скачать книгу бесплатно
– Это новая ученица, Диля Суханова, прошу любить и дружить и не обижать, представил ее классный руководитель, он же учитель географии Виктор Фролыч.
Дима Лопсаков, как увидел Дилю, так втрескался в нее с первого взгляда. Казалось, некогда не встречал таких красивых девчонок. Она была в строго стерильно выглаженной школьной форме, с белым воротничком, с фартуком, с шелковым красным галстуком, и с крахмальными бантиками на темных шелковистых волосах.
Лопсаков сидел один за партой. И потому Дилю посадили рядом с ним.
Когда она села рядом, у него дух перехватило от затаенной радости и вместе с тем, с охватившей робостью… Он застыл и боялся посмотреть в ее сторону. Она по-хозяйски села, вытащила из портфеля пенал, ручку, линейку и два заточенных карандаша и все это выложила на парте. Затем строго посмотрев на Лопсакова, провела фломастером тонкую, едва заметную линию
– Это граница, на мою территорию, не залезай, – сказала она
Так они и сидели до конца четверти, словно два пограничных государства. Но, тем не менее, их локти постоянно соприкасались на середине парты, и она не отдергивала руки. А Димка же испытывал головокружительное блаженство, ощущая ее руку. А иногда и их ноги встречались под парой и прижимались. Она не убирала бедро, делая вид, что ничего не замечает, но щеки у нее заметно розовели от смущения… Он чувствовал ее тонкий запах пота, исходящий от нее и это сильно и необычно возбуждало.
Перед летними каникулами учитель географии Виктор Фролыч, заядлый альпинист объявил о двухдневном походе на перевал «донгуз орун»
– Поход по желанию, кто хочет, – сказал Фролыч, кто пойдет, записывайтесь у старосты, и завтра приносите деньги на сухой паек. Рюкзаки и ботинки получите напрокат тоже в моем кабинете завтра. Поход в горы нелегкий, нагрузка большая. Кто не уверен в себе, лучше сразу откажитесь. Но, чтобы потом не ныли…
Таких слабаков не нашлось. Потому что в шестом «а», никто не боялся трудностей и записались все.
Говорят, что Фролыч любил крепко выпить. Но дома у него была злая жена, которая не давала ему этого делать и даже лупила тощего маленького фролыча.
Дилька тихо спросила Лопсакова: – Ты пойдешь в поход. Я пойду, в этих местах погиб мой дядя, в боях за Кавказ. Мама хочет, чтобы я побывала там. Он похоронен в братской могиле в Нальчике у вечного огня, но погиб там, в горах, на перевале Донгуз орун.
– Пойду, конечно, пойду, – замахал руками Димка.
Старенький школьный автобус приехал ровно в 8 к школе № 9, и кашлял изношенным мотором.
Ребята построились в ряд около автобуса для коллективного фото, а юнкор школьной стенгазеты Сашка Соловьев старательно щелкал всех своим фотоаппаратом «Смена-6».
Дилька стояла в стороне от Лопсакова, слева среди девчонок. А рядом с ней основательно обосновался Валерий Пеночкин и Джека Пробыко, ребята, что ни есть авторитетные в классе, и видимо, серьезно тоже запали на Дильке. У Джеки – папа первый секретарь горкома КПСС, а Валерий Пеночкин и вовсе круглый отличник, по математике. Он контрольные за весь класс решал. Только вот Димку стал игнорировать. У них отношения усложнились, видимо, из – за Дильки. В итоге Димка зачетную контрольную завалил.
Тогда Лопсаков понял также, что красивые девчонки всегда нарасхват среди пацанов, и борьба за то, чтобы понравиться красивой девчонке нередко перерастает в жестокие драки. Девчонки это как сладкая конфетка или десерт.
Автобус, кряхтя и фыркая, но уверенно вывозил школьников за пределы города и мчал по живописному шоссе Баксанского ущелья. Чем дальше, тем ближе горы. Картины менялась с каждым километром. Мелькали селения, реки, озера, пашни, пастбища… И вот, наконец, проехали Тырныауз, город шахтеров, где добывают стратегический молибден, и въехали в долину гор. Где слева горы, прикрытые сосновым бором, а справа бесноватая река Баксан. Остановились около селения Тегенекли, где узкая дорожка уводила с шоссе в горные ущелья…
– Завтра, будем ждать вас, в 12 часов дня, – строго сказал Фролыч водителю.
Затем ребята построились и пошли гуськом, один за одним, вслед за Фролычем по тропке в высь к сверкающим ледникам, которые уже распахнули свои ледяные объятия… Удивительно, но Валерка Пеночкин, умудрялся постоянно быть рядом с Дилькой, а Лопсакова оттеснили в конец группы, замыкающим.
Чем выше, тем круче тропа, тем труднее давался каждый шаг. После второго привала Фролыч приказал мальчикам забрать у всех девчонок рюкзаки.
– Мы подойдем к перевалу Донгу Орун к местам былых боев за Кавказ говорил он, но дальше не пойдем, разобьем лагерь на поляне, это зеленая гостиница. Приготовим ужин и немного отдохнем, переночуем. Научу вас, как разжигать костры и ставить палатку, а завтра утром попробуем дойти до Донгуза Орун и затем вернемся в долину…
Ребята достигли поляны «Зеленой гостиницы» будучи изрядно уставшими. Ноги налились свинцовой усталостью, всем хотелось пить и отдыхать.
Группа расположилась на живописной горной поляне, с журчащей родниковой рекой, по всем туристическим правилам: разбив десять палаток, пять для мальчиков и пять для девчонок. Развели костер, и девчонки стали варить суп-пюре из тушенок, резали бутерброды с сыром и маслом. Ребята носили дрова из рощицы. Вокруг сверкали зеркальным блеском ледники кавказских гор. Школьники находились у подножья перевала, но на сам перевал уже не было сил подниматься. Фролыч пообещал на следующий год повести ребят через этот перевал к Черному морю.
Дилька, казалось, не замечала Лопсакова. Хлопотала с девчонками у костра, варя кашу с тушенкой… На поляне «Зеленой гостиницы» были котлы для чая и супа и даже железные миски, оставленные туристами разных поколений…
Лопсаков ходил, не находя себе места, вокруг бивуака, затем отошел к огромному камню, в ста метрах от палаток. На камне, разукрашенным надписями проходящих туристов, зияли выщербленные выбоины от пуль и осколков снарядов минувшей войны… Видимо, в годы войны, кому-то этот камень служил дзотом.
– «А что, если под его прикрытием вел неравный бой с врагом Дилькин дядя. – Вот повод пригласить ее сюда на свидание, – подумал Лопсаков. Он растер подошвой песок около камня, заросшего травяным мхом. Из под ступни выковырялась проржавевшая пулеметная гильза… Да тут и в самом деле, был пулемет. Он взял гильзу и направился прямо к Дильке. Она стояла у костра с половником и разливала всем похлебку с тушенкой.
– Вот, видишь, что я нашел, сказал он, ей показывая, гильзу. Возможно, твой дядя, строчил из пулемета по фашистам вот за тем камнем, он указал на камень, проросший мхом… Приходи туда сегодня в десять вечера, я покажу тебе, место, где нашел гильзу, пригласил он Дильку, – Придешь? Я буду тебя ждать, но никому ни слова об этом…
Она, молча, едва кивнула.
– Буду тебя там ждать, еще раз повторил он, постарайся не опаздывать?
Диля покраснела, и ничего не ответив, плюхнула в миску изрядную порцию месива, и протянула ему.
После ужина пили чай из железных кружек с бутербродами, и неформальный лидер вихрастый Леха, забренчал на гитаре мелодии битлов. Было очень романтично под всполохи огня слушать веселые мотивы на корявом английском. Леха был кумиром у девчонок, носил расклешенные брюки и длинные волосы под битлов и пел довольно сносно, так что одноклассницы, как завороженные бабочки липли к нему, глядя влюбленными глазами. И Дилька тоже слушала его, раскрыв рот… Рядом с ней дежурил все тот же Пеночкин, пытаясь обнять ее за плечо, но она всякий раз стряхивала его руки, как ночных комаров. Костер становился все ярче в густой темноте горной ночи. В небе мерцали звезды, как горящие угольки костра. На часах было половина десятого ночи и Лопсаков, встал с насиженного пенька около костра, так чтобы это заметила Дилька, и направился в темноту, в сторону камня.
Фролыч объявил отбой и разогнал всех по палаткам. Затем закрылся в своем отдельном шатре с двумя бутылками портвейна. И вскоре его мощный храп разнесся над лагерем. Ребята по-выползали из палаток, и вновь расположились около костра, где снова зазвенели песни.
Лопсаков ждал ее, прислонившись к камню, ждал так, как, наверное, никогда не ждал в этой жизни… Яркие, выпуклые звезды мерцали над ним, и падали серебристыми искрами. Весело шумела горная река. Голубым сиянием переливались ледники и ледяным дыханием пронизывали его до костей.
На его часах, с фосфорными стрелками, было уже половина одиннадцатого ночи… Он промерз и дрожал от холода и обиды. Все его желания казались несбыточной мечтой, и он чувствовал себя последним дураком…
И вдруг услышал осторожные шаги. Она шла, аккуратно ступая в темноте, оглядываясь по сторонам, как бы раздумывая, делать ей еще один шаг или повернуть назад к костру, откуда доносились веселые песни, хохот и визг.
Он вышел ей навстречу и посветил своим китайским фонариком, подаренным родителями на день рождения. Димка взял его в поход специально, чтобы показать ребятам его мощь, аккумулированную в длинном серебристом футляре с тремя круглыми батарейками. Фонарик пронизывал темноту кинжальным лучом света… Дилька была в темном вязаном свитере, в красной куртке с капюшоном и лыжной шапочке, из под которой вились ее мягкие пушистые волосы. Ее выразительные карие глаза, на фарфоровом личике, пристально смотрели на него.
Он взял ее за руки, притянул в себе и крепко поцеловал в губы. Это был его первый поцелуй в жизни. Она вздрогнула, отпрянула от него, а потом сама прильнула к нему. Димка ощутил ее мягкое податливое тело, и волнение ударило ему в голову. Он целовал непрерывно ее лицо, шею. Она робко отвечала на поцелуи. Они опустились на пенек и замерли в крепком объятии. Его рука гладила ее грудь, ощущая ее под свитером и лифчиком.
– Не надо, она отбросила его руку. Но он был настойчив, его уже ничего не могло остановить. Его закрутило головокружительное блаженство, которое никогда до этого испытывал. Никого кроме них, двоих не существовало в этот миг на планете… Его пальцы хищно впились в пуговицы лифчика, и ладонь опустилась на ее упругую, как мячик грудь. Внезапно она напряглась, словно чего-то, испугавшись, и резко вывернулась.
– Не надо, – еще раз повторила она, и в глаза ее блестели, то ли от слез, то ли сверкающих в небе звезд. – Не надо, она сбросила его руку с ее груди, и сама обняла Димку.
– Успокойся, давай так посидим, – прошептала она.
Они просидели до рассвета. Затем разошлись по палаткам. На большее он не решился, да он и не знал тогда, что такое» большее», ему уже тогда казалось, что он совершил такое, что никогда их не разлучит с Дилькой.
Обратно шли, взявшись за руки. Он нес ее и свой опустевшие рюкзаки. Они не замечали, ни насмешек одноклассников, не яростные взгляды Пеночкина, который, то и дело, злословил в их адрес. То обзывая их женихом и невестой, то влюбленными чебурашками… Только многоопытный Леха, который нес три рюкзака своих поклонниц, с пониманием смотрел на него.
В автобусе они сидели, тесно прижавшись, друг к другу, ни на кого не обращая внимания…
Около школы ребят встречали родители. Высокая женщина с крашенными рыжими волосами подошла к Дильке, и подозрительно посмотрев на Лопсакова и на нее, нервно зло схватила ее за руку и повела к черной ведомственной «волге», стоявшей невдалеке…
Больше он Дильку не видел. Наступили летние каникулы, и ему сообщил юнкор стенгазеты Сашка Соловьев, который все знал на свете, что Дильку родители отправили к бабушке в Казань, на все лето. В утешение он подарил ему групповую фотографию 7 а, Эту фотографию он раздал всем участникам похода.
– И Дилькиной маме передал, сказал Сашка, – так что твоя кадруха увидит. Вы клево получились…
Эту фотку пожелтевшую, черно-белую Лопсаков свято хранил как партийный билет, после развала КПСС. И часто, в трудные минуты жизни доставал ее из заветной шкатулки и смотрел на застывший миг его юности. А потом, когда от него ушла очередная жена, увеличил и обновил эту фотографию в фотомастерской и повесил над кроватью вместо ковра. А маленькую фотографию носил в бумажнике вместе с социальной картой.
На фотографии Сашки Соловьева, которая стала для Лопсакова подлинным шедевром, застыл конец мая 1967 года. Все цвело пышным цветом, как это бывает в южных городах. Одноклассники сгрудились в школьном дворе около памятника неизвестному солдату, погибшему в этих местах в боях за город. Лопсаков стоял с краю, Дилька – в центре, с одноклассницами, но около нее навязчиво внедрился Валерка Пеночкин.
Лопсаков вновь и вновь с волнением любовался Дилькой, в спортивном костюмчике плотно облегающим ее выпуклую грудь.
Тогда, Лопсаков нетерпеливо ждал начало учебного года, чтобы вновь увидеть ее. Но в эту школу она больше не пришла. Ее отца, военного полковника ракетных войск, перевели в другую воинскую часть, в Забайкалье…
Дилька исчезла, не оставив ни адреса, не телефона…
И от нее осталась только это фотография.
У Лопсакова было много лирических встреч, любовных романов, три раза женился и три раза разводился. Росли дети от разных браков, и даже скоро родится внук… Но всегда испытывал необыкновенное душевное блаженство, когда извлекал эту старую фотографию. Сашка Соловьев подарил ему память, он – настоящий журналист, недаром, что стал главным редактором большой федеральной газеты.
Вот и он, Лопсаков, нескладный мальчуган с оттопыренными ушами и чубчиком запятой, вытянул шею, и застыл, словно от паралича, косясь в сторону Дильки.
Однажды он увидел ее в метро. Она сидела такая же, цветущая как майская сирень, свежестью первоцвета красоты, и безразлично разглядывала дисплей айфона. Тот же изящный разрез глаз на кукольном личике. Он тупо уставился на девушку, потрясенный ее схожестью с Дилькой. Былые чувства нахлынули на него выпитым вином, он даже захотел спросить ее, значить ли что-нибудь для нее имя Диля…
Девушка вздрогнула, мельком взглянув на него, и не отрываясь от айфоной панорамы, медленно встала, тихо сказав, садитесь, пожалуйста, и уступив место, отошла в дальний конец вагона. Он с горя сел, потрясенный коварством времени и любви.
Оскорбленный ее унизительной вежливостью, он вышел вслед и пошел за ней. Она шла независимой упругой походкой, сверкая точенными ножками и покачивая тугими бедрами… Навстречу ей шел долговязый мальчуган с тощей козьей бородкой. Она, вся такая величественная и недоступная для посторонних, бросилась к нему в объятия, и они застыли в долгом поцелуе. Они стояли посредине вестибюля среди народа, как ни в чем не бывало и целовались в засос. Он бы отдал все за ее поцелуй, который она так безрассудно растрачивала неказистому увальню…
– Нашли место, проворчал он, проходя мимо парочки, и нарочно задев бородатого козлика хозяйственной сумкой с кефиром…
Они не среагировали, и даже не повернулись в его сторону, слились в тесном бесстыжем объятии, в центре зала многолюдного метро.
Он же еще раз убедился, что уже никогда в жизни не увидит той Дильки, и не вернет звездную ночь, пахнущую ароматом ее нежного пота и цветущих горных трав. Время навсегда разлучила его с Дилькой. Синие горы и выпукло мерцающие звезды все это осталось в его памяти, с кусочком копии заветной фотографии, которую носил всегда в кожаном бумажнике вместе с социальной картой.
Ворча и кряхтя, вышел из метро и остановился. Не зная куда идти. Нигде его особо не ждали. Ни свою «двушку», на пятом этаже, в блочной многоэтажке, где проживала его дочь от третьего брака с сожителем, и не чаяла, когда он «сдохнет», и освободит жилплощадь. Ни на дачу, в сырой прогнивший сруб, с мышиным запахом от которого его тошнило. А ведь где-то жила на этом свете, его Дилька, видимо, неузнаваемо изменившаяся, обвешанная внуками и годами. И, наверное, они и не узнают друг друга, потому что миг их жизни сверкнул и погас, как падающая звезда над Баксанским ущельем.
Он порылся в кармане. Нашел скомканную «пятихатку». И решительно направился в рюмочную, на углу перекрестка. Там всегда играла ретромузыка его детства, а за стойкой бара стоял озорной парнишка, чем-то похожий на Леху, который погиб в Афгане. Пеночкин, тоже умер два года назад от сердечного приступа, а ведь он был директором хлебного комбината, большой начальник…
Лопсаков ездил на его похороны и ему рассказали, что в бумажнике у него тоже хранилась такая же коллективная черно-белая фотография седьмого класса «А «перед походом. Его и похоронили с нательным крестиком и этой групповой черно-белой фотографией детства.
– Сохранилась ли такая фотография у Дильки, – подумал он. – Может быть, и она украдкой смотрит на нее бессонными старческими ночами? – пьяная слеза скатилась с его глаз и растворилась в рюмке водки.
Вам молодым этого не понять, сказал он бармену, перехватив его удивленный взгляд.
Цветы из Амстердама
Репортер рекламно-информационного бюллетеня «М-Центр-Дельта плюс» Жора Хутукуров с утра жаждал опохмелиться. После вчерашней презентации казино «Золотой треф» гудела голова, и сохло горло. Он вышел из прокуренного отдела на балкон, и уставился с высоты пятого этажа редакции на бронзовый затылок классика художественной литературы. Этот памятник стоял уже почти двести лет, и цвел синей плесенью, засиженный голубями минувших эпох. Но возможность взглянуть на классика свысока, уже не радовала его. На дворе кружились снежинки, навевая в душу что-то непонятно светлое. Напротив, закрыв вид на свалку, возвышалась елка, мигающая разноцветными огоньками. Неужели скоро Новый Год? Так не верилось, что среди слякоти и грязи возможен такой праздник, который с детства ассоциировался с запахом мандарин и хвои. Обычно под новый год мама прятала ему в подушку подарок, коробку конфет или плюшевого мишку.
В желудке засвербило сентиментальностью, и Хутукурову захотелось срочно выпить водки. Он направился в секретариат и с факса снял присланные из различных организаций и фирм приглашения на презентации. Наметанным взглядом сразу же выбрал то, что ему надо. В выставочном центре голландская фирма проводила презентацию своей продукции под загадочным названием» Шарм».
– Там можно поживиться, безошибочно определил он, возможно, будет вино, а, скорее всего, и колбасные изделия. Голландцы любят пожрать вкусно, как и немцы, может быть, коньяком угостят и с собой пару бутылок дадут. Как раз бы к новому году бы хорошо бы припастись», – думал он.
– Без рекламы не возвращайся, вдогонку бросил ему ответ-секретарь Порабузуков, мрачный как дождливый понедельник, а то пожрать все мастаки, а в редакции денег нет.
Хутукуров мысленно послал его в не очень приличные места, и вырвался на свободу.
Павильон был арендован фирмой «Шарм» полностью. Это был концерн, который выпускал все: от водки до женских лифчиков. У входа уже дежурила толпа любителей поживиться нахаляву. Репортер гордо прошествовал мимо них, и размахивая приглашением, прошел сквозь кордон. В центре зала хило проходила пресс-конференция. Два фирмача, через переводчика, что-то бормотали о развитии деловых связей с Россией. В полупустом зале, на стульчиках сидели две начинающие журналистки и старательно записывали на диктофон. Хутукуров был опытным репортером и умел отметать мух от котлет. Чутье его безошибочно вывело в комнатку за перегородкой, откуда доносились усердный звук ложек и вилок о тарелки, звон бокалов и разносился аромат дорогой колбасы и французского коньяка. Он влетел в заветную комнатку и сразу же застрял среди вязких тел своих коллег… Все лучшие перья столицы сгрудились около фуршетного столика с закусками и выпивкой и усердно расталкивая друг друга, жевали челюстями, чавкая, чмокая, вырывая со стола аппетитные лакомства.
В передовых рядах прочно застряли репортеры, поднаторевшие на фуршетных приемах. Вечно пьяно – веселый здоровяк Гугарев из еженедельника «Рыночный зуд» запивал водку в фужере пивом из банки баварского, и разглагольствовал, брызгая изо рта не разжеванным бутербродом с икрой, о кризисе цен на голландский сыр.
Хутукуров же оттертый потными спинами на задний план напрасно пытался вырвать из фуршетного корыта, хотя бы банан или не съеденную маслину. Его опередили. И ему, как опоздавшему, оставалось глотать остатки минералки в бутылках и грибного соуса, размазанного в судке. С таким положением вещей он не мог согласиться, и направился в павильон на ловлю рекламы. Но все, более или менее порядочные стенды, на которых красовалось пиво в банках или блоки сигарет, уже были облеплены, как мухами, господами журналистами. На ликеро-водочном стенде монументально возвышалась фигура вновь опередившего всех Гугарева. Приставив диктофон ко рту фирмача, свободной рукой сжимая банку с пивом, он кивал одобрительно собеседнику. Там куда ступнул Гугарев, порядочному журналисту, коим себя считал Хутукуров, делать уже было нечего. И здесь его опередили.
– Не мой день, – бурчал, обиженный на весь мир не опохмеленный Хутукуров.
Он решил отправиться в Сокольники на презентацию выставки женских духов, хотя, наверняка, там уже всю приличную водку с колбасой оприходывали. А может быть, и плюнуть на все, и направиться в пивной бар «Жигули». Душа горела и плавилась от желания опохмелиться.
По пути к выходу обратил внимание на стенд, не засиженный рекламщиками. На витрине благоухали разными соцветиями цветы. Среди россыпей роз, гвоздик, флоксов, гладиолусов ему улыбался подтянутый молодой человек в модном пестром костюме.
– Заходите к нам, пригласил он Хутукурова, у нас нет пива, у нас цветы, сказал фирмач, как бы извиняясь, и пояснил на внятном русском языке с легким акцентом. – В Голландии у нас на столе всегда цветы, как у вас хлеб и водка. Цветы для нас большой смысл.
Для Хутукурова цветы не имели никакого смысла. Трава она есть и трава… Но в данный момент, глядя на затейливо оформленные букеты не мог сдержать своего восхищения. Глаза разбегались от разлива невиданных цветов.
– У вас в России больше любят водку, чем цветы, грустно сказал фирмач, вон на том стенде бесплатно водку разливают, так там столько посетителей. А ко мне никого нет…
– А вы раздавайте букеты бесплатно, к вам народ повалит, у нас задарма все любят, ответил Хутукуров, в том числе и цветы. Он замотал нетерпеливо головой по направлению к водочному стенду.
– Пожалуйста, разрешите вам подарить самый лучший букет из нашей коллекции, как первому посетителю выставки.
Он изящным движением подхватил из корзины огромный переливающийся ароматом и мозаикой цветов букет из разных сортов, от оранжевых гвоздик до голубых роз, прикрепил в середине свою визитку, и протянул все это Хутукурову.
– Этот букет сам выращивал, у вас такие не растут. А сорт этих голубых роз вывел еще мой дед, основатель фирмы. У нас ведь потомственные цветоводы в фирме, рассказывал ему голландский цветочник.
Жора буркнул что-то про себя, поморщился и вынужден был взять, чтобы не обижать иностранного гостя.
Букет оказался настолько увесистым, что закачал его на месте.
«Зачем мне эта трава, что я корова что ли? – подумал он. Но, кивнув благодарственно головой фирмачу, зашагал к выходу. Теперь, с подобной ношей не протолкаешься ни к одному порядочному стенду. Выбросить бы их, да некуда. Он грустно посмотрел еще раз, туда, где плескалась водка, клубилась говорливая толпа, и кажется, доносился знакомый хохот Гугарева. Грустно почесал букетом нос, который чесался с утра. Зря чесался, сегодня был не его день. Букет все же жалко было выбрасывать. И он от потащил его с собой.
В метро ощутил на себе пристальные взгляды женщин. Молодые и пожилые не сводили с цветов глаз. От такого внимания нежного пола к своей персоне ему стало не по себе. Он и в молодости особым успехом не пользовался у женщин, на него особого внимания не обращали. А сейчас. Он даже прикрылся букетом от откровенных улыбок, в которых было столько восхищения, словно адресовались они не Жоре, а зарубежной кинозвезде. Он тряхнул букетом, и взгляды бисером рассыпались вслед за ним.
«Прямо как коровы на клевер реагируют, – подумал про себя не опохмеленный репортер.
Оставив своего лощенного спутника, к Жоре подошла юная блондинка, сияя жемчужной улыбкой попросила разрешения «нюхнуть» цветочек.
– Ой, какая прелесть, растаяла она, никогда не видела подобного.
Девушка наклонилась к букету так близко, что у Хутукурова закружилась голова от волнительного прилива, исходящего от аромата ее шелковистых волос.
Он сразу же опьянел, словно выпил три рюмки водки, не закусывая.
– Цветы из Голландии, важно ответил он, такие здеся не растут.
Он победоносно оглядел всех женщин в вагоне.
– Какая прелесть, за валюту купили? Много заплатили? – блондинка почти влюблено смотрела на него.
Между ними ревниво встал лощенный спутник, и затряс бумажником, требуя незамедлительно продать букет по биржевому курсу доллара.
– Нет, не продается, важничал Хутукуров, сам себя не узнавая. Женские взоры затуманили сладостной пеленой его разум. Ему показалось, что он стал выше ростом, моложе лет на двадцать и похож на Ван Дама…
Он гордо шел по улице. Женщины оборачивались вслед с восхищением, соблюдая равнение на букет. Только махни гвоздичкой, и любая побежит вприпрыжку следом. Хутукуров заважничал, как египетский фараон, и делал вид, что вовсе не замечает женщин.
На свой одиннадцатый этаж он взлетел на крыльях букета, опередив лифт. Дверь открыла жена Клавдия, в старом халате, с растрепанными волосами и красными от стирки руками. На лице ее застыл кухонный угар, гнилая картошка и кислые щи. С губ уже готов был сорваться упрек, по поводу не прибитых полочек в ванной и не купленного подсолнечного масла. Но увидев цветы – обмякла, лицо ее осветилось счастливой улыбкой.
