Загадка виллы Дроков

Томмазо Перчивале

Загадка виллы Дроков

IL MISTERO DI VILLA DELLE GINESTRE

© 2025 by BOOK ON A TREE LIMITED

© ООО «Издательство «Эксмо», издание на русском языке, 2025

© Л. В. Золоева, перевод на русский язык, 2023

1

Конец неизбежен

Грета Салливан давно задавала себе один вопрос. Она не могла спросить об этом ни маму, ни тем более мисс Беннет. Она даже папу не могла об этом спросить. А ведь он был на войне и наверняка знал ответ.

Вопрос был такой: какого цвета лицо мертвеца?

В её любимых страшных рассказах мертвецы были белыми или жёлтыми, но сегодня в газете «Морнинг Хроникл» появилась статья о парне, которого нашли задушенным, так вот у него лицо было «цианотичного цвета». Грета знала, что «цианотичный» значит «синий». Следовательно…

Всё непонятнее и непонятнее.

Вот бы хоть раз в жизни увидеть труп! Нет, она, конечно, была на похоронах старого Уинтерботтома, но её посадили в последнем ряду и строго-настрого запретили подходить к гробу. Поэтому Грета пребывала в сомнениях и время от времени возвращалась к этому вопросу, особенно когда ей доводилось делать что-то волнующее или необычное, например ехать одной на слишком широком бархатном сиденье в слишком пустом вагоне поезда, который ехал слишком быстро.

Поезд на всём ходу мчался сквозь ночь, выпуская огромные клубы чернильного дыма, железные колеса сердито визжали и лязгали, когда машинист пытался наверстать обычное отставание и вписаться в расписание.

Сиденье было таким большим, что маленькая Грета выглядела на нём намного младше своих восьми лет. Стремительный бег поезда бросал её то влево, то вправо, и она качалась из стороны в сторону, как сваренная спагеттина.

Время от времени она поглядывала на свой кожаный чемодан. Кондуктор любезно разместил его на багажной полке. Чемодан был большим. Тяжёлым. С укреплённым пластиковым низом и металлическими колёсиками, которые угрожающе поблёскивали в свете ламп. Если он свалится ей на голову – убьёт на месте. Одно мгновение, и – кряк! – шея ломается (с не очень громким хрустом), и Грета падает на пол, чтобы никогда больше не встать.

Так-так-так, интересно.

Что она почувствует в этот момент? Перед ней и вправду как в кино пронесётся вся её жизнь? В таком случае это будет очень короткий сеанс, потому что в восемь лет она ещё и половины жизни не прожила. Зато сколько всего успела! О да, господа, фильм получится коротким, но захватывающим. В нём будет минимум три неожиданных сюжетных поворота и одна говорящая собака. Кажется.

Она не была до конца уверена, что прошлым летом тот сеттер в Блэкпуле действительно сказал ей: «Хороша сегодня говядина». Грета спешила и не стала останавливаться, чтобы поддержать разговор. Как можно было упустить возможность поболтать с единственной в мире говорящей собакой?! Восемь лет – и уже такое горькое сожаление! После этого Грета пообещала себе, что больше никогда в жизни не будет спешить.

Поезд сердито дёрнулся, и сетка багажной полки завизжала, как споткнувшаяся в галопе лошадь. Грета подняла глаза и поняла, что чемодан не упадёт. Во всяком случае, не сейчас.

И девочка снова принялась рассматривать своих попутчиков.

Она насчитала в вагоне ещё шесть человек, но только один привлёк её внимание.

Это был огромный, как орангутанг, мужчина в рубашке винного цвета и с такой мускулистой грудью, что пуговицы, казалось, вот-вот разлетятся в разные стороны. Закатанные по локоть рукава рубашки обнажали руки, покрытые жёсткими чёрными волосами. Грета подумала, что они, наверное, колючие, как иголки. С носом вообще было что-то странное – он был похож на сплющенный кусок мяса. А на левой щеке до самого виска тянулся шрам в виде ящерицы. Но больше всего Грету удивило другое: на морде этого Орангутанга блестели два очень зелёных и очень умных глаза. Такие глаза могут быть у изобретателя или у волшебника, но никак не у обезьяны. Это были глаза человека, который знает какую-то тайну.

Грета смотрела на него с восхищением, но мужчина лишь искоса взглянул на неё и отвернулся к окну, рассматривая проплывающий мимо пейзаж. А за окном между тем не было ничего интересного. Только тьма. Только сельская глушь, проглоченная густой мглой июньской ночи.

– У вас всё хорошо? – Плотное круглое лицо кондуктора застало девочку врасплох.

– Что? А, да.

– Не часто у нас бывают такие юные пассажиры!

– Мне почти девять лет, – строго сказала Грета, вскинув подбородок.

Кондуктор с трудом сдержал улыбку:

– Если вам что-то понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь, сразу скажите мне. Я обещал вашей гувернантке, что доставлю вас со всеми удобствами, а я человек слова!

– А нам ещё долго?

– До Литтл Мосс? О, мы почти приехали. Это следующая станция.

– Спасибо.

Кондуктор не спешил уходить. Если бы это была его внучка, он бы ни за что не разрешил ей ехать в поезде одной. Да ещё вечером! Салливаны, видно, совсем не думают о своём чаде. У богатых это обычное дело. Они заводят детей, чтобы принять поздравления, а потом сдают их на руки сначала няне, затем гувернантке и забывают, что у них есть дети, пока те не станут взрослыми. Деньги вредят семье, очень вредят. Он это хорошо знает. С жалованьем железнодорожника он мог позволить себе только квартиру в пригороде – но зато у него куча детей и внуков, которые согревают ему сердце. Такая маленькая девочка едет совсем одна и так далеко… Некоторые люди совсем не думают головой.

– Вам плохо? – вывел его из задумчивости голос девочки.

– М-м-м? Мне?

– Ну, вы застыли и смотрите в пустоту. Я подумала, может, вам стало плохо. В поездах людям часто бывает плохо.

– Со мной всё хорошо, – поспешил успокоить её кондуктор. – Не беспокойтесь.

– А вот интересно: у вас в вагоне никто не умирал? – любопытствовала девочка, оглядываясь по сторонам с нездоровым интересом. – Вы вообще когда-нибудь видели мертвеца?

– Мертвеца? Боже упаси! Нет конечно! Ну, то есть… здесь точно не видел!

– А где-нибудь ещё? На войне?

Кондуктору стало немного неловко:

– Но… Что это за мысли у вас такие?! В вашем возрасте…

– Жаль, – вздохнула Грета.

– Вам бы лучше приготовиться к выходу. Мы почти приехали в Литтл Мосс. А теперь, с вашего позволения… – Кондуктор одарил девочку неуверенной улыбкой и поспешил прочь.

Этот краткий разговор привлёк внимание Орангутанга, который теперь смотрел на юную попутчицу с больши́м интересом. Грета покраснела и перевела взгляд на другого пассажира – длинного сухопарого парня в надвинутой на лоб фетровой шляпе. Он храпел, открыв рот, вытянув ноги и упершись локтями в подлокотники, как будто пытаясь устроиться в узком кресле.

За ним сидела рыжая веснушчатая женщина в аккуратном накрахмаленном чепце и с огромной родинкой на подбородке, из которой рос целый пучок волос. Она держала на коленях мягкую плетёную корзину и время от времени засовывала в неё руку, что-то загадочно помешивая.

Грета услышала, как позади открылась раздвижная дверь, и пол вагона заскрипел под тяжестью кондуктора, который снова куда-то летел сломя голову. В этот момент мимо окна промелькнуло целое созвездие расположенных в ряд оранжевых огней. Это они проехали кладбище. В тёмную и холодную ночь его огни казались яркими и весёлыми. Они согревали сердце.

Поезд свистнул и начал тормозить. А Орангутанг всё наблюдал за Гретой.

– Литтл Мосс! Литтл Мосс! – объявил голос кондуктора. – Вот и доехали!

Парень, храпевший в кресле, приподнял шляпу и в четыре прыжка выскочил из вагона. Грета увидела в окно, как он шагает по платформе. Очень, должно быть, спешащий человек.

Веснушчатая женщина подняла корзину и тоже направилась к выходу, с улыбкой проходя мимо Греты. В корзине у неё спал малыш с похожими на спелые персики щеками.

Орангутанг тоже встал. Он ненадолго замер во весь свой могучий рост, а потом выгнул спину. Раздался такой хруст, будто в жестяное ведро ссыпали кучу гравия. Какой же он большой! Грета была уверена, что он мог бы одним ударом сломать дуб. Да, сломать, а потом, пожалуй, и съесть его. Ну, может, не весь. И ещё почистил бы зубы ветками дуба как зубочисткой.

Орангутанг уже повернулся к Грете, когда его обошёл запыхавшийся кондуктор.

– Извините за ожидание! – выдохнул он, потянувшись за чемоданом Греты. – У вас больше ничего не было?

Девочка покачала головой и спрыгнула с сиденья.

Она оглянулась на Орангутанга, но он уже исчез.

2

Цветущая тюрьма

– Перевод?

– Перевод.

Шекспир не мог сказать, что это стало для него неожиданностью.

– И ни в коем случае не наказание, – подчеркнул старший инспектор. – Ваша служба, инспектор Шекспир, была и остаётся безупречной. Но воздух в Лондоне стал… как бы это сказать… тяжёлым. Вам ведь тоже так кажется, Шекспир? Ну вот! Так что считайте этот перевод счастливым случаем. Возможностью поработать в более спокойном, более… чистом месте. На свежем воздухе, Шекспир! На свежем воздухе, а не в этом смоге, разъедающем наши лёгкие. Можете считать это отпуском. Отпуском по работе. Потом, как только позволят обстоятельства, я снова переведу вас сюда, может даже с повышением, а? И вы вернётесь бодрым и помолодевшим. Ну что, разве это похоже на наказание?

Конечно, похоже. Старший инспектор хотел избавиться от Шекспира как можно скорее. До свидания, спасибо за службу. И надо сказать, у него были на это причины.

Уильям Шекспир сделал молниеносную карьеру в Скотленд-Ярде: один успех за другим, одна награда за другой. У него был талант, и ему нравилось работать хорошо. Он был храбр, невероятно умён и обладал потрясающим чутьём. Словом, дела его шли так хорошо, что сверху ему стали спускать всё более сложные и щекотливые поручения. Пока он не допустил нелепую оплошность. Пока не совершил непростительную, но, кажется, неизбежную ошибку. Ошибку, которая стоила ему карьеры.

А может, это не было ошибкой?

Шекспир в который раз задавал себе этот вопрос, проводя платком по липкой после поезда шее и оглядывая то, что на месяцы, а может, и на годы должно стать его новым домом.

Литтл Мосс, глухая деревушка, затерянная среди английских холмов, была обозначена на карте крохотной чернильной точкой. И при взгляде на неё сразу становилось понятно почему. Это было сонное местечко, прильнувшее к холму, как щенок к животу матери, с каменными домами, укутанными покрывалом из вьющейся герани. Герань была повсюду: на подоконниках, на фасадах, на дверях. Даже фонтан на въезде задыхался от буйства алых цветов.

Шекспиру вдруг показалось, что он попал в тюрьму. Увитую цветами, но всё же тюрьму.

В Литтл Мосс была одна, главная улица – в том смысле, что там вообще больше не было улиц. Ходили по ней только взад и вперёд, заблудиться было невозможно. Инспектор пошёл вперёд, держа в руках записку: «Постоялый двор "Чихающий кабан"».

Он миновал руины старого средневекового аббатства. Арки стойко держались на ветру, как рёбра выброшенного на берег кита. У Шекспира пробежала дрожь по телу, но не от вида аббатства, а оттого, что он был в одной рубашке в самый холодный за всё столетие июньский вечер. Влажный, зябкий воздух спускался по шее, пропитывал спину и добирался до носков. Шекспир уехал из Лондона в спешке, не переодевшись и прихватив с собой только драгоценный кожаный планшет, с которым никогда не расставался. Остальные его вещи были уложены в сундук, который он отправил отдельно. По его расчётам, сундук уже должен был ждать его в гостинице.

Инспектор услышал лёгкий шорох в темноте среди старых камней аббатства. За полуразрушенной стеной пряталась какая-то парочка, оттуда доносилось тихое хихиканье и звуки поцелуев.

Шекспир хмыкнул. Он уже добрался до центра города, где улица расширялась настолько, что её можно было назвать площадью. Суровое здание местного отделения полиции отличалось от других домов только вывеской и двумя чёрными автомобилями, припаркованными перед входом.

По соседству высились точно такие же почта и мэрия. Если бы кто-то украл вывески, в Литтл Мосс началась бы чудовищная неразбериха.

Шекспир шёл по улице, чувствуя на себе взгляды прохожих. Он к этому привык. Он уже сорок лет приковывает к себе внимание окружающих. И если в юности интерес вызывали только его громоздкие и мощные объёмы, то со временем к ним добавились лицо, потрёпанное карьерой профессионального борца, сломанный не менее пяти раз нос, шрам, как у убийцы, и двадцать лет работы в полиции. Результат – человек, который не может пройти незамеченным.

Инспектор увидел наконец паб с жёлтыми окнами, за которыми наблюдалось какое-то движение. На стене заведения был нарисован здоровый хряк, выдувающий из ноздрей слова «Постоялый двор "Чихающий кабан"».

Шекспир толкнул дверь, и в нос ему ударил запах горького пива и тушёной курицы. Интерьер был простоватым, но уютным, а горящий камин и деревянный пол, скрипящий под ногами, как хрустящий хлеб, делали обстановку ещё более домашней.

Клиентов было немного. У камина четверо крестьян оживлённо спорили о куропатках. У барной стойки долговязый парень, сидя на табуретке одним бедром, покачивал другой ногой. Двое стариков, потягивая трубки, играли в карты. Ни женщин, ни детей.

Когда Шекспир вошёл, все как по команде повернулись на него посмотреть. Он кивнул в знак приветствия. Крестьяне ответили ему с лёгким недоверием.

Коренастый парень с бакенбардами толщиной с обувную щётку больше походил на свиновода, чем на трактирщика. Он облокотился на стойку, а его левая нога упиралась в пол за правой ногой в легкомысленной позе, не вяжущейся с его пухлым телом. Разговаривая с молодым человеком у стойки, он то и дело вытирал руки о фартук, запачканный подливкой, кастрюлю с которой от держал в руках и то и дело помешивал.

Увидев нового клиента, трактирщик замолчал и расплылся в широкой улыбке, явившей отсутствие переднего зуба:

– Добро пожаловать, сэр! Проходите, присаживайтесь. Вы не из наших мест, верно? Без обид, но это сразу видно. Итак, чем могу вас порадовать? Вы уже ужинали? Могу предложить тушённую на огне курицу. Пальчики оближете! Хотя у нас есть салфетки. Но это так, образное выражение. – Трактирщик тараторил без пауз. И каждый раз, когда он произносил «ш» или «ж», звук вылетал у него меж зубов с раздражающим свистом.

Парень у стойки оглядел нового посетителя с ног до головы. Откуда, чёрт возьми, его принесло?! Мало того что у него обезьянье лицо – он определённо великоват по местным меркам. И не какой-нибудь рыхлый тюфяк – нет, мускулистый здоровяк. Такой размажет тебя одним пальцем. Такой может натворить бед.

Инспектор одну за другой читал эти мысли у парня на лбу. А потом опустил глаза на его обувь – и тут же расслабился. Такую обувь мог носить только коп.

– Спасибо, я не голоден, – ответил он трактирщику голосом, от которого менее прочная штукатурка слетела бы со стен. – У вас на моё имя забронирован номер.

Трактирщик оживился:

– О, очень хорошо! Как вас зовут? – спросил он и принялся листать тетрадь, почти такую же грязную, как его фартук.

– Уильям Шекспир, – ответил инспектор, приготовившись к обычной реакции.

– Шекспир… Шекспир?

– Моя мама была его большой поклонницей.

– Ну надо же! – с улыбкой сказал трактирщик. – Я теперь всем буду говорить, что у меня останавливался знаменитый Уильям Шекспир. Хоть вы, конечно, и не он.

Инспектор промолчал.

– Что привело вас в Литтл Мосс, господин Шекспир? – продолжал строчить трактирщик. – Простите за любопытство.

– Я новый начальник местной полиции.

Услышав эти слова, долговязый побледнел. Но тут же снова пришёл в себя.

– А, вы приехали, – сказал он. – Добро пожаловать в Литтл Мосс, инспектор. Я сержант Пеннингтон, временно исполняющий обязанности начальника местного отделения органов охраны правопорядка.

Шекспир вздохнул. Канцелярит был раковой опухолью провинциальной полиции. Не то чтобы в Лондоне не было полицейских, склонных к церемониям. Но там, где происходит пятьдесят убийств в месяц, сотни краж и тысячи других преступлений, канцелярит быстро превращается в односложные ответы и всевозможные ругательства.

– Вас прислали из Лондона, – сказал Пеннингтон, продолжая таращиться на Шекспира так, будто у того на лбу росло щупальце. – Вы смените Каррутерса. – Парень говорил без вопросительных интонаций.

– Спасибо, меня предупредили, – буркнул Шекспир с сарказмом, ускользнувшим от Пеннингтона. – Повернувшись к сержанту в профиль, инспектор положил на стойку свою большую руку, и трактирщик истолковал это как жест человека, долго скитавшегося в пустыне и измученного жаждой. Через три секунды он подал Шекспиру ледяной напиток.

– Пожалуйста, инспектор! – счастливо улыбаясь, сказал трактирщик. – Это за счёт заведения. С наилучшими пожеланиями от всей нашей деревни!

Шекспир нахмурился:

– Спасибо, но я не принимаю подарков.

– Ну что вы! – расстроился трактирщик. – Это же в знак гостеприимства!

– Я предпочитаю платить и за гостеприимство.

– Может быть, в Лондоне так не принято, – кашлянув, вмешался долговязый коп, – но здесь ценят гостеприимство. В маленьком городе всё по-другому, у нас есть неписаные правила, которые…

Шекспир покосился на него и высыпал на прилавок горсть шиллингов.

Пеннингтон и трактирщик переглянулись, что означало что-то вроде «Приехали!»

– Так, а теперь я бы хотел немного отдохнуть, – сказал Шекспир. – Можете показать мне мою комнату?

– Да, сэр, конечно, – кивнул трактирщик, обрадовавшись возможности выйти из неловкого положения. Он обошёл барную стойку и добавил: – Она наверху, пойдёмте. – Но сделав шаг, он резко остановился. – Если позволите, я понесу ваш багаж. В Лондоне ведь так принято? Мы тут не дикари какие-то!

– Я отправил свой сундук экспресс-почтой, – сказал Шекспир с каменным лицом. – Он должен был прийти сегодня утром.

Трактирщик побледнел:

– Э-э-э, сундук? Но я не получал никаких сундуков, сэр. Я, конечно, могу спросить у жены – может, она…

– Спросите, будьте любезны.

Несчастный трактирщик проскользнул на кухню. Шекспир слышал, как он переговаривался с женщиной, которая отвечала ему весёлым чириканьем. Судя по всему, сундука она тоже не видела. Из кухни с новой силой запахло тушёной курицей.

– Вы точно не хотите есть, инспектор? – спросил трактирщик, выглянув из-за двери.

Шекспир многозначительно промолчал.

– Я пойду, – сказал сержант Пеннингтон, заметив потемневшее лицо инспектора. – До завтра… Полицейский участок находится через дорогу… Если вдруг вы не видели…

– Я видел.

– Ну ладно. Тогда я пошёл.

– Идите.

Но сержант задержался:

– Смена у нас начинается в восемь утра. Хотя вы, наверное, и так знаете.

– В семь тридцать, – твёрдо сказал Шекспир. – Прежде чем приступить к работе, я хочу провести общую инспекцию.

– Ладно. Как скажете, инспектор, – пробормотал Пеннингтон. – Я предупрежу констебля. – И он ушёл.

Через десять минут (и два пролёта очень крутой лестницы) совершенно голый инспектор Уильям Шекспир ворочался в постели, которой суждено было приютить его в Литтл Мосс. С собой у него была только одежда, в которой он ехал в поезде, и неизменный кожаный планшет. Ни запасных трусов, ни пижамы. Ему даже пришлось попросить у трактирщика зубную щётку, и тот побежал к аптекарю домой, потому что аптекарь сидел дома с дочкой, заболевшей отитом. Жена трактирщика предложила инспектору постирать его рубашку и бельё в раковине: «Вот увидите, на них не останется ни следа!» А на ночь она дала ему халат своего мужа, но едва Шекспир просунул в него руку – рукав тут же треснул по швам.

С кроватью инспектор тоже потерпел полное фиаско. Она была такой короткой, что его ноги умещались в ней только по икры.

Кое-как устроившись, усталый и раздражённый, с липкой после поезда кожей и под одеялом, едва доходившим до половины груди, инспектор Шекспир провёл жуткую ночь, не отдохнув ни минуты. Только на рассвете он от изнеможения погрузился в тяжёлый глухой сон. Инспектор не слышал своего храпа. Но зато все остальные в Литтл Мосс проснулись от странного шума, которого никто никогда раньше не слышал. Пекарь описал его как «рёв двух яростно дерущихся медведей».

3

Тесный кабинет

Это была не боль. Это была какая-то тяжесть, не то червь, не то гвоздь, который день за днём проникал всё глубже и глубже в то потайное место, где у него было сердце.

Неужели он становится сентиментальным?

Сидя в своём кабинете, в угловой комнате в юго-западном крыле виллы Дроков, граф Арчибальд Салливан горько улыбнулся.

Довольно большой кабинет был заставлен массивной мебелью с бесчисленными ящиками, картотечными и книжными шкафами, которые закрывали всё: стены, часть окна и даже топку старого, давно остывшего камина. В кабинете нельзя было двинуть ногой, не наткнувшись на стопку древних бухгалтерских книг, на кипу газет военного времени или на перевязанные бечёвкой серые картонные коробки, о содержимом которых все давно забыли.

Арчибальд Салливан всегда был таким. Он любил окружать себя вещами. Бумаги, книги. Они придавали чувство уверенности и защищали от жестокого мира, в котором он родился богатым аристократом, а теперь был вынужден стать… буржуа. Ужасное, отвратительное слово.

Граф склонился над массивным столом с расстеленной на нём финансовой газетой и другими жалкими бумажками, требующими его внимания.

– Что?! И они тоже?! – рявкнул он, проведя по строчке в газете указательным пальцем левой руки и одновременно ткнув во что-то в одном из своих отчётов соответствующим пальцем правой. – «Ойлед Петролиум» тоже подешевели?! А, чтоб они пропали! Чтоб они все пропали!

Биржевые акции. Его погибель. Вот уже несколько лет.

Кажется, пришло время переходить к плану Б. Это самое радикальное, самое постыдное, но и самое эффективное решение проблемы. Граф рукой причесал бакенбарды. Конечно, у его действий будут последствия. Но когда их не было?

Он так задумался, что от шороха за дверью даже вздрогнул.

– Кто там? – спросил он раздражённо.

Ответа не последовало.

– Я ведь просил меня не беспокоить!

Входить в кабинет графа было строго запрещено. Исключение делалось только для горничной, только в пятницу вечером и только под его личным присмотром.

Он увидел, как повернулась ручка и кто-то толкнул запертую дверь с другой стороны. Граф встал, обошёл письменный стол, протиснулся между стопками книг и резко повернул ключ в замке:

– В чём дело?

Серыми, горящими от беспокойства глазами на него смотрела Матильда Салливан.

Всё чаще и чаще Арчибальд Салливан, оказавшись перед ней, в первые две-три секунды не узнавал женщину, на которой был женат вот уже сорок лет. Это было всего лишь мгновенье – маленький миг недоумения и растерянности: «Кто это?» Потом он вспоминал:

– Тилли? Господи, ты меня напугала!

Волосы графини были собраны в небрежный пучок, щёки устало обвисли, а кожа была бледнее обычного. Видимо, с ней только что случился один из её кризов.

– Дорогая, – более мягко сказал граф, – тебе плохо? Доктор пришёл?

– Мне хорошо, – сухо ответила Матильда. – Мне просто нужна сегодняшняя газета. Ты закончил?

Граф перевёл взгляд на беспорядок на его столе. По правде говоря, у него тоже был свой криз. Только он должен держать это при себе. Он не мог сказать жене, что их семейное состояние высосали жестокие пиявки-финансисты. Матильда никогда ему этого не простит.

Арчибальд Салливан взял газету, аккуратно сложил её и протянул жене. С чего это у неё вдруг появилась мания каждый день читать новости? Раньше её интересовали только некрологи и субботние объявления о свадьбах.

– Спасибо. – Графиня покосилась на мужа и, спустившись по тёмной лестнице, скрылась из виду.

Граф несколько секунд смотрел в точку, в которой она исчезла, потом закрыл дверь и повернул ключ на два оборота.

Ему нужно набросать одну важную записку, пока он не забыл детали. Он взял голубовато-серый лист бумаги и начал писать: Мне совершенно необходимо связаться с доктором Уинстоном…

Высушив чернила промокательной бумагой, граф перечитал написанное. Малейшая неточность в этой записке могла привести к катастрофе. Он уже собирался положить её в стол на дно третьего ящика, когда услышал, как на посыпанную гравием подъездную дорожку въехал автомобиль.

4

Вилла Дроков

Он не любил детей. Вечно им что-то надо, вечно они чего-то просят. То «есть хочу!», то «пить хочу!», то «у меня живот болит!»

Шумные, грязные и хотят всегда быть в центре внимания. Люди, заводящие детей, просто сумасшедшие, другого объяснения быть не может. Алекс Маккеннон в этом абсолютно уверен.