скачать книгу бесплатно
– Да, – согласился Рабас, – я тоже так думаю. Барьер Кенга она перешла, хоть это нигде не зафиксировано, мы не нашли следов. И всё же кто-то был слишком расточителен, ведь даже в таком виде кукла сгодилась бы хоть на один раз. Маленькая, можно продать задорого. Значит, это сделал кто-то из вас: выкрал её, почистил ей логи и отправил в канализацию. Это были освободители или мясники.
Да, решил Винни, это логично. Освободители – кто-то из радикалов, украсть жизнеспособных кукол и «отпустить на волю» – самое то для них. Мясники… ну, допустим, что-то пошло не так и они упустили часть украденной добычи…
Ему не хотелось идти на поводу у Рабаса и размышлять об этом. Но если честно… много лет он старался не думать о том, откуда взялась Долли, потому что боялся, что она всё узнает, и ему стало бы стыдно и даже больно. Но теперь его эмоции свободны: её уже не было рядом. Возможно, не было вообще нигде. Да и его собственная жизнь явно заканчивалась.
– Ты ошибаешься, – ответил Рабас почти мягко. – За тобой должок, ты будешь жить, пока не выплатишь. А Долли… хм… пока мы не решили её судьбу. Но ты можешь выкупить не только себя, но и её. Если захочешь, конечно. Пусть это будет ещё одним стимулом.
Закат на потолке погас. Щуп покинул сознание Винни, оставив ощущение вовсе не облегчения, а неожиданной и очень неприятной пустоты. Неудобства.
Они уже что-то сделали со мной, решил Винни. Были уверены, что я соглашусь.
Закат превратился в поток информации. Они, кем бы они ни были, сочли, что теперь можно и объяснить правила.
«За тобой должок». Но это был не его долг. Социальная метка Винни куда-то вела: сам он никогда не мог найти её корни, натыкаясь на стену умолчаний и корпоративных секретов. Те, кто устроили облаву в канализации, искали, чем поживиться. Это было даже честно, невольно признавал Винни: такое уж место – канализация, где сегодня охотишься ты, а завтра – на тебя. Собиратели долгов, коллекторы, промышляющие в коллекторах, – мелкие компании, перепродающие потом добычу тому, кто заинтересуется. У этих охотников были возможности проследить почти любую метку. Что там пряталось – в потерянных воспоминаниях Винни? У него когда-то были родители, а у родителей были долги. Консолидированные, они превратились в одну большую сумму социальных очков, которой теперь владели те, кто запер его в закатной комнате. Долг так велик, что перешёл порог «Не навреди»: Винни фактически их раб. Они не могут его убить, но могут всё, кроме этого. И всё же – если бы не видели в нём ценности, то и заводиться бы не стали… Значит, шанс есть. Вот только…
Его мысли метнулись к Долли: если Рабас не лгал, то… за куклой нет и не может быть долгов, как нет на ней социальной метки. За неё совершенно некому заступиться: ни близких, ни работодателя, ни даже кредитора. Её не защищает даже закон о вещах, ведь она не была зарегистрирована. Так что её используют с максимальной выгодой – один раз. «Ещё один стимул»? Для чего? Чтобы сподвигнуть на что-то такую канализационную крысу, как Винни? Они и так сделают с ним, что захотят.
Мерцание информации на потолке погружало в апатию. Пустота разливалась по телу.
Закат вернулся, теперь в нём мерцали цифры.
Казалось, что долг прибавил очков. Это заставило Винни едва-едва, но всё же встрепенуться. Что случилось?
Ответ пришёл тут же:
– Мы разовьём ваш потенциал, и эти вложения окупятся.
Он сперва понял, что его долг будет ещё расти. Для чего бы они ни предназначили Винни, но это потребует вложений. А дальше? Чем он сможет погасить это… благодеяние?
Что они задумали?
И только потом он понял, что голос был не Рабаса, хотя бы потому, что женский.
Глубокий, чуть-чуть шелестящий… пробирающий до сладкой дрожи – только это не собственная реакция Винни. Это что-то струится по его телу, входя в него иглами через множество проколов: стол, на котором он лежал, начал свою работу.
Ещё одна порция сладости – и снова голос:
– Ты будешь звать меня Ши.
Он понимал, что с ним делают. Его точка наблюдения, центр логоса – медленное и тягучее мыслительное тело, которое он называл «Я», не было доступно никаким щупам. Оно всегда было таким неспешным и чуть-чуть затуманенным из-за недостатка воспоминаний, но Винни знал, что это он сам, неизменный от точки появления в канализации до сегодняшнего, растянувшегося на неизвестно какое время момента. Логос не переписать кодами, это вам не софт, можно ещё исправить железо или переиначить мясо, но до логоса добраться сложнее.
И всё же – это Винни тоже знал – возможно. Он боялся, что они найдут способ. Два настойчивых голоса, суровое Эго, именующее себя Рабасом и твердящее о правилах, и ласково-соблазнительное Ид, уверяющее, что следует звать её Ши. Рабас всегда приводит с собой щуп, а приход Ши знаменовал впрыск гормонов – строгость и удовольствие замыкались на этих двоих. Настоящие люди ли или смоделированные лично для него виртуальные конструкты, но они принялись за работу.
А он нырнул в себя и не показывался, выбрав равнодушие своим щитом.
Так что они – голоса, щуп, манипуляторы ложа – тыкались в его тела – мясное и информационное – но попадали в туман. Им это не нравилось.
Поскольку у времени не стало измерения в этой вечно закатной комнате, Винни не знал, когда именно они решили сменить тактику.
Но тогда он услышал третий голос.
Как холодный ветер, гоняющий по осени пыль меж домов Настоящей Берри, как оглушающий запах мяты – будто выдавили разом тысячу тюбиков зубной пасты, как дрожь от осознания ошибки через миг после окончательного подтверждения. Голос, разрушивший туманное равнодушие.
– Винни…
Он напрягся, будто надеясь вырваться с проклятого ложа, но манипуляторы тут же засадили в тело релаксант.
– Я говорил тебе, что она жива, – подал голос Рабас. – И что я могу сделать с ней, что захочу. Если ты не будешь сотрудничать.
– Что ты с ней сделал?!
– Пока ничего, – в голосе Рабаса послышалось удовлетворение: впервые Винни что-то произнёс вслух.
И Рабас принял это за шаг навстречу.
Щуп исчез – а с ним и Рабас, оставив Винни с сестрой как бы наедине.
Винни не сомневался, что никакой истинной уединённости в закатной комнате нет и быть не может. И всё же, пусть со стороны Рабаса это просто жест, но всё же жест расположения.
– Винни, – повторила Долли. – Я настоящая.
Она, конечно, понимала, что именно об этом Винни сейчас думает. Её слова вряд ли могли служить доказательством, но ему всё-таки… полегчало. Может быть, это обман. Но стоит исходить из того, что нет. Его судьба всё равно неизменна – он почти вещь, он принадлежит тем, кто зажигает сумму социальных очков на потолке, среди закатных красок, но если хоть одно его движение может спасти Долли, если она ещё там, то стоит исходить из этого.
Защищать. Защищать сестру до конца.
Он услышал, что отступили ветер и свежесть. Четыре слова – ровно столько свободы было дадено в этот раз. Следом Винни окунуло в возбуждение, привычно сопровождающее появление Ши:
– Она со мной и пока в безопасности, – прошелестела Ши. – Но если будешь упрямиться, они используют её. Она очень… – Ши как будто запнулась. – Славная. Не хочу, чтобы она пострадала. А ты?
Эта заминка убедила Винни: да, Долли здесь. Люди так и говорят о ней: с осторожностью, удивлением, неуверенностью, подбирая слова. Такое случайно не угадать. Ши сказала правду.
А значит, придётся подыграть им, кем бы они ни были.
Время делилось на отрезки, но не имело счёта.
Оно больше не двигалось, хотя в нём происходило движение: когда щёлкали манипуляторы, впиваясь в мясо, разрезая его и наполняя, перемешивая с новым железом, пропуская токи по мышцам. Винни не владел ими, не отдавал им команд. Они шевелились сами, насколько допускало ложе.
Время имело и форму цифр на потолке. То ускоряясь, то двигаясь медленно, они неуклонно накручивали новые порции долга.
Во времени раздавался голос Рабаса. Он отдавал команды – что делать, куда смотреть и о чём при этом думать: «думай „вверх“», «думай „прыжок“», «думай „спать“». Софт перемешивался с логосом, и это было больнее, чем сращение железа и мяса. Неизменное медленное пятно «Я» всё ещё плыло нетронутым на глубине, но на поверхности бушевали шторма, меняющие течения. «Думай „удар“».
«Не думай».
«Не так».
«Не так».
Даже когда он делал всё в точности, всё равно звучало «нет так». Чтобы измотать. Чтобы заставить сомневаться.
Чтобы дезориентировать.
Для него и так не существовало больше пространства и времени, но должно было не стать ещё и ощущений, и мыслей. «Не так».
Ученик не должен понимать учителя, потому что это не учитель, это хозяин. Его голос…
…в памяти. Рабас приносил с собой щуп не просто так: всё время что-то искал. Он больше не рылся в воспоминаниях флибустьера, он пытался пробиться к памяти ребёнка. Винни со слабым любопытством следил за этими попытками: и сам бы не отказался узнать, что же там есть. А Рабас с щупом будто блуждали меж тёмных силуэтов: память не исчезла, но от неё остались только какие-то формы, и ни одного источника света, чтобы сделать их видимыми. Но Рабас не…
…«думай о том, что думаю я», «угадай», «скажи, о чём я думаю».
«Кто из вас скажет мне, о чём я думаю?» Так Винни предположил, что он не один.
Были и другие ученики. На какой крючок поймали их?..
…ощущение от присутствия Ши ждало всегда – блуждало по мясу, касаясь то одного, нейропроводка, то другого – готовое воспрять в любой момент возбуждение. И рвалось вперёд, навстречу её голосу за секунду до того, как он начинал звучать. Это уже стало необоримым, и мерцающее тягучее «Я» просто приняло это как данность, не в силах ничего здесь поделать.
– Это же нарушение правил, ты понимаешь? – шептала Ши, и её голос входил в Винни и выходил обратно, как будто они поменялись ролями в этой древней игре. – Но процесс гибок, таким я его изобрела, и Рабас доверяет мне и моему процессу, я знаю, кому из вас что нужно. Тебе нужна сестра. Ты пойдёшь навстречу ей, из какого бы далёко она тебя ни позвала. Так зачем ломать то, что можно сделать податливым?
Он не отвечал, но, в отличие от Рабаса, Ши этого и не ждала. Ей нравилось слушать собственный голос:
– Я решаю, кто из вас что услышит. Так что я скажу тебе, почему ты здесь…
…мясо не принадлежало Винни и железо не принадлежало тоже. Они были отчуждены, подчинены только софту, а в том не осталось ни одного знакомого знака. И волны от прикосновений голосов и манипуляторов уже подтачивали логос. Но это ещё не казалось таким страшным, как отчуждение тела. Как странное, интеллектуальное, а больше не телесное ощущение, что «Я» стало воздушным шариком в пустоте. А всё, что составляло Винни от рождения, что накапливалось в нём и меняло его, перестало принадлежать ему…
…голос Долли оставался отрезвляющим холодом. Если бы не это, то мутное «Я» давно бы сдалось. Но существование Долли ещё укрепляло его, ещё давало знать, что…
…нравилось повторять: «Дефектная». Рабас наслаждался этим словом, каждый звук выходил почти сладострастным, единственное отступление от обычной холодности. Почему Рабасу так важно это? Он однажды спросил у Винни: как тот объяснял себе, что сестре не нужны импланты для глубоких сетевых нырков? Но Винни никак и ничего не объяснял себе, если это касалось сестры. Она просто существовала такой, какая…
…Рабас продолжал путешествовать в сумрачном лесу, где потерялись первые годы жизни Винни. Теперь это и в самом деле был лес, то ли настойчивость щупа превратила темноту в чащу, то ли память стала открываться себе самой. Вдруг там и в самом деле всегда был лес? Лес, лес, лес, лес…
Тёмный и жгучий.
(Терпкий и пряный.)
Пока Рабас блуждал во тьме, поглотившей детство Винни, Ши копалась в том, что было освещено. Она пролистывала день за днём, час за часом в поисках каких-то меток. Она касалась воспоминаний, связанных с Долли, крутила их туда-сюда, наблюдая,
как душной январской ночью двенадцатилетняя Долли бродила под стоками, не глядя под ноги, а только наверх, на чередование прутьев, клеток и осклизлых тёмных панелей, её слишком отросшие волосы шевелились сами по себе, ощупывая пустоту за её спиной, и Долли шептала что-то, эхо слов ползло по туннелю и тонуло в вечном ручейке на дне, а Винни, вдруг испугавшись, стоял в тени и ждал, когда же она замолчит, успокоится и вернётся домой, потому что знал, о чём она шепчет, хоть и не мог тогда разобрать ни слова, но в гулкой канализационной пустоте им опять овладело чувство, что она всё знает, и ему казалось, что и волосы, и глаза Долли светятся в темноте
как рушился лёд под её ожесточением, принявшим в сети форму колючего щита, она слишком быстро всему научилась, на что у других уходили месяцы, годы, и не стоило тому взломщику задевать её и бросать ей вызов, потом Винни увидел, какое выражение было на лице парня и как дёргался его заплывший кровью глаз
как Долли спала, положив ладонь под щёку, в первый раз в их новом доме, ещё не обустроенном даже по меркам флибустьеров, пустом и грязном, – но здесь были стены и потолок, а главное – замок на двери, и Винни сидел рядом с сестрой и не мог оторвать от неё взгляда, два изолированных от мира ребёнка стали родными друг другу, и он даже тогда, едва ли ещё понимая, что значит быть взрослым, уже чувствовал, что проще жить, заботясь о ком-то, потому что так и устроены люди
и как на всё это ложилась патина оттого, что Винни больше не был хозяином себе и тому, что творилось с ним.
…тело менялось – пусть «Я» логоса было отделено от него вмешательством ложа и щупа, но какое-то слабое ощущение занимаемого пространства ещё оставалось. Форма тела стала иной, больше требовалось места, удлинились шнуры манипуляторов и зажимов. В пальцах, отделённых целой Вселенной от «Я», зарождались новые токи…
…лес шумел – он ещё был мутным омутом неразбавленных силуэтов, но обрёл звук и запах. Хвоя и листья. Грибная сырость. Треск веток под бесстыжим касанием ветра. К лесу вела дорога.
Там была дорога.
И там был лес.
В том месте, где Винни рос.
Там был лес.
И там была дорога.
К нему…
– …что же делать?
Они не мешали Долли строить планы побега. Планы всё равно были ненастоящими, просто так она выпускала боль от бессилия. Её голос был ветром – тем холодным ветром, который ласкал лесные ветви. Как будто Долли тоже была там. Как будто дорога вела к…
…Винни был соединён с чем-то вроде контура. Теперь он чувствовал это лучше, чем в самом начале. Он напоминал себе птичью ногу, наросшую на кольце. На том же кольце болтались и другие. Рабас иногда называл кого-то «трени недели». За достижения – в чём?
В том, насколько они шли навстречу. Теперь это были не просто слова, а активное мысленное действие: из щупа непрерывно текли строчки, их нужно было впитывать в себя и принимать. Не просто раскрываться навстречу, а жаждать. И если думать о голосе Ши, то это выходило проще: отдать себя строчкам. Позволить им пронизать софт и даже логос.
За «трени недели» полагалась награда: уменьшение счётчика, окрашенного в цвета заката. Это заставляет Винни бороться… за место под закатным небом…
– …хозяйка, всё ещё хозяйка лаборатории, – шептала Ши, убеждая не его, а себя. – Ты не думай, что оказался здесь случайно. Никаких случайностей. Тебя искали и нашли. Ты особенный. Вы все. Все вы – из одного корня.
Какого корня? Он не может спросить. Отчуждение тела давно оторвало от логоса речевой аппарат.
Её слова о том, что он особенный, – жалкая лесть. Они хватали, кого придётся…
…лес раскрылся навстречу Винни, как он сам раскрывался навстречу потоку строчек.
Лес, шумящий в самом конце… тёмное предрассветное небо… запах жизни…
– …она лучше, чем может показаться.
Прохладный голос Долли обдувал его напряжённое, протянутое жаром, как плетью, тело. Оно переплавлялось, звучало, как задетая струна, а от холода всё ощущалось легче.
– Ши не так уж плоха… она… заботится обо мне…
…Ши наре?зала его воспоминания, как будто нашинковала капусту. Склеила их в ленту – Долли, Долли, Долли… дефектная, бракованная кукла, всё решает по-своему… Долли… Ши нравился этот бесконечный поток мемослепков – светловолосая девочка, что глядит исподлобья, шепчет в темноте, видит цветные сны…
…он стал огромным. Это ощущение вернулось первым – осознание своего размера и места в пространстве. Мясо и железо теперь перемешались так, будто их разрубили блендером, а потом снова слепили, одни лоскутки и пятнышки – плоть, плоть, силикон, плоть, силикон, металл.
– Это была моя программа, – говорила Ши, побуждая его тело к работе, – мой труд. А потом случилось со мной то, что случилось…
…и он соскальзывает с ложа огромной кучей тряпья и лежит на полу, не зная, как шевелиться. Щуп вкачивает в него последнее, а потом голос Рабаса, холодный и насмешливый, говорит:
– Код авторизации всегда у меня. Ты движешься моей волей. Голем, одушевлённый заклятием человека.
На потолке наконец-то замирает счётчик. Не движется. Не движется.
Движется назад.
