И свет во тьме светит

Борис. Понятно. Оба вы хотите жить приятно и для этого желаете иметь устройство жизни, которое бы обеспечивало вам эту приятность. Вы (к Степе) хотите удержать теперешнее устройство, а Митрофан Ермилович хочет нового.

Люба с Тоней шепчутся. Тоня идет к роялю и играет ноктюрн Chopin. Все замолкают.

Степа. Вот и прекрасно. Это все разрешает.

Борис. Все затемняет и откладывает.

Во время игры тихо входят Марья Ивановна и княгиня и садятся, слушая. Перед концом ноктюрна слышны бубенчики.

Явление седьмое

Те же, Марья Ивановна и княгиня.

Люба. Это тетя. (Идет ей навстречу, и Марья Ивановна.)

Продолжается музыка. Входят Александра Ивановна и отец Герасим, священник в наперсном кресте и нотариус. Все встают.

Явление восьмое

Те же, Александра Ивановна, отец Герасим и нотариус.

Герасим. Прошу продолжать. Приятно.

Княгиня подходит под благословение, также и священник.

Александра Ивановна. Я как себе сказала, что сделаю, так все и сделала. Отца Герасима застала и вот уговорила заехать. Он едет в Курск, и свое дело сделала. И нотариус вот. У него бумага готова. Только подписать.

Марья Ивановна. Не угодно ли позавтракать?

Нотариус кладет на стол бумаги и уходит.

Явление девятое

Те же, без нотариуса.

Марья Ивановна. Я очень благодарна отцу Герасиму.

Герасим. Что делать, хоть и не путь мне, но по-христиански счел долгом посетить.

Александра Ивановна шепчет молодежи. Молодежь сговаривается, и уходят на террасу все, кроме Бориса. Священник тоже хочет уходить.

Явление десятое

Марья Ивановна, Александра Ивановна, княгиня, отец Герасим, священник и Борис.

Герасим. Что же, побудьте, вы, как пастырь и отец духовный, можете пользу и получить и принесть. Оставайтесь, если Марья Ивановна не имеет чего против.

Марья Ивановна. Нет, я отца Василья люблю, как своего семейного. Я и с ним советовалась, но он слишком мало имеет, по годам своим, авторитета.

Герасим. Всеконечно, всеконечно.

Александра Ивановна (подходит). Так вот видите, отец Герасим, вы одни можете помочь и вразумить. Человек он умный, ученый, но, вы знаете, ученость только может повредить. У него сделалось какое-то затмение. Он утверждает, что по христианскому закону человек не должен ничего иметь. Но разве это можно?

Герасим. Прелесть, гордость ума, самоволие. Отцы церкви вопрос разъяснили достаточно. Но как же это все сделалось?

Марья Ивановна. А если все вам рассказывать, то, когда мы женились, он был совершенно равнодушен к религии, и так мы жили, и прекрасно жили, лучшие годы, первые двадцать лет. Потом он стал думать. Может быть, имела влияние на него сестра или чтение, только он стал думать, читать Евангелие и тогда вдруг стал крайне религиозен, стал ходить в церковь, ездить по монахам. И потом вдруг бросил это все и изменил во всем свою жизнь, начал сам работать, не допускает себе служить прислуге и, главное, теперь раздает именье. Он вчера отдал лес с землей. Я боюсь, у меня шесть человек детей, поговорите с ним. Я пойду спрошу его, хочет ли он вас видеть. (Уходит.)

Явление одиннадцатое

Те же, без Марьи Ивановны.

Герасим. Ноне многие стали отступать. Что ж, имущество-то его или супруги?

Княгиня. Его. В том-то и беда.

Герасим. А чин его какой?

Княгиня. Чин небольшой. Кажется, ротмистр. Он военный был.

Герасим. Многие так уклоняются. В Одессе так дама была в увлечении спиритизма и много начала вредного делать. То все-таки бог помог возвратить ее к церкви.

Княгиня. Главное, вы поймите: сын мой теперь женится на дочери. Я согласилась, но девушка привыкла к роскоши и потому должна иметь свое обеспечение, а не лечь всей тяжестью на моего сына. Он, положим, работник и замечательный молодой человек.

Выходят Марья Ивановна и Николай Иванович.

Явление двенадцатое

Те же, Марья Ивановна и Николай Иванович.

Николай Иванович. Здравствуйте, княгиня. Здравствуйте... Извините, как ваше имя-отчество?

Герасим. Благословения не желаете?

Николай Иванович. Нет, не желаю.

Герасим. Герасим Федоров. Очень приятно.

Лакей приносит завтрак и вино.

Приятная погода. И для уборки хлебов благоприятная.

Николай Иванович. Я предполагаю, что вы приехали по приглашению Александры Ивановны, с тем чтобы отвлечь меня от моих заблуждений и направить на путь истинный. Если это так, то не будем ходить вокруг да около, а прямо приступим к делу. Я не отрицаю, что я не согласен с учением церкви, был согласен, а потом перестал. Но всей душой желаю быть в истине и тотчас же приму ее, если вы покажете мне ее.

Герасим. Как же так вы говорите, что не верите учению церкви. Чему же верить, коли не церкви?

Николай Иванович. Богу и его закону, данному нам в Евангелии.

Герасим. Церковь и поучает этому закону.

Николай Иванович. Если бы она поучала, я бы верил ей; а то она поучает противному.

Герасим. Церковь не может поучать противному, потому что она утверждена от самого господа. Сказано: «Даю вам власть... и врата ада не одолеют ее».

Николай Иванович. Это совсем не к этому сказано. Да если бы и признать, что Христос установил церковь, то почему я знаю, что церковь эта ваша?

Герасим. А потому что сказано: «Где двое и трое собрались во имя...»

Николай Иванович. Да и это не к тому сказано и ничего не доказывает.

Герасим. Как же отрицать церковь? Она одна имеет благодать.

Николай Иванович. Я и не отрицал ее до тех пор, пока не убедился, что она поддерживает все противное христианству.

Герасим. Не может она ошибаться, потому что в ней одной истина. Заблуждаются те, кто отошли от нее, а церковь свята.

Николай Иванович. Ведь я вам уже сказал, что я не признаю этого. А не признаю потому, что, как в Евангелии сказано: по делам их познаете их, по плодам познаете; я узнал, что церковь благословляет клятву, убийство, казни.

Герасим. Церковь признает и освящает власти, постановленные от бога.

Во время разговора входят понемногу Степа, Люба, Лизанька, Тоня, Борис, Александра Ивановна и все рассаживаются и расстанавливаются и слушают.

Николай Иванович. Я знаю, что в Евангелии сказано: не только не убий, но не гневайся, а церковь благословляет войска. В Евангелии сказано: «Не клянись!» – церковь приводит к клятве; в Евангелии сказано...

Герасим. Позвольте, когда Пилат сказал: «Заклинаю тебя богом живым», Христос признал клятву, сказав: «Да, это я».

Николай Иванович. Ну, что вы говорите. Ведь это смешно.

Герасим. Потому-то и не благословляет церковь каждому человеку толковать Евангелие, чтобы он не заблудился, а, как мать, печется о детище и дает им по силам только толкование. Нет, позвольте мне досказать. Церковь не накладывает на своих детей бремена непосильные, а требует исполнения заповедей: люби, не убий, не укради, не прелюбодействуй.

Николай Иванович. Да, не убий меня, не украдь у меня моего краденого. Мы все обокрали народ, украли у него землю, а потом закон установили – закон, чтобы не красть. И церковь все благословляет это.

Герасим. Прелесть, гордость ума говорит в вас. Покорить надо свой гордый ум.

Николай Иванович. Да нет, я вас спрашиваю, как по христианскому закону надо поступить мне, когда я познал свой грех ограбления народа и порабощения его землею? Как поступить: продолжать владеть землей, пользуясь трудами голодных, отдавая их вот на это? (Указывает на лакея, вносящего завтрак и вино.) Или отдать землю тем, у кого ограбили ее мои предки?

Герасим. Должны поступать так, как надлежит сыну церкви. У вас семья, дети, должны соблюдать и воспитать их прилично их сану.

Николай Иванович. Почему?

Герасим. Потому что вас бог поставил в такое положение. И если хотите благотворить, то благотворите, отдавая часть имущества, посещайте бедных.

Николай Иванович. Ну, а как же сказано богатому юноше, что нельзя войти богатому в царство небесное?

Герасим. Сказано, если хочешь быть совершен.

Николай Иванович. Да я и хочу быть совершен. В Евангелии сказано: будьте совершенны, как отец ваш небесный.

Герасим. Тоже надо понимать, что к чему сказано.

Николай Иванович. Я и стараюсь понимать, и все то, что сказано в нагорной проповеди, просто и понятно.

Герасим. Гордость ума.

Николай Иванович. Да какая же гордость, когда сказано, что то, что скрыто от мудрых, открыто младенцам.

Герасим. Открыто смиренным, а не гордым.

Николай Иванович. Да кто же гордый: я ли, который считаю, что я такой же человек, как все, и который поэтому должен жить, как все, своими трудами, в такой же нужде, как и его братья, – или те, которые считают себя особенными людьми, священными, знающими всю истину и не могущими заблуждаться и по-своему толкующими слова Христа?

Герасим (обидевшись). Простите, Николай Иванович, я не считаться с вами приехал, кто прав, и не поучения слушать, а по просьбе Александры Ивановны заехал побеседовать. Вы все лучше моего знаете, и потому я лучше прекращу беседу. Только в последний раз именем бога прошу вас: одумайтесь, вы жестоко заблуждаетесь и губите себя. (Встает.)

Марья Ивановна. Не угодно ли закусить?

Герасим. Благодарю вас. (Уходит с Александрой Ивановной.)

Явление тринадцатое

Марья Ивановна, княгиня, Николай Иванович, священник и Борис.

Марья Ивановна (к священнику). Ну, что ж после этого?

Священник. Что ж, на мое мнение, Николай Иванович говорили правильно, и отец Герасим никаких доводов не привел.

Княгиня. Ему говорить не дали, и главное, ему не понравилось, что сделали какой-то турнир. Все слушают. Он из скромности своей удалился.

Борис. Нисколько не скромность, а все, что он говорил, так ложно. Так очевидно, что ему нечего сказать.

Княгиня. Да я уже вижу, что ты, по своей всегдашней вертлявости, уже теперь во всем начинаешь соглашаться с Николаем Ивановичем. Если ты так думаешь, то тебе не надо жениться.

Борис. Я только говорю: что правда, то правда, и не могу не говорить.

Княгиня. Тебе-то уж никак нельзя говорить этого.

Борис. Отчего?

Княгиня. Оттого, что ты беден и тебе нечего отдавать. Впрочем, все это не наше дело. (Уходит, за ней и все остальные, кроме Николая Ивановича и Марьи Ивановны.)

Явление четырнадцатое

Николай Иванович и Марья Ивановна.

Николай Иванович (сидит задумавшись, потом улыбается своим мыслям). Маша! Для чего это? Для чего ты пригласила это-то жалкого, заблудшего человека? Для чего эта шумная женщина и этот священник участвуют в нашей самой интимной жизни? Разве мы не можем сами разобрать наши дела?

Марья Ивановна. Да что же мне делать, когда ты хочешь оставить детей без ничего. Не могу я этого спокойно перенести. Ведь ты знаешь, что я не корыстна и что мне ничего не нужно.

Николай Иванович. Знаю, знаю и верю. Но горе в том, что ты не веришь ни истине, – ведь я знаю, ты видишь ее, но не решаешься поверить в нее, – ни истине не веришь, ни мне. А веришь всей толпе, княгине и другим.

Марья Ивановна. Верю тебе, всегда верила, но когда ты хочешь пустить детей по миру...

Николай Иванович. Это-то и значит, что не веришь. Ты думаешь, я не боролся, не боялся? Но потом я убедился, что это не только можно, но должно, что это одно нужно, хорошо для детей. Ты всегда говоришь, что если бы не было детей, ты бы пошла за мной; а я говорю: если б не было детей, можно бы жить, как мы живем, мы губили бы одних себя, а мы губим их.

Марья Ивановна. Ну, что же мне делать, коли я не понимаю?

Николай Иванович. И мне что же делать? Ведь я знаю, зачем выписали этого жалкого, наряженного в эту рясу, человека с крестом и зачем Алина привезла нотариуса. Вы хотите, чтоб я перевел именье на тебя. Не могу. Ведь ты знаешь, что я люблю тебя двадцать лет нашей жизни, люблю и хочу тебе добра, и поэтому не могу подписывать тебе. Если подписывать, то тем, у кого отнята, крестьянам. А так не могу. Я должен отдать им. И я рад нотариусу и должен сделать это.

Марья Ивановна. Нет, это ужасно! За что такая жестокость? Ну, ты считаешь грехом. Ну, отдай мне. (Плачет.)

Николай Иванович. Ты не знаешь, что ты говоришь. Если я отдам тебе, я не могу оставаться жить с тобой, я должен уйти. Не могу я продолжать жить в этих условиях. Не могу я видеть, как не моим уж, а твоим именем будут выжимать сок из крестьян, сажать их в острог. Выбирай.

Марья Ивановна. Как ты жесток! Какое же это христианство? Это злость. Ведь не могу я жить, как ты хочешь, не могу я оторвать от своих детей и отдать кому-то. И за это ты хочешь бросить меня. Ну и бросай. Я вижу, что ты разлюбил. И даже знаю почему.

Николай Иванович. Ну, хорошо. Я подпишу. Но, Маша, ты требуешь от меня невозможного. (Подходит к столу, подписывает.) Ты хотела этого. Я не могу так жить. (Уходит.)

Занавес

Действие третье

Действие происходит в Москве. Большая комната, в ней верстак, стол с бумагами, шкап с книгами, зеркало и картина, заставлена досками.

Сцена первая

Явление первое

Николай Иванович в фартуке работает у верстака. Строгает. Столяр-мастер.

Николай Иванович (вынимает доску) Так хорошо?

Столяр (налаживает рубанок). Не больно. Вы смелей, вот так.

Николай Иванович. Да хорошо бы смелее. Да все не ладится.

Столяр. Да и на что вашей милости столярное мастерство? И нашего брата развелось столько, что жить не дают.

Николай Иванович (опять работает). Совестно жить праздно: не...

Столяр. Ваше дело такое. Вам бог дал именье.

Николай Иванович. Вот то-то и есть, что я считаю, что бог ничего не дал, а люди сами забрали, у своих братьев отобрали.

Столяр (в недоумении). Это так. А все же вам ни к чему.

Николай Иванович. Я понимаю, что вам странно видеть, что в этом доме, где столько лишнего, я хочу зарабатывать.

Столяр (смеется). Нет, что ж, господа известное дело. Всего хотят доходить. Вот теперь шерхебелем пройдите.

Николай Иванович. Вы не поверите, смеяться будете, а я все-таки скажу, что жил я прежде так, не стыдился, а теперь я поверил Христову закону, что все мы братья, и мне стыдно так жить.

Столяр. Стыдно, так раздайте.

Николай Иванович: Хотел, да не удалось, жене передал.

Столяр. Да вам и нельзя. Привыкли.

Из-за двери голос: «Папа, можно?»

Николай Иванович. Можно, можно, всегда можно.

Явление второе

Те же и Люба.

Люба (входит). Здравствуйте, Яков.

Столяр. Здравия желаю, барышня.

Люба. Борис поехал в полк. Я боюсь, что он там сделает, скажет что-нибудь. Как ты думаешь?

Николай Иванович. Что я могу думать? Сделает то, что есть в нем.

Люба. Ведь это ужасно. Ему так мало остается, и вдруг он погубит себя.

Николай Иванович. Он хорошо сделал, что не зашел ко мне; он знает, что я ничего ему иного не могу сказать, как то, что он сам знает. Он сам говорил мне, что оттого и вышел в отставку, что понимает, что нет более не только беззаконной, жестокой, зверской деятельности, как та, которая вся направлена только на убийство, но что нет унизительнее, подлее ее – подчиняться во всем и беспрекословно первому встречному, старшему чином; он все это знает.

Люба. Того-то я боюсь, что он знает это и захочет сделать что-нибудь.

Николай Иванович. Это решит его совесть, тот бог, который есть в нем. Если бы он пришел ко мне, я бы ему одно посоветовал: не делать ничего по рассуждению, а только тогда, когда этого требует все существо. А то нет хуже. Вот я хотел сделать так, как велит Христос: оставить отца, жену, детей и идти за ним, и ушел было, и чем же кончилось? Кончилось тем, что вернулся и живу с вами в городе в роскоши. Потому что я захотел сделать сверх сил. И вышло то мое унизительное, бессмысленное положение. Я хочу жить просто, работать, а в этой обстановке с лакеями и швейцарами это выходит какое-то ломанье. Сейчас вот Яков Никанорович, вижу, смеется надо мной...

Столяр. Что мне смеяться? Вы мне платите, чайком поите. Я благодарю.

Люба. Я думаю, не поехать ли мне к нему.

Николай Иванович. Милая, голубушка, знаю, что тебе тяжело, страшно, хотя не должно бы быть страшно. Ведь я человек, понявший жизнь. Ничего дурного быть не может. Все, что кажется дурным, только радует сердце. Но ты пойми одно: что человеку, пошедшему по этому пути, предстоит выбор. И бывают положения, когда весы божеского и дьявольского становятся ровно и колеблются. И тут совершается величайшее дело божие – и тут всякое вмешательство чужое страшно опасно и мучительно. Как бы сказать, – человек делает страшные усилия перетянуть тяжесть, и тут прикосновение пальцем может сломать ему спину.

Люба. Да ведь зачем же страдать?

Николай Иванович. Все равно как мать скажет: зачем страдать? Роды не бывают без страданий. То же и в духовной жизни. Одно тебе скажу: Борис истинный христианин и потому свободен. И если ты не можешь еще быть тем, чем он, – не можешь, как он, верить в бога, через него – верь в него, верь в бога.

Марья Ивановна (из-за двери). Можно?

Николай Иванович. Всегда можно. Вот нынче какой у меня раут.

Явление третье

Те же и Марья Ивановна.

Марья Ивановна. Приехал наш священник, наш Василий Никанорович. Он едет к архиерею, отказался от прихода.

Николай Иванович. Не может быть!

Марья Ивановна. Он тут. Люба, позови его. Он хочет тебя видеть.

Люба идет.

Явление четвертое

Те же, без Любы.

Марья Ивановна. А еще я пришла к тебе сказать про Ваню. Ужасно себя ведет и учится так, что ни за что не перейдет. Я стала говорить ему – грубит.

Николай Иванович. Маша, ведь ты знаешь, что я не сочувствую всему тому складу жизни, который вы ведете, и их воспитанию. Это для меня страшный вопрос: имею ли я право видеть, как на моих глазах гибнут...

Марья Ивановна. Тогда надо что-нибудь другое, определенное, а что ты даешь?

Николай Иванович. Я не могу сказать что. Я одно говорю, первое: надо освободиться от этой развращающей роскоши..

Марья Ивановна. Чтоб они были мужиками – не могу я на это согласиться.

Николай Иванович. Ну, так не спрашивай меня. То, что тебя огорчает, так и должно быть.

Входит священник. Целуются с Николаем Ивановичем.

Явление пятое

Те же, священник и Люба.

Николай Иванович. Неужели покончили?

Священник. Не мог больше.

Николай Иванович. Не ждал я этого так скоро.

Священник. Да ведь нельзя. В нашем быту нельзя быть безразличным. Надо исповедовать, причащать, а когда познал, что это не истинно...

Николай Иванович. Ну и как же теперь?

Священник. Теперь еду к архиерею на испытание. Боюсь, что сошлют в Соловецкий. Думал одно время за границу бежать, вас просить, потом раздумал: малодушие. Одно – жена.

Николай Иванович. Где она?

Священник. Уехала к отцу. Теща была у нас и сынишку увезла. Это больно. Очень хотелось... (Останавливается, сдерживает слезы.)

Николай Иванович. Ну, помогай бог. Что же, вы у нас остановились?

Явление шестое

Те же и княгиня.

Княгиня (вбегает в комнату). Ну, вот и дождались! Он отказался и взят под арест. Я сейчас была там, меня не пустили. Николай Иванович, поезжайте вы.

Люба. Как отказался? Почем вы знаете?

Княгиня. Я сама была там. Мне все рассказал Василий Андреевич. Он член присутствия. Он прямо вошел и объявил, что он служить не будет, присягать не будет. Ну, все это, чему Николай Иванович его научил.

Николай Иванович. Княгиня! Разве можно научить?

Княгиня. Я не знаю, только не в этом христианство. Разве в этом христианство? Вот хоть вы, батюшка, скажите.

Священник. Я уж не батюшка.

Княгиня. Ну, все равно. Да и вы такой же. Да вам хорошо. Нет, я не оставлю этого так. И что за проклятое христианство, от которого люди страдают и погибают! Ненавижу я это ваше христианство. Вам хорошо, когда вы знаете, что вас не тронут. А у меня один сын, и вы погубили.

Николай Иванович. Да успокойтесь, княгиня.

Княгиня. Вы, вы погубили его. Вы погубили, вы и спасайте. Поезжайте, уговорите его, чтобы он бросил эти глупости. Это можно богатым людям, а не нам.

Люба (плачет). Папа, что же делать?

Николай Иванович. Я поеду. Может быть, я могу помочь. (Снимает фартук.)

Княгиня (помогает ему одеваться). Меня не пустили, но мы поедем вместе, и я добьюсь теперь.

Уходят.

Занавес

Сцена вторая

Сцена переменяется. Канцелярия. Сидит один писарь, и ходит часовой у противоположной двери. Входит генерал с адъютантом, писарь вскакивает, солдат отдает честь.

Явление первое

Генерал, адъютант и писарь.

Генерал. Где полковник?

Писарь. Прошли к новобранцу, ваше превосходительство.

Генерал. А, хорошо. Попросите его ко мне.

Писарь. Слушаю, ваше превосходительство.

Генерал. А это что вы переписываете, не показание новобранца?

Писарь. Так точно-с.

Генерал. Дайте сюда.

Писарь подает и уходит.

Явление второе

Те же, без писаря.

Генерал (подает адъютанту). Прочтите, пожалуйста.

Адъютант (читает). «На поставленные мне вопросы о том: 1) почему я не принимаю присягу и 2) почему отказываюсь исполнять требования правительства и что побудило меня произнести оскорбительные не только для военного сословия, но и для высшей власти слова, – отвечаю на первый вопрос: не принимаю я присяги потому, что я исповедую учение Христа. В учении же Христа присяга прямо и определенно запрещена, как в Евангелии Матфея V, 33—38, так и в послании Якова V, 12».