скачать книгу бесплатно
Золото в снарядном ящике…
Никита Александрович Трофимов
Морские истории и байки
В книгу включены рассказы командира корабля о службе в Военно-морском флоте во времена СССР, о многих интересных людях, с которыми он служил на надводных кораблях Краснознамённого Северного флота. Перед читателем раскрываются страницы истории Военно-морского флота. Конечно, служба на флоте невозможна без юмора. Автор подтверждает это своим повествованием. Искромётный юмор в одних рассказах сменяется глубокими переживаниями в других. Книга адресована читателям, любящим Военно-морской флот и морское дело.
Н.А.Трофимов
Золото в снарядном ящике…
© Трофимов Н. А.
© Юрьев Ю.П. рисунки
Вступление
Уважаемый читатель!
Вашему вниманию предлагается книга о нелёгком пути офицера флота к корабельному командирскому мостику. Весь этот путь от курсанта ЧВВМУ имени П.С.Нахимова до командира суперсовременного на тот период корабля и слушателя Военно-морской академии имени Н.Г.Кузнецова прошёл автор на 2 дивизии противолодочных кораблей Северного флота.
Начал службу на Севере, когда флот находился на пике своего могущества. Корабли дивизии решали задачи в морской и океанской зонах, что в свою очередь определяло особые требования к подготовке экипажей и в первую очередь корабельных офицеров.
Автору удалось избежать сухого описания событий и мероприятий корабельной жизни. Из разрозненной мозаики вырисовывается в целом структура подготовки и становления командира корабля. Если он обращается к каким-то фактам, то за ними правда – конкретное событие или конкретная личность. Там, где он не называет "героя", то офицеры и адмиралы, прослужившие на флоте последние 25–30 лет, поймут о ком идёт речь.
Командир 2 дивизии (1987–1994 годы) контр-адмирал в отставке Ревин Г.А.
Автор постарался назвать как можно больше имён, чтобы оставить добрую память о достойных офицерах и адмиралах Флота СССР и России.
Думаю, что книга найдёт благодарного читателя. Флот помнит всё, хорошее и плохое, смешное и трагичное. Почитайте и вы поймёте главную мысль автора, что Флот рано или поздно всегда воздаёт всем по чести и делам.
Тишина
До сих пор не переношу тишины. Тишина – это значит, что корабль обесточился. И тогда вдруг ясно слышишь, как цокают коготки крысиных лапок по подволоку – крысы точно знают, что тишины на корабле быть не должно. Должны гудеть разными голосами двигатели из близрасположенных вентиляторных отделений, должны вносить в гул свою лепту трансформаторы освещения, где-то должен всхлипывать фекальник, басовито работать пожарные насосы, водоотлив и т. д., и т. п. И если вдруг этот шумовой фон пропадает, то весь экипаж мгновенно просыпается без колоколов громкого боя и без команд по линиям корабельной трансляции. Тишину разгоняет скрип корабельных коек, с которых спрыгивают матросы, старшины, мичманы и офицеры, и даже адмиралы (если тем случится в этот момент быть на борту).
Затем слышится топот «прогаров» по линолеуму палуб – это бегут вахтенные и подвахтенные к дежурным средствам, начинают с диким лязгом хлопать тяжёлые водонепроницаемые двери между отсеками, подниматься и ставиться на упоры люки. После этого сыпется «горох» – это сотни ног начинают тарабанить по балясинам трапов, в офицерском и мичманском коридорах прерывистой пулемётной очередью щёлкают каютные двери, в неясном свете аварийного освещения мечутся тени разбегающихся по постам моряков, разрезают тьму лучи переносных аварийных фонарей – и корабль, ещё несколько секунд назад внезапно заснувший, впавший в кому, начинает оживать!
Опережая свой собственный визг, летит в ПЭЖ командир БЧ-5, раздавая по пути ЦУ комдиву живучести, комдиву движения, командиру ТМГ и трюмному, вспугнутыми бакланами исчезают от греха подальше старшины команд и командиры отделений маслопупой братии (механику в такой ситуации попадаться под руку нежелательно), и, конечно же, над всем этим летит по отсекам старпомовский вопль: «Механик, что за ху@ня?!!!» На постах вырываются из креплений массивные, с резиновыми подушками на динамике и на микрофоне, трубки аварийных телефонов, крутятся ручки динамо-машинок вызова, щелкают переключатели коммутации, летят доклады: «По местам … – по местам… по местам… – Есть! – Есть! – Есть!..»
Пост энергетики и живучести
На ГКП в застёгнутой кремовой рубашке, с висящим на заколке галстуком, появляется командир и устало-язвительно интересуется у старпома: «Старпом, вы что, с пятым меня в гроб загнать хотите?» А старпом, на плечах которого только всего лишь капитан-лейтенантские звёздочки, начинает орать по телефону в ПЭЖ на старого мудрого командира БЧ-5 в звании капитана 2-го ранга: «Вы что там, в ПЭЖе, ухуели? Когда запустите турбогенератор? Маму Вашу так и бабушку тоже!!!» Где-то внизу, под палубами вдруг зашипит воздух высокого давления, что-то глубоко вздохнёт, защёлкает и сквозь этот шум вдруг начнёт доноситься сначала тоненький, а потом всё более внушительный свист раскручивающегося на высокие обороты турбогенератора. Вот тогда жаба, которая каким-то образом забралась под тельняшку, майку, голландку, рубашку, канадку и схватила за сердце каждого на борту, начинает разжимать свои лапы и с первыми щелчками автоматов в электрощитах бесследно исчезает… «Кормовая электростанция, принять нагрузку! – Есть!»
Гаснут лампы аварийного освещения, взвывает вентиляция, моргают люминесцентные лампы, разгораясь до рабочего состояния, корабль опять окутывает приятный шум, который в повседневной жизни не замечаешь, и который, как раз-таки, и кажется нормальной корабельной ТИШИНОЙ… И можно ещё придавить на массу, прослушать шумы крабов, ползающих по дну Кольского залива или скрип от вращения земной оси (полюс-то совсем рядом!) – до подъёма старшинского состава остаётся еще минут тридцать…
Одиннадцатьпятьдесятпятые…
Я заочно влюбился в этот корабль, ещё не видя его. Нас, курсантов-первокурсников, которые уже отучились один год в Черноморском высшем военно-морском училище имени П.С.Нахимова и которые уже кожей предплечья ощущали ДВЕ (вместо одной) курсовки на рукаве белой голландки, зачем-то поставили в оцепление вокруг пятаковской общаги (где в «барских» условиях жили в каютах на 4 организма курсанты пятого, выпускного курса). От кого мы должны были охранять наших «пятаков» и какие меры предпринимать «по недопущению» в День выпуска, когда исполняется мечта и происходит процесс превращения курсанта в лейтенанта, нам не объяснили. А посему мы, одуревшие поначалу от обилия людей на территории училища, с удовольствием рассматривали пришедших на Выпуск девушек, ветеранов, мам и пап будущих офицеров. Когда таинство, наконец, состоялось и более трёх сотен лейтенантов стали от избытка чувств хлопать друг друга по плечам-спинам, вызвав шум, напоминавший неожиданный взлёт стаи потревоженных голубей (не обвиняйте в плагиате, по-моему, что-то такое было у В.В.Конецкого), я обратил внимание на высокого, стройного, безупречного красавца-офицера – капитана третьего ранга, обнимавшего и поздравлявшего Серегу (пардон – уже Сергея Александровича) Ревина, сияющего от счастья в новой отутюженной лейтенантской форме. Среди осведомлённых прошелестело: «Ревин… Ревин! Командир «Удалого»! Новый, 1155-ый проект… Головной!»
Г.А.Ревин
После этого для нас существовал только он – загорелый под крымским солнцем командир, и его ещё неведомый нам корабль 1155-го проекта! Большой противолодочный корабль 1-го ранга с потрясающим вооружением и техникой, с таинственной боевой информационной управляющей системой (БИУС) «Лесоруб», гидроакустикой, какой ещё не знал наш флот, а тем более наши супостаты, двумя вертолётами, опускаемыми на лифтовых платформах куда-то вниз, вглубь корабля, со сдвижными крышами ангаров и многим-многим другим, от чего тайно заходилось гордостью за флот сердце юноши, мечтающего через годы стать таким же умелым, знающим, ослепительным и подняться на ходовой мостик этого корабля уже командиром. Ну очень хотелось в этот момент стать хоть на минутку капитаном 3-го ранга Геннадием Александровичем Ревиным…
бпк «Удалой», Атлантический океан, 26 октября 1983 года
Ну, а потом и у нас был выпуск, и мы били друг друга по спинам-плечам, и уже нас обнимали красивые девушки, и теперь на нас зачарованно смотрели первокурсники из оцепления.
Служить я попал на «Буревестники» – сторожевые корабли 2-го ранга проекта 1135М. Прекрасные корабли с замечательными командирами, которым было или чуть меньше, или чуть больше тридцати лет и которые казались нам старыми опытными небожителями. А на 7-ом причале Североморска внушительными серыми громадами виднелись большие противолодочные корабли «Удалой» и «Вице-адмирал Кулаков». Незрелые офицеры, считавшие себя старыми морскими волками и гордившиеся службой на «дежурных мотоциклах Баренцева моря», неуважительно называли БПКашки флагманскими каютоносцами, утюгами и другими непотребными определениями.
Несмотря на то, что 1135-е были тогда современными, превосходными кораблями, 1155-е были уже кораблями из будущего. Новая архитектура, очень непривычная для глаза, длинный полубачный силуэт с острым, летящим над волной форштевнем, удивительной гармонией размерений. Как красиво они выходили с рейда Североморска летом, залитые солнцем, с прозрачными решетками РЛС, с развевающимися вымпелами, с «Иже-Иже до места» на фока-рее правого борта, с выстрелившими параллельно воде заваленными антеннами КВ-связи на вертолётной площадке, со швартовыми командами, застывшими в строю в ярко-оранжевых спасательных жилетах на баке, на шкафутах и на юте! Иногда, если корабли уходили на боевую службу, на причале оркестр дивизии играл «Прощание славянки», и пронзительная медь сверкающих труб рвала на части сердца и туманила глаза чем-то непонятным…
А иногда они, только отдав швартовые концы, безмолвно исчезали в зимней мгле Кольского залива, растворившись в налетевшем снежном заряде. Так часто было, когда они уходили на отработку ПЛЗ – начальство предусмотрительно считало, что учиться искать подводные лодки лучше всего в хреновую погоду и при неблагоприятном типе гидрологии – чтоб служба раем не казалась! И в утренние часы, когда чуть-чуть отступала темнота полярной ночи, корабли серыми тенями стелились над морем и только два вертикальных столба брызг в районе крыльев ходового мостика выдавали то, что это одинадцатьпятьдесятпятые щупают посылками своих «Полиномов» море: «Где ты, лодка? Иди сюда, мы тебя ждём! Наши акустики смотрят в экраны до боли в глазах, «румыны» готовят торпедные аппараты, в погребах лоснятся от смазки реактивные глубинные бомбы для РБУ, под вертолётной площадкой в залитом ярким светом отделении СПУ готовится к работе фантастический космический корабль – летающее блюдце буксируемого носителя антенного излучателя «Полинома»!
«Сталинские соколы» – наши корабельные вертолетчики во флюоресцентно-оранжевых морских спасательных комбинезонах – уже готовы забросать тебя полем радиогидроакустических буёв! Нет-нет, не уйдешь!» А потом долгожданное: «Эхо-пеленг 235 градусов, дистанция одиннадцать двести, шум эха выше! – Классификация контакта!..» И они бегут в строю фронта, загоняя супостата (или своего брата-подводника) на барьер стационарных буёв или заботливо выставленное Ил-38 или Ту-142, или даже старичком Бе-12 поле. Затем исчезают вдали, оставляя после себя ни с чем не сравнимый для моряка, еле уловимый запах сгоревшей в газовых турбинах солярки. Мы смотрели на них с бортов и мостиков сторожевиков – ах, как всё-таки вы были удивительно красивы – рассекающие студёную волну Баренцева моря «четырёхтрубные флагманские каютоносцы» 10-ой бригады 2 дивизии противолодочных кораблей Кольской флотилии разнородных сил Северного флота.
Я становился офицером на сторожевых кораблях 2-го ранга «Громкий», «Бессменный», «Резвый» и обожаю эти корабли, но сердце моё навсегда принадлежит «Фрегатам» – именно так звучит шифр документации больших противолодочных кораблей 1-го ранга проекта 1155.
скр «Громкий»
Спасение
Часть I
Лирическая
Если снег сходит в августе – значит, лето будет тёплым!
Северная народная примета
Зима в тот год выдалась скверная – наступила-то она, как полагается, в начале октября, присыпала снегом города и посёлки, затянула озёра льдом, всё было как обычно, но в декабре ударили морозы, столбик термометра сбежал куда-то вниз и стал гулять между 40 и 45 градусами. Для жителей Североморска это было непривычно: избалованные близким Гольфстримом и незамерзающим Кольским заливом, они были согласны на минус 20 или 25 градусов, что тоже при высокой влажности не подарок. Зато буйствовало северное сияние, ярко горели звёзды, ветер затих где-то там, за снежными сопками, а в кристально чистом воздухе издалека слышались «скрип-скрип-скрип» под ногами редких пешеходов, стремящихся побыстрее добраться до дверей своих квартир – туда, в тепло, в тепло!..
Корабли, стоявшие у причалов, в приглушённом свете береговых фонарей и палубного освещения выглядели фантастически красиво. Каждый леер, фал, антенна были покрыты длинными иглами ледяной влаги, поднимавшейся от местами не замёрзшего даже в такой холод Кольского залива (у берега да между бортами кораблей лёд всегда ломается, не успевает встать) и поэтому были похожи на пушистые ёлочные украшения к Новому году. В такие вечера, после развода корабельного дежурства и вахты, хорошо поужинав, было очень приятно в нарушение корабельных правил рухнуть, не раздеваясь, на койку в каюте и почитать что-нибудь из В.В.Конецкого.
Что я, командир ракетно-артиллерийской боевой части (БЧ-2) сторожевого корабля «Резвый», и сделал однажды вечером.
«Тащ сташант, шушеня!» – раздалось вдруг вместе со стуком в каютную дверь из коридора. В переводе с бойцовского-военно-морского на русский это значило: «Товарищ старший лейтенант, прошу разрешения войти!» В каюту шагнул всегда сияющий улыбкой старший матрос Мураховский – рассыльный дежурного по кораблю.
– Что тебе, отличник?
– Тащ сташант, вас на «Громкий» флагарт к себе вызывает, в 21 каюту.
– Понял, свободен, отличник, как Куба, Африка и Индокитай…
скр «Громкий»
Надо сказать, что флагарт никакого отношения к артистам и художникам не имеет, а является флагманским специалистом ракетно-артиллерийского вооружения бригады, чтобы не ломать язык, на флоте эту должность укоротили до флагманского артиллериста, а ещё короче – флагарта.
Быстро напялив на себя шапку, я, подумав, куртку или шинель надевать-таки не стал – я же закалённый североморец! – и перед выходом осмотрел себя в зеркало. Из зеркала над умывальником на меня глядел 24-летний, полный энергии и задора офицер, готовый немедленно защищать Родину или даже на ковёр к флагарту. Для полноты щегольской экипировки натянул на руки узкие, тоненькие лайковые перчатки и решительно двинулся в путь на стоявший рядом скр «Громкий».
В те времена на каждом причале в Североморске корабли висели гроздьями – по два, а то и по три корабля с каждой стороны причала. На причале № 8 первым корпусом, пришвартовавшись правым бортом, стоял «Громкий», а наш «Резвый» был пришвартован к его левому борту. Между кораблями был заведён здоровенный пневмокранец – резиновый баллон – предохранявший борта кораблей от соприкосновения. Для нормальных людей, в полном соответствии с корабельными правилами, с кормы «Резвого» на корму «Громкого» был подан трап-сходня, по которому можно было перейти на «Громкий», а с него – на причал. Для лиц же ленивых и особо одарённых между шкафутами кораблей в районе торпедной площадки была проложена сходня «ленивая» – две доски, скреплённые между собой поперечными брусками и способные выдержать даже нашего стокилограммового боцмана. Когда я выскочил на верхнюю палубу и вдохнул воздуха после прокуренной каюты – в зобу дыханье спёрло![1 - И.А.Крылов «Ворона и лисица» (басня).] Холодрыга страшенная! В три быстрых шага я преодолел ленивку и спустился на «Громком» в тамбур носовой аварийной партии, а затем в офицерский коридор.
– Прибыл по вашему приказанию, – доложил я, представ пред ясными очами флагарта.
– Заходи, присаживайся, – ответил мой непосредственный начальник по специальности, пыхтя беломориной и дружелюбно поглядывая на меня прищуренными от струйки табачного дыма глазами. Так же дружелюбно, не повышая голоса, в течение всего лишь пятнадцати минут, он рассказал мне всю мою родословную, проанализировал весь мой генетический набор, по результатам которого я с удивлением узнал о своём близком родстве с африканскими бабуинами (флагарт недавно вернулся из похода в Анголу), а также многими другими представителями тамошней фауны. После чего, высказывания о моих умственных способностях («Вы тупой, как три жопы бегемотов, обтянутые парусиной! В вас интеллекта на полведра шаровой краски! Вашим педагогам надо было дать Ленинскую премию, за то, что они смогли довести вас до выпускного вечера в школе рабочей молодёжи!») можно уже было считать тонкими комплиментами. Наморщив ум, я так и не вспомнил, за какие грехи так долго утруждал себя генетическим анализом мой любимый флагарт, а посему потупил взгляд, соединил руки на причинном месте и стал ковырять ковер флагартовской каюты ножкой, периодически вставляя в лившийся на меня монолог свои соображения: «Виноват! … Хотел, как лучше… Хотел доложить, а вас не было… Буду работать над собой… Больше не повторится… Впредь обещаю не допускать… Исправлюсь!»
«И с этими людьми я должен бороться с американским империализмом!» – иссяк, наконец-то, родник артиллерийской мысли.
Ларчик просто открывался – через два дня надо было сдавать отчёт по ракетной стрельбе, а я, издеваясь над старым (33 года), заслуженным и всё в этом мире повидавшем флагартом, на проверку ничего принести не соизволил. Выпив с уставшим и как-то вдруг сдувшимся начальником стакан чая, я пообещал никогда, никогда впредь более не допускать таких ужасных, просто сверхужасных поступков, ночами не спать и отчёты готовить ещё до проведения стрельб и причём всё только на «отлично», я летящей походкой – «фигня какая, а я волновался!» – отправился к себе на корабль.
Проходя по ленивой сходне, я задрал голову, зачарованный потрясающим видом антенных решёток «Ангары», смотревшихся как тончайшее белое кружево на чёрном небе полярной ночи с искрами мерцающих звёзд, когда вдруг ботинок скользнул на налипшем на дерево снеге и я полетел вниз, между высокими бортами «Громкого» и «Резвого», оглашая окрестности длинными сложносочинёнными матерными предложениями. В полёте мне привиделась улыбающаяся морда толстой белой полярной лисицы мужского рода.
Полёт был недолгим – инстинкт самосохранения развернул моё матерившееся тело в воздухе, и моя пятая точка вступила в контакт с тем самым пневмокранцем. Кранец оказался той ещё падлой – резина на морозе стала твёрже асфальта (свидетельством чему был потом огромный синяк на обоих полушариях нижнего бюста), однако сыграть роль батута у него получилось – и я, отброшенный кранцем, описал небольшую дугу с последующим пробиванием льда и погружением в приветливые воды Кольского залива.
Часть II
Василиски
«Спасение утопающих – дело рук самих утопающих»
И.Ильф, Е.Петров[2 - И.Ильф, Е.Петров «Двенадцать стульев».]
Здесь буду нещадно обкрадывать классиков, так как недостаток таланта не позволяет описать всё дальнейшее с достаточной степенью выразительности.
Звенящая тишина морозного вечера взорвалась бурными, продолжительными аплодисментами. Это сорвались с надстроек и мачт кораблей, с верхушек причальных фонарей и с близлежащих сопок и яростно захлопали крыльями сотни бакланов. Они испуганно, с лёгким французским прононсом, орали простуженными глотками, унося прочь свои тушки с запрятанными в перьях лапами-ластами.
«Бразды пушистые взрывая»[3 - А.С.Пушкин «Зима!.. Крестьянин, торжествуя».], «бежали робкие…»[4 - М.Ю.Лермонтов «Демон».] росомахи. Они в ужасе бросили свои насиженные помойки и мчались, мчались, мчались, боясь оглянуться назад.
Чаек, росомах и другую живность гнал прочь от губы Алыш, от Ваенги жуткий, продирающий до костей вой, заставляющий их лететь, мчаться без оглядки в белое безмолвие тундры, лишь бы не слышать это леденящее, сковывающее мысли чудовищное нечто – прочь, прочь-прочь-прочь…
Так орал между бортами сторожевиков командир БЧ-2 скр «Резвый» старший лейтенант Трофимов, едва вынырнув на поверхность пробитой им самим же полыньи. Неконтролируемый вопль рождался непонятно где внутри обалдевшего организма, исходил из сердца, лёгких и прочей требухи, а также из глубины души орущего. Выпущенных децибелов хватило, чтобы забегали по мостику проходящего всего в двух милях от 8-го причала буксира капитан и механик, вглядываясь в туманную мглу – что за супертанкер подаёт туманные сигналы ревуном? Этот рёв не слышали только на «Громком» и «Резвом» с наглухо задраенными в целях сохранения тепла дверьми и иллюминаторами внешнего контура. Не слышал его и матрос Атамбаев, о чём расскажу далее.
В тропических лесах Америки встречается замечательная ящерица – василиск. Она знаменита тем, что может бежать по воде, аки посуху. Так быстро работает задними лапами! Её ещё ящерицей Христа называют. Вот и я с такой же скоростью молотил ногами, что в воду уже практически не погружался. Все василиски Америки обзавидовались бы! Но так долго, как они, я бежать по воде не мог и через минуты две иссяк – закончился порох в пороховницах и ягоды в ягодицах, закончился могучий крик (или вой), и я медленно вернулся в воды губы Алыш. Лёд вокруг полыньи был тонкий, забраться на него было невозможно, а посему я ледокольным способом стал прокладывать себе курс к чернеющему в полутора метрах от меня пневмокранцу. На торце кранца висело стальное кольцо, за которое крепился канат, уходящий к кнехту на верхней палубе. Но все силы были отданы соревнованию с василисками – поэтому всё, на что меня хватило, это проломать себе фарватер до стального кольца, уцепиться за него кистями рук, обтянутыми щегольскими тонюсенькими лайковыми перчатками, и повиснуть на нём, свернувшись в позу эмбриона и тихо поскуливая.
Надо признать, что вахта на кораблях 10 бригады противолодочных кораблей была отработана очень достойно. Даже в 45-ти градусный мороз вахтенный сигнальщик «Резвого» матрос Атамбаев мирно спал на сигнальном мостике, завернувшись в канадку и напялив капюшон на шапку-ушанку с намертво завязанными под подбородком ушами (в смысле – ушами шапки). Прислонившись к шкафу с ячейками связанных в колбаски флагов Международного свода сигналов, он видел сладкий сон про то, как играет со своим любимым алабаем. Алабай во сне Атамбаева вдруг начал почему-то скулить тоненьким голосом, что вызвало у Реджеба изумление и моральный дискомфорт.
Он открыл глаза и задал себе вопрос «Что за фигня?», но скулёж не прекратился и не давал вновь погрузиться в сладостные мечты. Сигнальщик осторожно выглянул за борт и его узкие раскосые глаза на время превратились в пучеглазые и чуть не выпали из орбит – кто это, однако, решил купаться? Но в затуманенное тёплым сном сознание начали пробиваться насмерть вбитые в учебном отряде алгоритмы действий при обнаружении человека за бортом. Дернув за витой шнур, он вытащил заботливо согретый за пазухой микрофон «Каштана» (корабельной громкоговорящей связи), щёлкнул тумблером и заорал: «Рубка дэжурный – сигналщик матрос Атамбаев, правый борт 90 дыстанция (тут он запнулся, подумал и продолжил) адын метр – Человек за бортом!», после чего приступил к выполнению других впитавшихся в кровь и в лимфу мероприятий по спасению человека за бортом. Забыв о том, что стоит полярная ночь, что корабль стоит пришвартованный намертво к причалу, он кинулся вытаскивать негнущимися пальцами обледенелую колбаску-свёрток флага «Червь» из ячейки шкафчика, скользя валенками, прокатился к сигнальным фалам, замкнул клёванты фалов и флага, поднял свёрток до места и дёрнул за фал – свёрток раскрылся, и над кораблём гордо повисла скомканная тряпка флага «Червь», что по Своду сигналов означало: «Человек за бортом!»
«Ай-ай-яй!» – подумал Атамбаев, подёргал за фал и побежал к спасательным кругам, крича во всё горло: «Человек за бортом!». Сорвав с крепления тяжеленный спасательный круг с длинным фалом, он перегнулся за борт, высмотрел меня в клубах испарений от парящей на морозе воды, прицелился – и кинул! Я остатками сознания чувствовал, что прямого попадания круга в голову я не перенесу и быстро нырнул. Над головой раздался громкий плюх – круг попал точно в то место, где секундой ранее торчала моя голова. В этот момент к Атамбаеву присоединились его коллеги с «Громкого» и принялись ожесточённо метать в меня спасательные круги, соревнуясь в меткости. Шесть раз нырял я, совершая манёвр уклонения от летевших в меня со скоростью молнии, смазанной жиром, средств спасения жизни. «Сволочи востроглазые!» – беззлобно подумал я. Седьмого погружения я бы не пережил, но, к счастью, все круги в радиусе досягаемости сигнальщиков закончились. Влезть в круг я бы уже всё равно не смог, а поэтому распихал круги по окраинам моей полыньи и вновь уютненько повис на кольце пневмокранца в эмбриональном положении.
А тем временем дежурный по кораблю лейтенант Шарапов полез пятернёй в затылок и начал напряжённо расчёсывать себе мозг – спускать спасательную шлюпку или нет, но вовремя вспомнил, что к нашему левому борту, где находятся шлюпбалки шестивёсельного яла, пришвартован скр «Бессменный», поэтому шлюпку можно было бы спустить только ему на палубу. Тогда Шарапов принял верное решение – доложить командиру и на всякий случай вызвать дежурного боцмана, после чего катапультировался из кресла в тесной рубке дежурного и помчался посмотреть на того идиота, который решил устроить водные процедуры в такую погоду.
Прибежав на шкафут, он увидел командира корабля, который задумчиво рассматривал разбросанные в беспорядке спасательные круги, съежившееся тело кандидата в утопленники и его нежные, с поволокой, наполненные надеждой глаза, прямо как непередаваемой нежности влажные беззащитные глаза белька – детёныша тюленя – на льду Белого моря. Мой взгляд достучался до самой глубины души командира, и он поступил так, как и положено командиру, а именно – изрёк через плечо, в полной уверенности, что там стоит его старший помощник: «Старпом, что за херня?» Получив руководящее воздействие, старпом обрушил все децибелы своего гнева (его оторвали от финальной партии в шеш-беш с принципиальным соперником – командиром БЧ-5, и теперь старпом тщился запомнить расположение всех шашек на доске, обоснованно подозревая механика в возможном жульничестве во время его отсутствия) на дежурного по кораблю: «Л-и-й-т-и-нант! Что ты стоишь, как девственница на панели? Спасай своего начальника – там ведь твой командир БЧ пузыри пускает!» После недолгих консультаций и импровизированного военного совета в Филях, было принято мудрое решение – спустить за борт на проводнике (это такая верёвка) боцмана, ну или ещё кого покрепче и вытащить нарушителя корабельных правил на палубу. «Где верёвка?» – орал Шарапов на дежурного боцмана. «Так, в боцманской кладовой, на баке!» – ответствовал дежурная бацилла. «Ну, так неси!» – уже срывался на визг Шарапов. «Так, вы же сами, ташант, у меня ключи отобрали и в сейф дежурного по кораблю заперли!» – ехидно проговорил бацилла (как вы уже догадались «ташант» – означает «товарищ лейтенант», а «бацилла» – это, по-простонародному, – «боцман»). Боцман был неоднократно замечен в использовании боцманской кладовой в качестве личной шхеры (места, где в тишине и покое вдали от начальнических глаз можно было заниматься маклачкой – изготовлением разных милых матросской душе поделок в свете грядущего увольнения в запас, или, как говорят матросы – ДМБ). «С-с-сука!» – завыл уже фальцетом Шарапов. «Бегом!» – рявкнул старпом, и бацилла исчез.
Прошло 10 секунд. Собравшиеся на палубе командиры и начальники разных уровней безответственности наполнили воздух криками разной тональности: «Где эта беременная бацилла?.. Его за смертью посылать!.. Идиотус вульгарис!.. Страна жаждет героев, а бабы рожают мудаков!.. А вот у меня в Ара-губе случай был… Значит, приходит муж домой после командировки…» На бак понёсся сам Главный боцман, размахивая руками и доставая на ходу свои личные ключи от всех боцманских помещений на корабле. Совсем скоро, подвывая на ходу и оглядываясь назад, со свежим снежным отпечатком 45го размера подошвы имени Главного боцмана на пятой точке, появился дежурный бацилла с бухтой проводника в руках.
Для меня, как для солиста на этой сцене, решение о собственном спасении сформировалось сразу же по выныриванию на поверхность – спустить за борт на веревке бойца с верёвкой, которой тот меня обвяжет, после чего поднимают бойца и следом – меня. Но у собравшихся на палубе представителей разных сословий доблестного Военно-морского флота на эту проблему было своё видение. Всё ещё обиженно подвывавший дежурный боцман был обвязан проводником подмышками и отправлен за борт. Благополучно достигнув пневмокранца, он встал на его покатую поверхность, перегнулся вниз и голыми руками при минус 45 градусах этого самого изверга Цельсия схватил меня за воротник обледеневшей куртки «полушерстяной офицерского состава», как это пишется в ведомостях вещевого довольствия. «Попингуд ты некалиброванный!» – тоскливо подумалось мне. А бацилла не думал – он СПАСАЛ! «Тащи!» – просипел согнутый в три погибели спасатель. «И – раз! И – раз!..» – послышалось сверху. Это выстроившиеся в колонну по одному бойцы, под командованием Главного боцмана, начали рывками выбирать проводник с двумя организмами на другом конце. Сил бациллы-спасателя на удержание меня хватило только метра на полтора – «Не могу!» – выдохнул боец и разжал кисти рук. В последующем полёте уже не было ничего страшного – ведь как говорил, кажется, Шиллер, а может быть, наш комбриг капитан 1 ранга Владимир Владимирович Амбарцумян: «Против человеческой глупости бессильны даже боги!» Отработанными движениями я добрался до кольца и опять принял эмбриональное положение, раздумывая о том, что ещё придумают мои спасатели. А наверху, на обледенелой морозной палубе виновато согнувшемуся боцману наперебой объясняли – кто он такой, кем являются все его родственники до пятого колена включительно, обрисовывали перспективы его увольнения в запас «под ёлочку», а также различные варианты диагнозов его умственного состояния. Бацилла с позором был изгнан с верхней палубы и тут кто-то вспомнил обо мне: «Ёлы-палы, он там не утоп, случаем?» Примчался страстно желавший исправить свою вину командир артустановки № 1 старшина 1 статьи Сироткин (он спрятал бутылку водки в лейнере ствола орудия и был лично мной взят за цугундер). «Меня вяжите, – орал он, – я своего родного командира БЧ за здравия желаю вытащу!». Добровольца обвязали и отправили в парящий туман. Сироткин недаром был старшина 1 статьи – это практически корабельная аристократия – и принял верное решение обхватить меня подмышками и соединить руки в замок на моей спине. Что он и сделал. «Тащи!» – скомандовал комендор, со страстью прижимая меня к своей груди. «И – раз! И – раз!..» – опять раздалось на палубе. «А счастье было так возможно!» В дело вступил доблестный начальник медслужбы капитан Кабисов Илюшенька, который, услышав, что тонет его кореш, немедленно развернул операционную на случай поступления раненых и поражённых (на крайний случай – одного свежезамороженного), после чего решил принять личное участие в спасении. Илюша выскочил из тёплой амбулатории, взлетел по трапу в тамбур и вылетел на верхнюю палубу. А там продолжалось: «И – раз! И – раз!..» Илюша, растолкав толпу, ухватил проводник за свободный конец, встал последним в колонну тянущих и на очередное «И – раз!» дернул на себя проводник. На насквозь промёрзшей стальной палубе Илюшины ноги в тропических тапочках на кожаной подошве проскользнули, и он рухнул, сбивая стоявших впереди отличников боевой и политической подготовки. Вся колонна, матерясь, валялась на верхней палубе, упустив из рук проводник.
Для меня новое погружение в воду с температурой минус полтора по проклятому Цельсию уже не отдавало новизной ощущений, поэтому я тихо опустился в воду, а на поверхности состоялось появление василиска, нет не так – ВАСИЛИСКА № 2! С тем же самым леденящим воем Сиротка лупил ногами по воде и практически не погружался (отчасти потому, что под водой был я и топтался он по моему замороженному и уже не ощущавшему какой-либо боли телу). На верхней палубе все были сметены акустическим ударом Сироты, а потом, немного обвыкнув, стали объяснять начмеду, что здесь взрослые настоящие военные люди занимаются своим мужским делом, а дело же доктора – давить крыс и тараканов, ставить термометры, клизмы со скипидаром и патефонными иголками, а как вершина профессионализма, ему будет зачтено наложение мази Вишневского на матросскую задницу, обезображенную фурункулом. Доктор был с позором изгнан с верхней палубы. Потом вспомнили о Сироте сибирской (Сироткин был отловлен военкомами в возрасте 20-ти лет на охотничьей заимке в Сибири, где безвылазно жил с 8-го класса вместе с отцом-охотником) и быстро вытащили его силами того же личного состава, успевшего к тому времени принять вертикальное состояние. Сиротинушка оказался первым пациентом начмеда в тот вечер.
А дальше всё было так, как должно было быть. За борт опустился старшина команды мичман Лоскутов, обвязал меня проводником, вытащили его, а потом и меня. Заботливые матросские руки подняли меня над леерами, и четвёрка матросов направилась к тамбуру, чтобы доставить мое скрюченное тело во владения корабельной медицины.
Но! «На ту беду Лиса близёхонько бежала!»[5 - И.А.Крылов «Ворона и лисица» (басня).]
Заместитель командира корабля по политической части был молодым и дикорастущим капитан-лейтенантом, с ненавистью отбывавшим срок замполитом на Севере – так было нужно для кадровиков, чтобы потом беспрепятственно получить должность капитана 1-го ранга в Москве со всеми вытекавшими из этого обстоятельства благами, привилегиями, квартирой в Нерезиновой и возможностью гордо говорить: «Я – северянин! Я представитель партии в войсках!»
Узнав от вестового, принёсшего ему стакан чая, о том, что на корабле вовсю бушует спасательная операция, замуля решил принять в ней активное участие – а вдруг медаль «За спасение утопающих» дадут? И так ему ясно вдруг представилась эта медаль на его новенькой, пошитой на заказ тужурке, что зам. зажмурился, тряхнул рахитичной головкой и побежал из коридора кают-компании на торпедную площадку.
(Друзья замполиты! Политработники! Подавляющее большинство из вас – замечательные люди и моряки, службой с которыми и дружбой я горжусь! Но был и такой кадр – из песни слов не выкинешь!)
Увидев матросов, несших меня, он понял, что надо действовать немедленно, чтобы его динамичные и выверенные действия запомнились всем и все поняли, кто именно спас от лютой кончины командира ракетно-артиллерийской части коммуниста Трофимова.
«Кретины! Вы что его скрюченного несёте? Распрямить!» – бойцы мигом положили меня, с которого ещё стекала струйками вода, на промёрзшую палубу (-45 °C) и принялись разгибать меня из позы шестой обезьяны из картинки Дарвина в первую. Разогнули, но поднять меня почему-то не смогли. Я примёрз к палубе и брюками и курткой (полушерстяной, офицерского состава…). Я безмятежно смотрел в звёздное небо, на антенные решетки «Ангары», на лица искренне переживавших за меня товарищей моих, и думал о безграничной и бесконечной глупости, как одном из проявлений энтропии Вселенной.
Поднатужившись, мои комендоры всё-таки оторвали меня от палубы (оставив на ней здоровенные куски материала брюк и куртки) и устремились в тамбур надстройки, откуда – рукой подать! – всего-то ничего по трапу вниз и вот она – амбулатория! В теснотище тамбура замуля опять вставил свои три рубля: «Мерзавцы! Вы почему его вперёд ногами несёте? Он же ПОКА ещё не труп». Вот именно это ПОКА меня очень порадовало! Перепуганные бойцы (зам. у нас был злопамятный и кровь пил декалитрами, вместо спирта) бросились меня разворачивать в узком тамбуре и выпустили из рук прямо над пропастью люка над трапом в тамбур носовой аварийной партии. Пересчитав собственным, настрадавшимся за этот бесконечный вечер телом все балясины трапа, я рухнул вниз, на палубу перед дверью в амбулаторию. Дверь распахнулась от сильной руки доктора и впечаталась мне в голову, временно прекратив мои мучения. Занавес!
Очнулся я на операционном столе, меня в шесть рук (прямо «шестикрылый серафим на перепутье мне явился»[6 - А.С.Пушкин «Пророк».], хихикнулось мне) растирали бойцы, надев на руки шерстяные перчатки. Надо мной склонилось участливое лицо доктора, он шпателем разжал мне стиснутые зубы и налил в образовавшуюся щель какую-то жидкость. «Илюша! Шила!» – прошептал я. Кабисов удивленно распахнул глаза: «Да я ж тебе только что стакан влил!» (для непосвящённых шило – это спирт, он же ВКШ – вкусное корабельное шило, ворошиловка – ворованное корабельное шило, оно же – мальвазия).
Бойцы уже без руководящих указаний партии отнесли меня в каюту, сняли остатки нижнего белья и уложили в койку, доктор дал мне кучу пилюль, которые я безропотно проглотил, помог моему соседу по каюте «румыну» (так у нас называют командиров БЧ-3 – минно-торпедной боевой части) надеть на меня тёплые кальсоны и тельник, укрыл двумя одеялами и, задумчиво покачав головой, вышел из каюты. Когда я уже уходил в сонное забытье, вдруг почувствовал, как «румын» тихо-тихонечко накрыл меня своим овчинным полушубком.
Утром, в 5.30 дверь каюты затряслась под ударами мощных дланей старпома: «Рогатый! – так у нас зовут командиров БЧ-2 и всех его подчинённых, – кончай спать, иди проверяй подъём старшин!». И я пошёл…
P.S. За бортом, как оказалось, я пробыл 16 минут.
Всё!
Золото в снарядном ящике
Глава 1
Тихо журчит вода в гальюне – служба на флоте нравится мне»
Стихи из дэмэбового альбома старшего матроса Римантаса Янушайтиса
Североморск был залит ярким солнцем. Стояла та самая редкая-редкая погода, когда в прозрачнейшем воздухе парят ленивые чайки, сопки, как в зеркале, отражаются в Кольском заливе, нет дуновения даже малейшего ветерка, вода без единой морщинки застыла стеклянной гладью, и только иногда, от летящего прямо над поверхностью нырка, амальгама залива рассекается пунктиром дорожки, образуемой от взмахов неутомимых крыльев птицы. Пётр Первый в таком случае точно сказал бы: «Парадиз! Истинный парадиз!» А вот, приехавший в такую погоду в шестидесятых годах прошлого века, Никита Сергеевич Хрущёв сказал на собрании партактива Мурманской области и Северного флота следующую пошлятину: «Здравствуйте, вдвойне дорогие для нашей Родины североморцы и мурманчане!» – и всем северянам срезали двойной оклад до полуторного.
Но, что было, то было, а в сейчас по улицам столицы Северного флота фланировали в кремовых рубашках наглаженные корабельные офицеры – была пора отпусков, или кобелиный сезон, когда отправившие своих жён и детей на Юга (именно так – с большой буквы и с ударением на «а») мужики неприкаянно бродили по улицам Сафонова, Сгибнева, Душенова, Северной заставы, все места в ресторанах были заняты, а незамужние женщины становились мгновенно красивыми и временно лучше всех!
Ввиду того, что офицеры постарше по праву того, что они постарше, всеми правдами и неправдами старались уехать с Северов в отпуск именно летом, флот оставлялся на растерзание молодому лейтенантскому племени, на кораблях редко можно было увидеть кого-нибудь в звании выше капитан-лейтенанта, соединениями командовали, как правило, начальники штабов, задумчиво мечтавшие о том времени, когда они станут командирами бригад, дивизий и вот тогда-то они не будут так плохо поступать со своими заместителями и будут отпускать их в отпуск непременно летом в ущерб своему отдыху и своему семейству! Правда, все эти мысли разбивались вдребезги о гранит семейного очага – когда вновь испечённый командир радостно появлялся в доме, обдавая супругу свежим ароматом только что обмытого назначения на командирскую должность, верная боевая подруга, радостно всхлипнув, изрекала: «Ну, наконец-то! Хоть чуть-чуть поживём как люди! В отпуск летом поедем! В Хосту! В «Аврору»! Ура!» И быстро-быстро забывались благие намерения отпускать начальника штаба в отпуск летом, а если совесть начинала недовольно шебуршиться и тыкать в сердце ощущением чего-то неправильного, мол, вспомни свои слова, вспомни, как сам мучился, то можно было найти оправдание: «Да я его обязательно отпущу летом в отпуск! Только потом…, чуть попозже…, может в конце августа, в сентябре! Ну, уж, на крайний случай – обязательно в следующем году…» И отмазка срабатывала, на сердце легчало, и всё катилось по накатанной…
«Умрешь – опять начнёшь сначала и повторится всё, как встарь, ночь, ледяная гладь канала, аптека, улица, фонарь.»[7 - А.А.Блок «Ночь, улица, фонарь, аптека».] (У Блока безысходность описана исключительно!) Ничего не меняется в людях! Вот так же на нашей 2-ой дивизии противолодочных кораблей Кольской флотилии разнородных сил Северного флота временно исполняющим обязанности командира дивизии был назначен начальник штаба капитан 1 ранга Геннадий Александрович Ревин. В каюте флагмана был открыт иллюминатор, шторка сдвинута и принайтовлена, пропуская в каюту свежесть прохладного воздуха и солнечные лучи от низко висящего над горизонтом светила. Ярко сияли надраенные барашки задраек иллюминатора, испуская в самые неожиданные места каюты солнечные зайчики. Геннадий Александрович одну за одной прочитывал, принесённые флагсвязистом, донесения и телеграммы, писал резолюции, тщательно нанося свою каллиграфическую подпись под чертой, ставил дату и откладывал документ в сторону – теперь он станет руководством к действию для десятков экипажей кораблей нашей дивизии. Прихлёбывая горячий чай из флотского стакана в подстаканнике, он представлял, как после всех этих бумаг пройдёт по стоящим на 7-ом и 8-м причалах кораблям подчинённой ему 10-ой бригады (1155 и 1135М проектов), проверит, как организована служба, какой вид имеют такие родные для него корабли. Конечно, у врио командира дивизии есть масса других важных и неотложных дел, но Г.А. так соскучился за время обучения в Военно-морской академии по палубам кораблей, по каютам, пахнущим краской и ещё чем-то неуловимым, по коридорам, боевым постам (а каждый корабль обладает своим, неповторимым, запахом, я и сейчас, по прошествии десятилетий, мог бы отличить запах «Резвого» от запаха «Удалого»), что проверка кораблей была для него отдушиной в тесноте и громадности обрушившихся на его плечи важнейших дел по управлению раскиданными по разным заливам и губам Баренцева моря бригадами, штабами, кораблями! Ещё три года назад он сам был командиром прекрасного корабля 1-го ранга – гордости Северного флота – большого противолодочного корабля «Удалой», где теперь и находился он во флагманской каюте по правому борту, уже в должности НШ дивизии. А каюта по левому борту – точно такая же, но это каюта первого после Бога человека на корабле – каюта Командира! Г.А. был первым командиром «Удалого», ходил на нём на первую боевую службу, и именно он заложил на корабле совершенно замечательные традиции морской службы, которые долгие годы позволяли следующим командирам наслаждаться отработанностью действий экипажа, дружескими отношениями в офицерской и мичманской среде, сплочённостью и способностью отдать все силы без остатка за родной корабль.
Волна от проходившего мимо буксира слегка качнула корабль, и зайчик, отразившись от сталинита иллюминатора, брызнул солнцем в глаза. Геннадий Александрович, не глядя, по памяти, ткнул пальцем в кнопку ФКП (флагманский командный пункт) на блоке «Лиственницы» (корабельной громкоговорящей связи – КГС) и сказал в стоявший на столе микрофон: «Оперативный дежурный, ко мне флагсвязиста!», собрал документы в стопку и вышел из-за стола.
С небольшой задержкой оперативный ответил: «Есть! Есть вызвать связиста…» И как-то неуверенно замолк. НШ насторожился: «Что у вас там такое?» И вдруг кнопка связи с оперативным включилась подсветкой, и дежурныйсрывающимся от волнения голосом доложил: «Товарищ капитан 1-го ранга, оперативный дежурный Северного флота объявил «Боевую тревогу» сторожевому кораблю «Резвый»! Приказано начать экстренное приготовление к бою и походу!» НШ мгновенно взлетел по трапу на ЦКП корабля, а оттуда – в помещение флагманского командного пункта дивизии.
В открытый иллюминатор ФКП донёсся со стороны 8-го причала тревожный звон колоколов громкого боя – дежурный скр «Резвый» играл на корабле «Боевую тревогу». Отпустив клавишу звонковой сигнализации, дежурный по «Резвому» включил все четыре линии корабельной громкоговорящей связи (верхняя палуба, боевые посты, матросская, офицерская) и скомандовал в микрофон «Каштана» (на сторожевиках была установлена КГС предыдущего поколения): «Боевая тревога! Корабль экстренно к бою и походу приготовить! Оповестителям офицерского и мичманского состава построиться – ют правый борт!» Матросы-оповестители получали карточки оповещения и, прижимая к бедру болтавшиеся сумки противогазов, как молнии, смазанные жиром, летели в город собирать офицеров и мичманов ушедшей на сход на берег смены. Распорядительный дежурный десятой бригады лихорадочно крутил диск берегового телефона, вызванивая редких счастливцев – обладателей городских телефонов. «Тревога! Тревога!! Тревога!!!» – летели взволнованные послания по проводам, пробираясь через щелчки старых реле на городской АТС, через вечно шипящие скрутки на платах телефонных клеммных коробок по подъездам жилых домов. Оповестители стучали в двери квартир, жали кнопки звонков – «Тащ шант! Тащ сташант! Экстренное… Уходим в море! Сыграли «Боевую…» Гулявшие по городу офицеры всматривались в бегущих – не с их ли корабля бежит оповеститель? И те, кто узнал издалека громыхающего прогарами отличника БП и ПП, без раздумий срывали с головы фуражку, нежно зажимали её подмышкой и начинали свой забег воина-спортсмена на длинную дистанцию.
Выпятив объёмистый живот, с покрасневшим от натуги лицом, бежал старый боцман лет тридцати пяти, катился, вызывая всеобщую зависть, на скейтборде лейтенант – командир трюмной группы, в джинсах и пёстрой футболке. Быстрой трусцой бежал командир БЧ-5, прямой начальник трюмного – «Я тебе, дерпать твои полуляхи, эту доску на роликах вместе с футболкой засуну потом кое-куда, не развальцовывая…!!!» А на корабле в это время шло экстренное приготовление, и бойцы шептались между собой: «Не учебная! Боевая! А ты знаешь, карась, что «Боевую» играют только для боя?» Годки (матросы последнего полугодия службы) стращали молодых, но при этом и у самих на душе становилось неспокойно: редко кому за три года службы приходилось слышать колокола громкого боя, вызванивающие именно «Боевую тревогу»! На «Резвом» воцарилась деловая, но, если честно, немного испуганно-напряжённая атмосфера.
Завыли турбины без холодной прокрутки, постепенно набирая обороты, в носовой и кормовой электростанциях принимали нагрузку на дизель-генераторы, боцмана дробной рысью носились по верхней палубе, швартовые команды надевали спасательные жилеты и рукавицы для работы со швартовыми концами (капроновыми веревками толщиной в руку). С берега начали прибывать оповестители и оповещённые ими офицеры и мичманы, а на КП бригады уже готовили для «Резвого» специалистов с других кораблей на случай, если не удастся найти всех штатных членов экипажа. «Баковым на бак, ютовым – на ют, шкафутовым на шкафут! По местам стоять, со швартовов сниматься, убрать дополнительные!» – летели команды над застывшей гладью губы Алыш с тонкой радужной плёнкой от откачанных кем-то за борт льяльных вод с соляркой или маслом.
