Босиком по зелёной траве

Константин Томилов

Босиком по зелёной траве

Посвящается всем, счастливо живущим, православным семьям.

"И рече́ Госпо́дь Бо́гъ: не добро́ бы́ти человѣ́ку еди́ному: сотвори́мъ ему́ помо́щника по нему́"

(Бытие; гл.2; ст.18)

—Алёша, ты чего не спишь? – сонно загнусавила Татьяна, заворочавшись в объятиях мужа и поворачиваясь к нему лицом.

–А ты сама, как думаешь, почему? – тихонько выдохнул Алексей в помятую подушкой щеку жены, косясь в стремящиеся закрыться щёлочки век.

–Мммм, неугомонный ты мой! – пропела, просыпаясь, молодая женщина, морской волной прильнув к мужу и пристально вглядываясь, в порозовевшее от возбуждения лицо мужчины, широко распахнутыми ярко синими глазами.

–Неее…, ну если…, – виновато "замычал", пряча взгляд, Алексей.

–Дурачок, – рассмеявшись, возразила законная супруга. Жадно приникнув на несколько мгновений губами к губам, быстро отстранилась и, "с пионерской готовностью", потянула  через голову ночную рубашку.

Послушавшись спустя некоторое время, торопливого шёпота жены: "Алёша, надо одеться, а то сегодня выходной, Янка обязательно прибежит, как в садик, так её не добудишься, а как…, нет бы поспать…", Алексей лежал на спине задумчиво разглядывая гипсовую лепнину на потолке, только что отстроенного, загородного дома.

Резво посетившая санузел, Таня побежала на второй этаж. Мелко просеменив, на цыпочках, босиком, по дорогому деревянному полу, безшумно приоткрыла дверь в детскую. Засунув голову, не выдержала и занырнула внутрь. Покрутившись одну-две минуты по комнате, что-то поправляя и убирая, облегчённо вздохнув, вынырнула обратно в коридор. Выключив мимоходом, "на автомате", светодиодные полоски ночного освещения, прошлёпала вниз по дубовой лестнице, с удовольствием поглаживая новенькие перила.

Зашмыгнув в спальню, аккуратно прикрывая за собой дверь, "доложила" повернувшему к ней голову мужу:

–Дрыхнут…, слава Богу…, сладко так…

Досеменив до необъятного супружеского ложа, упала и подползла под правый бок Алексея.  Привычно засунув застывшие ножки, греться в тёплые ноги мужа, притихла. Посопев минут пять в шею неспящего Алексея, повернулась и, с трудом дотянувшись до прикроватной тумбочки, посмотрела на экран вспыхнувшего смартфона:

–Четыре часа…, спать бы ещё и спать…, а уже светло так…

Вновь притиснувшись, к никак не реагирующему мужчине, приподнялась опершись на локоть, взяла в ладони его лицо и требовательно повернула его к себе:

–Лёшенька, у нас всё хорошо?!

–Да. А что такое?

–Просто…, я не знаю даже…, ты сейчас был такой…, я уже и не помню, когда последний раз так было…, я чуть было не задохнулась, не захлебнулась от твоей нежности… У нас всё в порядке?

–Глупенькая, ты моя, – Алексей погладил кончиками пальцев по щеке верную жену, – опять тебе, что-то показалось?

–Угу, – согласно закивала головой Таня. В предрассветно синих глазах бултыхались тёмные, смутные льдинки тревоги и страха. С тех пор, как, неожиданно последовавший терпеливому примеру жены, Алексей, начав воцерковляться, совершенно отказался от вредных привычек (курения; редких, но крепких выпивок; сквернословия и т.п.) и превратился из автослесаря "золотые руки" в успешного предпринимателя с высшим образованием, у одновременно и счастливой и напуганной обрушившимся на них богатством женщины – "сердце постоянно было не на месте". Она всё время ощущала, ржавыми иголками колющие её, злые, завистливые взгляды потенциальных соперниц.

Так же, как и Алёша, она была некрасива, обычная простушка из рабочей семьи. И была вполне довольна своей скромной долей. Хотя, конечно, хотелось! Хотелось лучшего, не для себя, для детей. Вот и – дохотелось. Видя, как, ранее никому не нужный простачок Алёшка, превратившийся в солидного, интересного Алексея Петровича, подвергается неисчислимым нападкам жадных, хищных охотниц за деньгами, Таня изнемогала от постоянного предчувствия БЕДЫ.

–Танюша, перестань, – Алексей притянув к себе, нежно прикоснулся губами к губам жены, – ты у меня ОДНА, ты мне с Небес послана и никого мне, кроме тебя не надо…, никогда. И это всё, – мотнул взглядом вокруг себя, – мне, без тебя и девчонок, нафиг не нужно, – вытирая ладонями растаявшие, вытекающие слезинками тревогу и страх, – мне просто сон об одном дне из моего детства приснился, я проснулся и вспомнил, что всё так и было…

–Расскажи! Расскажи мне! – требовательно, как маленькая дочечка, захлопала в ладошки Таня.

–Ох, Господи! Какая же ты у меня! – Алексей погладив, как маленького ребёнка, жену, положившую голову на сложенные вместе ладошки, приготовившуюся "слушать сказку", в миллионный раз признался – ЛЮБЛЮ ТЕБЯ…

***

Алёшка проснулся как от толчка в бок. Сквозь раннее, несмелое птичье щебетание, из кухни доносились звуки, переплетающихся между собой, мужского и женского голосов.

"Папа и мама приехали!" – неоновой вывеской вспыхнула мысль в голове мальчика. Хоть и хорошо в гостях у бабушки, но теперь! Теперь, когда родители приехали в долгожданный отпуск, лето становилось полноценным. Задрыгав ногами сбрасывая с себя тонкое байковое одеяло перекрутившееся с простынью, за ночь, в бесформенный комок, Алёшка подскочил с ржаво скрипящей кровати и потопал на сладко манящий мамин голос.

–Ой, Алёшка! – суетливо соскочила, сидевшая на коленях у мужа,  женщина навстречу сонно бредущему сыну, – чего ты не спишь? Ночь же ещё, – махнув рукой в полутёмное окно, стыдливо оправившись, подхватила на руки упавшего в её объятия ребёнка, – говорила же тебе, отец, потише ты, потише, детей разбудишь, – укорила смущённо смотрящего на пол мужа.

Повисев на шее у  мамы чмокающей макушку, прижавшегося к ней всем телом, пятилетнего сынишки, Алёшка выкрутившись из её объятий, полез, на нагретые ею, колени отца. Прижавшись щекой к сухощавой груди, с наслаждением вдохнул в себя крепкий мужицкий запах. Ощутив всем детским тельцем обнимающие его сильные, жилистые руки, подумал: "Как в бронежилете". И, сразу же, забыл эту странную для пятилетнего мальчика мысль.

–Папин сынок, – ласково-ревниво проговорила мама, усевшись напротив них на табурет, поставив локоть на стол и опершись на ладонь подбородком.

–Угу, – согласно хмыкнул отец, баюкая полудремлющего Алёшку, – а вот и твоя, – заслышав скрипение второй кровати и шлёпание босых ног, – мамкина доча идёт.

Сонно растрёпанная Верка, сунувшись мимоходом к отцу, молча чмокнув его в колючую щёку, с ходу шмякнулась на колени, вздрогнувшей всем пухлым телом, мамы:

–Ох, ох, Вера! Ну ты совсем уже! – нежно забормотала мать, лаская тринадцатилетнюю девочку-подростка, – большая же, уже такая, тяжёлая, – прижимая к себе, оглаживая созревающее для деторождения, родное тельце.

–Ага! – проснулся полузаснувший Алёшка, – мама! А Верка меня вчера…

–Заткнись, ябеда! – "ринулась в атаку", только что расслабленно нежившаяся в маминых объятиях строгая нянька.

–Ну, началось! – оборвала назревающий скандал твёрдо зашедшая в комнату бабушка, – цыц, вы, оба! – утихомирила послушно притихших внуков, – и вы тоже, – строго воззрилась на дочь и зятя, – говорила же, идите спать. Постелено, всё готово. Нет же, сидят и сидят! Никак не намилуются, полуношники, – обречённо махнув, на засуетившихся, уходящих к постелям детей, – ох, Господи, прости! – перекрестилась на висящую в углу тёмную доску и пошла к себе.

Уложенный на мгновенно поправленную мамой постель, Алёшка сладко свернувшийся комочком, перетерпевший колючее щекотание папиных усов, сквозь обволакивающий его туман, слушал ласковое журчание маминого голоса:

–А мы, доченька, на последнюю электричку опоздали, прособирались долго. Папа наш, ещё! С позавчера в отпуску, а вчера опять, на работу вызвали, он и пошёл. Как будто без него там, – прерванная досадливым кряхтением отца: "я пойду покурю, пока вы тут…", продолжила, – ну вот, на вокзал приехали, а уже поздно. Пришлось на поезде. Вот уже, в двенадцать ночи…

Снова разбудили Алёшу в этот день неистовый гвалт раннелетних птах, бойкий смешливый разговор стряпающих на кухне бабушки, мамы и Верки, и плотницкие деревянные стуки доносящиеся с улицы. Подскочив с постели, как подкинутый пружиной, Алёша пробежав через нагретую ароматами готовящейся еды кухню, впрыгнул в стоящие у порога тапочки и не слушая раздающиеся сзади: просящее мамино "Алёша, сыночка, ну куда?", сердитое бабушкино "вот неслух!" и торжествующее Веркино "а я вот и говорю!"; живой пулей вылетел из длинного дощатого коридора во двор.

–Папа! – с ходу ткнулся головой в живот с готовностью раскрывшему ему объятия отцу, – я тебе помогать буду!

–Конечно! Конечно будешь, – согласился отец, поглаживая, заскорузлыми от постоянной работы, серыми от въевшегося в кожу мазута ладонями, голову сынишки, – а как я без тебя?! Без тебя мне никак не справиться! Но сначала, ты умоешься, позавтракаешь, и будем вместе всё делать. Нет-нет! Сейчас я только готовлю всё, чтобы делать, а самое главное, мы с тобой, вместе будем! – тихонько подталкивая в сторону стоящей на крыльце матери, недоверчиво оглядывающегося Алёшку.

Торопливо уплетающий молочнопшённую кашу юный плотник, недовольно мычал, мотая головой, на замечание, мимоходом погладившей его по голове, мамы.

–Зарос наш сыночек, – проговорила она, шагнув к газовой плите и помешивая, что-то там, в кастрюле, – подстричь бы его надо…

–Надо! – согласно перебила свою единственную дочь, бабушка, – а когда? Вот сама и сходишь! Так-то, я с Сонькой, давно уже договорилась, а всё некогда и некогда. То огород, то корова загуляла, бегай ищи её, то у этой началось, – кивнула на сконфуженно запунцовевшую Верку, – самой бы его, да нельзя, вы же сейчас городские!

–Ну ладно, мама, чего ты?

–Да, ничего, – огорчённо вздохнула старая женщина, чуть размякнув от дочерней ласки, – хотела Веру с ним послать, так нет же! Ишь чего удумала! Косу хочет отрезать! Я те отрежу! – погрозила внучке скалкой, которой раскатывала тесто.

–И отрежу, – спокойно-упрямо пробормотала нисколько не напуганная девушка, – не сейчас, так потом, – мотнула толстой белокурой, аккуратно заплетённой, красой в пояс, свеженькая ото сна, вся как светящаяся Верочка. Бойко-летяще лепя идеально аппетитные пельмешки, шустрыми, приученными с раннего детства к рукоделию, пальчиками, завершила, – никто уже сейчас так не ходит, все девчонки со стрижками, одна я, как при старом режиме…

Недослушав начавшийся между поколениями спор, Алёша вывалился на улицу.

–Лёха! Пошли на речку! Купаться!

Старательно сопящий, уже малость вспотевший помощник, вопросительно посмотрел на отца.

–Конечно иди, сынок. И так уже, мы с тобой. Ого сколько сделали. Не знаю прям, как бы я без тебя со всем этим справился, – повернувшись к распахнутому в лето окну, за которым только что утих получасовой диспут, быть или не быть Веркиной косе, Пётр негромко позвал, – мать,– покачав головой недозвавшись, повторил громче, – Оля!

–А-а? – легла пышной грудью на подоконник мама. Сразу поняв, посмотрев на переминающихся за забором мальчишек, что к чему, согласно кивнула, – хорошо, сынок, только зайди я тебя переодену и Вера с тобой…

–Куда? – влезла, поверх маминого плеча, в разговор старшая сестра. Посмотрев на восхищённо вылупившегося на неё десятилетнего мальчишку, в сопровождении шестилетних братьев близнецов, которым до неё не было никакого дела, закокетничала:

–Вот ещё! Опять мне с этой мелюзгой нянчиться?

–Нужна ты нам! – обиженно засопел, с ходу отвергнутый, "ухажёр", – Катька с Танькой, там уже…

–Тада иду! – радостно взвизгнула Верка и ринулась в комнату переодеваться.

После сверхрадостного купания в тёплой, тихой речушке, под жарким июльским небом, был сверхсытный долгий обед с немногочисленной роднёй. Потом, когда разошлись гости, и немного захмелевшие взрослые прилегли отдохнуть, ребятня затеяла игру. В войну, конечно же. Ничего не получилось. Потому что, "эти противные девки", ни в какую, не желали быть, ни нашими, ни фрицами. И соответственно, не с кем было воевать, бегая как угорелые по сосновому перелеску, делая "тра-та-та", потрясая корявыми, мало-мало похожими на автоматы, палками и картинно-красиво падая под крик "противника":

–Ты убит!

Девчонки, максимум, на что соглашались, это быть медсёстрами. Но, лежать "перевязанными", быть "раненными" под неусыпной опекой "сердобольных", голосами и поведением копирующих своих матерей, "сестёр милосердия", было так скучно, что все переругались вдрызг.

–Ага! Попались! – торжествующе заклекотал, как с неба свалившийся, рыжий, горбоносый пятнадцатилетний дылда, – не хотят, эти, сопляки, чтоб вы с ними нянчились?! А я хочу!

Дети испуганно шарахнулись от взгляда округло таращащихся, зеленовато-белесых глаз, чуждого всем местным, подростка. Решительно прыгнувший к бросившейся врассыпную детворе, пацан схватил истошно завизжавшую Верку и повалил её на землю:

–Давай! Давай поиграемся с тобой! Давай, в "маму и сыночка".

Собравшийся было убежать вслед за всеми Алёшка, услышав звук рвущегося ситца, и, по-взрослому болезненный, стон родной сестры, дрожа как в лихорадке, схватил свой "автомат" и начал, что есть силы, колотить им "стервятника" ёрзающего, прижимающего к земле, изо всех сил сопротивляющуюся девочку. Стараясь почаще попадать по голове. Очумевший от градом сыплющихся на него ударов, горбоносый вскочил и схватил Алёшу за горло.

–Ах, ты, сучонок! – дважды ткнул костистым кулаком в лицо пятилетнего защитника чести сестры. Посмотрев вслед, подскочившей и стрелой летящей прочь, "несостоявшейся жертве", раздражённо оттолкнул хлюпающего кровью Алёшку и бросился под защиту своего дома.

Алёша угрюмо всхлипнув и погрозив кулачком в спину неудавшегося насильника, засеменил вслед за сестрой.

–Ой-ой-ой!!! – простонала мама увидев забежавшего во двор Алёшку. Заметавшись между судорожно дрожащей, запахивающей разорванное на груди платьице дочерью и пораненным героем защитником, застыла остановленная грозным рыком отца:

–Ша, мать!!!

Пётр шагнув к дочери, нежно и крепко взяв её за плечи, легонько встряхнул:

–Доченька, родная моя, любимая, тихо! Тихо! Ты дома! Всё, ты дома! Скажи мне только, кто?!

–Ёська…, Шлиссельман, – просипела, рыдая, Верка.

–Хорошо, ничего-ничего, всё будет хорошо, – задумчиво пробормотал отец, отдавая плачущую дочь в руки притихших женщин, – чего вы так на меня смотрите? Всё нормально. Он ещё ничего не успел. Алёша молодец. Мой помощник, – обняв и взяв на руки сына, повелел, – вы, девочки, сами, своими делами, а мы, мужики, тоже сами, – ободряюще кивнув маме, завершил, – Олечка, я когда Алёшу умою и успокою, сразу же к вам, а вы, идите в дом, идите…

Выслушав повествование кое-как умытого, изредка всхлипывающего сынишки, каменно-спокойный глава семейства, ввёл Алёшу в дом, где укутанная в плед, тихонько поскуливающая Верка, сидела обнимаемая одновременно мамой и бабушкой. Отдав его в руки бабушки и доложившись: "пойду я, пока перекурю…", вышел во двор.

Бабушка, понянчив Алёшу, метнулась к аптечке:

–Надо же нос ватой, так и течёт ещё, – посадив на табурет и положив его голову затылком на подоконник, указала, – посиди пока так, я сейчас всё возьму и обработаю тебя. Здесь пусть будет, чтоб на свету, а то не видно, – договорила сама себе.

Терпеливо переносящий ноющую головную боль Алёшка, покосился во двор, где переминающийся с ноги на ногу отец, неторопливо затушивший в пепельнице окурок папиросы, пристально обвёл взглядом дом, огород, сараи и глубоко тяжело вздохнув, выдернув тюкнутый в доску топор, быстро и решительно вышел со двора.

–Маааам, – тоскливо проскулил Алёша, – папа куда-то пошёл, взял топор и пошёл. Что-то делать пошёл, а меня не позвал.

Мама охнула, как от удара под дых. Толкнув мгновенно умолкнувшую Верку в руки бабушки, подскочила и причитая выбежала из дома. Заметалась в растерянности по двору.

–Господи! Помилуй нас, грешных, – построжавшая, сосредоточившаяся бабушка, вышла на кухню и посмотрела на икону, – Боже мой, что же это?

Поразмышляв несколько секунд, вернулась в комнату и решительно положив на родительскую кровать, рядом брата и сестру, строго наказала:

–Лежите тихо! Ждите!

Вышла во двор, взяв, как маленькую, начинающую терять рассудок, дочь за руку:

–Пойдём, Олечка! Мы огородами, напрямик, может ещё раньше его там будем.

Навзрыд плачущая мать привела, обхватив как сноп, деревянного переступающего ногами отца, когда дети уже задремали "перезагружаясь" от перенесённого потрясения. Бабушка несла следом, отвоёванный ими на коленях, топор.

Одетый по форме участковый приехал на мотоцикле, где-то, через час. Растолкав цепь угрюмо стоящих родственников:

–Разойдись. Защитнички. Нашлись тоже.

Шлёпнув протянутую ему руку, крепко обхватил и чуть приподнял бывшего одноклассника и однополчанина:

–Короче, Петро, хрен у них чего получится! Пусть пишут свои заявы, хоть запишутся. Свидетелей нет и не будет. Так что, – обведя взглядом вокруг себя, посмотрев на повеселевше запереминавшихся односельчан, – чё такие кислые то?! Пойдёмте на берег, уху варить, у меня в коляске, такие караси! Живые ещё, сам, лично, утром! На удочку, на удочку! Не надо мне тут! – протестующе отталкивая ироничные похлопывания по спине.

–Водичка! Как парное молоко! – пропел, уже слегка заплетающимся языком, участковый дядя Серёжа. Вытершись протянутым женой полотенцем, набросил на плечи форменную рубашку и присел в кружок тихо беседующих у костра друзей. Посмотрев в пустой стакан, "обиженно" проговорил:

–А здесь, вообще, когда-нибудь наливают или нет? – посмотрев на булькающую бесцветную жидкость, "закаламбурил", – вот выхожу из воды, сухой, а должен быть мокрый, и стакан, и я…

–Ладно уж, разошёлся, – слегка толкнула его в плечо тётя Маша, жена "дяди участкового", – ты б лучше б подумал, что делать им? Уезжать, что ли?

Милиционер неторопливо влил в себя горячительную жидкость, поковырялся ложкой в тарелке с ухой, захлёбывая, закусывая выпитое и обвёл примолкнувшее собрание совершенно трезвым взглядом:

–А зачем? Для чего им уезжать? Делать, что ли, больше нечего? Его бабку и тётку, я предупредил, что не дай бог он только со двора выйдет…, так что, до конца лета, он оттуда никуда. Родителей его, только что, на зону отправили, новый срок "мотать"… Одного всё-таки не пойму, сколько лет в органах работаю, а всё равно не пойму. И отец, и мать у него, воры, домушники, рецидивисты. Практически всегда с поличным по делу проходят. А освобождают их каждый раз условно-досрочно! Год-полтора и всё! Как так?, – прожевав ветку укропа, угрюмо продолжил, – ну, ладно, бабка эта, гадалка на всю округу известная, к ней даже, говорят, из райкома…, но всё равно…, непонятно, – оглянувшись на доносящиеся из темноты захлёбывающиеся от радости крики плескающейся в речке детворы, – Верочка то, с Алёшкой, как?

–Странно, вроде как поспали после этого, и как бы забыли, – недоумевающе пожала плечами мама, – чего ты, сынок? – спросила насытившегося, нетерпеливо ёрзающего Алёшу.

–Мама, можно я ещё, чуть-чуть покупаюсь? Верка ж там, со всеми, – ткнул пальчиком в сторону разыгравшейся в воде ребятни.

–Ну, хорошо, ладно, – придержав рванувшегося как жеребёнок сына, – только, чтоб, рядом с Верой! Где неглубоко!

Потихоньку семеня к отблёскивающей красно-золотистыми бликами, от горящего на берегу костра, тёмной, тёплой речке, Алёша оглянулся назад на, вновь оживлённо беседующих, над чем-то смеющихся, родных людей. Потом посмотрев на барахтающихся в воде друзей, задрал голову вверх, в небо, где в фиолетовой бездне дымились созвездия и ощущение неизъяснимой сладостной радости наполнило каждую клеточку его тела.

–Как я счастлив! Как я счастлив! – закричал изо всех сил малыш, забегая в воду, брызгая на смеющихся детей и обливаемый ими, в ответ, чистой питьевой водой.

***

–А потом, дядя Серёжа, мне ещё какой-то, крутой такой, армейский значок подарил. Отец ему говорит, ты чего мол, это ж…, забыл я, что за значок, потому что, потерял его позже, но, что-то, очень заслуженное это было. А он говорит, пускай мол, всё равно у нас с Машей…, "доигрались" мы с ней, "в для себя пожить", и замолчал. А тётя Маша, вроде вдалеке стояла, с мамой разговаривала и тоже замолчала, как услышала всё равно. А придурок тот, Ёська, всё равно, плохо кончил. Он, когда школа началась, на физре, в девчачью раздевалку залез, там его одноклассники и поймали, случайно в общем-то. Отбуцкали они его конечно, как следует, пока учителя подоспели. А наутро, его, тётка с бабкой, в комнате повесившимся нашли… Вера, когда, на следующее лето, об этом узнала, вся как-то сникла, притихла. Молчаливая стала, задумчивая. Вот и додумалась до монастыря. Сразу после школы. Ну, об этом, ты уже знаешь давным-давно.

Чмокнув тихо дышащую, засыпающую жену в курносую "картофелинку", завершил:

–Давай поспим, может хоть полчасика успеем, пока этот "женский батальон" не проснулся…, глаза у тебя, моя родная, прям точь-в-точь как у Верочки, когда первый раз на заводской проходной тебя увидел, думал это она…

–Знаю я, знаю, – сквозь дремоту пробормотала Татьяна, – ты мне об этом уже говорил…

А ровно через девять месяцев, в дружной семье Пахомовых, родился долгожданный "наследник", Петька: баловник, хохотун, неслух, отличник, спортсмен, кадровый офицер, примерный семьянин, муж, отец, дед, иеромонах.