скачать книгу бесплатно
Утром выпал снег
Андрей Николаевич Толкачев
Писатель. ВдохновениеПутешествия с романтикой #5
В этом сборнике собрано 39 историй о родителях и детях: о том, что может случиться в жизни и как выходить из запутанных, порой «дурацких», а порой тупиковых ситуаций и положений. Герои книги – люди самых разных стран, возрастов, профессий и сословий, на своем примере показывают, как можно быть несчастными и где найти счастье.
Автор ставит под сомнение многие способы воспитания, показывая, как на людей влияют разные события, происходящие в их жизни. Читаешь и понимаешь, что легче простить, чем идти напролом, что судьба бывает как милосердна, так и крайне жестока. Книга полезна в равной степени и родителям, и детям.
Андрей Толкачев
Утром пошел снег
Раздел первый
Рассказы о жизни родителей и детей
Огурцы
Часть первая. Встречать…
Нарезали огурцы, помидоры, поставили жареную картошку, прямо в сковородке, добавили перья зеленого лука. Сели – поели. Вышли – присели. На крыльце, потом в доме. Посмотрели в окно, отец и сын, молча, синхронно.
Сын приехал, – эт, значит, подъем до зари, и три километра по росе, на рыбалку.
Закурили. Сын – свои сигареты, отец – свои.
Вот он глубоко затянулся, выдохнул дым, отвел голову в сторону, будто искал подтверждения чего-то, и, наконец, сказал:
– Я все не пойму, как ты мог?
– А?! – отца будто с места сдернуло.
Знал вопрос, долго ждал.
– Как ты мог? – затушил окурок. – Как мог ее потерять?
– Сынок. Не надо так…
– Столько лет вместе… И так сразу все обрушить.
– Сынок…
– Не позвонить, не сообщить? Ты ничего не делал. Сидишь спокойно, – грызешь огурец.
Бросил огурец на стол. Помолчали.
– Вот так! – сын отшвырнул кружку, шагнул к дверям, на крыльцо, в калитку, к лесу.
Пошел широким шагом, не разбирая дороги.
Вернулся.
– Говоришь про урожай огурцов. Какой урожай, когда ты потерял жену?
– Сын, остановись. Прошу тебя.
– Сидишь тут. Молчишь. А что ты сделал, чтобы спасти ее?
– …
– Молчать только умеешь.
– ….
– Вот знаешь, хотел тебе высказать – не знал, как… Помню, мать говорила, что ты тюфяк…, а я обижался на нее. Думал, как же, отец же.
– Да, как-то так. Ну, она шутя.
– Как тебя отцом называть? Это не вопрос. Не отвечай.
– Да-да, конечно.
– Я не приеду.
– Работа…, конечно.
– Нет, ты не понял. Я никогда не приеду. Меня не ищи.
Садилась ночь.
Она убаюкала и дом, и сад, и калитку, что закрылась за сыном, и тропинку за домом, – ту, что по росе три километра до реки. Все притихло. Все заснуло.
Он не спал. Растерял где-то ответы, все ответы с того самого дня.
А что ответишь?
– Не звони о болезни, – ее голос.
– Хорошо, конечно, только не волнуйся, – мой голос.
– Не говори о больницах, химии и этом дерьме, мне так спокойнее, – ее голос.
– Ну, само собой, ничего не скажу.
Переживала, чтобы сын не увидел ее дома такой, хотя на последней стадии уже выписали, чтобы дома…
Он не спал, – пошел готовиться к рыбалке. Все подготовить на двоих, так спокойнее.
Достал сапоги, снял с них паутину, плащ достал, – сыновний попался, положил на лавку, полез за своим, с черными полосками от велосипедных скатов. Проверил удочки, – на одной крючок заржавел, надо сменить, – банка справа, на верхней полке. Пошел собаку приструнить, чтобы лаем не заливалась, хотя, нет, лучше отвязать, позвать с собой, на тропу, ту, что по росе три километра до реки.
Скоро утро.
Сын в детстве как-то спросил:
– Пап, как мне нарисовать восход солнца, когда я сплю?
– Тебя удручает отсутствие пейзажа днем? – спрашиваю своего юного художника. – Утром такое освещение. Значит, надо вставать, как на рыбалку. «Познай, где свет, – поймешь, где тьма». Вечером никаких фильмов, книжка и на «боковую». Ну в крайнем случае можно посидеть за телескопом, пока не увидишь звезд, и со спокойной совестью уходишь спать. Нет – нет! Ты не отворачивайся.
– Пап, я не это хотел спросить. Я никогда не научусь рисовать. У меня нет таланта, – зачем ты меня обманываешь.
– А знаешь, проведи эксперимент – убеди себя, что ты художник и сейчас напишешь картину, маслом, как когда – то, в XIX веке, Федотов, он нигде этому не учился. Ты накинул на плечо ремень этюдника и, ощущая его приятную тяжесть, что растекается теплом по спине, идешь на пленэр… Даже не идешь. Ноги сами несут – они знают куда. Ты ловишь новый облик деревьев, переливы играющего солнца, шорох теней – делаешь набросок – стираешь лишние линии. «Сотри случайные черты – И ты увидишь: мир прекрасен».
В парке или на опушке леса ты ищешь вдохновляющий образ, их множество вокруг, и в этот момент у тебя сотня глаз. Ну! Передавай привет мифическому Аргусу.
– Пап, ты все шутишь, а я серьезно.
…И вдруг зашелестело, закапало. Пошел дождь…
Бывают в жизни случаи, о которых уже написано на какой-нибудь картине. Прямо на берегу меня застал грибной дождь, который я до этого видел в работе Дмитрия Левина «Грибной дождь».
Ударил гром и хлынуло еще сильнее… Идти под дерево – не пошел. Решил идти домой, причем обходил лужи. Промок до нитки. И вот какое дело, капли огромные, каждая формой как боровичок.
«Чав-чав» — туфли посылают сигнал бедствия, набухли от воды, – старые, могли бы привыкнуть.
Говорят, в Португалии дождь является уважительной причиной не выходить на работу. У нас не так. Может поэтому на работе во время дождя все ворчат и ропщут друг на друга.
Часть вторая. Искать…
В какой – то момент я пойму, скорее интуитивно, что сын вернулся на нашу тропинку, а может и не уходил, так погорячился тогда, когда хлопнул калиткой со двора, и всего лишь. Я каждый день слышу его слова о том, что я больше не отец, не уберег мать и все такое. Но вы наверняка догадаетесь, что я загадал. По этой же дорожке он вернется. Он прибудет из города «N», из страны «X», или из космоса (неважно, откуда и как), откроет калитку, беззвучно войдет и прислонится лбом к окну, как Кельвин в «Солярисе».
Потрясающий эпизод из фильма. Пересматривал, – в голову не приходило, что вскорости начну реагировать на каждый шорох за окном.
Остаешься один – трезвеешь: все было не так. Сколько с женой конструировали наше будущее, сколько переживаний, надежд – все до одного дня, когда равнодушным голосом врач назвала диагноз, так, приговор прочла между делом и все. Все сразу стало выпукло, как под увеличительным стеклом. Время будто остановилось и выдавливало ее из жизни, сколько мы не упирались. А когда ее не стало – сын не простил.
Вчера была семья, а теперь бобыль, и небо мрачное, и сон не приходит, и водка не лезет.
На неделе в саду заменил подгнивший столб – городьба завалилась, будто никто уже в доме не живет, в огороде похозяйничали соседские козы, – сосед отрицает, лесной хорь через подкоп пробрался в курятник – передушил кур, поймать хоря – тоже не признается, на токарном станке перегорел двигатель, – да и черт с ним, с лесного причала кто-то умыкнул лодку, – только не утоните. До смеха доходит, ей-богу. В народе говорят, одно к одному. Берешься за работу, да все валится из рук. Не тем занимаешься, обманываешь сам себя.
Сегодня проснулся как обычно, в 5 часов, охладился водой, дождался зари, дождался петушиных криков, дождался брызг первых лучей солнца на краю стола и на комоде с фотографией жены и сына, и тут меня прошибло до пота. Как я больше не увижу своего сына? Глянул в окно – белый иней покрыл землю. Скоро зима, ночью морозно. Я увидел обстановку нашего дома, вещи, – все в пыли. Дом превратился в чердак, на который годами не ступала нога человека. Может это прозрение: покроется пылью рассыплется прахом наш семейный очаг, если не верну сына. И она бы послала за ним, я знаю. Пора ехать.
Стою в тамбуре вагона. Сказал, что не простит за мать, с тем и ушел. А как мне с этим жить, – не сказал. Телефон его не отвечает. Телевизор он не смотрит, в программу «Жди меня» не обратишься. Но я должен его найти.
О том, что с нами случилось я читал много научных текстов. Английский психиатр Джон Боулби когда-то доказал теорию привязанности. По анализу Боулби, лишившись мамы, ребенок проходит три фазы реакций на разлуку: протест, отчаяние и отчуждение, и в каждой фазе ребенку свойственны тревожность, раздражение, психосоматические проявления и девиантное поведение.
Наверное, взрослый сын испытал такую же печаль, когда умерла его мать.
…В Питере я его не застал. Соседи по съемной квартире сказали, что мне искать его не надо, вроде он так просил. Но они переглянулись, значит, не все еще потеряно.
Дальнейший маршрут по Садовой, Гороховой, Адмиралтейской. Никуда, и ни к кому. Важен процесс.
Оказавшись на Мойке, перешел на Дворцовую площадь с ряжеными, зеваками и измученными лошадьми в каретах, – из реального Питер стал городом выставочных фотографий, почтовых открыток и магнитиков.
Под вечер той же субботы я еще раз набрал номер несговорчивых соседей – меня снова отшили. Зачем-то вернулся в отель «Фонтанка», с длинным полутемным коридором, устойчивым запахом старого лака и ковровых дорожек, где работающих лампочек раз-два и обчелся.
Когда-то, до своего отшельничества в деревне, я был городским жителем, преподавал в институте, ездил как сейчас, на трамвае, и теперь город мне подсказывал, что новости исчерпаны не все, и действительно, поздним вечером звонок девушки. Калеичи – старая часть Анталии, – место его нынешнего пребывания.
Везение с билетами турецкого авиаперевозчика Pegasus и из аэропорта мчусь на такси, но точного адреса отеля нет.
Вечер. Где остановиться? Аspen. Когда-то с женой и маленьким сыном – это было первое место наших путешествий. Нам хотелось большой отель, хороший вид в окно, завтрак на террасе и поближе к морю. Поднимаюсь по ступеням, будто все было вчера, а не 20 лет назад. Называю администратору имя сына – нет, такой не проживает. Ну хорошо, я сниму номер на сутки.
Смотрю в окно, на дождь, накатывает волнение, скорее, в одном из соседних отелей он тоже стоит и смотрит на дождь.
Прошел час-другой. Дождь зарядил на всю ночь. Видимо, я привез его из Питера. Под утро дождь исчез. Улицы разом высохли.
Через небольшой парк спешу на пристань, к лодкам, маяку.
А вдруг мы встретимся? Прямо сразу. Помню, он маленький в этом парке не мог оторваться от охоты кошки на летучую мышь, на одном из старых деревьев.
Маяк, рыбацкие лодки и безмятежность.
Обратно вышел к уличным ресторанам. Сын любит посидеть с компьютером пока не печет солнце.
– Да, стакан фреша, да, апельсин, да, тешеккюр эдерим.
Полез за лирами. Из портмоне выглянула фотография. Здесь он совсем стеснительный, юный, а более поздних у меня нет. Вот еще одна, на лыжах, в подмосковном Доме отдыха «Березовая роща». Ему 6–7. Мы оба счастливы, и оба знаем кто нас фотографирует. Далеко – далеко та зимушка – зима, все уходит от нас. Жаль, не повторится.
Когда он был в младшем классе, раздали анкеты, сказали, что родителям не скажут. В графе «Что Вам нравится в папе?» Сын написал: «Чувство юмора».
Как после этого сказать, ты мне не отец?
Так не пойдет. Мы остались одни, я и он. Должны держаться вместе.
Еще пара отелей – среди постояльцев его имя не значится. Отелей и апартаментов много. Нужен другой алгоритм. Тем более друзья ему сообщили обо мне.
Чистильщик обуви, мимо которого я вчера шествовал с чемоданом, сегодня предлагает: «Давай почищу тебе чемодан». Шутник, он о чем-то догадался, но на фото не реагирует.
Я сделал круг к морю, и начал путь с набережной, от углового кафе прямо наверх, не поворачивая налево, здесь меньше магазинов и больше кафешек. Стоп! Ну конечно, он свернул налево за Famous Steak Hause Gastro Bar. И прошёл к White garden. Дизайнер не мог не обратить на него внимание и не подойти, и не зайти. Бутик-отель выделяется среди других, аккуратный, компактный, ухоженный, – кусочек Прованса в Турции.
Держит его один пожилой турок. И здесь удача. Он узнал сына на фото, повел наверх по узкой деревянной черной лестнице. Здесь сын снял номер, но утром съехал. Номер оказался миниатюрным, с железной широкой кроватью, как раньше у бабушек в деревнях, и крохотным низким окошком во двор. Удивляешься, как дверь не упирается в спинку кровати, и как спинка кровати не закрывает все окошко, а только половинку по вертикали.
Наверняка ему запомнился коридор. Коридор отеля White garden.
– Вон там он сидел?
– Да. Откуда Вам известно?
– Он заказывал такси?
– Этого я не знаю.
