скачать книгу бесплатно
– Ведь так красиво! Это расширяет пространство и дает определенный настрой, – в сотый раз повторяла Ирина Марковна.
Но зеркало никак не хотело висеть «чуть с наклоном», и ей приходилось поправлять его несколько раз в день. Впрочем, безуспешно. Зеркало в массивной оправе могло рухнуть в любой момент, настолько непрочными казались веревки, которые его удерживали. И потом, оно совершенно не выполняло своей функции – не расширяло пространство, а создавало заторы. Дети, поднявшись на лестничный пролет, начинали строить рожи, женщины – прихорашиваться, а мужчины – нервничать. Так считала Ирина Марковна. На самом деле зеркало мало кто вообще замечал.
В тот момент, когда Ирина Марковна сражалась с зеркалом, зазвонил ее мобильный – старший сын спрашивал, что есть на обед. Она тут же превратилась из научного сотрудника в мамашу, плюнув и на зеркало, и на Моцарта.
– Кирюша, котлеты в холодильнике. Я же тебе записку на столе оставила! Как «не видел»? Садись уроки делать! И к компьютеру не подходи! Приду – проверю! Ты понял? Напомни папе, чтобы Лешку из сада забрал. Только не включай чайник! Ошпаришься! Что сказала Наталья Дмитриевна? А ты ей что ответил? Завтра в парадной форме? Хорошо. Поешь обязательно. Суп в холодильнике. Разогрей. Нет, плиту включать нельзя. Тогда дождись папу, и пусть он тебе суп разогреет. Что? Не будешь есть вечером суп? Ладно, я постараюсь пораньше!
Гера приезжает. Будет играть в программе детского абонемента. Наверняка переживает, что не сольный концерт. Елена Анатольевна гадала, что именно он будет исполнять. Какая разница, впрочем? Он ведь гений. Она всегда ему это говорила. Наверняка он будет переживать, что не было достаточно репетиций с оркестром. И уж точно останется недоволен дирижером. Гера всегда был очень требователен к составу исполнителей. И к себе тоже, безусловно. Но, конечно, очень сложно найти оркестр, который будет соответствовать его уровню. Это Елена ему тоже всегда говорила, пытаясь успокоить. И Гера соглашался – да, с ним тяжело работать. Но ему тяжелее! Играть с посредственностями! И практически без репетиций! Дают всего две! Разве можно играть после двух репетиций?
Гера не любил детей. Никаких. И терпеть не мог для них играть в таких вот детских абонементах.
– Но это же так ответственно и благородно – играть для детей, они будут слушать хорошую музыку… у нас тоже много детских экскурсий, – говорила Еленочка Анатольевна в те особые мгновения, когда набиралась смелости и решительности не то чтобы возразить Гере, а хотя бы подать голос.
– Ты ничего, совершенно ничего в этом не понимаешь! – тут же взрывался Гера. – Ты ведь не работаешь с детьми, не водишь экскурсии. Сидишь у себя в кабинете, и все. Ты даже представить себе не можешь, как это раздражает. Они елозят на стульях, шепчутся, кряхтят, просятся в туалет, в буфет. Им наплевать на музыку. Совершенно. Это нужно не им, а их мамашам-идиоткам. Ненавижу. Эти тетки с куриными мозгами считают, что разбираются в музыке!
– Но ведь ты тоже ходил на концерты, когда был маленьким. Наверняка тебя мама водила.
– Ее я тоже ненавижу. – Гера сказал это так спокойно, как нечто очевидное.
Еленочка задала бы еще много вопросов – ведь это был первый и единственный раз, когда Гера упомянул хоть кого-то из своей семьи, но она не хотела, чтобы он злился.
– Я ненавидел эти концерты, на которые меня таскали каждую неделю.
– Почему тогда ты стал музыкантом? – едва ворочая от страха языком, спросила Еленочка.
– Чтобы отвязались. Как ты не понимаешь, что это видимость – на концерте все красивые, во фраках, тетки сидят в вечерних платьях, музыка, б…, классическая, а до того, что творится за сценой, – никому и дела нет. Ты можешь делать, что хочешь. Полная свобода – бухай, трахайся хоть с животными, но на концерте ты опять во фраке. Как же я все это ненавижу…
Еленочка тогда так и не смогла поверить в то, что Гера говорит ей правду, что он на самом деле так думает. Она считала, убедила себя в том, что у него как у творческого человека временный кризис и он наговаривает и на себя, и на других. А на самом деле он не такой – добрый, мягкий и, конечно же, любит детей.
А стоит ли подойти к нему после концерта за кулисы? Или без приглашения неудобно? Хотя почему – неудобно? В конце концов, она ему не посторонняя. Они жили вместе. И поздравить после успешного выступления – это ведь просто жест вежливости. Что ей надеть? Торжественное или будничное, как будто она случайно оказалась на концерте? Все-таки концерт дневной, поэтому лучше обычное, невычурное. Но тогда будет не так эффектно. А цветы нужно покупать? Или лучше подарок? Зачем ему цветы – наверняка оставит, забудет букет, как всегда забывал. Даже когда они жили вместе, он забывал букеты в гримерке, ставя в пустую, без воды, вазу.
– Давай заберем домой? – просила Елена.
– Зачем? – удивлялся Гера. – Это пошло.
– Почему пошло? Красиво, – отвечала Елена, но Гера ее уже не слышал.
Елена очень любила цветы. Наверное, потому что ей никто их не дарил. Иногда она покупала себе букетик тюльпанов или ветку «деревенской» розы – с мелкими цветами. Цветы у нее стояли долго. Она смотрела на распускавшиеся бутоны и радовалась – так, без повода. Просто потому что цветы. Дома, на подоконнике в комнате, она выращивала гиацинты. Сажала луковицы, ухаживала, следила за пробивающимися ростками и, наконец, радовалась буйству красок.
Нет, Гере цветы точно не надо дарить. Может, купить ему диски? Вот, гимны СССР и России. Продаются у них в музее. Недорого. Она может себе позволить. Или он решит, что она намекает на его отъезд? Нет, все-таки не стоит идти за кулисы, она ведь прекрасно знает Геру – он позовет всех друзей, знакомых и знакомых знакомых. У него всегда был обширный круг общения, который, впрочем, никогда не выливался в многолетнюю крепкую дружбу. За тот год, что она прожила с Герой, они ни разу не были в гостях у его друзей, и никто не приходил к ним. Потом все поедут в ресторан, а Елена откажется. Неудобно. Да и зачем? И как? Геру-то посадят в машину, а ее? Нет, лучше вообще не заходить. Можно после концерта позвонить и поздравить. Да, так будет лучше. Но он ведь забывает включить телефон. Тогда она пошлет ему эсэмэс – что-нибудь лаконичное и ни к чему не обязывающее: «Поздравляю». И надо обязательно подписаться, а то он и не поймет, от кого пришла эсэмэска. Да, так она и сделает. Пойдет на концерт, а после отправит сообщение. И все. Нет, так нельзя. Зачем так официально и холодно? Он обидится. Может, он хотел ее видеть, если отправил приглашение? Все-таки нужно купить диски с записями гимнов – Гера всегда ценил чувство юмора и необычные записи – и зайти за кулисы. Цветы точно будут лишними. Да, заглянуть буквально на пять минут и уйти. У нее могут быть свои дела. Да, так будет лучше… Нет же! Нет! Она не должна приходить одна! Должна прийти с мужчиной и с ним же пройти за кулисы! Тогда она даст понять, что у нее все отлично. Лучше не бывает. И подарок не нужен. Поздравит, представит своего спутника и гордо уйдет. Только где взять спутника? И не потеряет ли она Геру после этого окончательно? Что же делать?
На сей раз оторваться от мыслей Елену Анатольевну заставил звук сигнализации – сирена орала так, что со стены упал календарь. Елена Анатольевна вышла в холл, где уже собралась толпа.
– Что случилось? Лейла Махмудовна? – спросила Елена Анатольевна у Ирины Марковны, стоявшей рядом.
Так уже один раз было – главный экскурсовод в очередном приступе «падучей» упала на экспонат, и сработала сигнализация.
– Нет, вроде ребенок, – обеспокоенно ответила Ирина Марковна.
Со второго этажа действительно вели ребенка – мальчика. Ребенок был скорее перепуган, чем покалечен. Он шел в сопровождении учительницы и одноклассников, которые были в явном восторге от происходящего. Сверху доносился непривычно громкий голос Лейлы Махмудовны:
– Это не я! Он бегал и врезался в стекло. Не заметил! Руку немного порезал. Ничего страшного. Но вы видите? Это не я!
– Спокойно, дети. Ничего страшного не случилось. Все спускаемся! – кричала учительница, безуспешно пытаясь перекричать сигнализацию и детский гомон.
– Опять натоптали, – услышала Елена Анатольевна за своей спиной недовольный голос Гули.
– Кто-нибудь может отключить эту сирену?! – воскликнула Ирина Марковна.
– Уже нет. Сейчас полиция приедет и отключит, – объяснила Берта Абрамовна. – После того случая с Лейлой стало сложнее. Боже, ну что за день такой?
До приезда наряда полиции мальчику успели замазать порез зеленкой и залепить пластырем, благополучно проводить группу до входа и оценить ущерб – разбитое стекло над партитурой.
– Что делать? Придется ограждение поставить и шнуры протянуть, чтобы близко не подходили к экспонатам, – размышляла вслух Берта Абрамовна.
– Что? Нужно наклейки специальные на стекла прилепить! Как в супермаркетах! – кричала ей в ответ Ирина Марковна.
– Это же кощунство! – отмахивалась Берта Абрамовна.
– А когда они инструменты трогают, это не кощунство? Вон, нос у Моцарта и уши у Бетховена вы видели? Их же невозможно отмыть! Я уже и ножичком пыталась, и спицей – никак не доберусь! И кстати, соду я решила не использовать – боюсь, поцарапает. Может, нашатырем? Как вы считаете? Или пасту зубную отбеливающую с бодягой? Нет, я вот думала попробовать кофейную гущу…
– Ирина Марковна, не до ваших экспериментов сейчас! У меня голова сейчас от этого ора треснет! Где полицейские? Почему мне запрещено отключать сигнализацию? У меня съемки через полчаса!
Наряд в составе одного человека наконец прибыл в здание музея. Полицейский в сопровождении Берты Абрамовны прошел в ее кабинет и торжественно нажал на кнопку, отключающую сигнализацию. В музее сразу стало оглушающе тихо.
– Товарищ полицейский, – торжественно обратилась к нему главная хранительница, – инцидент исчерпан. Ребенку оказана первая помощь. Все в порядке. Приношу свои извинения за беспокойство. Но, вы понимаете, у меня через полчаса съемки. Должна подъехать съемочная группа… И пожалуйста, отмените этот совершенно непонятный мне запрет. Почему я сама не могу отключать сигнализацию? Неужели вы думаете, что, если к нам заберутся грабители, я позволю им уйти? Но пока вы сюда ехали, я едва не оглохла от этого звука! Я понимаю, второй раз за эту неделю срабатывает сигнализация, но и вы нас поймите – у нас дети, они бегают…
– Съемки? Телевизор, значит? Те, что с камерой стоят на улице? Так я их не пустил, – сурово ответил полицейский. – Журналисты эти… Не успеешь приехать, они уже тут как тут. И почему отпустили пострадавших и свидетелей? Не положено. Нарушение.
– Что значит – «не пустили»? – ахнула Берта Абрамовна. – Где они? На улице? Какое вы имеете право? Они не журналисты! Они… они… Это съемки научно-познавательного фильма! Для детской аудитории, между прочим! Вы понимаете, что вы наделали? – Главная хранительница сжимала и разжимала кулаки.
– Запрещено, – прервал ее полицейский. – Сейчас составим протокол, проверим разрешение на съемку… И тогда снимайте, что хотите. Хоть фильм, хоть мультфильм.
– Какое разрешение? Какой мультфильм? Что вы такое говорите? Немедленно впустите сюда съемочную группу! Я решительно требую. Разрешение на съемку я выдала им лично. Устно!
– А вы кто?
– Главная хранительница!
– Так. Разрешения, значит, нет. Ну, пусть обращаются в пресс-службу, пишут запрос, заверяют печатями – и тогда пожалуйста. Пойдемте, показывайте место происшествия…
– Послушайте… Как вас зовут?
– Мозговой.
– Прекрасная фамилия, – прошептала главная хранительница язвительно. – А по имени отчеству?
– Михаил Иванович.
– Еще лучше! – обрадовалась Берта Абрамовна.
– В каком смысле?
– Так звали Глинку!
– И что?
– Мы с вами точно найдем общий язык! – Берта Абрамовна ласково взяла полицейского под локоток, встала на цыпочки и зашептала ему в ухо: – Давайте успокоимся, выпьем кофе и найдем способ уладить это маленькое происшествие.
– Вы это чего сейчас мне предлагаете? Совсем уже? Камеру позвали и взятку мне предлагаете? – Полицейский насупился и вырвал локоть решительнее, чем следовало.
– Господи? Какую взятку? Вы где находитесь? Откуда у нас могут быть взятки? Хотя чего я жду… Наше общество в нынешнем его состоянии… – Берта Абрамовна тяжело вздохнула.
– Так, давайте по порядку. Фамилия, имя, отчество. – Полицейский достал папку и приготовился заполнять документ.
– Вообще-то, к женщине нельзя так обращаться. – Главная хранительница тут же из милой старушки превратилась в строгую учительницу, которая читает нотацию нерадивому ученику. – Извольте, записывайте, Берта Абрамовна де-Трусси. Надеюсь, вы знаете, как пишется «де-Трусси»? Вы же тезка Глинки! Ну же! Стыдно не знать!
Михаил Иванович насупился и стал грызть от волнения кончик ручки.
– Вот! А вместо этого достаточно унизительного и для вас, и для меня положения мы могли бы пить кофе с эклерами! Или пирожным картошкой! Вот вам и вся взятка! Именно это я и хотела вам предложить. Стыдно, молодой человек, вам должно быть стыдно!
Михаил Иванович смутился еще больше от того, что кто-то назвал его «молодым человеком», но продолжал стоять истуканом, силясь записать данные главной хранительницы.
– Ну, вы записали? Или вам по буквам продиктовать? Берта – через «е», а не «э» оборотное. Дмитрий со строчной, Елена, дефис, Тимофей с прописной… Вы следите за моей мыслью? Или это слишком быстро для вас? Кстати, вам известно, как пишется де-Толли? Ну же! Не разочаровывайте меня! Вы – человек в форме. Вам должно быть это близко и знакомо! Нет? Но у вас же наверняка есть среднее образование! А имя этого полководца входит в школьную программу. Так вот, дорогой мой товарищ Мозговой, Михаил Иванович, если дела так пойдут дальше, то, боюсь, мы с вами и к утру не управимся с правописанием. А ведь еще есть знаки препинания… Ох, пойдемте же все-таки в буфет. Без кофе нам с вами точно не разобраться. А еще лучше под коньячок – так дело веселее пойдет. Съедим по эклерчику… Ну? Соглашайтесь! – Берта Абрамовна снова ласково взяла полицейского под локоток. Тот стал поддаваться и даже позволил главной хранительнице увести себя на несколько шагов в сторону двери кабинета.
– Дорогой Михаил Иванович. Я уверена, мы с вами найдем общий язык и разойдемся, так сказать, по-хорошему. Более того, я вам обещаю, торжественно клянусь, что в ближайшее время не будет ложных вызовов. Мы не доставим вам никаких сложностей и неудобств. Даю вам слово главной хранительницы. Такие происшествия случаются у нас крайне редко. Ведь мы же музей, тихое место, где ничего, совершенно ничего криминального не происходит и не может произойти! У нас даже грабителей нет! Ну кому, скажите мне на милость, нужен весь этот хлам? Мы ведь делаем благородное дело. У нас здесь дети. Вы меня понимаете? – Берта Абрамовна включила все свое обаяние и едва не гипнотизировала полицейского голосом, заметив про себя, что делает это не хуже Лейлы Махмудовны.
И если бы не Гуля, которая в этот момент заглянула в кабинет, Берта Абрамовна довела бы товарища Мозгового до буфета, напоила кофе с коньяком, накормила эклерами и выпроводила вон из музея. Да еще сделала бы так, чтобы тот извинился за вторжение и почувствовал себя счастливым, вырвавшись из цепких рук главной хранительницы. Уж кто-кто, а Берта Абрамовна в ком угодно могла поселить чувство вины и ущербности. Недаром же вся съемочная группа чуть ли не наизусть выучила биографию и написание имени и фамилии Барклая-де-Толли, а режиссер готовился к эфирам, прочитывая биографии Моцарта или Бетховена, что Берта Абрамовна считала исключительно собственной заслугой. Но уборщице надо было появиться в кабинете главной хранительницы именно в тот момент, когда Михаил Иванович Мозговой убрал папку с документами в портфель и согласился на эклеры, которые, как только что признался Берте Абрамовне, любил с детства.
– Берта Абрамовна, так я тряпки постирала, можно я пойду? – Гуля без стука ворвалась в кабинет.
– Идите, Гуля, идите, завтра чтобы были в девять на работе, без опозданий, – замахала на нее хранительница.
– Гуля? – воспрял духом Михаил Иванович, очнувшись от гипноза главной хранительницы.
– Да, а что? – опять заглянула в кабинет уборщица.
– Татарка? – спросил он у нее.
– Украинка! – обиделась Гуля.
– Так, а разрешение на работу имеется? Давайте паспорт. Регистрация есть? – Михаил Иванович Мозговой передумал идти есть эклеры и вспомнил о служебном долге и о том, зачем явился в музей. Ему стало даже стыдно за свое поведение – неужели он так легко поддался на уговоры? Эта Берта даже мертвого уговорит. Он и не понял, как оказался у двери – ведь только что сидел за столом! И почему он убрал протокол в портфель?
– Чё? – не поняла Гуля и посмотрела на главную хранительницу.
Берта Абрамовна принялась с интересом разглядывать лепнину на потолке.
– Так, ведите меня на место происшествия! Хватит уже! – Михаил Иванович неожиданно для себя повысил тон. Гуля охнула. Берта Абрамовна закатила глаза и из-за спины полицейского показала уборщице кулак.
– А чё я? Я ж только спросить… – Гуля не понимала, в чем провинилась на этот раз, но то, что ей нельзя уходить сейчас домой, до нее дошло быстро.
Берта Абрамовна сделала глубокий вдох, опустила плечи, свела лопатки, втянула живот и ягодицы и повела Михаила Ивановича по лестнице на второй этаж – к разбитой витрине. Ни осколков, ни следов «происшествия» там уже не было.
– Так я ж все помыла! – объяснила Гуля, которая семенила следом, держа в руках ведро и тряпку и отбегая на пару шагов, чтобы показательно и ситуативно смахнуть пыль или мазнуть по стеклу.
– Зачем? – крикнул на нее Михаил Иванович.
– Чё значит – «зачем»? Работа у меня такая! – Гуля подбоченилась. Она оказалась одного роста с полицейским, что сочла преимуществом, поэтому ответила дерзко и нагло: – Еще каждый тут кричать будет! Я дело свое знаю!
– Так! Пройдемте по кабинетам! У всех сотрудников буду проверять документы! – Михаил Иванович пошел пятнами, вспотел так, что под подмышками выступили темные круги, и достал из портфеля не одну, а две папки.
– Господи, за что нам такое? – Берта Абрамовна распрощалась с мыслью о съемке.
– У вас своя работа, а у меня своя. Вызов был? Был. Сигнализация сработала? Сработала. Ущерб есть? Есть, – чеканил Михаил Иванович Мозговой, грозно глядя на главную хранительницу.
– А вот и видно, что вы ни разу не были у нас в музее, молодой человек! – Берта Абрамовна считала, что своим взглядом пригвоздила полицейского к месту.
– Так я первый день! Только заступил на службу! Из Нижнего я! Перевели! И сразу вызов! Думал, место тихое, интеллигентные люди, музей, приду на экскурсию в свободное от работы время, для души, а не по службе, а вы!!! Оскорбляете должностное лицо. При исполнении. Препятствия чините… – Михаил Иванович был явно обижен и разочарован.
– Так при чем тут посещение музея? – радостно улыбнулась Берта Абрамовна. – Приходите, конечно! У нас такие чудесные экскурсии! Мы устраиваем тематические праздники! И концерты у нас потрясающие, силами работников, между прочим! Всегда рады! Вы знаете, что у нас работает лучший экскурсовод города? Лейла Махмудовна! О, вы не представляете! Старейший, опытнейший экскурсовод! Живая музейная ценность!
– У нее разрешение на работу есть? – опять насторожился Михаил Иванович.
– В каком смысле? Кому разрешение? Лейле разрешение? Да она полвека тут экскурсии водит! И ей нужно на это специальное разрешение? – Главная хранительница начала закипать.
– Если она не гражданка РЭФЭ, то должно быть разрешение на работу, – не уступал полицейский.
– Если вы намекаете на национальность, то наша Лейла Махмудовна – Иванова! И коренная москвичка! А вам, товарищ, должно быть стыдно! Вы и у композиторов будете национальность проверять и регистрацию? Так вот я вам скажу, Бах, Григ, Моцарт вашу проверку не пройдут. Они не граждане РЭФЭ, как вы выражаетесь! Давайте пройдем к портрету Шаляпина, чтобы не терять времени. Наверное, только он соответствует вашим бумажкам!
– Проверим… – ответил Мозговой, и главная хранительница уже не театрально, а вполне натурально схватилась за сердце, живо представив себе, как полицейский будет требовать регистрацию у портрета Баха.
– Может быть, вы еще и антисемит? – Берта Абрамовна уже не могла себя сдерживать. – Так я еврейка, и в паспорте так записано! Может, вы меня арестуете за это?
– Давайте осмотрим здание! – Полицейский понял, что перегнул палку, и решил отложить проверку документов.
– Может быть, желаете осмотреть экспозицию для начала? – Берта Абрамовна язвила и не считала нужным это скрывать.
– Кабинеты сотрудников! – рявкнул полицейский.
– Как пожелаете. – Берта Абрамовна чуть не присела в книксене и повела полицейского Мозгового вниз.
– Берта! Берта! Я не могу спуститься! Пусть мне кто-нибудь поможет!
Лейла Махмудовна сидела на четвертой сверху ступеньке лестницы и с ужасом смотрела вниз.
– Кто это? – спросил строго Михаил Иванович.
– Это наш главный экскурсовод, о котором я вам рассказывала, – гордо ответила главная хранительница.
