют и никого не берут. Абоянцева не хотела признаваться самой себе в том, что капиталистический рай, где она надеялась при своих отличных деловых качествах найти счастье, оказался адом. С каждым днём она всё сильнее чувствовала свою ненужность, покинутость.
Кроме того, рядом витала угроза, и Вера не чувствовала себя в безопасности. Она понимала, что история с Ружецким не окончена. Его сумасшедший братец, которого, кстати, и хотели тогда пристрелить, не скрывает, что живёт по обычаям кровничества. Рано или поздно он явится сюда, и что тогда делать, неизвестно. У него не вышло расправиться с Верой законным, цивилизованным путём, но это лишь распалило ярость. Теперь она думала, что лучше было бы отсидеть. А так Всеволод Грачёв начнёт искать другие способы мести. И, будьте уверены, найдёт…
Хриплая трель звонка разорвала тягостную тишину. Абоянцева вскочила с дивана, радуясь, что кто-то из друзей вспомнил о ней. Внезапно исчезли все страхи, захотелось жить. Вера Александровна теперь была уверена, что её непременно возьмут на работу. Она нашарила ногами домашние тапки и бросилась к двери, бестолково собирая с плеч волосы.
– Кто там? – на всякий случай спросила она. Так советовали поступать по телевизору – во избежание ограблений.
– Я насчёт обмена, – ответил из-за двери мужской голос.
У Абоянцевой перехватило дыхание – это был их пароль, выдуманный ещё Холодаевым. Значит, она опять понадобилась его людям? Только теперь-то чем можно услужить, без доступа к коммутатору?
– Да-да! – дрогнувшим голосом ответила Абоянцева и открыла дверь.
На лестничной площадке стоял парень в чёрной майке и кремовых узких брюках. Вера Александровна видела его несколько раз у Иващуги и запомнила из-за красных волос и веснушчатого лица.
– Добрый вам вечер! – Парень, вроде, не обращал внимания на позднее время. – Вы меня, наверное, уже забыли? Я – Максим Ерохин. Со Святославом Игнатьевичем, царствие ему небесное, вместе работали.
– Помню, помню! Проходите. Я только что от подруги вернулась, не одета…
Абоянцева сыпала словами, как горохом. Она была искренне рада. ТЕ люди зря гонца не пришлют – значит, им нужна помощь.
– Я ж не на коктейль, Вера Александровна, а по делу.
Ерохин, тем не менее, выставил на кухонный стол бутылку ликёра «Амаретто», и Абоянцева восторженно завизжала.
– Вы как, вчистую реабилитированы? – спросил Ерохин, подсаживаясь к столу и понижая голос.
– Да, конечно, теперь ко мне вопросов нет.
– Одна дома? – Максим огляделся. – А то вдруг кто-то помешает, а у нас с вами будет важный разговор.
– Я одна, не волнуйтесь, – заверила Абоянцева.
– И не ждёте никого?
– Не жду. – Она сгорала от нетерпения. – Сейчас рюмочки принесу…
Вера суетилась, стараясь угодить гостю. Слава Богу, ночь будет занята. А утром можно опять на залив поехать. Сегодня ведь Троица, и потому утро началось с визита на кладбище. Ещё так раздавили в переполненном автобусе, что еле удалось отдышаться в Комарово. Она всё время старалась устать, чтобы заснуть, но в белые ночи это было трудно. Теперь вот пришёл посыльный от прежних знакомых, что-то хочет передать.
– Вы ведь знаете, что я на Литейном больше не работаю. – Абоянцева сполоснула хрустальные рюмки под краном, насухо вытерли их полотенцем. – Жаль, у меня ничего на закуску нет. Я ведь только что приехала…
– Ничего, перебьёмся! – весело отмахнулся Ерохин. – У нас уж такое право – справляться о друзьях. Как, не нуждаетесь при этих ценах? Может, аванс сейчас дать?
– Что вы, что вы, не нужно! – замахала руками Абоянцева.
Она втайне желала, что Максим стал уговаривать её взять деньги, но тот перевёл разговор на другую тему.
– А то вижу – ремонт у вас брошенный! Ничего, закончим дело, я с малярами поговорю. Они вам из квартиры конфетку сделают. – Ерохин разлил ликёр по рюмкам. – Поручение несложное, вы не волнуйтесь. Трупов не предвидится. Просто нужно будет съездить в несколько мест в городе и в области, передать небольшие посылки. Нам нужен человек с безупречной репутацией, причём в солидном возрасте. Вы – идеальная кандидатура. Ну, за всё!
Максим поднял рюмку и по-детски открыто улыбнулся Вере. Та униженно закивала, радуясь, что её ценят, не могут обойтись. О том, что может быть в этих посылках, она сейчас даже не думала.
– Я к таким вещам не привыкла. – Абоянцева, жеманясь, отпила глоток ликёра. – У-ух, какая прелесть! – И она закрыла глаза, смакуя.
– Вас тут никто не тревожит? – так же участливо спросил Ерохин, снова наклоняя над рюмками бутылку. – Вы уж честно скажите. Может, мы и подсобим. Дело в прошлом году громкое было, с Ружецким, так мало ли…
– Я Грачёва боюсь, – честно призналась Абоянцева. – Он от своего не отступит. Каждый день жду его в гости.
– Угрожает? – вскинулся Максим.
– Нет. Но я что-то постоянно чувствую, тревожусь. Он не простит – не тот характер.
– А-а, ничтяк! – Ерохин снова поднял рюмку. – Ничего он вам не сделает, обещаю. А если что замаячит на горизонте, вы нам быстренько стукните, и мы разберёмся. Ещё раз – ваше здоровье! – И Максим звонко чокнулся с хозяйкой.
Абоянцева, счастливая и размякшая, снова закрыла глаза, наслаждаясь божественным напитком. Ерохин, не спеша, достал из-за ремня брюк короткую деревянную дубинку и сверху ударил Абоянцеву по голове.
Она, даже не открыв глаз, свалилась на кухонный пластиковый пол. Ерохин едва успел выхватить из разжавшейся руки рюмку с недопитым ликёром, поставил её на стол. Не теряя времени, Максим достал из кармана крепкую тонкую верёвку, связал лежащую без сознания хозяйку, утащил в комнату и несколько раз ударил ножом. Оставив окровавленный труп там, Ерохин вернулся на кухню, забрал бутылку с ликёром, вымыл и насухо вытер обе рюмки и поставил их в сервант.
Потом постоял немного, вспоминая, где мог оставить отпечатки пальцев, и подозрительные места протёр спиртом. После этого вернулся в комнату, вытащил сложенную в виде кошелька дорожную сумку, натянул перчатки. Открыв ящик письменного стола, смахнул в сумку пачки денег. Туда же отправил бронзовые подсвечники с пианино, фарфоровую старинную вазу с пастушками, несколько колец, винный серебряный рог со стены. Затем вытащил из секретера альбомы по искусству, запихал их в сумку, вжикнул «молнией».
От порога Ерохин оглянулся, ещё раз взглянул на залитые кровью джинсы и джемпер Абоянцевой. И лишь после этого, не спеша, проверив, всё ли в порядке, Максим закрыл дверь и незаметно спустился во двор, где его ждала иномарка.
Глава 2
Сегодня Всеволод Грачёв проспал, чего с ним никогда не бывало. На сборы осталось совсем мало времени, особенно если учесть, что от проспекта Славы ему нужно было добираться общественным транспортом. «Жигули» он отогнал в ремонт после того, как пьяный мужик подрезал его на повороте, помял левое крыло и разбил фару. От Лилькиного дома до ближайшей станции метро пилить и пилить. Да и то получается другая линия, и нужно делать пересадку. Из-за этих мыслей настроение Грачёва с утра было петельным, и он угрюмо молчал.
Лилия, блестя обручальным кольцом, бесшумно металась по кухне. Любой громкий звук он спровоцировать взрыв, чего ей очень не хотелось. На сковородке трещали котлеты, и запах подсолнечного масла тоже действовал Грачёву на нервы. Воробьи на подоконнике орали так, что хотелось бросить в них гранату. Ладно, что хоть сыновья не шалили, сидели смирно, не пытаясь ни играть, ни драться.
Постаревшая, бледная Лиля с утра ярко накрасилась, чтобы иметь хоть какой-то вид. Она поставила перед мужем тарелку с двумя котлетами, картошкой и зеленью. Чувствовала себя вечной должницей ещё и потому, что муж усыновил Костика с Яшкой. В пятницу они получили новые метрики на детей, где вместо Георгиу Петкуна отцом был записан Всеволод Грачёв. Узнав про то, что бывший супруг сейчас воюет в Приднестровье на стороне президента Снегура, Лиля почувствовала себя ответственной и за его грехи. На детей она смотрела с ужасом, видя в них всё-таки Петкуна, не разрешала им бегать и громко разговаривать. Более того, она стала мальчишек шлёпать, чего раньше никогда не делала.
Всеволод благодарно кивнул, придвинул к себе большую тарелку, разрисованную серыми водорослями, и молча начал есть. Он то и дело поглядывал на часы, проклиная себя за расхлябанность. Надо оформить отпуск, взять из ремонта машину, посадить туда Лильку с сыновьями и махнуть куда-нибудь в Карелию или хотя бы на Вуоксу
Медовый месяц или что-то ещё, но после свадьбы нужно же устроить путешествие. А тут столько разом навалилось дел, что не успеваешь толком выспаться, а где уж выкроить время для общения с детьми? Нет, хватит, сегодня он поставит перед Петренко вопрос ребром…
Из комнаты вернулся Костик, который ходил кормить попугайчиков. Сейчас он уселся за стол, и Лиля дала ему кружку молока с куском булки. Восьмилетний мальчишка стал с шумом тянуть из кружки, не сводя голодных глаз с котлет.
Всеволод сначала ничего не замечал, потом позвал:
– Лилия!
– Что, Севочка? – встрепенулась жена, мывшая кастрюлю.
– Дай Косте котлету! Почему он одно молоко дует? Вчера вечером, смотрю, и сегодня тоже… Что за мужик из него вырастет?
– Севочка, так нет больше! Я пачку фарша купила, а на две не хватило денег. Тебе две котлеты, да Яшке одну. Он маленький, всё-таки надо…
– А старшему, по-твоему, не надо? – Грачёв так сверкнул глазами, что Лиля съёжилась. – Я тебе не изверг какой-нибудь, чтобы у детей еду отбирать. Дай тарелку, я ему отложу котлету. Быстро, мне некогда!
Лиля подсунула какое-то блюдечко и с укором посмотрела на старшего сына, который глотал слюни.
– И сама ешь! – Грачёв вилкой разделил котлету на две части. – Мне тебя, что ли, учить, как нужно в фарш булку намалывать? Как смерть ходишь, смотреть жутко! Меньше четырёх котлет чтобы не делала. Каждому по одной, ясно?
– Но ведь ты работаешь, тебе больше надо, – испуганно лепетала Лиля.
– А ты на кухне не работаешь? Парни растут, и не хочу, чтобы они больными стали. Денег мало даю, так скажи!
Всеволод смотрел, как жадно Костик уплетает котлету, и скулы его сводила судорога.
