Письма к Людвигу и Софье

скачать книгу бесплатно


Так вот, Софьюшка, для наших земляных работ важен ещё способ заточки лопаты, в соответствии с её назначением. Отношение у нас к шанцевому инструменту, как к оружию, в полной мере. Пожалуй, эти орудия и есть наше оружие. А уж если дело дойдёт до рукопашной, то горе, горе неприятелю!

Однако же, инструмент оный применяется нами исключительно в целях мирных для различных работ земляных.

И сама Графиня яростно и ловко оными лопатами по необходимости орудует. Не в смысле черенком по горбу саботажнику, а в смысле личного участия в непростом нашем деле. Хотя, и по горб? случается. Чуть что – на цугундер. Характер!

Вот и я порой делаю ни что иное, как взяв в руки лопату, хожу следом за лязгающей и рычащей чудовищной и шумной машиной, за паровым бульдозером. Сей способ поиска погребений и прочего довольно варварский, но действенный, и очень уж ручной труд сберегает.

Лопатой орудовать я ещё в прошлом году приноровился, но нет предела совершенству, да и задачи стоят иные.

Вместо фашинных ножей у нас разновидность сапожного. Штыковой лопатой я приспособился в бортах глиняные ступеньки вырубать. Грунт твёрдый. Да и ковшовую лопату освоил ещё в прошлом году. Ибо сказано в Писании: "В поте лица будешь добывать хлеб свой".

А уж тебе, Софья, переживать о прокорме нечего. Ты всегда в холе и сытости. Пока Стан?слав в поле пылищу глотает.

Письмо 10

Здравствуй, мой беспечный подопечный, о моллюск из моллюсков, да преумножишься ты в размерах!

Я уже рассказывал тебе, как скудно обстоит дело с досугом в этом странном месте.

По этой причине я учредил для себя традицию вечерней пробежки трусцой до маяка на мыс Железный Рог и обратно. Времени занимает ровно час, превосходная прогулка на свежем воздухе. Любуюсь небом, птицами, морем и ещё этими – разнообразными китообразными. Дельфины афалины. С высокого берега хорошо видно, как они охотятся за рыбой близ рыбацких сетей, выныривая из воды и переворачиваясь. Благодать, да и только.

О морских обитателях прочитал вечерами книгу, из которой следует, что всю человеческую историю морское чудище, монструм под названием "змий морской гигантский", названный ещё в Ветхом Завете словом "Левиафан" был неоднократно замечен мореплавателями, и многократно описан. Помимо мифов и легенд, есть множество задокументированных свидетельств уже нашего Девятнадцатого века, когда экипаж под присягой, или жители побережья показывали одно и то же.

Тело толщиной с винный бочонок, а длина свыше 10 саженей!!! Форму головы сравнивают с лошадиной, но в несколько раз крупнее, да и зубы хищника. Вроде бы даже плавники спереди имеются.

В Крыму же, в окрестностях горы Кара-Даг издревле обитает подобный змий. (см. легенду про однорукого чабана и двух его собак, а также про источник и отряд янычар с саблями из Стамбула). Ко странностям Змия можно отнести способ перемещения в воде стоймя, а не плашмя, как обычные змеи. Древние описания строения тела разнятся. Греки называли его "аспидохелон", то есть змея-черепаха, с шеей как у лебедя, арабы описывали под именем "тэнн?н", и утверждали, что это рыба в форме верблюда (sic!). Вероятно, речь идёт о разных морских животных.

Упоминается фонтаны пара то из ноздрей на конце рыла, то из темечка и звук, навроде оглушительного свиста, меняющего тон. Какая-то грива за головой, будто пук спутанных водорослей. Две пары ласт или перепончатых лап, как у драконов на китайском шёлке.

Разнообразные китообразные. Чуден, право, Божий свет, и каких чудес в нём нет!

Письмо 11

Сплю я нынче, Людвиг, и снится мне, будто ночь кругом, луна полная, и я – в открытом море в лодке без вёсел. Без руля, без ветрил. И вода чёрная вокруг меня бурлит, вскипает, и из той воды выныривают три огромных блестящих бугра. А вслед за ними три толстенные гибкие шеи, как у жирафы. "Так, думаю, вот и Смерть моя пришла, то змии черноморские! А на шеях тех головы поболе бычьих размером. И головы эти унтер-боровов и самого генерал-аншефа!! А бугры – это брюхи их необъятные!

Разевают они пасти и водой из ноздрей фыркают, да ревут бычьим рёвом на три голоса:

– Ааа, попался, писака! Что, Стан?слав, думал, не читаем мы твои брехливые записки, где про нас сказано? Сейчас мы тебя кушать станем, да в Чёрном море топить!!! Приступим, Бугэлло, Азазелло и Порчелло!!!

Тут стал я читать молитву Божьей Матери, и явился тотчас из пучин монстр, в котором я узнал тебя, добрый мой Людвиг! Сделался ты страшен, и со многими щупальцами, коими змиев опутал, да и на дно утянул, только рёв, хрюканье да пузыри по воде пошли. И меня тем самым спас!

Так в холодном поту я и проснулся!

Письмо 12

Здравствуй, дымчатая моя длинношерстная краса Софья!

Ох, беда моя в том, что слишком много я вижу, и слишком многое слышу. А значит, невольно узнаю то, что мне знать было вовсе и ненадобно и не положено. При этом никогда я не относился к тем странным субъектам, что подглядывают сквозь замочную скважину, или же подслушивают, для лучшей акустики приложив к стене перевёрнутый пустой стакан, высунув при этом язык.

Вот послушай.

Вчера с дядькой Ибрагимом скушали сочный спелый душистый арбуз на пляже, он хвалил мой нож-складень, точил его о морскую крупную гальку, загадывал диковинные восточные загадки, а я пробовал их отгадать.

И тут боковым зрением заметил я, как в это время, сперва отложив свою недочитанную книжечку, в волны вошла длинноногая девица в лазурном купальном костюме, обняв себя за плечи.

Небо менялось постоянно, шли тучи, и перед закатом вдруг одна сторона неба открылась, и лучи светила, падая сверху, осветили дальнюю часть моря и огромное пространство небесной толщи. Свет был божественен, и лился сверху из самого поднебесья. И звучала вечная Музыка Сфер.

А несколько минут спустя всё пропало, и туча поглотила солнце. Иссяк сладкий арбуз, закончились восточные загадки дядьки Ибрагима, лазурный купальный костюм испарился. И только остались на мокром песочке следы изящных девичьих ступней.

Как добрёл к себе, не помню.

А ночью разразилась страшная гроза. Полыхало и громыхало так, что даже становилось страшно. Ливень лил тропический, шумный, чудовищный. Помнишь, Софья, как ты пряталась от грозы под диваном? Здешняя была громче и страшнее.

Увы, я не выспался. Но зато осталось послевкусие и ощущение причастности великому и вечному.

Письмо 13

Обрати внимание, Людвиг, пока я сочувствовал штабистам по поводу случая с покражей давешнего стекла, люди более опытные и более наблюдательные обратили внимание, что из столичного штаба на Тамани третий год подряд что-нибудь, да пропадает невзначай. А значит, надобно не таинственного злоумышленника искать, кто хитро проник в штаб со злодейским умыслом, а в самом штабе приглядеться повнимательней, причём на самом верху.

Думали сперва на штабных курьеров, но у тех, досмотренных Третьим отделением на Керченской переправе, ничего такого с собой не оказалось. Обер-офицеры подозревали барона Субботу, у которого были и есть все ключи. Изъял, к примеру, и тут же в гарнизоне и схоронил. Но тот, хоть и жаден, а до низости такой дойти не смог бы. Да и семья у него.

Падало подозрение и на некого Сударя, что неподалёку обретается, знаменитого в столице генерала и махинатора из Саратова, связанного с опасными контрабандистами Сицилии, и на его столичного протеже фон Берлиза, будто бы вынесшего заветный ящичек Сударю в экипаж в собственные руки под покровом ночи, пока штабные отдыхали от трудов праведных. Но и эта версия рядом важных пунктов не подтвердилась. Дело расследовалось ни шатко, ни валко.

Но ветераны поговаривают, что тогда остаётся версия самая чудовищная, которую подтверждает мельком слышанный мной скандал среди штабного начальства, раз уж я со штабистами соседствую. Что никакого похитителя и вовсе не было, а всё проделал его превосходительство начальник штаба, используя связи свои с австрияками и румынскими контрабандистами.

И тем самым другое "превосходительство" натуральным образом лукаво скомпрометировал.

Это всё, Людвиг, сообщаю я тебе под секретом, зная, что болтать ты не будешь, что товарищ ты надёжный, хоть и сухопутный моллюск, сиречь слизень с раковиною.

Прощаюсь до следующего письма и остаюсь с Божьей помощью всегда твой – покамест ещё поручик инженерных войск Его Величества Государя Императора Всероссийского шляхтич Станислав Зб?гневич Сил?цкий.

Письмо 14

Видит Бог, Софья, как я не люблю всё турецкое. Кроме, пожалуй, кофею.

В самом начале марта, в Катеринодаре занесло меня на памятный благотворительный концерт на летней эстраде в парке, по случаю очередной годовщины победы Русского оружия в Русско-Турецкой войне. При входе в парк с досадой отметил снова бросившееся в глаза тарабарское слово «едодой», грубо намалёванное на зелёном заборе.

На эстраде исполнители сменяли друг друга, пока я не увидел Её. Княжна Полина пела, прикрыв глаза, и звучал аккомпанемент, и я не знал, на Небе я, или на Земле. Ах, музыка!

Несравненная белокурая княжна с осиной талией и фигурой точёной наяды увлекалась конными выездами, и, говорят, по сей день ежедневно упражняется с чугунными гирями, как заправский силач. Кроме того, и лицом она хороша, черты правильные, но островатые. Шея лебединая. Езус! Мария! При таких достоинствах она ещё и поёт!

Шумный толстяк-турок в маленькой красной феске, с чёрными пышными усами, притопывал ножкой, пучил маслины глаз и кричал: "Браво! Аи! Браво!" Публика поглядывала на него с презрением.

Я был с велосипедом, и дела ждали. Потому концерт не дослушал.

В тот же вечер я написал княжне, и вскоре она ответила. Я восхищался ею, и говорил, что её выступление было подарком для меня, офицера, который вскоре отбывает в дикий южный гарнизон.

Полина писала, что у неё есть жених, и папенька-полковник, артиллерист, что служит на Тамани, за тем самым маяком, где Железный Рог. Ей безумно приятен мой отзыв о вокале, но не мог бы я сделать что-нибудь с назойливой толстой турецкой мухой?

Я дал телеграмму другу моему Констант?носу, тот шепнул самому Беяз-мурзе, и вот уж любвеобильный турок срочно мчит в Константинополь.

Княжна Полина благодарила меня, как избавителя. Итак, она шлёт мне письма в гарнизон.

Как-то там в Истанбуле наш толстый турок поживает?

Так вот, милая моя Софья, в довершение к образу, княжна Полина состоит на службе в качестве военного переводчика с английского и немецкого, немного говорит по-французски и по-турецки.

Матка Бозка, и я уже года три не видел дамских ножек настолько прекрасных, как у неё! Как сказал поэт: "И мышцы играют на голенях девы, трепещет эфир и струятся напевы"! И, как говаривал другой поэт: «Я был поражён мгновенно, одномоментно каким-то крылатым стрелком с верхних секторов обстрела!!!»

Вот такая светская жизнь, досуг по 4 дня в месяц, если повезёт. Не так уж много мест, в которых, по стечению обстоятельств, мы с княжной могли бы встретиться. У неё множество дел, а я неотлучно в обезвоженном гарнизоне. Шансы, практически равны нулю. А тут ещё Артемида Тмутораканская даёт о себе знать ненароком, дескать, а что это Сил?цкого давно не видно, не слышно? Мол, где же этот экстравагантный поручик с его необычайным шутками и талантом тамады?

Там же, где и всегда, обычно в дороге. Храни его ангелы…

Письмо 15

Ах, несравненная моя Софья!

Разве могу я не рассказать тебе о самом для тебя интересном? А то всё гарнизонный быт, байки да тусклые шуры-муры. Вест?мо, гарнизон!

В то время как сама Графиня держит котов! Вообрази, в её здешнем доме их множество!

И даже скупой Барон Суббота глядит сквозь пальцы, ежели кто из офицеров берёт котам вторую сосиску, или «колясочку» колбаски!

Молодые женщины у Графини не в фаворе, она их отправляет работать в порт, чуть ли не под замком держит. В поле одни мужчины.

Вот и сейчас, широко расставив ноги, стоит её превосходительство Графиня Це-Эр на крыше циклопического парового бульдозера, пышущего жаром, с ручным фотографическим аппаратом. Воздух от зноя дрожит, пекло адское, хоть вчера и проходили стороной грозовые тучи, и даже водяной смерч видали.

Из сослуживцев моих не назван мной мудрый поджарый синеглазый бородач Ильяс, похожий на йогина и на мамелюка одновременно, с турецким профилем.

Молчаливый и кроткий трудяга Анатоль, с культей вместо левой кисти. Но водит авто и орудует лопатой отменно.

Ворчащий по любому поводу умник Айнштайн, в неизменных очках, с необъятным лбом. Вечно неунывающий румяный здоровяк Алигьери в подтяжках, который неизменно заряжает окружающих своим оптимизмом:

– Ведро земли – ведро кваса, ведро земли – ведро пива!

Алигьери особенно эпичен и монументален утром на галерее второго этажа, между рассветом и завтраком, когда ещё не надел подтяжки, курит на фоне зари. Можно подумать, что он и есть комендант, а вовсе не Суббота-барон.

Томный Евген. Этот баловень судьбы пользуется своей миловидностью и не утруждает себя заботами. Однако в англицком футболе он бог.

Барон Суббота по утрам и вечерам выгуливает Зевса. Зевс пёс, как ты помнишь. Пёс ростом с телёнка.

Всё идёт своим чередом, Софья. И я даже собственноручно отыскал сегодня на некрополе в погребении настоящее серебро рядом с круглым бронзовым зеркалом и диковинной белой игольчатой ракушкой!. Вообрази, такое серебро приобретает фиолетовый оттенок.

Однако, помятую: "Не ищите сокровищ на земле, ибо воры подкапывают и крадут". А мы тут чем занимаемся?..

Привезу тебе, Софья, с оказией колбаски.

Письмо 16

Добрый день, изрядный тёзка знаменитого ван Бетховена! Надеюсь, ты оторвёшься на минуту от капустного листа, чтобы послушать. Я тут было затеял писать колониальный роман об Африке, для каких целей и связался посредством телеграфа со своим старинным другом Зигмундом, которого невежды часто принимают за православного батюшку. Он нынче путешествует с супругой, несравненной Натал?, через Грузию в Турцию на могучем паровом мотоцикле на две персоны. И уж оттуда, с Туретчины, с привалов и находясь на отдыхе, шлёшь мне телеграммы.

Что же напишу я своему другу З., мой добрый Людвиг? Как держа в руках тяжёлую чёрную трубку штабного телефона, я, наконец, услышал в ней голос Ольги-Артемиды? И не успев проговорить о своём приглашении на совместную прогулку на будущие выходные, услышал в трубке шумы и сиплый сочный мужской бас: "Уважаемый, долго мы ещё будем вертеть вола?!"

Я досчитал до трёх, и повесил трубку на рычаг. В моей душе рухнул нож невидимой гильотины. Отчего, желая светского общения, порой натыкаешься на такое коварство и грубость? Ох уж этот дон Педро Ваторопин, хозяин фавелл и притонов… Если это был именно он…Да кто бы н? был!

Как сказал бы твой тёзка-композитор Людвиг: "Та-та-та-тааам!!!"

Письмо 17

Здравствуй, ненаглядная моя Софьюшка! Здорова ли ты, сладко ли тебе спится? Передавай Людвигу от меня привет.

Снова три дня подряд с утра стояли на переезде железной дороги. Пока пыхтящий от натуги закопчёный трудяга-паровоз тянул мимо нашего дилижанса бесконечную вереницу нефтяных цистерн. Шофёр наш снова невнятно сквернословил себе в усы и покуривал в окно свою едкую самокрутку.

А сегодня в поле скандал! Брызжа слюной и сверкая очками, Айнштайн сцепился с обер-офицером:

– Ой-вей! Киш мир ин тухес, унд зай гезунд! Поцелуйте меня в зад, и будьте-таки здоровы, если здесь какой-то потц не знает идиш! Я що, просто так купил свой инструмент на базаре в самой Одессе, чтобы всякий, кому не лень, его таки брали?! Моя фамилия Айнштайн, и я не позволю! Мешать! Когда я!! Работаю!!!

И лицо его сделалось пунцовым. Ноздри раздувались, как у быка на корриде.

– Пойду я, пока Графиня твои вопли не услыхала, – скучно зевнул обер Тобиаш, и побрёл к канистре с водой, покручивая ус.

Я в это время, растянув мерную ленту вдоль скелета, присел на раскладной стульчик, и тут – на ключицу костяка села пёстрая бабочка, посидела мгновение, дважды махнула крыльями, и упорхнула прочь. Я был зачарован.

Вот оно, торжество жизни, единство мёртвого и живого! И нет рычания паровых тракторов, нет насыпи с рельсами перед глазами, нет шумного паровоза. Простая маленькая бабочка вернула моей душе покой и умиротворение!

– Шлимазл! Нет, ви ето видели?! Он будет рассказывать мне!.. – доносились вопли издалека.

Я вдруг с грустью вспомнил, что сегодня утром мадам отстранила от должности дядьку Ибрагима, и его утром даже не было в дилижансе…

Вопли удалялись на юго-восток: