скачать книгу бесплатно
1
В четырёх сотнях метрах от нашей девятиэтажки находился каменный карьер, в нём добывали серый кварцито-песчаник. Взрывы, два раза в сутки сотрясали стены брежневских панелек – удивительное явление, разработка месторождения полезных ископаемых в черте города.
Мама сидела с коляской рядом с подъездом, у стола, где мужики в выходные забивали козла и выпивали слегка, а я не умел ещё ходить, стоял, качаясь, держался за край досок, и обходил игровое поле вокруг, под вой предупреждающей сирены. Земля дрогнула, тёплая волна прошелестела по кустам, и мама отвернулась на север, а я пошёл под стол, на юг. Пошел сам, без опоры, в сторону взрыва.
Через некоторое время, начальство решило, пора завязывать, иначе от сотрясений начнут разрушаться дома. Карьер закончил работу, когда генсек ещё был жив. Осталась огромная дыра в земле, которая стала заполняться грунтовыми водами, ведь откачивать их уже было некому.
2
– Рота подъем! – так будил нас с сестрой, папа, крупнейший специалист в мире по цитоэмбриологии лиственницы. У него был ненормированный рабочий день – печатал ночи напролет. Звуки бьющих о бумагу литер и передвигаемой каретки сопровождали меня тогда всегда: когда я играл, кушал, смотрел «Спокойной ночи малыши», засыпал и просыпался. У нас было три печатных машинки, две советских и одна, старинная, с латинскими буквами, специально для набирания Coniferae, Pinaceae, Larix sibirica и других волшебных слов.
Мама уже на смене, в детском саду. Она уходила рано.
– Рота подъём! – контрольный выкрик папы, специально для Аси, моей сестры.
Я почистил зубы, оделся, закрыл за собой дверь и вышел на улицу. Мы жили в двух комнатах коммунальной квартиры на первом этаже. Солнце поднималось над школьным стадионом, я должен был повернуть направо к детскому объединению № 89, но маленькие ножки вышли на грунтовку, налево, и повели меня в сторону леса, окрашенного золотыми лучами.
Пара шагов взрослого равняется полутора метрам, пара быстрых шагов ребенка – около метра. Я не бежал, но торопился и минут через семь был у скального обрыва.
Помню строительную технику и бытовки, столбы освещения на дне тёмной каменной ямы, на краю которой стоит любопытный мальчик с широкими веснушчатыми скулами и жестким непослушным ёжиком.
Ходили слухи, что откачивающие помпы демонтировали раньше времени, подземная вода стала поступать слишком быстро и технику из карьера убрать не успели. С тех пор, на дне, под многометровым слоем зеленоватой воды ржавеют гаражи и экскаваторы, за ковши которых, иногда по народным праздникам, цепляются пьяные утопленники, «химики», слесаря и фрезеровщики завода «Красный Авангард». Может, и сейчас, стоят, покачиваясь, в прозрачной изумрудной толще, бледные мерцающие фигуры, в чёрных семейных трусах и засаленных майках алкоголичках, с брутальными лаконичными пороховыми наколками на плечах.
Мне пятый год, мама на работе, папа, поглощенный описанием белковых тел в пыльце лиственницы сибирской, бьёт по клавишам, полирует статью в международный научный журнал «Цитология и генетика», сестра никогда, никуда не торопилась, она опять заснула, школа подождет, а я – на краю обрыва, который стал теперь частью моей Ойкумены.
Возвращаюсь обратно, быстро прохожу мимо своего дома, и поворачиваю к детскому саду. Мама в белом халате ждёт у окна и машет мне рукой.
3
Детский сад, первые классы школы – важные этапы, но резких фрагментов от той жизни в моём мысленном альбоме осталось не так много. Я начинаю вспоминать, и вижу, что двигаясь из бессознательных кладовых в настоящее по временной ординате, все вспышки в памяти связаны только с очень яркими эмоциональными потрясениями, либо с физической болью – эти чёткие картины является реперами, опорными точками, основываясь на которых можно частично восстановить ландшафты прошлого.
Первая моя смерть произошла во время прогулки. На деревянной горке мы боролись, я был в основании кучи тел, попытался выбраться и скатиться вниз, ребята держали за капюшон, который затягивался на шнурках с деревянными шариками, я не мог дышать, пытался крикнуть, но только открывал рот, задохнулся и умер. Было темно, а потом светло. Я открыл глаза, совсем рядом на меня смотрели два больших серых зрачка Кати Звонарёвой.
– Ты чего тут разлёгся. Обедать звали.
Поднял голову и оглянулся. Лежал на гравии, под горкой и никого, кроме Кати рядом не было. Если я здесь, значит, смог вырваться, выкатился за низкий бортик и упал вниз.
Катя прикоснулась к моему горлу.
– Что это, тут след какой-то? Вот вы, странные, мальчики, не можете спокойно погулять. Вставай, давай. Пойдём в группу.
С помощью Кати я поднялся, отряхнул штаны и пальто, она почистила мне спину и мы пошли на обед.
Передо мной тарелка с горкой тушёной капусты чёрно-янтарного оттенка, я делаю вид, что ем, а на самом деле размазываю её по краям, распределяю по всей матовой площади, формирую небольшие котловины, холмы и увалы. В середине моей модели местности, образуется кальдера, заполненная жижей тёмного цвета, а весь окружающий золотисто-тёмно-коричневый пейзаж напоминает картины Рембрандта.
Воспитательница у нас добрая, она только что вышла, а нянечка очень строгая и сердитая с жёстким взглядом и ямочкой на подбородке глубже, чем у Джона Траволты, присматривает, как мы едим.
Несколько дней назад, вечером, я случайно подслушал, как мама шёпотом говорила папе, что наша няня сидела в тюрьме за убийство мужа. Папа не поверил, сказал, – «сплетни». Я верю.
– Чтобы всё сожрали! – грозит нянечка, стуча половником о край большой алюминиевой кастрюли. – А вот, покажу я вам горе!
Кто-то рядом всхлипывает. Свободного места на тарелке больше нет, вся капуста размазана. Нянечка подходит ко мне, я ощущаю затылком опасное присутствие, едкий запах её пота обволакивает меня. Она молча забирает несъеденное блюдо. Выдыхаю. Меня спасает от оплеухи, только то, что я на особом положении, ведь мама работает воспитателем через коридор.
4
Сегодня, на стене в группе, висит портрет знакомого пожилого человека с густыми тёмными бровями и звёздами на пиджаке. По краю рамки прикреплена черная ленточка и две красные гвоздики.
Воспитательница и нянечка разговаривают вполголоса. Нас собрали в актовом зале, и заведующая объявила, что умер руководитель советской страны. В понедельник отменили учёбу и садик, я вместе с сестрой остался дома. Смотрим по телевизору похороны в Москве. Помню, как торжественно медленно, шагал караул: солдаты высоко поднимали ноги, останавливались на пару секунд и двигались дальше. Я попытался также красиво пройти, но не удержал равновесие и упал на зелёный палас.
Вечером я сделал из кубиков стену и построил рядом небольшой мавзолей, в котором похоронил чебурашку. Хотел организовать ещё погребение для маленькой пластмассовой белочки, но мама позвала спать.
Утром, навещая вчерашние похороны, очень удивился, ушастая фигурка была повёрнута мордочкой вниз, а я её оставил вечером, лежащей на спине. Готов поклясться, что чебурашка вечером смотрел на меня, когда закрывал саркофаг! Побежал к Асе, она уверяла меня, что ничего не трогала, мама с папой тоже. Значит, чебурашка повернулся сам? Во мне зародилось сомнение. А что если игрушки живут своей жизнью, когда мы спим или уходим из дому? Возможно, они общаются между собой как люди, играют и гуляют по квартире. Я стал проводить эксперименты, усаживал перед сном солдатиков, плюшевых медведей и кукол в разных позах и запоминал, а утром проверял. И ведь они точно двигались! Может быть на сантиметр, на самую капельку, но сидели не так, как я их оставлял вечером.
После этого открытия я стал бережнее относиться к игрушкам, никогда их не кидал и не ломал. Иногда, устраивая сражения с солдатиками, или возводя очередной замок из кубиков, я выходил из комнаты, а потом резко заскакивал обратно, надеясь увидеть движение, но фигурки ловко замирали и становились на свои места.
Эта привычка у меня сохранилась до седых волос в бороде. И сейчас, в сорок лет, я иногда резко поворачиваюсь и смотрю на кукол дочери, но они конечно сидят, застывшие в одном положении, разве что глаза их, нечаянным морганием, изредка себя выдают.
5
В выпускной год был дождливый май.
Я смотрю в окно, залитое потоками воды. За стеклом, размытая сцена: едет лошадь с повозкой. Цыгане остановились у мусорных контейнеров в поисках новых пищевых отходов. Тогда еще они торговали не наркотой, а свининой выращенной на несъеденной нами тушеной капусте. Они несколько минут скребут лопатами по стенкам баков. Кладут инструмент и медленно уезжают.
Слежу за струйками воды. В руках тает шоколадная конфета.
Незнакомое, щемящее чувство в груди, какой-то потери и неотвратимости хода времени.
Мамы и воспитатели сидят за столами и пьют чай. Играет музыка: «Буквы разные писать тонким пёрышком в тетрадь, учат в школе, учат в школе, учат в школе». Садик заканчивается.
Дорожки дождя извиваются по стеклу. Они бегут вниз, останавливаются ненадолго и потом скатываются ещё быстрее.
Дома у сестры большая немецкая кукла. Поверх платья натянута моя жилетка, которую я люблю, но уже не влезаю. Почему то я думал, что со временем, смогу, наконец-то её опять носить. Сегодня всё встало на свои места. Обратного пути нет, только вперед к взрослению.
«Учат в школе, учат в школе, учат в школе». Мне очень хорошо и в тоже время грустно.
6
Когда я пошел в первый класс, мы перебрались жить на самую красивую улицу того, моего мира, она называлась по имени нашего города-побратима Лайнфельден-Эхтердингена – улица Лайнфельден-Эхтердингенская.
Освоив письмо, я начал переписываться с дедом и мне приходилось ухитряться и мельчить, чтобы хватило места на конверте в ячейке обратного адреса.
Кстати, приехавший из деревни дедуля для употребления в разговоре сократил и изменил длинное наименование – улица стала Немецкой, а потом её так начали называть все мои друзья и знакомые.
Главная пешеходная магистраль микрорайона была выложена бетонной плиткой. В апреле по краям променада на юг текли ручьи, унося мой кораблик, сделанный из кусочка белого зернистого пенопласта. Я бежал, за судном, старая не наступать на швы между бетонными четырехугольниками Немецкой улицы. В этом Великом водном пути от ларька Союзпечати до Парикмахерской могли повстречаться приятные сюрпризы в виде двух – трёхкопеечных монет и красивых конфетных оберток, которые я аккуратно выпрямлял и собирал в карман. Дома, я их сушил, и складывал в треугольники. В школах, на переменах в то время господствовала игра в фантики. Мои мёртвые прошлогодние уличные бумажки с изображением белочек, мишек, буратин, мальвин и гулливеров, начинали жить новой жизнью, они играли и выигрывали.
В один из солнечных весенних дней, во время ходовых испытаний очередного кораблика, на этот раз, сделанного из куска пробки, проходя скамейку напротив хозяйственного магазина, я обратил внимание на красноватый отблеск в русле ручейка. Расчистил палочкой серый осадок и увидел вмёрзший в лед маленький патрон, длиной может быть с половину спичечного коробка. Мне улыбнулась удача! Отколупав изо льда находку, побежал домой. Я решил вытащить пулю – такую же тяжёлую и красивую, похожую на помадку с латунным отливом, давал мне подержать в школе Вован Гинтаус.
Вооружившись папиными инструментами, не смог выковырять её, как не упирался. Решил, что надо размягчить гильзу под действием тепла. Я видел, как старшеклассники потрошили аккумуляторы и выплавляли свинцовые биты в костре. Так что, кое-какие сведения по металлургии и физике металлов у меня были.
Я включил конфорку на газовой плите и поднёс к огню зажатый в плоскогубцах патрон. Раздался гром, обожгло лицо сбоку и меня отбросило назад. Пронзительно зазвенело в ушах. Я зажал локтями голову и осел на пол. Из комнаты выскочила сестра, схватила меня за плечи и затрясла, при этом что-то крича. Я видел её лицо, как картинку в телевизоре с выключенным звуком.
– Что ты говоришь, я ничего не слышу!
Ася беззвучно орёт, я чувствую запах пороха и ирисок, она любит конфеты. В голове шумит.
Мне становится страшно, я не слышу её голоса, только треск и звон! Я оглох!
– Ты дурак…, ты что тут делал? – доносится издалека, как будто голова накрыта двумя подушками.
– Я просто хотел достать пулю! – говорю я.
– Не ори! – она дает мне подзатыльник.
Через некоторое время слух возвращается. Ася выключила газ и открыла форточку. Потом прижгла мне царапину одеколоном.
Я честно рассказал, про мой эксперимент. Сестра качает головой и крутит пальцем у виска. Ещё бы, она старше меня на пять лет и наверно понимает, чего я избежал сегодня.
Патрон сдетонировал от нагрева, пуля пролетела по диагонали вверх, царапнула мой правый висок, и вошла под потолок в стену напротив. Прямо в угол над открытой дверью.
Мы передвинули кухонный стол, я поставил на него табурет, а потом детский стульчик. Ася, водрузившись на шаткую конструкцию, осмотрела отверстие. Пуля зашла глубоко в гипсовую стену. Тогда не было евроремонтов и навесных потолков. Выглядело так, как будто обкрошился кусочек побелки. Я нашел в швейной машинке мел и мы замаскировали попадание. Отошли к окну и оценили работу. Дырочка была почти незаметной, найдёшь, только если знаешь где искать.
– Ася, я тебя прошу, не говори, пожалуйста, маме с папой! – повернулся я к сестре с умоляющим видом, когда мы закончили заметать следы.
– Хорошо, не скажу, но тогда ты выносишь мусор и чистишь картошку три месяца…и ещё…моешь посуду!
– Ну, это слишком, хотя бы один месяц.
– Я сказала три, иначе расскажу!
– Да мне наплевать, говори что хочешь, – я блефую.
Ася, понимает, что ей тоже перепадёт, и соглашается на один месяц моего рабства в обмен на молчание.
Мама и папа приятно удивлены вечером. Дети прибрались и сварили ужин.
Если вы когда-нибудь будете проходить по улице Немецкой, знайте – в двухкомнатной квартирке №50 на пятом этаже дома 25A, в перегородке между кухней и гостиной спрятан маленький кусочек свинца. Это наш с сестрой секрет. Был.
7
Я думаю, одним из самых важных событий в жизни человека, является момент, когда он обретает навык расшифровывать чёрные знаки и трансформировать их в звуки и слова. И с помощью этого искусства получает возможность приобщиться к коллективной памяти. К сожалению не все люди используют это умение в полной мере.
Научил читать меня папа, лет в пять, наверное. А катализатором процесса борьбы с безграмотностью был Питер Пауль Рубенс. Отец любил покупать художественные альбомы и наборы открыток с полотнами известных мастеров, которые я рассматривал с большим интересом, особенно задерживаясь на картинках с рыхлыми голыми тётками и бородатыми мускулистыми мужиками, некоторые, кстати, были на козлиных ногах.
Я часто отвлекал отца от работы, доставал расспросами, что происходит на картине, просил прочитать название и имя художника.
Папа решил, что будет лучше, если я сам смогу различать слова, достал старый букварь, и за месяц дело было сделано. Я стал читать. Расспросы всё равно продолжались, наверно мои родители не раз пожалели, что дали ребёнку взглянуть на шедевры мировой живописи. Сложно доступно объяснить дошкольнику некоторые вещи:
– Разве бывает у человека тело лошади, и что делает мальчик с луком и крыльями, зачем полураздетая тётенька поставила ногу на отрезанную голову бородатого дяденьки, и вообще, почему они все голые?
Первая моя прочитанная книга – отрывок из «Отверженных» Виктора Гюго – «Козетта», выпущенный отдельным детским изданием. На обложке картинка с грустной девочкой в белом капоре. Я разбирал слова по слогам и за несколько дней закончил чтение. Отдельные предложения были понятны, это конечно чудо, но смысл повествования не улавливался.
Вторую книжку с очень красивыми картинками, про барона Мюнхгаузена, я уже взял в библиотеке в первом классе, остальные не помню, значит, не зацепили.
«Волшебник изумрудного города» во втором классе – это был прорыв. Я всё понял и увлёкся, стал жадно искать и читать продолжения сказки Волкова. В сумерках, после школы сидел с книгой у лампы, с будильником в обнимку и как шахматист, следил за временем, с ужасом понимая, что мама сейчас скажет, – «пора спать».
«И как же быстро бежит часовая стрелка, а самое захватывающее, только начинается».
Меня накрыло. Без чтения, в тот момент своей жизни, я не мог обойтись.
Книги выдавались на срок до десяти дней. Я возвращал их через сутки. К двенадцати годам я прочитал все интересные, как мне казалось, повести и романы в детской районной библиотеке №22.
Повзрослев, мы часто анализируем детские поступки, ищем истоки своих пристрастий и способностей. Мне кажется, очень много приходит к нам через поколение. Например, я смешливый, как бабушка по маминой линии и умею рисовать, как дедушка по папиной.
Ну, а маниакальная любовь к книгам, это от маминого отца. Он был небольшой, старенький, сухой и жёсткий. С острым взглядом и обожженными руками.
За дедовской кроватью всегда стояла бутылка. Отправляя меня в деревню, мама собирала чемодан, и аккуратно вкладывала между трусами и майками четыре бутылки «Столичной». Ведь по талонам, дефицит.
Дед очень ждал меня, наверно и мамину посылку тоже. Он был строгий и не баловал никого.
Мне казалось, что любил он только книги, в недосягаемой его библиотеке были собрания Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого и Достоевского. Гаршин, Чехов, Горький, какие-то седые сборники русских дореволюционных писателей. Был там Теккерей, Марк Твен и Фолкнер, Гюго и Мопассан. Последнего он даже маме не давал читать. Удивительно, но во втором ряду книг на верхней полке, между томом «Танки вперед» Гудериана, какими-то секретными брошюрами СМЕРШ, и тонкой редкой книжкой о вреде онанизма для комсомольцев, я нашёл экзотических Маркеса и Кортасара, каким то чудом оказавшихся в вытегорском селе.
Все это я, конечно, листал и читал после смерти деда. Библиотека была его святыня, доступ в которую нужно было заслужить.
Потом я узнал, что мой дед танкист, орденоносец, обгоревший и израненный, Говорят, что он пил каждый день, но я никогда его не видел пьяным. Как то, когда я очень болел, дед приехал в город, пришил ручку к потрёпанному школьному портфелю, шутил и первый раз обнял меня. Ушел назавтра маленький и строгий. Больше я его не видел. У него был рак, дырка в желудке.
От деда по маминой линии, кроме любви к книгам, мне достались новые трофейные, немецкие галифе серого сукна, дореволюционное издание «Ревизора» и большая «Цусима» Новикова-Прибоя, с картинками и чертежами морского сражения.
С книгами связано многое, в том числе новая линия жизни на моей правой ладони.
В тот осенний день, я как всегда пошел в библиотеку, сдавать старую и забирать свежую литературу. Выскочил из подъезда, пробежал вниз через двор, в сторону Немецкой улицы, перепрыгнул через низкий металлический заборчик, в полёте, в последний момент, зацепился носком ботинка за край ограждения и рухнул на газон. Правой рукой смягчил себе падение, три тома, зажатые левым локтем, не выронил, инстинктивно закрыв их телом. Поднялся, вроде целый, только из испачканной землей ладони торчал широкий зеленый бутылочный осколок. Я выдернул его, брызнула кровь.
Побежал обратно, отмечая красным дорогу.
Взлетел на пятый этаж, стараясь не капать кровью. Сестра чуть не упала в обморок, увидев открытую рану.
– Подай быстрее бинты, зеленку и перекись, – крикнул я и заскочил в ванну.
Включил воду и смыл грязь. Ася дрожащими руками залила порезанную ладонь дезинфицирующей жидкостью, зашипела пена.
Через пятнадцать минут я в чистой рубашке, с тремя книжками под мышкой и белой повязкой на руке, не торопясь шёл в библиотеку по своим кровавым следам.
Мой путь молодого читателя, начинался, как путь воина и был окрашен в красный цвет. Рана долго заживала, я пользовался этим и на уроках не писал ещё две недели. На ладони остался длинный шрам, на память о моей первой страсти – любви к книгам.
8
Не знаю как сейчас. Но раньше была практика в школах к успевающему ученику подсаживать хулигана и двоечника. Считалось, что под положительным влиянием, человек начнёт исправляться. Я учился хорошо. В третьем классе, соседом ко мне определили Кирилла Богданова – шустрого кареглазого мальчика из многодетной семьи, кажется, их было семь или восемь человек братьев и сестёр. Все непохожие друг на друга, от разных отцов, но очень дружные и общительные.
Мне кажется, Кире было скучно учиться. Вот после школы, другое дело, он мог устроить приключение на пустом месте.
