скачать книгу бесплатно
И Полина начала рассказывать о том, что Лиза и так знала.
Мария Васильевна, отправившись с почетом на пенсию, не смогла уйти из профессии. Два месяца помаялась, посмотрела телевизор, а потом встала, постелила чистое белье на кушетку в половине от полуторной комнаты и позвонила бывшим пациентам. Уже на следующий день пришла соседка – ей прописали курс капельниц, а до поликлиники добираться тяжело, пока автобуса дождешься, так и капельница не понадобится. Эта же соседка дала телефон Марии Васильевны другой соседке, у которой была старенькая мама. Нужно было прийти, сделать укол, проследить за сиделкой. Мария Васильевна пришла, немедленно уволила сиделку и стала все делать сама – массировать, растирать, ставить уколы, кормить, мыть. И вдруг почувствовала, как сердце откликнулось, как на душе стало хорошо и правильно.
Так Мария Васильевна стала уникальным специалистом – не просто сиделкой, а человеком, который скрашивает последние дни, недели, месяцы жизни. Ее верная медсестра Люся, которая просидела с ней в кабинете многие годы и уволилась в тот же день, когда Мария Васильевна ушла на пенсию, стала идеальной сиделкой. Они опять работали в паре. Сарафанное радио сделало свое дело – репутация у Марии Васильевны и Люси была безупречная. Их знал весь район. Мария Васильевна радовалась, что нужна, что ее ждут, что звонят и просят приехать. Ей становилось хорошо на душе, когда она знала – ее подопечные уходят в иной мир без боли, без страданий, в чистоте, на свежих простынях. К собственному удивлению, она обнаружила, что стала прилично зарабатывать, намного больше, чем получала в поликлинике на полутора ставках. И это тоже оказалось удивительно приятно – она тратила деньги на подарки внукам, на милые безделушки, которые дарила подопечным. На себя она так и не научилась тратить. На еду тоже. В одну из зим купила себе модную обувь, угги, и была просто счастлива. Бегала в них, как в тапочках, и радовалась: прогресс не стоит на месте, жизнь изменилась – есть удобная обувь, есть хорошие шприцы, в любой аптеке, доступны специальные кремы от пролежней, да чего только нет! А уж какие матрасы появились! Ортопедические. Удобные.
– Она у меня очень независимая стала и гордая, – улыбнулась Полина, – она счастлива. Счастлива в профессии. Я думала, ей нравится быть терапевтом, а оказалось – ее призвание… достойный уход. Она это так называет. Я очень за нее рада.
– Расскажи мне про папины похороны, – попросила Лиза.
– Я же тебе сто раз рассказывала.
– Расскажи еще раз.
Лиза не попала на похороны Евгения Геннадьевича. Ей позвонила Полина и сказала, что он скончался. Лиза была в другом городе, на очередной важной конференции. Она прекрасно помнила, как собрала чемодан, поехала в аэропорт, но рейсы задерживались по погодным условиям. И Лиза вернулась на конференцию – не сидеть же в аэропорту. Полина вместе с мужем Вадимом взяли на себя всю организацию. Ольга Борисовна, равнодушная ко всему, сидела в гостиной за столом и смотрела в окно. Полина спрашивала – где лежат документы, есть ли семейное захоронение на каком-нибудь кладбище, кому нужно позвонить, чтобы сообщить о смерти, где устраивать поминки? Ольга Борисовна молчала. Наконец Полина догадалась позвонить своей маме и вызвать ее на помощь. Мария Васильевна прибежала, сделала чай, увела Ольгу Борисовну, сделала укол, велела Вадиму сбегать в магазин, а Полине – быстро сварить бульон. Всех прогнала из комнаты, накормила Ольгу Борисовну с ложечки, дала лекарство, уложила в кровать. Через полтора часа – Полина засекала по часам, опять эти полторашки, – Ольга Борисовна встала, вышла в комнату, где сидели за круглым столом Вадим, Полина и Мария Васильевна, подошла к шкафчику, достала документы, записную книжку мужа и положила на стол деньги.
– Маша, этого хватит? – спросила она у Марии Васильевны, будто остальных в квартире и не было вовсе.
Вадим с Полиной опять забегали – разбирали документы, звонили. Евгений Геннадьевич был доктором наук, автором и соавтором множества научных работ. Но ни званий, ни наград не обнаружилось.
– Должны быть, – неуверенно сказала Ольга Борисовна.
Про семейное захоронение тоже пришлось забыть. Ольга Борисовна помнила, что прабабка вроде бы похоронена на Донском, но документы давно утеряны. Фамилия Евгения Геннадьевича была на слуху, он был известен в научных кругах, но для места на хорошем кладбище этого оказалось недостаточно. Требовались справки, свидетельства, почетные знаки, ордена.
– Как же так получилось? – ахнула Полина.
– Родители Жени были откуда-то из Казахстана. Мои – репрессированы, – спокойно ответила Ольга Борисовна. – А что, сейчас с кладбищами дефицит? Я слышала, в детские сады надо записываться чуть ли не с рождения, в очереди стоять, но неужели такая же ситуация с кладбищами?
– Надо позвонить в институт, – подсказал Вадим и сам же стал набирать номер. Потом подключилась Полина – звонила ближайшему другу и коллеге, соавтору работ покойного, который занимал не последнее место в научной иерархии и был членом-корреспондентом, доктором, заслуженным и уважаемым.
Ольгу Борисовну Мария Васильевна напоила каплями и уложила. Полина с матерью и мужем опять сидели за круглым столом.
– Невообразимо, – вздохнул Вадим, протирая очки, – я поговорил с тремя секретаршами. Они обещали передать сообщение.
Полина кивнула. Она тоже не продвинулась дальше секретарши.
– Им достаточно только поднять трубку. Неужели это так сложно? – Вадим усердно тер стекла очков.
Мария Васильевна расправляла салфетку на столе. Она не хотела рассказывать «молодым», как бывает, когда умирает человек, и кто его провожает в последний путь. Уж она навидалась такого предостаточно. По пальцам одной руки можно было пересчитать случаи, когда в последний путь родителей провожали родные дети, внуки, сестры, братья и другие родственники, считающиеся близкими. И хорошо, если находится жена троюродного брата или сын ближайшей подруги, которые берут на себя все обязательства. Хорошо, если бывшая невестка окажется сердобольной и кинется на помощь. И не за что-то – квартиру, дачу, мифические сбережения – а просто так. Мария Васильевна давно заметила – ее, как правило, нанимали дальние родственники, седьмая вода на киселе, а жены, мужья, дети – почти никогда. Она поначалу удивлялась, а потом перестала. Близким было вроде как стыдно нанимать специального человека для ухода. Не по совести. И они собирались справляться своими силами. Пока собирались да рядили и делили обязанности – кто будет привозить продукты, а кто памперсы, – успевали переругаться, посчитать деньги в чужом кармане, обвинить друг друга в том, что было и чего не было, вспоминали такое, что и вспоминать бы не следовало. И такие старики умирали быстрее. А у дальних родственников моральной проблемы не стояло – они платили за уход, достоинство и были рады и спокойны, что в доме чисто, Мария Васильевна сидит рядом и читает книжку или вяжет. Что тетя Катя или дядя Валера, которых и видели-то пару раз в жизни, под присмотром. И даже если они делали это в расчете на имущество, так какая разница? Мария Васильевна не переставала удивляться одному – чаще всего эти чужие люди и вовсе ни на что не рассчитывали. Это потом, уже после похорон, набегала родня и начинала делить старые шкафы.
Был у нее один случай. Ее наняла домработница. Леночка. Уж как она оказалась с бабой Нюсей, один бог ведает, но никого другого из родственников последние лет двадцать не обнаруживалось. Леночка забегала к бабе Нюсе по-соседски – принести хлеба, молока, кефира, вывести погулять на лавочке. И баба Нюся давно решила, что Леночка – внучатая племянница – единственный родной человек. И, выпроставшись вдруг из своего Альцгеймера (Мария Васильевна считала, что никакого Альцгеймера и в помине не было), отписала Леночке свою крошечную квартирку. Пусть двадцать семь квадратов, а в хорошем районе, в Москве как-никак. Леночка, которая снимала квартиру напротив и растила двоих детей, много раз отказывалась, предпринимала попытки найти родственников, но баба Нюся уперлась: нет никого, все умерли, а кто был – растерялся, разбросался. И строго велела Леночке вызвать нотариуса, оформить все чин-чинарем. Леночка видела, как нотариус хмыкнула и посмотрела на нее так, будто она прямо сейчас отравит бабу Нюсю.
Сделав важное дело, баба Нюся стала вдруг резко сдавать. Леночка понимала, что за старухой нужен другой уход. Сама она работала в десяти местах. В строительной фирме – отмывала квартиры после ремонта. Раз в неделю ездила за город к вроде как олигарху – варила щи-борщи, компоты, пекла пирожки, накручивала блинчики – с мясом и творогом. Чистила унитазы, сезонно драила окна, гладила лучше всякой химчистки. Был у нее такой клиент – вызывал погладить рубашки раз в неделю при наличии еще одной домработницы. В один из дней у нее было две квартиры – до обеда и после. Помыть, убрать, погладить. Леночка крутилась как белка в колесе. И уже не могла потянуть бабу Нюсю. И она стала искать для нее сиделку. Искала тщательно, долго. Пока наконец не вышла на Люсю, которая сообщила, что работает в паре с Марией Васильевной.
– Да я бы и так за ней ходила, а она мне квартиру! – чуть не плакала Леночка, рассказывая Марии Васильевне про соседку. – Что обо мне подумают? Что я за квартиру?
– Квартира тебе не помешает, – строго остановила ее Мария Васильевна. – У тебя вон, парни взрослые, сыновья. И кто подумает о тебе? Ну кто?
Леночка рассказала Марии Васильевне про свои работы, про то, где сколько получает, сколько должна платить за съемную квартиру, сколько отдавать за секцию младшего сына и сколько – за курсы старшего. Отняла еще на еду и аккуратными цифрами выписала остаток – совсем ничтожный. Мария Васильевна согласилась. Леночка была как на ладони, таких и не встретишь. Уставшая, как сто чертей, руки стертые, а ведь еще молодая, яркая. Мальчишки у нее росли золотые. Старший носил тяжелые продукты – молча приволакивал, ставил пакеты, кивал и уходил. Младший отвечал за хлеб, молоко и яйца. Он разрешал себя покормить – Люся готовила для бабы Нюси, а отдельно – для мальчика. Тот тоже молча съедал все, что было на тарелке, кивал, тщательно мыл за собой посуду и уходил. Люся отсыпала ему с собой баранок или конфет.
Баба Нюся расцвела. Ей нравилось, когда в доме собирались все – Люся с Марией Васильевной и Леночка с мальчиками. Все рассаживались вокруг кровати бабы Нюси и занимались своими делами – мальчики делали уроки, Мария Васильевна читала вслух, Леночка дремала в кресле, Люся на подносе разносила чашки с чаем.
Ни единого раза Леночка не задержала оплату. Иногда давала больше, краснея. Мария Васильевна знала – Люся отмыла несколько незапланированных квартир после ремонта.
Леночка позвонила среди ночи.
– Мария Васильевна, баба Нюся говорит непонятно. Вроде бы по-украински, но я не все понимаю, – плакала Леночка в трубку.
Мария Васильевна сразу поняла, что это конец. Четыре следующих дня стали ожиданием – по утрам баба Нюся улыбалась, была спокойной. А по ночам тревожилась и говорила по-украински.
– Я и не знала, что она с Украины, – плакала Леночка.
– Это ничего не значит, – отвечала Мария Васильевна. – Она могла говорить по-украински в раннем детстве. Сейчас она туда вернулась.
Бабу Нюсю похоронили достойно. Посидели, помянули. И кто дернул Леночку наводить порядок? Она нашла старую сумку с документами, по которым выходило, что у бабы Нюси были и дети, и внуки, и племянники. Кто дернул ее позвонить по указанным телефонам, записанным аккуратным почерком в книжку? Некоторые телефоны молчали, или в домах жили другие люди. Но она дозвонилась до дочери и со слезами сообщила ей о смерти матери. Заверила, что бабу Нюсю похоронили достойно, что ушла она в заботе и без боли, в своей постели. Под приглядом сиделки и врача. А потом начался ад – дочка, сама уже бабка, подала в суд и стала поливать Леночку помоями. Мол, угробила мамочку ее родную за квартирку. Леночка плакала и готова была отдать этой дочери все, что та потребует. Но тут вступилась Мария Васильевна – пришла на суд вместе с Люсей. Судья оказалась ее бывшей пациенткой. И все решилось в пользу Леночки. Быстро. Леночка тогда целовала руки Марии Васильевне.
– Это мое, по закону. Я родная кровь! – кричала в коридоре дочь бабы Нюси.
В родную кровь Мария Васильевна давно не верила. В зов крови тоже. В генетику да, верила безоглядно. А вот как эти гены смешаются, тут уж никому не ведомо. «Со мной такого не будет», – каждый раз, как заклинание, говорила себе Мария Васильевна. И, помогая разбирать чужие вещи, письма и фотографии, радовалась, что у нее есть Полина, а у Полины – Вадим, а у них – дети, ее внуки, а еще есть родители Вадима, которые тоже не чужие, а даже родные. Через внуков родные. А еще есть верная Люся, Леночка, которая звонит каждую неделю, рассказывает про сыновей, поздравляет с праздниками и все предлагает прийти квартиру убрать. Хоть как-то помочь.
У Марии Васильевны ныло где-то под сердцем. Она знала, что это не сердце, а подреберье, невралгия. Плохое предчувствие. Когда она давала капли Ольге Борисовне, та сильно сжала ее руку и сразу же отпустила. Вот тогда и появилась эта тянущая боль, ничего хорошего не предвещавшая. Мария Васильевна научилась слышать себя, а через себя – своих пациенток. Если подреберье – значит, уже все. Битва проиграна. Вылечить уже нельзя. Можно только оттянуть, отодвинуть уход, выцарапать еще немного времени. Мария Васильевна посмотрела на Ольгу Борисовну и одернула себя – нет, только не она. Ошиблась невралгия. Рано заныло подреберье. Преждевременно.
– Женечка рано умер. Скоропостижно, – прошептала Ольга Борисовна. – Он умер молодым. Считал, что ему то двадцать пять, то девятнадцать. А еще говорил, что ему родители снятся. Что он маленький и мама его зовет. Я тогда не поняла, что это конец. Женечка говорил, что его родители рано умерли, а дед был долгожителем. Или я что-то путаю. Когда он твердил, что ему двадцать пять, я даже рассердилась. Закричала на него. Врач пришел и спросил имя-отчество, сколько лет. Женечка тогда сильно сердился, а я на него накричала. Теперь виню себя. Я же не знала, что он уже там…
На следующий день отзвонились секретарши, передали соболезнования от начальников и добавили, что венки – от друзей и коллег, от преданных учеников – заказаны и будут доставлены. Секретарши же сообщили, что заказано отпевание, на всякий случай, поскольку данных о том, был ли усопший крещен или исповедовал атеизм, у них не обнаружилось. В здании института в вестибюле было решено поставить портрет с траурной лентой и корзиной цветов. Прощание было организовано далеко, на задворках, в районе метро «Коломенская». Кремация же предполагалась в крематории престижного кладбища. Там же выделили и место в колумбарии для последующего захоронения урны. Да, начальники просили передать слова соболезнования родным и близким и извинились – на прощании их не будет. Очень плотный график. Но потом они непременно заедут к вдове. Или позвонят.
– Если вы захотите развеять прах и откажетесь от места, сообщите, – напоследок попросила секретарша совершенно ошалевшего Вадима. Он не ожидал, что похороны – это бизнес, ничего личного. Секретарши ему сообщили, что заказан микроавтобус, но его нужно оплатить до церемонии прощания. Лучше в конверте и без сдачи из средств, которые выделены вдове в качестве материальной помощи. Поминки не организовывали, поскольку не знали количества прощающихся. Все документы и деньги будут присланы с курьером, ожидайте.
Вадим сел и опять начал тереть стекла очков.
– Это какой-то фарс, – донеслось до Полины.
Мария Васильевна хотела ему возразить, что это не фарс, а жизнь, и спасибо, что место в колумбарии выделили, Ольге Борисовне ездить будет удобно, не на другой конец города, но промолчала. Не стала она говорить зятю и о том, что и этого могло не быть – спасибо надо секретаршам сказать. Наверняка про венки они подсказали, и про портрет с траурной лентой в вестибюле, и про помощь вдове – сами бы начальники не додумались. И большое спасибо, что автобус оплатили, это ведь тоже недешево по нынешним временам. Может, кто-то будет из коллег или учеников – многие ведь в люди выбились. И может, кто-то сунет конверт с деньгами вдове, догадается. Хотя это все реже случается.
Мария Васильевна думала, какой коктейль сообразить для Ольги Борисовны, чтобы сначала она стояла, а потом уснула. Чтобы сердце выдержало и нервы не сдали. И как бы ее уговорить на капельницу. Надо бы ее проколоть, поддержать. Когда утром Мария Васильевна зашла в комнату к Ольге Борисовне, невралгия опять разыгралась – вид пациентки ей совсем не понравился. Очень не понравился. Физически и внешне все, казалось, в пределах нормы, а вот взгляд – Мария Васильевна давно определяла состояние по глазам, по взгляду, по цвету белков. Она сразу все по глазам понимала – где болит, как болит. Так вот у Ольги Борисовны нигде не болело, а взгляд был пустым, застывшим. Будто она не здесь и ей все равно. Спокойна, чересчур спокойна, и без лекарств, а это тоже тревожный сигнал. Лучше бы плакала, громко жаловалась, размахивала руками, хватала бумажки, звонила, во все вникала. Хуже всего было то, что Ольга Борисовна улыбалась.
– Прекрасный сегодня день, – улыбнулась она Марии Васильевне, – вы работайте спокойно, я девочек заберу, заодно совершу променад. Наверное, от няни стоит отказаться. Лиза ее совершенно ни во что не ставит. Просто удивительно, откуда такая жестокость. Она все делает ей назло. Мария Васильевна, дорогая, я вам говорила, что у Полиночки пытливый ум? Она задает удивительные вопросы. Некоторые и меня ставят в тупик и заставляют задуматься. Девочку нужно развивать. Я бы вам посоветовала биологический кружок, при МГУ есть хорошие кружки.
Мария Васильевна немедленно исключила в голове придуманный коктейль из препаратов и с тревогой посмотрела на Ольгу Борисовну. Для себя она уже назвала ее пациенткой и испугалась собственных мыслей. Нет, это временное, это от стресса, все пройдет.
– Олечка Борисовна, а Евгений Геннадьевич был крещен? – спросила Мария Васильевна. С ее точки зрения, вопрос отпевания был исключительно аттракционом для родственников. Она знала случаи, когда убежденного атеиста крестили в последние дни, когда пациент уже ничего не понимал и был согласен на все, лишь бы его оставили в покое. Она знала случаи, когда отпевали мусульманина и католика. А уж про евреев и говорить нечего. Находились верующие родственники, которые хотели всего и сразу – церемонии, слов, отпевания, чуть ли не ведущего заказывали на похороны, а тамаду на поминки. Мария Васильевна спросила просто так, чтобы вернуть Ольгу Борисовну сюда, в это время, хотя бы в сегодняшний день. Нужно продержаться сегодня и завтра, а потом прокапать – она еще подумает что.
– Крещен? Не знаю, – живо откликнулась Ольга Борисовна. – А что?
– Отпевание заказали.
– Заказали? Какой странный и неуместный глагол. Как можно отпевание заказывать? Но это не важно. Не знаю, Женя никогда не рассказывал. Возможно, его крестили в детстве. А это нужно подтверждать? Документально? Как все сейчас? Мария Васильевна, я знаю, что могу доказать совершенно точно! Наш брак! Я сохранила квитанцию об оплате государственной пошлины! В сберкассе! Она должна храниться в документах. Мы тогда получили талон в магазин для новобрачных, я купила там потрясающие туфли, правда, на два размера больше, пришлось вату подкладывать в носок, и должны были оплатить пошлину. Простите, дорогая, вы о чем меня спросили?
– Об отпевании. Вы не против?
– Нет, конечно. Мне кажется, это красиво. Разве нет? Церковные обряды бывают просто завораживающими по красоте.
– Ольга Борисовна, давайте позавтракаем.
– А, давайте! Я дико хочу есть!
Мария Васильевна бегом метнулась на кухню, где заранее сварила овсянку – она была убеждена, что в таких случаях нет ничего лучше овсянки на завтрак и куриного бульона на обед. С сухариком. Но ничего жирного, соленого и жареного. Она вернулась в комнату с тарелкой, и Ольга Борисовна позволила себя накормить с ложечки. Она лежала в кровати и улыбалась. Мария Васильевна кормила ее и с каждой ложкой убеждалась – да, пациентка. Господи, только не Ольга Борисовна. Ей-то за что? Она совсем еще молодая. На четыре года младше? Или на три? Но, может быть, еще выправится, справится, сердце вроде бы здоровое, мозги тренированные, все-таки доктор наук. Должно пройти. Просто обязано.
Ольга Борисовна продолжала веселиться:
– Мария Васильевна, дорогая, предлагаю перейти на «ты». После вашей кормежки считайте, что мы выпили на брудершафт. Как же я хочу шампанского. Сейчас бы хоть глоточек – холодненького. Вы как? Ой – ты. Машенька, а давай по шампанскому? Вот жизнь готова отдать за бокал. И знаешь, еще за что? За котлеты, куриные, с пюре. Сто лет не ела. Как же хочу пюре! Или сейчас более уместно пить водку? Женя предпочитал водку. А я так и не привыкла.
Вадим, и без того потрясенный и ошарашенный свалившейся на него важной функцией главного мужчины, отвечающего за все, был отправлен в магазин за шампанским.
– Я не понимаю, – шептал он жене.
– Просто ты счастливый человек. Ты никогда никого не хоронил, – так же шепотом ответила ему Полина.
– Я не могу. Я не знаю, как. Зачем шампанское?
– Вадик, иди в магазин, – ласково велела Полина.
Ей Мария Васильевна наказала бегом сделать пюре и налепить котлет. Полина знала, что, если мама чего-то требует для пациента, нужно исполнять молча и быстро.
Когда Мария Васильевна вышла из комнаты, Полина сидела за столом с телефонной трубкой в руках.
– Лиза не приедет, – сообщила она матери.
Мария Васильевна знала, чувствовала, что так и будет. Что Ольга Борисовна ее пациентка, хотя ее никто не нанимал и не наймет. И что это все – начало конца. Длинного, дай бог, чтобы не мучительного, но ох какого длинного.
– Ольге Борисовне скажем? – спросила Полина.
– Не знаю. Я должна подумать.
Мария Васильевна составляла в голове план лечения – витамины, препараты, очень нужны анализы и консультация специалистов, но это позже. Люся пока не нужна. Что будет дальше – неизвестно. Надо пережить похороны.
– А что у нее? – спросила Мария Васильевна.
– Конференция. Не может вылететь по погодным условиям.
Тут вернулся Вадим с водкой, шампанским, зачем-то шпротами, банкой соленых огурцов, черным хлебом и коробкой шоколадных конфет.
На похоронах Ольга Борисовна не проронила ни слезинки. На улице перед залом, где проходило прощание, собрались люди – похороны давно были поставлены на поток. Машины – черные, отмытые до блеска микроавтобусы – подъезжали, отъезжали, уверенно маневрируя в небольшом дворике. Мужчины в строгих деловых костюмах проворно грузили гробы в кузов, родственники послушно рассаживались. Открывались двери, выпуская предыдущую партию скорбящих родственников, закрывались лишь для приличия и через минуту снова распахивались, чтобы запустить следующих, по списку. Во дворе перед залом больницы, чистеньким, надо признать, с урнами, двумя скамеечками, родственники деловито спрашивали, уточняли:
– А вы за кем?
– Вон за этими. Они раньше приехали.
– А те, которые там стоят?
– Те после нас. Видимо. Да, точно, я вон за той женщиной в платке.
– Запомни мужчину, вон, крупный такой, мы за ними, наверное. Будем его держаться.
Несмотря на указанное время, весьма странное и точное, не круглое – девять двадцать пять или десять десять, например, волнение во дворике присутствовало. Будто кого-то из покойников внесут вне очереди, нагло втиснут раньше времени. Да и так родственникам было спокойнее – зацепиться взглядом за женщину в платке, мужчину в куртке или за девушку с букетом. И держаться ее. Мы следующие, а они – за нами. Эти прошли по времени, значит, и мы пройдем.
Пришедшие проститься собирались дисциплинированными кучками, переговаривались, здоровались, выражали соболезнования, кивали знакомым и незнакомым, но вроде бы знакомым – где-то виделись, совершенно определенно, лицо смутно узнаваемое. Или только кажется? Коллеги по работе держались чуть в стороне, но не отрываясь от общей кучки. Когда все дежурные слова были произнесены, когда заканчивались положенные церемонные объятия и поцелуи в никуда, все немного расслаблялись. Мужчины деликатно отходили покурить за угол, где стояла урна. Женщины же, чтобы скрасить ожидание, доставали телефоны. Они показывали друг другу фотографии – розы на даче, подросшие внуки, а вот младшая дочь вышла замуж. Никто не причитал, не плакал. Еще минут через десять неизбежно начинались сплетни – а кто это, а как дочка, развелась или так и мучается? А племянник все деньги тянет. А эта девушка, она кто? С виду не наша, никто ее не знает. Стоит, горе изображает. Она-то покойному кем приходится? А сестры передерутся за квартиру, как пить дать. Ох, хорошо, что покойный этого не увидит. Вон, стоят поодаль, зыркают друг на друга. Змеи. Говорят, вдова уже адвоката наняла. Там какие-то внебрачные дети обнаружились, а она и не знала. Да как не знала? Все она знала, только делала вид, что не знает. И как теперь, через суд доказывать будут родство? Завещание, говорят, не нашли. Точно было. Только вроде как бывшая жена забрала и никому не показывает. Конечно, там же все на нее записано, а на вторую жену покойный не успел переписать. Собирался, да все никак. Она ж теперь на улице останется. Первая жена ее взашей вытолкает. Да и правильно сделает. Первая-то столько лет с покойным прожила, двоих детей родила, а эта, новая, года три-четыре?
– Надо Ивана подождать! – всполошилась вдруг женщина из соседней группы. – Где Иван?
– Опаздывает! У нас в одиннадцать ноль пять, а его еще нет, – возмущенно присоединилась к ней другая женщина.
– Да, в пять минут… Он едет. Надо его подождать, – вступила еще одна женщина.
– Не будем никого ждать, – отрезала вторая женщина, – без него начнем. Все его, что ли, ждать должны?
– Иван – это кто? – тихо спросила какая-то новая женщина.
– Троюродный брат, – пояснила вторая.
– А… А кто эта девушка? Она к нам?
Девушка металась от одной группы к другой, вглядывалась в лица, не признавая, извиняясь.
– Кажется, это Наташа, Раина дочка. Или нет?
– Нет, Наташа постарше будет. А Рая болеет?
– Болеет. Или муж ее болеет. Да, кажется, муж.
– Надо ее позвать.
– А если это не Раина дочка?
Девушка наконец приткнулась к своим, обняла ближайшую к ней женщину, поздоровалась с остальными. Было видно, что она успокоилась – нашла, узнала, не опоздала.
– А Рая-то могла бы и появиться, – прокомментировал женский голос.
– Да о чем ты? – отвечал ей другой.
– Готовы? Никого не ждем? – К Ольге Борисовне подошел распорядитель.
– Да, да, готовы, – поспешно ответила та.
– Караваева! Романовский! – выкрикнул фамилии вышедший из зала для прощания мужчина.
– Это нас? Нас? – ахнула женщина из соседней группы с опоздавшим Иваном. И все стали разбирать сложенные на лавочке букеты.
– Или не нас? Почему Караваева?
