скачать книгу бесплатно
Идею, о том, что виновным может быть Серёга, начальству подкинул Николай. Он сам был свидетелем ситуации на пикнике, и предположил, что тот может задумать месть.
А дальше, одно к одному. Ночью «старшака» в лагере не было, это подтвердили свидетели, а в его палатке, которую обыскали без всяких санкций «по горячим следам», обнаружили рубаху в бурых пятнах и перочинный нож с аналогичными следами. Так, Серёга и превратился в главного подозреваемого.
– Коля, – прошу его, – ты транспорт раздобыть можешь? Надо к археологам съездить. На мопеде я, боюсь, не удержусь пока.
– Зачем, – упирается младший лейтенант.
– Ну, хотя бы затем, чтобы с человека подозрения снять, – говорю, – как тебе такая причина?
Николай подкатывает ко мне через полчаса на шикарном мотоцикле с коляской, выкрашенном в жёлто-синие «милицейские» цвета.
– Урал! – хвастается Степанов, – садись в люльку, раненый. Я у начальства до обеда отпросился, так что давай поспешать.
– Ничего, – говорю, – твоё начальство тебе ещё спасибо скажет, – на что Николай хмыкает недоверчиво.
Трясёт в коляске на просёлке неимоверно, так что изо всех сил стискиваю зубы, чтобы ненароком язык не прикусить. За что так любили этот транспорт в советские годы, ума не приложу. Места мало, зимой холодно, с автомобилем, ну никак не сравнить. Может, купить легче было?
В лагере археологов нам не рады. Это заметно сразу. Народ при нашем приближении прячется в палатки. Руководитель практики, Аникеев поглядывает со стороны своего штаба, но сам здороваться не подходит.
Навстречу выбегают только девчонки. Надя и Юлька повисают на мне, чмокая по очереди в обе щеки, а Таня куда скромнее здоровается с Николаем, но, видя, как они переглядываются, чувствуется, что между этими двоими пробегают искры.
– Осторожно, – охаю я, – меня и так в дороге растрясло.
– А нам бойкот объявили, – весело сообщает Юлька, – говорят, что из за нас Серёженьку арестовали.
– Ну, перестань, – перебивает её чувствительная Надя, – жалко же его.
– А Алика не жалко? – Юля вступает в спор, начатый, очевидно, не сейчас.
– Ты лучше объясни, зачем мы приехали, – говорит Николай.
– Нам нужно поговорить с теми, кто пил с Серёгой тем вечером, – объясняю, – думаю, они не всё говорят. Может, думают что помогают ему таким образом, а может, просто не придают чему-то значения. Я точно знаю, что он ни при чём, но надо найти этому доказательства.
Пока Коля общается с Аникеевым и собирает свидетелей, я оказываюсь в цепких лапках трёх подружек.
– А тебя из больницы выписали уже? – спрашивает Надя.
– Конечно, – говорю, – рана пустяковая. Царапина.
– Ты уверен, что это не Серёга? – Юлька готова обвинять своего бывшего фаворита во всех грехах.
– Его я бы точно узнал, – отвечаю.
– Да от него спиртягой прёт, как из водочной бутылки, – морщит нос Таня. – Конечно, узнал бы.
Я не хочу им объяснять, что сам, возвращаясь со свадьбы, благоухал примерно так же и подобную «особую примету» просто не учуял бы.
В большой шатровой палатке, прозванной здесь «слоновником», собираются семь человек. Все как раз «слоны», старшекурсники. Некоторые знакомы по визиту к нам «на шашлыки». Все молчат, мнутся. Зыркают, по большей части, недовольно.
Думаю, был бы я один, мне бы высказали «пару ласковых». Николая в форме всерьёз опасаются, но и сотрудничать не спешат.
Оглядываю их и сам слегка «зависаю». Как к ним обратиться? Граждане комсомольцы? Товарищи?
– Парни, – говорю, – мужчины. Ваш друг оказался в большой беде. Его обвиняют в нападении на меня, но я уверен, что это не так. У нас были с ним разногласия в прошлом, но я не желаю ему зла. Думаю, что он не виноват, но он будет не первым невиновным человеком, оказавшимся за решёткой. Вспомните, пожалуйста, что произошло в тот вечер. Если получится доказать его алиби, то все вопросы будут сняты.
Парни переглядываются.
– Может, ты нарочно? – спрашивает один. – Утопить его хочешь?
– Для этого мне было достаточно его просто опознать, – отвечаю. – Ни к чему все эти выкрутасы.
Говорить начинает худой парень в очках. «Витька», вспоминаю я его имя. Потом вступают остальные, подсказывают, добавляют. Рассказ расцветает красками и дополняется деталями.
По их словам, выходит следующая картина.
После его фиаско на нашем пикнике репутация Серёги оказалась подмочена в прямом смысле слова. Благодаря языкастой Юльке, об этом скоро узнал весь лагерь. Девушки хихикали в глаза, парни сочувствовали, но это сочувствие было обиднее насмешек.
Самогонки и так на раскопках было хоть залейся, начальство следило только за тем, чтобы народ на работу выходил вовремя. А как они проводят вечера, их дело. Люди взрослые.
И вот вечером, как раз тогда, когда я вернулся из свадьбы во время общей пьянки у «старшаков» закончилась закуска. Кто-то, личность говорившего выяснить так и не удалось, пошутил про шашлыки. Невинно пошутил, мол «шашлычков бы сюда», но Серёжа взбеленился.
По словам очевидцев, он долго рылся в своей палатке, а потом удалился в ночной лес. На вопрос, куда он, собственно, собрался, ответил «за шашлыком», а потом добавил, что «собирается прирезать одного козла».
– И ты сразу про меня подумал? – говорю я Николаю, – спасибо, друг.
– Так, это не я сказал, – краснеет Николай, – это свидетели.
Мои слова разряжают обстановку. На лицах говорящих даже улыбки появляются.
Вернулся Серёга спустя несколько часов, никто уже толком и не помнит, когда. Спали уже давно все. Наутро, кто-то глазастый разглядел у него на рубахе кровь, но не придал этому факту особого значения. И только через два дня, когда в лагерь приехала милиция из Берёзова, у Серёжи в вещах нашли и грязную рубашку и бурые пятна на перочинном ноже.
– Коль, – спрашиваю, когда мы выбираемся из «слоновника», – а какое жильё тут есть поблизости?
– Так, Берёзов, – не понимает вопроса он.
– А какая часть Берёзова? А то мы всё по дорогам ездим. Что, если прямиком, через лес?
– Хутор есть, – прикидывает Степанов, – бирюк там один живёт с матерью со своей. Сам пенсионер, а мать уже давно на том свете с фонарями ищут. Есть подозрение, что мать самогонку гонит, но подозрение к делу не пришьёшь, а без оснований обыск устраивать никто не будет.
«Бирюк», это, по-местному, нелюдимый одинокий человек. Такому – самое оно, жить на хуторе. И для самогонки место подходящее, вдали от посторонних глаз.
– А поедем-ка, проедемся туда, – предлагаю.
– Делать тебе нечего, – бурчит он, но соглашается.
Хутор встречает нас высоким забором из некрашеных, положеных внахлёст досок и лаем «кабыздоха».
– Доброго здравия, Павел Михалыч, – приветствует Николай худого, и словно высохшего как мумия пожилого мужика. – Как поживаете?
– Нормально, – бурчит тот, чуть приоткрывая калитку.
– Павел Михалыч, – говорю, – мы вас надолго не отвлечём. Только один вопросик к вам будет.
* * *
– Руль держи! – говорю Николаю, – хватит ржать, как кавалерийский конь.
– Не могу, – Степанов даже ход замедляет, – надо же быть таким идиотом! В райотдел едем?
– Конечно.
Грибов моему появлению радуется.
– Вспомнил? – вскидывает он вопросительно брови.
– Вспомнил, – киваю я, – ведите вашего подозреваемого. Будет вам сейчас чистосердечное признание.
Ночь в КПЗ проезжается по Серому, словно гусеничный трактор. А, может, сказывается похмелье после многодневного ежедневного пьянства. Абстинентный синдром. Говорят, он ещё способствует угрызениям совести. Не знаю, никогда не увлекался алкоголем, ни в той, ни в этой жизни. В общем, Серёга тих и задумчив.
– Рассказывай, – говорю.
– Про что? – бурчит он.
Грибов смотрит на нас с любопытством. Очевидно, ждёт, когда закроет это дело легко и изящно.
– Про хутор… про козла… Мы и так всё знаем, – киваю на Николая, – но у тебя есть шанс облегчить душу.
Глаза у капитана медленно лезут на лоб.
Серёжа говорит медленно, подбирая слова. Видно, что ему отчаянно стыдно. А может, реакция на абстинентный синдром такая.
Действительно, при словах про шашлык его заела обида. Каждый раз, когда упоминалось это блюдо, у него перед глазами вставал наш пикник, мангал и собственное купание в реке.
Но больше всего его бесило, что какие-то колхозники обеспечили ЕГО девчонкам отдых со всеми удобствами, а он был способен только на приглашения «по малину». И Серый решил отличиться. Блеснуть. На хуторе, где «слоны» затаривались самогоном, он приметил стадо коз. И теперь, на пьяную голову, собрался разжиться мясом.
Найдя в хозяйственной палатке мешок из под картошки, Серёга пошёл на промысел. На хутор он проник относительно спокойно, со стороны леса забор был ниже, и построен для того, чтобы живность не разбредалась. Видимо, главную угрозу местный бирюк и его мать-самогонщица видела не в лесе, а в любопытных людских взглядах.
Ночная схватка Серого с козлом так и останется не воспетой ни одним менестрелем или акыном. Велась она в одиночестве и в полной темноте. Каким-то чудом Серёга победил и запихнул козла в мешок. Но при этом разбудил хозяина, который устремился в погоню, вооружённый фонарём и двустволкой.
У Серёги было преимущество во времени и в скрытности, но пленный козёл начал орать в мешке дурным голосом. И тогда Серый решил козла зарезать. Из оружия у него был только перочинный нож, подаренный отцом на двенадцатилетие. Но Серёга очень старался, вернуться в лагерь ни с чем он не мог.
Во втором раунде победил козёл. От страха и боли животное вывернулось и скрылось в ночном лесу. Неудавшийся добытчик пробрался в лагерь и завалился спать.
– Жив твой козёл, – ухмыляется Николай. – Скотина умней тебя оказалась. Наутро на своё обычное место пастись пришёл. Хозяин решил, что его бродячие собаки подрали.
– Так чего ты молчал, дуралей?! – возмущается Грибов.
– Думал, что в краже обвинят, – объясняет Серёга. – Козёл ведь, имущество, как-никак. А насчёт него, – кивает на меня, – я думал, что когда экспертизу сделают, поймут, что кровь не человеческая. И отпустят.
Домой меня отвозит Николай. Я теперь, как очень важная персона, перемещаюсь исключительно с водителем. И, едва повернув на нашу улицу, замечаю у дома чёрную Волгу.
Глава 4
Из трёх телефонов, стоящих в его кабинете, Сергей Молчанов больше всего ненавидел красный. Белый аппарат был самым обыкновенным, для звонков по району, или, если набрать заветную восьмёрку, то и по всей области.
Этот номер в обычных телефонных справочниках не значился, поэтому и аппарат чаще всего молчал. Родителям и ветреной супруге Молчанов звонил из дома, а на прочую нерабочую болтовню у первого секретаря не было времени. По меркам третьего тысячелетия его называли бы трудоголиком.
Жёлтый телефон служил для делового общения. Он соединял по коротким трёхзначным номерам, владельцев которых было не более двух десятков. Такой аппарат стоял у директора колбасной фабрики Долгополова, председателя колхоза Винокурова, прокурора района, главного врача ЦРБ. Кстати, у Марины Подосинкиной, главного редактора районки, такой аппарат тоже имелся, однозначно причисляя её к кругу людей нужных, важных и облечённых полномочиями.
По этому аппарату брали трубку сразу, разговаривали короткими фразами, иногда, переходя с казённо-административного, на «народно-матерный». Телефон для своих.
Третий аппарат звонил редко, и эти звонки никогда не были приятными. Он соединял район с обкомом партии и служил наглядным проявлением той самой «вертикали власти», которая в Советском Союзе была стройной и незыблемой, как никогда.
Правда, отдельные личности шутили, что если соединить вертикаль власти и горизонталь власти, то получится отличная клетка власти. Но шутки эти не выходили дальше посиделок на кухнях.
Но на этот раз Молчанов поглядывал на красный телефон с нетерпением, а когда тот подал голос, поднял трубку с первого звонка.
– Привет работникам села! – Молчанов не ошибся, в трубке звучал весёлый голос Владлена Игнатова.
– Ты поговорил с этим Орловичем? – не ответил он на дежурную шутку институтского приятеля.
– Поговорил.
– Ну и что он?
– Бодр, весел и полон оптимизма.
– А про фотографию, что говорит?
– Не ожидал её увидеть, – пояснил Владлен, – это был один шанс из тысячи. Знаешь, сколько туда работ отправлено было? Один снимок, как песчинка на пляже в Евпатории. Так что это почти гарантированный успех.
– Так это не его фотография, – Молчанов слегка опешил. – Это Альберт Ветров сделал. Мы с тобой оба это знаем.
– А какая разница? Там конкурс такой, на который случайным людям вход закрыт, одни заслуженные, лауреаты и члены – хохотнул на этом слове в трубку Владлен, – у твоего школяра шансов не было даже узнать про него, не то, что работу отправить. Информация по своим расходится, они и заявки присылают на участие. Если бы каждый фотолюбитель свои шедевры слал, их бы за год отсмотреть не успели бы.
– А что, свою работу нельзя было отправить? – буркнул Молчанов.
– Так не было у него подходящих работ. Творческий кризис, выгорание… поиски… и тут такая… так и просится на грех. – Владлен причмокнул, – вот и поддался Орлович соблазну. Да даже и не соблазн это был, а совершенно обычный расчет. Где твой Ветров, и где Москва? Не знаешь что ли, как научные работы пишутся? Пашут аспиранты, а публикуется научный руководитель. И ничего. Поработают своё, терпению наберутся, уважительности. Сами станут профессорами и начнут публиковать. Круговорот дерьма в природе.
– Твой Орлович не руководил ничем, – возмутился Молчанов, – я до вчерашнего дня и фамилии такой не слышал.
– Потому и сидишь в своём медвежьем углу, – подначил Игнатов. – Людей надо знать, с людьми общаться, а с некоторыми из них желательно дружить. Между прочим, это Орлович сказал, что у твоего пацана талант есть. Можно сказать, дал ему «путёвку в жизнь». Вот пусть и побудет парень слегка благодарным. Не убудет от него. У Ветрова ещё вся жизнь впереди, он таких фотографий не одну сотню нащёлкает. А у Орловича звёздный час наклёвывается. Конкурс ВЛКСМ проводит, работы сам Пастухов отсматривает. Там по результатам можно и «Государственную премию» получить, а то и «Ленинскую». Это и для области почётно. Ты что, своими руками это дело зарубить хочешь?
– Ну а если объявить, что ошиблись? Так и так… Снимок тот, а мастер другой… – Молчанов сам понимал, как это уныло звучит.
– Никто этого пацана победителем не сделает, – отрезал Владлен, – другие лауреаты и члены не позволят. Сразу найдут массу недостатков, огрехов и прочей фигни. Да и скандал до небес раздуют. Думаешь у таких людей, как Орлович недругов нет, которые на костях его сплясать захотят? Опять же, мы с тобой оба в дерьме окажемся, хотя и ни при чём вроде бы, а осадочек всё равно останется.
– Ну и что ты предлагаешь?
